Война за океан. Том первый

Когда муж найдет средство разорвать путы, наложенные Петербургом на его руки, он откроет их. Он говорит, что со временем там будут белые цветущие города и отличные порты, там теплей и людям удобно жить. Туда явятся к нам все флаги со всего мира по океану. Именно о тех далеких бухтах, которые почти не замерзают, рассказывает сейчас Ездонок. Поэтому так светел сейчас взгляд мужа и он так бережно берет куски бересты из рук старика.

Да, у экспедиции есть цели дальние, только достигнув которых муж сможет считать свое дело исполненным. Он говорит: в будущем Сибирь – не ледяной мешок, не каторга, не проклятая страна, а преобразованный трудом и наукой цветущий край, преисполненный благами жизни, заселенный сотнями миллионов людей. Во льдах и снегах, в самом гнилом и туманном месте Охотского моря, где его держали петербургские трусы и чиновники, он мечтает и трудится для этого прекрасного будущего. Одновременно экспедиция достигает целей ближних, не менее важных и кладущих основу для достижения целей дальних.

В то время как на посту все силы собраны, чтобы сберечь людей и установить доброе соседство с гиляками, лучшие офицеры и служащие экспедиции – ее цвет и надежда – стремятся к этим целям. В чудовищные морозы они бредут среди лесов и снегов, по горам и замерзшим рекам, чтобы совершить необходимые открытия. С ними лучшие и самые смелые проводники – казаки, уроженцы Охотского побережья и безгранично преданные туземцы. Каждая экспедиция из двух-трех человек. Описываются реки. Ищутся пути по краю, идет торговля.

Ездонок поманил Катю, показал на свою трубку и на опустевшую коробку табаку. Катя принесла другую коробку, раскрыла и набила старику трубку. Ездонок в знак благодарности потрепал своей тяжелой рукой маленькое плечо хозяйки.

Вошла Дуняша с блюдом горячих лепешек. Это любимое кушанье гиляков. Берестяные карты убрали. Появился горячий чай. Разговор переменился.

– Я очень рад, что ты зашел, – обратился капитан к Таркуну. – Я слыхал, что ты дружен с Подобиным и бываешь у него. Откуда ты, из какой деревни?

Молодой гиляк широко улыбнулся и подсел поближе. Оказавшись рядом с Катей, он покосился на цветы, украшавшие ее платье, почувствовал запах цветов. Но не может быть сейчас цветов. Это все так сделано, и даже запах русские подделали.

Невельской спросил Таркуна, откуда он. Гиляк ответил, что живет на острове Лангр, неподалеку, объяснил, что от материка идет эта длинная песчаная коса, где стоит пост, потом узкий пролив и очень длинный узкий остров Удд, как продолжение косы, потом опять пролив и остров Лангр, это уж в лимане великой реки, Невельской это и сам знал. Таркун снова посмотрел на цветы на платье.

Екатерина Ивановна заметила его любопытство и спросила:

– У тебя есть жена?

Паткен перевел.

– Да, есть жена, – ответил Таркун.

– А ты любишь свою жену? Она красивая? – чуть клонясь к Таркуну, вдруг спросила Катя на чистом гиляцком языке.

Гиляки остолбенели. Старый Ездонок закашлялся, как бы поперхнувшись. Таркун был поражен и вытаращил глаза, морща лоб. Катя смотрела ожидающе, а глаза ее цвета морской воды становились все нежней и мягче, но, кажется, это притворство, она подсмеивалась над мужчиной.

– Красивая! – гордо ответил Таркун. Его открытое и смелое лицо вспыхнуло; оно понравилось Кате выражением достоинства.

– Но почему не скажешь, любишь ли ее? – Еще нежней стали ее глаза.

– Конечно, люблю! – вдруг побледнев, решительно ответил гиляк, зная, что позорит себя перед стариками.

– Тогда возьми для нее вот это. – Маленькие руки Кати быстро откололи одну из веток искусственной сирени, что присланы были фирмой «Герлен» в Иркутск из Парижа еще к прошлому осеннему сезону вместе с платьями, тафтой и выкройками.

Таркун взял цветы на обе полураскрытые ладони, посмотрел не на цветы, а на Катю.

– Почему ты не привез свою жену? Разве вы не берете с собой жен, когда едете в гости? – продолжала Катя, с трудом подбирая слова и обегая взглядом стариков, как бы принуждая их участвовать в разговоре. Но это был солидный народ, что-то вроде отставных генералов, уволенных с мундиром и пенсией.

– Берем! – неохотно ответил Ездонок.

– Конечно, берем! – выручая мрачных деловых людей, сказал Таркун.

– Ведь ей скучно без тебя. Она красивая и тебя любит, – кокетливо продолжала Катя по-гиляцки. – Не правда ли? В следующий раз, прошу тебя, привези ее с собой, – добавила она по-русски, и Паткен снова все перевел.

«Слушают с таким видом, будто им по шее наклали», – подумал Невельской про своих поникших гостей.

…Было поздно, когда гиляки дружески простились, обнимая и целуя хозяина и хозяйку.

За окнами выл ветер. Стужа на дворе все сильней. Дуняша только что закрыла печи, и от них пышет жаром. Девушка укладывалась на кухне, на кровати за пологом. Под окнами ходил часовой.

– А в Петербурге сегодня парад, балы, торжество! – сказал Невельской, проверяя на ночь свои пистолеты. – А ты, мой друг, подавала чай моим приятелям и набивала гиляцкие трубки!

Но Екатерина Ивановна счастлива и не скучает о далеких балах.

Жизнь гиляков ужасна! Она уже рассказывала мужу, что у гилячек бывают странные обычаи. Оказывается, женщины в казарме давно знают об этом. Второго мужа гилячек они называют «половинщиком». Говорят, что этот же обычай знаком им прежде, он существует у народов Охотского побережья и на Аляске.

У жены гиляка Паткена половинщик – брат мужа. К одному из гиляков напрашивался в половинщики казак Андриан Кузнецов, обещая построить избу.

Геннадий Иванович тоже слыхал что-то подобное от миссионера Иннокентия, когда встречал его в Аяне.

«В самом деле, – думает он, – честь России не только в том, чтобы поднять тут флаг, устраивать парады и праздновать царские дни! Жена права! Но кто из нас сможет оказывать влияние на гиляков? Пока что мы должны лишь не благодетельствовать их насильственными благодеяниями».

А из казармы доносится пение хора. Там женщины одеты празднично, в белоснежных платочках, красавица Алена, верно, выплясывает… Прибежала худая веселая Матрена Парфентьева в платке. Она в сарафане с расшитыми белыми рукавами и нарумянена. Стала рассказывать, что гиляки пришли от капитана очень довольные и гуляют, а Иван Подобин учит Ездонока танцевать камаринского, и вся казарма помирает со смеху.

– Идем, Катя, посмотрим! Да и сама спляшешь.

Через некоторое время в обмерзшую дверь вошла Алена Калашникова, белокурая, румяная, в седых висках и ресницах: видно, надышалась на морозе. Она под пуховой шалью, в красном сарафане.

– Катя, идем! – сияя от радости, сказала она. – Да и вы, Геннадий Иванович, погуляйте с нами в праздник. Закрывай избу, айда, – сказала она Дуняше, – споете с Иваном-то, Геннадий Иванович, порадуйте команду… Да и на кадрель нам кавалеров не хватает! – бойко глянула она на капитана.

Геннадий Иванович и сам не прочь был. Он живо накинул полушубок. Кадрель так кадрель!

– Айда, Алена, да зови Харитину Михайловну.

За дверью кто-то говорил с часовым, видно провожатый Алены, вот и надышалась она, что ресницы закуржавели.

…Утром гиляки разъезжались.

– А ты тут один хозяин или еще, кроме тебя, есть купцы? – вдруг спросил старый Ездонок у Невельского.

– Тут все купцы. Мы торгуем порознь. Но товар держим вместе, – ответил Невельской.

– А-а! Ну, это хорошо!

Глава третья. Возвращение Чихачева

– Николай Матвеевич приехали, – всплеснув руками, воскликнула на кухне Дуняша. – И Алексей Петрович с ними! И Афоня! Все живы-здоровы!

Екатерина Ивановна кинулась к протаявшему на солнце кружку на окне. Невельской схватил шапку и выскочил на мороз. Вскоре он вернулся с приехавшими.

– Здравствуйте, Екатерина Ивановна… – говорил, энергично поворачиваясь всем корпусом, высокий бородатый худой юноша офицер. Нос у него прямой, немного вверх, от этого выражение лица несколько гордое и заносчивое. Губы детские, пухлые, голову он держит гордо. Приказчик Березин живо скинул доху, а Чихачев не мог.

Дуняша стала помогать Николаю Матвеевичу раздеваться, стаскивала узкие, заиндевевшие, словно приросшие рукава тулупа. Геннадий Иванович отдавал распоряжение унтер-офицеру и приказчику Боурову принять привезенные меха и устроить каюров.

– Простите… Я сам… – сказал Николай Матвеевич, заметив, что Екатерина Ивановна хочет помочь. Не позволяя ей принять тулуп, Николай Матвеевич положил его на руки служанке.

Мичман Николай Матвеевич Чихачев, рослый, пышущий здоровьем, осенью поступил в экспедицию с крейсера «Оливуца». Сейчас он заметно осунулся, лицо обросло густой темной бородой и пожелтело, щеки запали. Его синие, когда-то веселые глаза кажутся больными, куртка на нем висит, как на вешалке. Входя в комнату, он стал неловко расстегивать сумку одеревеневшими от холода руками. Его спутник Алексей Петрович Березин мало переменился. Только лицо в светлой бороде опухло и почернело. Это от морозов или, быть может, от копоти очагов и костров.

– Полтораста штук соболей и шестьдесят четыре лисицы, Геннадий Иванович! – воскликнул приказчик, поглядывая на стол, куда Невельской уже поставил графин. – Но трудно с маньчжурами тягаться! Ничего не скажешь! Я их еще по Кяхте знаю. Они водкой действуют!

Из кухни доносился треск дров в плите, там забулькали, падая в кипяток, мороженые пельмени.

– Вот карты, Геннадий Иванович! – Чихачев вынул пачку бумаг, развернул одну из них на столе. Он стал рассказывать.

Вошел проводник Афанасий, коренастый тунгус с суровым выражением лица и быстрыми глазами.

– Жаль, что я прерываю вас, господа, но теплая вода готова и сейчас будет обед, – выходя из кухни, сказала Невельская, обращаясь к Чихачеву. – И я тоже хочу слышать ваши рассказы, Николай Матвеевич!

Чихачев почтительно склонился, втайне вспыхнув от этих слов. Он даже щелкнул унтами друг о друга, так, словно на них были каблуки.

Екатерина Ивановна поставила две тарелки с тонко нарезанными ломтиками соленой рыбы и холодного мяса.

– Где же вы это ездили? – расспрашивала на кухне Дуняша умывающегося мичмана. – И что это вы так похудели, Николай Матвеевич?

– Были там, Дуняша, куда Макар телят не гонял, – с удовольствием умываясь, ответил Чихачев.

Березин захватил пальцами уголек в плите, закурил трубку и дал закурить Афоне. Когда вернулись в комнату, на столе уже дымилась большая миска с пельменями.

– Не помереть бы нам с непривычки от такого обеда, – заметил Березин. – Как думаешь, Афоня?

Тунгус ел молча, только глаза его сверкали от удовольствия.

Николай Матвеевич был в ударе, рассказывал все со спокойствием и знанием дела. Он объяснил, что достиг селения Кизи на берегу протоки, ведущей из Амура в озеро Кизи, и описал часть озера и протоку.

– А до Де-Кастри не удалось?

– Нет, сил не стало, продуктов не хватило!

По сведениям, полученным от туземцев, подтверждается, что озеро Кизи находится очень близко от морского залива Нангмар, который, очевидно, и есть залив Де-Кастри, описанный Лаперузом. Гиляки утверждают, что этот залив освобождается ото льда гораздо раньше, чем залив Счастья, и замерзает на полтора месяца позже его.

От стола с лежащими на нем черновыми картами Невельской перешел к большой карте на стене, куда заносился каждый вновь открытый пункт. Эта карта в большей своей части бела.

Геннадий Иванович снял ее с гвоздей, продетых в ушки, и наложил на письменный стол, стоящий в углу. Карандашом быстро и слабо, как художник, делающий первый эскиз, стал набрасывать протоку и берег озера Кизи, потом изгибы реки и деревни с названиями. Целая цепь их потянулась вниз, – видно, не терпелось скорей заполнить белое пространство. Он умело соблюдал масштаб, так что Чихачев и Березин любовались: верно получалось.

– Одна деревня только не на ту сторону попала, Геннадий Иванович, – заметил приказчик.

Невельской спросил, кого из знакомых встречали и хорошо ли гиляки в тех местах принимали. Березин сказал, что на озере Кизи живут гиляки иного племени и называют себя мангунами, у них почище дома и сами полюбезней.

– А выдавали вы себя за самостоятельного купца?

– Как же, Геннадий Иванович! Николай Матвеевич был особый купец, и у него товар свой, а я сам по себе. И товар держали мы порознь, и друг у друга старались покупателей перебить. Все было, как вы велели. Да с ними иначе и нельзя.

– Проводники не проговорились, что товар казенный или компанейский?

– Ни боже мой! Они были наши приказчики, и я рассказывал гилякам, что у меня товар лучше, хоть и меньше приказчиков, чем у Николая.

Невельской чувствовал, что Березин все его распоряжения исполняет с охотой и даже с энтузиазмом.

– А угощали покупателей?

– Как же! Это уж как принято. Но тут водки много не идет на угощение. Туземцы приучены пить из маленьких чашечек. Маньчжуры напаивают их допьяна и берут меха дешево. Мы водки не давали, но угощали и дарили подарки и норовили продать ситец и железо, сукно, чтобы они поняли разницу нашего товара с маньчжурским. Николай Матвеевич даже в одном месте лепешки пек. Где это было, да не на самом ли Кизи?

– Совершенно верно!

– На это мы не скупились!

– А встречали маньчжуров?

– Как же… Да только, по правде сказать, – хитро прищурился Березин, – купцы из нас, если сравнить с ними, оказались неважнецкие.

– Чем же? – встревожился Невельской.

– Товару маловато! Уж я гиляков удивлял красным сукном! Живо отбил покупателей от маньжуров, и те сами прибежали смотреть, схватились за кусок руками, кричат, мол, отдай.

– Отдали?

– Как же! Но не все! Часть! Остальное – гилякам. Да хватило только на три деревни. Один из маньчжуров крепко обиделся на нас и затаил зло.

– Кто же такой?

– Зовут его Мунька, а правильное имя – мне его товарищ сказал – Чжан Синд или Чжан Син. Настоящий маньчжур, породистый, с рыжими усами. Китайцы черные все, а этот белобрысый. У него резиденция обычно в деревне Вайда, неподалеку от нашего Николаевского поста, но он приезжает из Маньчжурии и ездит далеко. У него работники с собой, и в кабале держит он много должников. Гиляки – народ горячий, чуть что – за ножи, но он умело обходится с ними! Соболя возьмет чуть не даром, но побрякушек даст в подарок и угостит – мол, это сверх цены, и гиляк доволен, про нож забыл и валится пьян. Бывает Мунька и здесь, у него должники на Удде, совсем рядом, и с искайскими он прежде торговал. Но мне сказал: мол, разве вам мало, если вы торгуете на Иски, зачем же пришли торговать сюда? А как увидал, сколько мы товару даем за соболя, так чуть не лопнул от злости.

– А вы?

– Я продал и ему товару. Мне мало важности! А потом он разошелся и стал бузить, так я чуть ему не поднес кулак к носу. Спасибо, Николай Матвеевич вовремя удержал меня. Как же Муньке не серчать, когда ему разорение: так дурить гиляков больше ему не приходится, как прежде.

– Значит, товар наш берут хорошо?

– Смотрите по соболям! Да вы сами, Геннадий Иванович, торговали здесь, знаете. На Тыре вас помнят. Даже слишком наш товар хорош для гиляков.

Березин бывал на Кяхте, встречался и с китайскими торговцами, служил у купцов в Иркутске, потом торговал в Якутске в компании, торговал и в городе и вразвоз, бывал на факториях.

Приехав в Петровское на службу в компанейскую факторию, он поразился, как умело ведут дела некоторые маньчжурские торгаши на Амуре. И еще тем, какие распоряжения отдал ему Невельской и как он стал торговать компанейским товаром по своему усмотрению, вопреки всем инструкциям, и того же требовал от Березина. Приказал всем офицерам в разъездах называть себя самостоятельными, независимыми от фактории торгашами.

Березин понимал, что маньчжуры – опасные соперники и что у них есть козырь – водка, чего нет у нас. Соперничать с ними можно, лишь торгуя товаром хорошим. Но дурак и хороший товар отдаст и в дураках останется! Еще нужно и уменье. И Березин постарался, и Чихачева учил, как лучше действовать. Невельской доволен. Соболей привезено гораздо больше, чем предполагалось.

Недаром обсуждали всю осень, как торговать. Немало помог своими советами пятидесятилетний прапорщик Дмитрий Иванович Орлов, который прожил среди гиляков два года и еще прежде бывал тут у них. Теперь и он путешествует в качестве купца по тайге, торгует и делает опись. Как-то у него идут деда?

Вошел боцман Козлов.

– Что тебе? – спросил капитан.

– Баня готова… Да, каким мылом прикажете каюров мыть, ваше высокоблагородие?

– То есть как – каким мылом?

– Да приказчик Боуров спрашивает, мол, казенным или компанейским? А если, мол, компанейским, так чтобы я прислал письменное требование.

– Вот видели, Николай Матвеевич, какую мы бюрократию продолжаем здесь разводить, – обратился Невельской к Чихачеву. – Да это не просто бюрократия: Боуров в бюрократии видит проявление патриотизма! А ну, Боурова сюда. Это все протест против меня. Разве я не понимаю. Эх, компанейские питомцы!

Козлов, уходя, похлопал дверью, которая не закрывалась, почистил ее чем-то и наконец притворил.

– Служащие Российско-американской компании в Аяне с Кашеваровым во главе все время внушают своим приказчикам, – тут Невельской кинул строгий взгляд на Березина, – что не лавка для экспедиции, а экспедиция для лавки!

«Если это в мой огород, то совсем напрасно, – подумал Алексей Петрович Березин, – что я и доказал! Очень уж пылок наш Геннадий Иванович».

Пришел приказчик. Невельской принялся отчитывать его. Березин обернулся к двери и хитро подмигнул Боурову.

Когда ушел приказчик, Невельской сказал, что новая экспедиция должна из бассейна Амгуни перевалить через хребты в бассейн реки Горюн… И он заговорил про такие далекие и глухие места, о которых Николай Матвеевич слыхал только мельком.

«Ему легко строить подобные планы, – с обидой подумал мичман, идя от Невельских. – Но что все это значит? Не меня ли Геннадий Иванович в новую экспедицию собрался послать? Нет уж, довольно! Неужели он не понимает, что я устал!» Не раз Чихачев проклинал себя, что ушел с «Оливуцы» и остался на берегу, и давал зарок, что никогда больше не пойдет в сухопутные экспедиции. Еще сегодня он как-то постеснялся свои претензии выразить. Екатерина Ивановна восхищалась, слушая его рассказы, и он почувствовал при ней себя героем.

После бани Николай Матвеевич и Березин отдохнули у себя в офицерском флигеле, отдали белье в стирку. Вечером снова были у Невельских.

Пришла Орлова, темно-русая, совсем молодая женщина в пуховом платке и в ватной телогрейке. Она из якутских мещан. Муж ее, Дмитрий Иванович Орлов, ищет каменные пограничные столбы, якобы поставленные маньчжурами под Становым хребтом. Об этих столбах идет спор в науке, в Географическом обществе, в министерстве у Нессельроде, а гиляки, когда их об этом расспрашиваешь, смеются и говорят, что ничего подобного не существует.

Пришел штурманский поручик Воронин, как всегда серьезный и скромный. Он в ватной куртке и валенках.

А вслед за ним появился доктор Орлов, однофамилец Дмитрия Ивановича. Ему за сорок, у него обрюзгшее лицо в морщинах, с мешками у серых глаз, и усы, переходящие в тронутые сединой бакенбарды. Доктор только что вернулся из селения Коль, куда ездил лечить гиляцких детей.

К чаю Екатерина Ивановна успела испечь пудинг из риса, который привез Березин от маньчжуров. Орлова принесла сибирское кушанье собственного приготовления – сбоины – давленые ядрышки кедровых орехов.

К вечеру ударил сильный мороз. Екатерина Ивановна тоже надела ватную куртку. В комнате прохладно, в такую погоду почти невозможно натопить дом. В казарме, где живут сорок человек и непрерывно топятся два чувала, гораздо теплей. Простой народ умеет согреться и приспособиться. Там топят всю ночь, стены завалены снаружи снегом, казарма как бы закутана. Екатерина Ивановна любит зайти туда. Но и там стены из сырого леса и между бревен намерзает лед.

Слушая своего начальника, Березин хитро щурился.

«Но на кого же Геннадий Иванович рассчитывает? – думал Николай Матвеевич. – Кто будет исполнять все эти неисполнимые планы? Там, куда Невельской метит, нет ничего – безлюдье, пустыня лесная. По Амуру ехали, так хоть в деревнях ночевали, и то еле живы, а в тайге с голоду погибнешь».

Екатерина Ивановна заметила, что Чихачев чем-то недоволен, но не догадывалась о причине и по-прежнему смотрела на него с восхищением.

Вдруг Чихачев заметил выражение ее лица. Как электрический ток прошел по нему. Он взглянул на себя ее взором и подумал: в ее глазах ведь он герой! Быть может, действительно для него нет ничего неисполнимого, ведь это только иногда кажется, что не выдержишь. Малодушие какое-то! Мысль эта вдруг воодушевила Николая Матвеевича. Как и каждый молодой офицер, он втайне не раз мечтал совершить подвиг.

– Но снабжение и снаряжение нашей экспедиции, Геннадий Иванович, – смело заговорил Николай Матвеевич, показывая, что не желает сдаваться сразу, – поставлено было из рук вон плохо. Мы торговали и угощали, а сами вернулись голодные и еле живые.

Незаметно для себя Чихачев в этот вечер оказался втянутым в рассуждения о планах нового похода и даже стал развивать мысли, что и как лучше сделать.

– И нельзя брать с собой в такую дальнюю дорогу большой груз товаров и продуктов.

Невельской желал послать две экспедиции: одну через горную область, а другую, с тремя-четырьмя нартами товаров и с продуктами, – по Амуру.

– Первая будет исследовать, – говорил он, – а вторая – производить расторжку и мену и будет обозом первой. Чтобы видели: страна наша, мы все время ездим по краю, заботимся о безопасности жителей! Для этого взять с собой вооруженных казаков. Одного, посмышленей, назначим вторым купцом, и будто бы вы, Алексей Петрович, путешествуете с ним в компании, но опять товар порознь. Назначить пункт, где встретитесь с Николаем Матвеевичем, когда он выйдет из тайги. Вот вам и не придется, Николай Матвеевич, тащить с собой на Амгунь и оттуда через хребты груз товаров и продуктов. Получите пополнение от Алексея Петровича на Амуре и дальше пойдете вместе в Де-Кастри, снабженные вполне!

«Он уже назначил меня и Березина в начальники экспедиции и маршрут придумал!»

Невельской пошел к карте и стал говорить, что это только начало и он пошлет еще одну, третью экспедицию – на Сахалин.

– К Рождеству вернется Дмитрий Иванович. Бошняк будет нашим гостем. Мы, господа, соберемся все вместе, наши представления о крае станут полней, и мы отдохнем и повеселимся. Заодно и решим, обсудим все сообща, куда и кто пойдет.

«Вот бы куда мне! На Сахалин! – подумал Николай Матвеевич. – Рядом Япония! Роскошный, как слышно, остров!»

– Я бы на Сахалин с удовольствием!

Екатерина Ивановна тут заметила, что хорошо бы приготовить на праздник домашний спектакль, разыграть комедию.

– Да, – согласился Невельской, – теперь начинается самое трудное, пуржливое время года, и раньше чем через месяц после рождества никто никуда не тронется.

У Чихачева на душе отлегло. Право, стоит, как Екатерина Ивановна предлагает, разучить «Женитьбу» или еще лучше сцены из «Ревизора» и тем временем обдумать все хорошенько.

«А Геннадий Иванович хитер, хоть и запальчив, – думал Березин, – знает, чем приманить нашего брата». Похоже было, что все экспедиции Невельским давно обдуманы.

Глава четвертая. Торговля

Утром Невельской пошел в магазин. Светало, и снега косы, залива и моря слились в сплошной синеве. Нынче зима снежная, и вся коса выросла аршина на три.

Пост раскопан, как открытый разрез с ходами на руднике, и на дне его – дома. Местами укатаны съезды для нарт и лыжников. Внизу тихо, не страшен ветер, когда подует с моря, и мороз не так бьет людей. Над снежным городком торчит вышка с флагом и часовым.

«От снега теплей!» – говорят казаки.

К старому, вытащенному на берег бригу «Охотск» ведет ход в сугробах. Вокруг – завалы снега, а за ними вдали – заструги по всей косе.

На судне каюты, в том числе и капитанская, разгорожены, переборки между ними сняты – образовалось обширное помещение. С потолка, как огромное меховое одеяло, свешивается сплошная мохнатая стена из полномерных лисиц. При свечах работают приказчики. Тут же двое гиляков.

Березин и Боуров рассматривают на прилавке каждую шкурку, сортируют соболей. На небольшом столе стопка бумаги, чернильница, счеты и большая книга. Боуров время от времени записывает число и сорт принятых шкурок.

Тепло. Топится железная печь. По стенам – полки с товарами. В соседнее помещение открыта дверь, там, в бывшей жилой палубе, виднеются бочонки и шкуры больших зверей: медведей, лосей и тюленей. В трюме тоже полно звериных шкур.

Гиляки – соседи, приехали с острова Удд. Они соблюдают порядок и с любопытством смотрят и ждут, когда приказчики закончат дела и займутся ими.

Когда вошел капитан, они поднялись и обняли его по очереди. Таков гиляцкий обычай. Геннадий Иванович строго его придерживается, что нередко вызывает насмешки некоторых его подчиненных.