Хроника кровавого века: Замятня

Гершуни запланировал на похоронах Сипягина теракт против обер-прокурора Священного Синода Победоносцева и градоначальника Петербурга Клейгельса. Их должны были убить артиллерийский поручик Григорьев и его невеста Юрьева. Гершуни долго их готовил: « к священной мисси освобождения России». Однако произошёл казус: когда Григорьев и Юрьева пошли убивать сановников, Гершуни остался в толпе, и обаяние его чар закончилось. Григорьев и Юрьева отказались от своих намерений, они тут же вернулись домой, и впоследствии прервали все контакты с Гершуни.

После этой неудачи Гершуни принимает решение убить генерал – губернатора князя Оболенского, за то, что утопил в крови крестьянские волнения 1902 года в Харьковской губернии. Гершуни выбрал исполнителя из крестьян, им стал плотник Фома Кацура.

«Отмщение Оболенскому за крестьянскую кровь, придёт от крестьянина», – провозгласил Гершуни на заседании киевской организации социалистов – революционеров.

Оболенского планировалось убить в харьковском парке «Тиволи», где тот любил отдыхать. Теперь Гершуни ни на минуту не оставлял Кацуру, пока тот не вышел на позиции выстрела. Кацура начал стрелять, однако Фома до сего момента в руках не держал огнестрельного оружия. Выпустив в упор из «Браунинга» семь пуль, он лишь дважды попал Оболенскому в руку. Ранения были несерьёзные, и тот сам смог задержать Кацуру.

Несмотря на то, что из трёх терактов удачным оказался лишь один, Виктор Чернов назвал Гершуни «поэтом террора».

Гершуни с Азефом не спеша шли по Охотному ряду, удаляясь от трактира Егорова, а Зубатов пил чай и вёл беседу с солдатиком из Измайловского полка. Звали этого солдата Роман Малиновский.

Зубатов по совету коллежского асессора Менщикова начал контакты с Малиновским, и сразу поразился нюху Леонида Петровича. По одним только бумагам разглядеть сущность этого парня! Роман был невероятно амбициозен, сильно терзался ничтожностью своего существования. Зубатов стал изредка встречаться с ним, исподволь готовя его к деятельности тайного агента полиции. Сейчас Малиновский как агент не представлял никакой ценности, но Сергей Васильевич работал на перспективу.

«При должной огранке, этот алмаз ещё заблестит в короне политического сыска Российской империи» – размышлял он.

Вербовка и работа с агентурой, были любимым занятием Сергея Васильевича Зубатова. Он часто поучал своих сотрудников: «Любите своего агента, как мужчина любит замужнюю женщину. Хольте, лелейте его, потакайте его капризам. И терпение ваше воздастся вам. Всегда будьте осторожны со своим агентом. Помните! В случае вашей небрежности, вы отделаетесь лишь служебным взысканием, а агент ваш может лишиться общественного положения, а то и самой жизни».

В своё время Зубатов отлично наладил работу Охранного отделения полиции в Москве, и это сейчас на себе испытал Гершуни. Ему понадобились бланки паспортов, а знакомый студент Московского университета Марк Вишняк, входящий в московскую организацию эсеров, сообщил, что у группы социал-демократов Авдеева имеется подпольная типография с соответствующим шрифтом, на ней можно отпечатать бланки паспортов.

Вишняк свёл Гершуни с Авдеевым на квартире Анны Серебряковой, проживающей в доходном доме31 Кекушевой на Остоженке32. Авдеев согласился помочь, и они условились встретиться здесь же через два дня.

Анна Серебрякова была секретным агентом Московского Охранного отделения полиции, работавшая под псевдонимами: «Туз», «Мамаша», «Суббота». Служила она сотрудницей газеты «Русский курьер», и так же была активисткой полулегальной организации «Красный крест», которая помогала политическим заключённым. У неё на квартире собиралась либеральная интеллигенция, захаживали эссеры с социал-демократами, и естественно общались между собой. Именно через Серебрякову, московская Охранка смогла установить всех участников социал-демократической группы Авдеева. Их арест был делом времени, но ротмистр Ротко хотел проследить их связи, для чего за квартирой Серебряковой было установлено наблюдение.

Ротко получил от агента «Мамаша» сообщение: «у неё на квартире Авдеев встречается с неким Николай Ивановичем Ивановым». Ознакомившись с его описанием, Ротко решил, что вероятнее всего это Гершуни, считающийся «опасным революционером».

Тот, выйдя из квартиры Серебряковой, обнаружил за собой слежку. Пытаясь оторваться от филеров, он петлял по московским переулкам, но всё было бесполезно. Измучившись от такой ходьбы, Гершуни забрёл в трактир «Саратов» на Сретенке.

По всей видимости, филеров было двое, следили они ненавязчиво, но плотно, оторваться трудно. У него как на грех в кармане билет на поезд в Уфу, через три часа он отходит от Казанского вокзала. Что же делать? Предаваясь грустным размышлениям, Гершуни заметил, как один из филеров вошёл в трактир и сел за крайний стол, заказав чаю и водки.

«Второй, стало быть, на улице, – вздохнул Гершуни. Вдруг он чуть не вскрикнул от радости:– И второй тут!»

Оба филера, употребили водку и, закусив солёным огурчиком, попивали чаёк.

– Человек! – крикнул Гершуни.

К нему подскочил половой – длинный парень в засаленном белом фартуке.

– Графин «Смирновской», суп из раков, расстегаи и поросёнка с кашей! – распорядился Гершуни.

«Пусть видят, что я никуда не тороплюсь», – решил он.

Пока он ел, три раза отлучался в туалет, и кто-нибудь из филеров выходил с ним, а другой, вероятно в этот момент наблюдал около входной двери трактира.

Гершуни расплатился за заказ, и тут же велел принести блинов и чаю. Видя, что клиент решил скоротать здесь вечерок, филера расслабились и заказали себе ещё пива. Гершуни два раза ходил в туалет, неизменно один филлер «случайно», так же выходил по нужде. Гершуни сделал вид, что сильно опьянел, выйдя в третий раз, он не обнаружил во дворе никого. Филеры, вероятно, поленились, они лишь держали под контролем дверь из трактира. Двор был глухой, но туалет из трактира не просматривался. Гершуни прошёл чуть дальше туалета, запрыгнув на забор, подтянулся на руках и перелез в другой двор. Оттуда выскочил на улицу. Он нанял извозчика и велел отвезти себя в Марьину рощу. Потом пешком добрался до Камер – Коллежского Сущевского вала33. Побродив немного по Дмитровке, он в Столешниковом переулке не обнаружив «хвоста», нанял извозчика. Гершуни подъехал к Казанскому вокзалу, перед самым отходом поезда.

***

Больше месяца Сергей Митрофанович Мещеряков пребывал в угнетённом состоянии духа, от того, что ему пришлось быть свидетелем массового убийства в городе Златоуст.

«Как можно вот так безнаказанно, убивать десятки неповинных людей?! – размышлял всё время он. – И губернатор после этого заявляет, что государь одобрил его действия. Разве может царь одобрить такое?!»

Что-то перевернулось в голове Мещерякова. Он по-прежнему ходил на службу, исполнял свои обязанности. Всё так же в коридоре их податного присутствия висел портрет Николая II, однако теперь Мещеряков взирал на Его императорское величество без трепета. Не так, как полагалось верноподданному Российской империи. Дух Мещерякова бунтовал! Возникали доселе неведомые вольнодумные чувства, изрядно будоражившие ум податного инспектора.

26 апреля Мещеряков сидел в кухмистерской34 Лукьянова на Большой Казанской35 улице. Сергей Митрофанович с отвращением смотрел на начальника губернского присутствия Самсонова, который привёл сюда всё своё семейство. Восседая за столом, этот почтенный господин рассуждал о важности сбережения устоев государства, а самым главным из этих устоев, по мнению Самсонова, было Самодержавие. Супруга его Антонина Павловна с благоговением внимала словам мужа, а потомство в лице сына – гимназиста и трёх дочерей поглощало мороженное, и глазело по сторонам.

– Если некие вольнодумные прохвосты, нахватавшись немецких утопических идей, думают с их помощью возмутить толпу, то они просчитались. Государство жестоко карает тех, кто покушается на его устои, именно так были наказаны бунтовщики в Златоусте.

Мещерякова буквально передёрнуло от этих слов. Сидящий за соседним столиком господин с бородкой клинышком и косящим правым глазом, улыбнувшись, сказал:

– Не сочтите меня назойливым сударь, но мне кажется, вы не совсем согласны с утверждением этого почтенного главы семейства.

– Вам-то какое до этого дело?! – недовольно ответил Мещеряков.

Незнакомец взял чашку с кофе и пересел за столик Мещерякова.

– Вы позволите? – спросил он, уже усевшись на стул. Приложив руку к груди, продолжил: – Покорнейше прошу меня извинить за бестактность, я не представился, Николай Иванович Иванов, земский врач.

– Сергей Митрофанович Мещеряков, чиновник.

– Так вот уважаемый Сергей Митрофанович, – всё так же улыбаясь, продолжил Иванов, – по вашему выражению лица, я сделал вывод, что вы не разделяете мнения сего почтенного господина. Учитывая, что вы отрекомендовались чиновником, данное обстоятельство вселяет некоторый оптимизм.

– Отчего же?! – искренне удивился Мещеряков.

– Радует то, что под чиновничьим мундиром, эдакого неприметного Акакия Акакиевича36, таиться не казённая душа, а бьётся честное, порядочное сердце.

Они проговорили додрых два часа, Мещеряков был очарован своим новым знакомым. Договорились встретиться ещё раз и разошлись. Вдохновлённый речами Николая Ивановича, Мещеряков пошёл домой, а его новый знакомый отправился на прогулку по Уфе. Он гулял по улицам, забредал в переулки и подворотни, проверяя, нет ли за ним хвоста. Думаю, дорогой читатель, ты уже догадался, что это был Гершуни, который стал Ивановым по приезду в Уфу. Здесь он проживал неделю. За это время установил связь с железнодорожным рабочим Егором Дулебовым.

Два года назад один из членов революционного кружка – Егор Сазонов, бывший студент Московского университета, высланный под надзор полиции в город Уфу, познакомил Гершуни с Дулебовым.

Этот лобастый паренёк заявил, что не считает революционным делом чтение нелегальной литературы. Тогда Гершуни только посмеялся над горячностью Дулебова. Сейчас он напомнил Егору его слова. Тот ответил, что он остался такого же мнения. Гершуни предложил ему убить губернатора Богдановича, Егор согласился сразу, не раздумывая. Гершуни не забыл свою неудачу в Харькове, он решил использовать двух стрелков. Однако Егор Сазонов был сослан на поселение в Якутск. Можно было связаться с Азефом, и тот вышлет стрелков из Киева, но на это уйдёт уйма времени, а убийство Богдановича необходимо совершить сейчас, пока не улеглось негодование расстрелом рабочих в Златоусте.

Потому Гершуни и свёл знакомство с Мещеряковым. Он встречался с этим чиновником почти каждый день, легко убедил его, что, Богданович, проливший кровь невинных людей, должен отдать свою. Мещеряков согласился покарать «кровавого сатрапа». Для начала Гершуни поручил ему приобрести оружие и патроны. Сам же занялся слежкой за губернатором.

Уфимский губернатор оказался человеком на редкость педантичным. Ровно в два часа дня он выходил из своего особняка на Губернаторской улице37, и направлялся на прогулку в Ушаковский парк38. Здесь губернатор совершал свой моцион. Его сопровождали двое городовых, но шли они в отдалении, и подходить к Богдановичу не препятствовали. Гершуни за время слежки дважды приближался к губернатору, раскланивался с ним, городовые даже не взглянули на него, они болтали между собой. Впрочем, многие гуляющие в парке, подходили к Богдановичу, здоровались, а некоторые тут же подавали свои прошения.

«Нужно будет приобрести Егору приличный костюм», – размышлял Гершуни, читая табличку, прикрученную к кованным, чугунным воротам парка. Табличка гласила: «Нижним чинам и собакам, вход запрещён».

Тридцатого апреля Мещеряков показал Гершуни пистолет «Браунинг» и револьвер «Лефоше».

– Вот, приобрёл в охотничьих магазинах, – сообщил он. Руки Сергея Митрофановича сильно дрожали.

– Вы от чего-то нервничаете? – полюбопытствовал Гершуни.

– Переживал, ночь не спал, – Мещеряков вытер носовым платком лоб, – как подумаю, что скоро убью человека, пусть и кровавого тирана, но всё же человека, так стучит в висках: «Ни убий»!

«Слабак! – подумал Гершуни. Он забрал оружие из рук Мещерякова: – Этот своими толстовскими терзаниями, всё дело загубит».

– Не переживайте, – усмехнулся Гершуни, – вы для другого дела предназначены. Исполнять приговор будут иные люди.

Шестого мая Богданович по своему обыкновению гулял в парке. В четыре часа дня он собрался домой, к нему подошёл Мещеряков. Поклонившись, он подал конверт. Богданович, думая, что это очередное прошение, вскрыл конверт и стал читать:

« Приговор.

Боевая организация социалистов-революционеров, приговаривает кровавого палача генерал – губернатора Уфимской губернии…»

– Позвольте! – изумился Богданович, он оторвал взгляд от листа бумаги. Однако человек, подавший это послание, куда-то исчез.

Сзади к губернатору подошёл Дулебов и стал стрелять из «Браунинга». После первых двух выстрелов Богданович упал, но Дулебов, помня о том, что калибр у «Браунинга» небольшой, выстрелил ещё пять раз. Он полностью опустошил обойму пистолета. Егору показалось, что Богданович ещё шевелиться, достав револьвер, он выстрелил в губернатора ещё раз. Однако Богданович был мёртв после первого же выстрела. Пуля пробила ему сердце. В этот день городовых с губернатором не оказалось, и к Егору бросился сторож парка, Дулебов навёл на него револьвер и заорал:

– Пошёл вон! – сторож кинулся наутёк.

Публика, привлечённая шумом выстрелов, собралась на аллее. Однако увидев убегающего сторожа, и человека с револьвером, люди так же бросились врассыпную. Воспользовавшись этой паникой, Дулебов побежал в сторону реки Белая. Там на улице Воскресенская39 его в пролётке поджидали Мещеряков и Гершуни. Они доехали до Верхнеторговой площади, там высадили Мещерякова, и поехали в Северную слободу40, где отпустили извозчика.

В шесть часов вечера Дулебов и Гершуни уехали в Самару. В вагоне поезда Гершуни вручил Егору паспорт, на имя Николая Агапова и деньги. Доехав до Москвы, Егор и Гершуни расстались на Казанском вокзале. Дулебов снабжённый адресами эсеров за границей, уехал в Швейцарию, а Гершуни намеревался перебраться в Киев.

В Уфу после убийства Богдановича приехали опытные агенты Департамента полиции из Петербурга. Совместно с местной полицией они начали розыски убийц губернатора. Мещеряков от переживаний свалился в нервной горячке, но никому и в голову не пришло, что он может быть причастен к убийству губернатора.

Через десять дней до полиции дошли сведения, о внезапной пропаже рабочего железнодорожного депо Егора Дулебова. У него на квартире был проведён обыск, и обнаружено письмо, в котором он признавался в убийстве губернатора Богдановича, объясняя причины. Приметы Дулебова тотчас же были разосланы по жандармским губернским управлениям и Охранным отделениям полиции Российской империи, но Егор уже добрался до Швейцарии. Второй участник убийства Богдановича, подавший губернатору листок с приговором, полицией так и не был установлен.

Глава 4

«Зная непочтительность к себе народной массы, и живя, её верою в монархические принципы, нобилитет (то есть буржуазия), старается сохранить монархию, в целях вящего использования её в своих видах, и притом, безнаказанно, со стороны рабочих масс. Попавшись на эту удочку, монархическая власть принуждена играть роль гренадёра на сундуках нобилитета».

Из дневника Зубатова Сергея Васильевича, заведующего Особым отделом Департамента полиции.

Май 1903 года.

Убийство уфимского губернатора Богдановича на несколько дней всколыхнуло петербургское общество. Начались пересуды, но памятуя о бойне устроенной Богдановичем в Златоусте, мало нашлось тех, кто пожалел вслух, убиенного губернатора. Через три дня люди вовсе забыли о бедняге Богдановиче.

Однако в министерстве внутренних дел по факту убийства Уфимского губернатора разразилась буря. Оказывается в Департамент полиции за несколько дней до убийства Богдановича, пришла телеграмма из киевского Охранного отделения полиции, в которой сообщалось о готовящемся покушении на уфимского губернатора. Так же агент Раскин41 докладывал о том, что Гершуни решил готовить покушение на Богдановича. Имея столько информации, полиция не смогла уберечь уфимского губернатора. Скандал разгорелся нешуточный.

15 мая министр МВД Плеве вызвал к себе заведующего Особым отделом Департамента полиции Зубатова.

– Всё экономические теории Сергей Васильевич выдумываете, а бомбисты тем временем убивают верных слуг государя! – с ходу возопил министр, едва Зубатов вошёл в его кабинет. Нервно шагая по кабинету, Плеве восклицал: – До каких пор Гершуни будет злодействовать?! Когда, наконец, вы его изловите?!

– Ваше высокопревосходительство, арестовать Гершуни сложное, но вполне исполнимое мероприятие, – спокойно отвечал Зубатов, – однако арестовав его, мы не сможем предъявить в суде достаточно доказательств о его причастности к убийствам. Из всех агентурных донесений на Гершуни, у нас едва наберётся материала для его административной ссылки. Дела это совсем не решит, однако Гершуни станет более осторожен. Он может вообще уехать за границу, где нам его не достать. Гершуни крайне опасен, он гораздо страшнее всех этих бомбистов. Его необходимо обезвредить законным методом, раз и навсегда.

Плеве подошёл к своему столу, взял в руки фотографию.

– Милостивый государь, смотрите, это фотография Гершуни, – министр положил на стол фотографию, – она будет лежать у меня на столе до тех пор, пока полиция его не арестует.

Плеве хлопнул кулаком по столу и крикнул:

– Я видеть этого мерзавца не могу!

Он опять нервно заходил по кабинету, остановившись перед Зубатовым, сказал нормальным тоном:

– Сергей Васильевич, голубчик, поберегите мои нервы.

– Хорошо ваше высокопревосходительство, – поклонился Зубатов, – чтобы доставить вам удовольствие, мы арестуем Гершуни.

Придя в свой кабинет, Зубатов вызвал старшего помощника делопроизводителя Менщикова.

– Леонид Петрович, немедленно отбейте телеграмму Раскину о встрече завтра в пять часов пополудни, по второму варианту.

***

– Поверьте, Сергей Васильевич, это происшествие и для меня оказалось сюрпризом, – Азеф выпил рюмку «Мартеля»42, – я совершенно точно знаю, что Гершуни направляясь в Уфу, не имел планов совершить акцию.

– Может он вам не доверяет? – спросил Зубатов.

– Вряд ли, – пожал плечами Азеф.

Вчера вечером, разносчик принёс ему телеграмму: «Капитолина Семёновна заболела. Просит вас приехать к ней в Всеволжск. Она живёт в доме за номером семнадцать».

Это означало, что Зубатов его ждёт в пять часов вечера в ресторане «Медведь», который находиться на Большой Конюшенной улице. Заведение очень хорошее, а было их в Петербурге огромное количество, на любой вкус кошелёк. Если, скажем, лежит у вас в кармане пятьдесят рублей и костюм у вас приличный, тогда милости просим пожаловать в «Медведь», где можно откушать коньяк «Мартель». Правда, цены тут кусаются! Сами посудите: рюмка лимонной водки пятьдесят копеек, но к ней подаётся бесплатно много всякой закуски, тут тебе салат оливье или красная либо чёрная икра. Но если костюм ваш непрезентабельный, а с деньгами туго, всего несколько целковых43 звенит в кармане, то идите в «Малый Ярославец» на Морской улице, или в «Вену» на улицу Гоголя. Там за два целковых подадут водки и закуски вволю.

Евно Фишлевич Азеф (агент Раскин), любил заведения приличные, потому и встречался с Зубатовым в ресторане «Медведь», к тому же здесь клиентам по желанию предоставляют отдельные кабинеты.

– Гершуни мне доверяет полностью, – ответил Азеф, попыхивая папиросой «Осман», – ведь рассказал же он мне о своих планах.

– Что вам сказал Гершуни? – спросил Зубатов.

– Через несколько дней он едет в Киев.

– А где сейчас Гершуни?

– Этого я вам Сергей Васильевич, сказать не могу, – пожал плечами Азеф, – потому как сам не знаю. Из Уфы, он, по-моему, перебрался в Москву, однако это сведения неточные.

Распрощавшись с Азефом около семи часов вечера, Зубатов решил, что в Департамент ему идти нет никакого смысла. Но следовало сделать ещё одно дело. Он пешком направился на Садовую улицу. Идя по Невскому проспекту, Сергей Васильевич думал о том, что так занят делами, и даже не замечает, какой сегодня прекрасный вечер.

С мая фонари на Невском проспекте зажигались после семи часов вечера. Везде по городу фонари газовые, а на Невском проспекте, электрические. Пока Зубатов был в ресторане, прошёл дождь. Хорош Невский проспект после весеннего дождя! Матово блестят гранитные плиты тротуаров. Глухо стучат копыта лошадей, по деревянным, торцевым плитам мостовых. По тротуару гуляет или спешит по своим делам разнообразная публика. От угла Нежинской улицы и Невского проспекта разбредаются рабочие каретной фабрики Яковлева, они одеты в красные или чёрные косоворотки44и в тужурках45, а на голове картуз46. Тут же не спеша прохаживаются гвардейские офицеры, причём у гвардейцев-кавалеристов, особым шиком считается таким образом подвешивать саблю, что бы она висела ниже колена. Ножны её волочатся по мостовой, ужасно скрежеща. Но гвардейцы среди дам считаются большими ловеласами, а кавалеристы-гвардейцы ещё большие донжуаны, от того сердца дам учащённо бьются от этого ужасного скрежета. Сами гвардейцы по давней традиции ведут себя развязано и нагло. Это также считается у них шиком. Их на Невском проспекте особенно много, потому как делами службы они не слишком утруждены. Армейских офицеров значительно меньше, и ведут они себя более достойно. Самые вежливые из военных считаются флотские, их здесь немного, и они чинно прогуливаются с дамами под ручку. Очень много на Невском проспекте продажных девиц, выискивающих клиентов.

Зубатов, пройдя по Невскому проспекту, свернул на Садовую улицу. Здесь, в полуподвальном помещении доходного дома Кириковой47, имел конспиративную квартиру Евстратий Павлович Медников – глава службы наружного наблюдения Департамента полиции.

Зубатов вошёл туда в тот момент, когда Медников принимал доклад от своих агентов. Он хотел прерваться, но Зубатов сказал ему:

– Вы Евстратий Павлович продолжайте, а я подожду, – он уселся на скамейку стоящую у стены.

Таким образом, он и Медников оказались двое сидящими в этой комнате. Филера почтительно стояли вдоль стен, сняв котелки и картузы.

– Елизар Панкратьевич, ну что там твой Филин? – спросил Медников.

– Филин до обеду сидел дома, – хрипло докладывал пожилой филер с пышными, седыми усами, жёлтыми от табака, – потом сходил на Гороховую улицу, послонялся по городу ни с кем не разговаривал, вернулся домой.

– Может он тебя приметил?

– Обижаете Евстратий Павлович, чай не первый год на службе.

– Знаю, Елизар Панкратьевич, что опытен ты, – усмехнулся Медников, – да ведь и служба наша, как охота на зверя, а тот, как известно нутром опасность чует. Ну ладно, что дальше было?

– В четыре часа дня Филин, пошёл в ресторацию «Палкин», которая на Невском проспекте, откушал водки с кулебякой вместе с Ванькиным сморчком, – старый филер кивнул на своего молодого, светловолосого коллегу, стоящего напротив. Потом спросил: – Вань как звать-то твоего сморчка?

– Веретено, – ответил блондин.

– Так вот, посидел Филин с Веретеном за одним столом, а после пошёл домой, и больше уже не выходил, пока моя смена была.

– Ну, добро, – кивнул Медников, – давай отчёт.

Старый агент протянул листок бумаги, а Медников, просматривая его, обратился к блондину:

– А что Веретено?

– Как и полагается Веретену крутился весь день, – пошутил Ванька, – разъезжал по городу на извозчике, развозил книжки. Да я в отчёте всё указал.

Блондин положил листок с отчётом на стол Медникову. Тот взял его и стал изучать, потом спросил:

– Так ты, стало быть, весь день на извозчике прокатался?

– Так точно-с48, – кивнул блондин.

– Ты Иван, никак даже в Тверь съездить успел, – усмехнулся Медников.

– Нет, в Твери я не был, – замотал головой блондин.

– А по деньгам так выходит, – пожал плечами Медников, – сильно загнул ты Ванятко, скидывай полтинник.

– Ваша воля, – развёл руками Иван.

Медников что-то написал карандашом в отчёте Ивана, тот понимал, спорить бесполезно, вычислил его многоопытный Евстратий Павлович.

Закончив принимать доклады агентов, Медников распустил их, и спросил Зубатова:

– Ну что Сергей Васильевич, попьём чайку?

– Можно, Евстратий Павлович, – кивнул тот, присаживаясь к столу. Медников поставил перед ним стакан с чаем и блюдце, а Зубатов пожаловался: – Допёк меня, его высокопревосходительство господин министр. Требует арестовать Гершуни. Тот вскорости должен объявиться в Киеве.

– Значит мне с моим «Летучим отрядом» отправляться туда?

– И немедля Евстратий Павлович.

Из самых опытных филеров Медников составил особый «Летучий отряд», который в случае необходимости выезжал в любой город Российской империи, а то и заграницу. Агенты этого отряда, даже не зная местности и языка, умудрялись не заметно для объекта наблюдения вести за ним слежку.