Десантники

Как высаживался противотанковый дивизион на общебригадных учениях в августе 1943 года?

А кто вам сказал, что были общебригадные учения?

В генеральских мемуарах вычитал.

Ох уж эти генеральские мемуары! Все, кто их писал, – «ангелы», и все поголовно – «герои» войны. И кровь на их руках – только вражеская…

Про наш десант написано у одного генерала, что изначально было решено выбросить десант на участке в сто километров длинной. А как иначе «летунов» оправдать и обелить? Только кто из наших выживших штабных помнил другую цифру? Зона выброски – пять километров на бригаду.

Озадачили вы меня. Не помню я подобных учений. Если бы такие были, я бы эти учения помнил. Связь с бригадой держать – это моя обязанность. Не было массовых учений… Отдельные высадки батальонов отрабатывались, но не более.

По поводу артдивизиона. Сейчас пытаюсь вспомнить, как выглядели парашютные контейнеры для сброса пушек и снарядов, и – не могу. Дверь в фюзеляже ЛИ-2 шириной в семьдесят сантиметров, орудие в самолет не затащишь. Дивизион наш вроде должен был получить орудия в тылу врага из самолетов, приземляющихся уже на посадочную полосу на захваченной территории. Не могу точно вспомнить… Боевая подготовка дивизиона оказалась средней. Было только несколько боевых стрельб. Если боеприпасы для стрелкового вооружения для нас не экономили, то по поводу снарядов сразу шла в ход довоенная еще пословица: «Берегите снаряды! Цена каждого выстрела из орудия – это пара хромовых сапог!»

Когда вы узнали, что бригада направляется на фронт?

В начале сентября по бригаде поползли слухи, что мы скоро пойдем в бой. Да и так все чувствовали, что бригада готова и не будут нас в тылу «мариновать», когда на всех фронтах наступают.

Потом поступил приказ на погрузку в эшелоны, и мы поехали непосредственно на фронт. На каждой большой станции нас собирали на митинг. Выносили на середину знамя бригады, выходили замполиты и говорили: «Солдаты! Родина на вас надеется, что вы выполните поставленные задачи!» Вы же сами, наверное, знаете наш девиз: «Никто, кроме нас!» Когда мы подъехали к Украине, всем нам зачитали приказ: «Категорически запрещено общение с местным украинским населением». Но гвардейские значки и знаки парашютистов были у всех на гимнастерках, так что все кому надо, видели: к фронту едут десантники. Помню, когда ехали, по репродуктору передавали сообщение о боях за Ярцево и на подступах к Смоленску.

Перед выездом из Подмосковья мы сходили на могилы товарищей, погибших при подготовке бригады. Кто-то из наших произнес вслух: «Мы еще им позавидуем…»

Что было дальше?

Приехали на аэродром в районе Лебедина. Стояли уцелевшие, еще довоенные огромные ангары, крытые каким-то специальным стеклом. Шел сильный дождь. Так мы первым делом заносили парашюты в ангары, чтобы они не намокли. Сами разместились там же.

Через два дня, утром, нас разбили на расчеты. Нам стало предельно ясно: «Выброс десанта – сегодня!»

Григорий Чухрай вспоминал, что утром над аэродромом, где десантники готовились к выброске, появился немецкий самолет и сбросил листовки со следующим текстом: «К встрече десанта готовы! Прилетайте поскорее!»

Было такое. Нам сказали так: не поддаваться на провокации. Поймите, мы даже этим листовкам особого значения не придавали. Мы и так знали, что из этого десанта никто живым не вернется… Знали…

И были готовы умереть, как один, но выполнить свой воинский долг… Мы десантники, и этим сказано многое.

Мы не чувствовали гнетущего ощущения приближения смерти. Просто пришло наше время идти в бой… Незадолго до отправки мы выпросили у инструктора летную фуражку и пошли фотографироваться. Я послал фотографию брату, написав на обороте карточки: «Не забывай! На вечную память!» Я знал, что эта фотокарточка – моя последняя. Сейчас она у вас в руках. Оказалась, что не последняя. Бывает… Повезло…

Не забывайте еще один момент: наш десант был личной операцией Жукова, а этот человек не умел останавливаться, пока кто-то из личного состава подчиненных ему частей еще оставался целым. Откуда я знаю, что это личная операция маршала по расширению Букринского плацдарма? Из упомянутых вами всяких там «генеральских» мемуаров. Летчик АДД Скрипко об этом прямо написал.

Какова была экипировка десантников перед вылетом? Как происходило распределение по самолетам? Какую информацию Вы имели о месте выброски? Были ли сообщены простым десантникам опознавательные сигналы?

Я должен был лететь в первой группе высадки с управлением бригады. Нас отобрали девять человек из дивизиона в первую волну десанта. Мое вооружение оказалось следующим: карабин, двести патронов (разрешали брать боеприпасы по максимуму), шесть гранат, финский нож. Никаких зажигательных гранат, стропорезов, саперных лопаток на нас не выделялось. Выдали коробку, вернее сказать – пакет, с американским сухим пайком. Не было у нас, простых десантников, пистолетов или толовых шашек, сигнальных фонариков и ракетниц. Может быть, у второй волны десанта и были фонарики, но у нас – точно нет. У каждого имелся вещмешок или плащ-палатка, в которую заворачивали одежду и прочее. Вот все, что я запомнил из снаряжения. Вес нашего «добра» составлял примерно сорок килограмм. Боевой прыжок производили с парашютом ПД-42. Запасной парашют не брали. Прыгали с документами и орденами. Никто не снимал с себя гвардейских значков. Радиорасчет в десанте – это два человека. Мой напарник с рацией РБМ попал в один самолет, а я, с батареями к рации, аккумулятором и шифроблокнотом, в другой. Это была, конечно, ужасная глупость – разделить радиорасчет…Нам сообщили, что бригада будет высажена в районе Пекари-Грушева, в десяти километрах за Днепром, и после этого на земле нам поставят основную боевую задачу. Никаких страховочных вариантов, вроде место сбора в Каневском лесу, мы не получали. При приземлении мы были должны закопать парашюты и идти на место сбора, согласно обусловленным сигналам из ракетниц. Я еще подумал тогда: как же мы без саперных лопаток парашюты закапывать будем? О возможной скорой смерти не думалось. Просто я знал, что она уже близко и ждет меня.

Условный сигнал для сбора во вражеском тылу – серия ракет определенного цвета. Но что с этим получилось, я расскажу позже. У нас не было голосового пароля или специальных опознавательных нашивок на форме. Мне, как радисту, только объяснили, что в случае угрозы пленения я обязан уничтожить шифроблокнот, а потом – себя. Мы, радисты, выучили наизусть все частоты и позывные в бригаде. Все командиры были уверены в успехе десанта! Может быть, поэтому они и не уделили должного внимания опознавательным паролям и сигналам, а мы из-за них так влипли! Утром перед высадкой нас разбили на десантные расчеты, по восемнадцать человек на «дуглас». В этих самолетах было сделано по двери с каждой стороны, и каждая девятка десантников покидал борт со своей стороны. В расчет входил один офицер. Ему в обязанность вменялось следующее: после того, как десантники прыгнут, быть замыкающим и выбросить с самолета два ПДММ (парашютно-десантный мягкий мешок), наполненные боеприпасами, и только после этого прыгнуть самому. Объявили, что прыгать будем с высоты пятьсот метров, интервал времени при прыжке – десять – пятнадцать секунд, один за другим. Видимо, боялись большого рассеивания бойцов при десантировании.

Комбрига Гончарова с нами не оказалось. Вроде бы с нами полетел в первой волне десанта начштаба Красовский. Я был прикреплен к самолету с бортовым номером девять. Когда дали приказ о посадке в самолеты, в десяти метрах от нас находился командир летного полка ГСС Гризодубова, знаменитая летчица довоенной поры. Мы сели и стали ждать наступления темноты. Летчики включили моторы и первые пять самолетов медленно стали выруливать на взлетную полосу… И все… Полетели мы навстречу войне. К нам вышел один из летчиков и произнес: «Ребята, не волнуйтесь. Мы экипаж опытный и район выброски знаем хорошо. Над целью будем через один час и десять минут. Прыгаете по третьему «зуммеру». А пока отдыхайте…»

О чем Вы думали, когда летели к месту десантирования, перед тем как сделать шаг в ночную бездну, навстречу неизвестности?

Когда летели все молчали, многие сидели с закрытыми глазами. Спокойно было, только слышался гул моторов. Страха не испытывали. О чем я думал? Хотите честно? Когда на фронт в эшелоне ехали, с нами в теплушке находился командир батареи, армянин, он оказался последней сволочью. Всю дорогу к фронту он донимал меня антисемитскими речами и анекдотами. Что я мог ему сделать в эшелоне? Он – офицер, да и народу находилось вокруг порядочно. Когда я летел в самолете, я просил Бога, чтобы он дал мне возможность до того момента, как я сам погибну, убить этого командира батареи.

Как я хотел его убить! Ответил вам предельно откровенно… Такая злоба во мне кипела!

А потом был первый «зумер». Все встали. Второй «зумер», третий… И мы прыгнули…

Я вижу, как вам тяжело говорить о десанте. Хотите, сделаем паузу?

Нет, раз уж начали о десанте говорить, то продолжим. Надеюсь, сердце мое выдержит.

Сбросили нас почему-то с высоты около тысячи метров. Когда мы спускались на парашютах с земли, по нам огонь не вели. Упал я в какой-то овраг. Кругом – темень, хоть глаза выколи. Слышу неподалеку лай собак. «Значит, – думаю, – населенный пункт рядом». Натолкнулся на двух десантников с других самолетов. Смотрим друг на друга, ждем сигнала ракетниц. Прошло где-то полчаса. Появились в небе три ракеты. Через минуту такие же три ракеты – слева от нас, потом – справа от нас, а минут через пять со всех сторон в небо летели ракеты того же набора цветов. Впрочем, нельзя было ничего понять – кто их выпускает и где место сбора. Говорю ребятам: «Надо подождать, уж больно все это подозрительно выглядит».

Тогда мы затаились. Никаких звуков стрельбы не слышалось. Затем в небе зазвучал гул самолетов. И тут началось!!! Сотни трассирующих трасс шли вверх. Стало светло как днем. Зенитки «ухают». Над нашими головами разыгралась страшная трагедия… Не знаю, какие найти или подобрать слова, чтобы рассказать вам о том, как все это на самом деле происходило… Мы, конечно, видели весь этот кошмар… Трассеры зажигательных пуль прошивали парашюты. А так как парашюты были все сделаны из капрона и перкали, то они вспыхивали моментально. В небе сразу появились десятки горящих факелов. Так погибали, сгорая, так и не успев принять бой на земле, наши товарищи… Мы видели все… Например, то, как падали два подбитых «дугласа», из которых еще не успели прыгнуть бойцы. Ребята сыпались из самолетов и падали камнем вниз, не имея возможности раскрыть парашют. В двухстах метров от нас врезался в землю ЛИ-2. Мы бросили к самолету, но там никого в живых не оказалось.

В эту страшную ночь к нам прибилось еще несколько чудом уцелевших десантников. Все пространство вокруг было в белых пятнах парашютов. Кругом же нас валялись трупы сгоревших и разбившихся десантников. Буквально через час на нас началась тотальная облава…

Столько вопросов хотелось бы задать организаторам Днепровского десанта, но тех давно нет в живых. Почему разброс десантников был 90–100 километров от Ржищева до Черкасс? Почему многие и многие десятки десантников были сброшены в Днепр и утонули в нем? Почему свыше ста десантников из 5-ВДБр были вообще десантированы на позиции советских войск? Кто из летчиков и штурманов ответил перед трибуналом за это? Ведь всем ведущим экипажам дали возможность пролететь пару раз «в холостую» под видом бомбардировщиков над районом высадки за неделю до 24 сентября 1943 года. Почему выброска произведена в районе, куда только что прибыли три свежие немецкие дивизии из тыла? Куда смотрела разведка фронта? Немцы описывают в своих воспоминаниях, как десантники падали с неба в раскрытые люки немецких танков.

Почему первые организованные группы десантников приступили к боевым действиям фактически через три недели со дня выброски? Что происходило с десантниками в течении этих трех недель? Почему первый сеанс радиосвязи с десантом состоялся только 7 октября 1943 года? Почему солдатам не дали запасной маршрут сбора на случай неудачной высадки? И еще очень много других вопросов. Потери десанта вообще трактуются вольно. Называют цифры от 400 выживших до 1500 человек вышедших к своим. Сколько выжило на самом деле?

Такие же вопросы хотели бы задать участники десанта. Но кому их задавать сейчас? Историкам, архивистам? Думаю, что и в официальных бумажках все подчистили еще в сорок третьем, чтобы ошибку командования «замазать». Простые десантники могут ответить лишь на малую часть ваших вопросов.

Согласно официальным данным, было сброшено в тыл врага три тысячи сто человек из Вашей 3-й ВДБр, и тысяча пятьсот двадцать пять человек из 5-й ВДБр. И три группы сброшены в начале октября на связь с десантом, но судьба этих групп осталась неизвестной. Сколько участников десанта нашли после войны?

У меня нет точных данных по 5-й ВДБр, но ей повезло чуть больше, чем нашей бригаде. Ведь пятая бригада была высажена частично, и многим из нее удалось пробиться как в Каневские и Таганские леса, так и к партизанам, а 1-ую Гв ВДБр вообще не стали десантировать. Из нашей третьей бригады после войны нашли больше двухсот человек. На 1988 год в живых из них оставалось уже гораздо меньше. Список прибывших на последнюю встречу ветеранов десанта я вам дам, но там тоже есть человек двадцать из 5-й бригады. Половина выживших из моей бригады прошла через немецкий плен. Одним словом, из 3-й ВДБр из ушедших в десант вернулся живым примерно каждый тринадцатый. Точные данные были в музеях десанта в Черкассах и во Фрязино. Из моего противотанкового дивизиона выжило двое: Анкудинов и я, оба впоследствии оказались в плену.

Со дня Вашей высадки до момента Вашего пленения прошло чуть больше двух недель. Что происходило с вами в этот промежуток времени?

Немцы нас гоняли по степи и постепенно истребляли, устраивали облавы с собаками… Блокнот с кодами я закопал в землю уже на второй день. Сначала нас было трое, потом образовалась группа из двенадцати десантников. Первые четыре дня нам удавалось уходить от облавы, а потом наше везение кончилось. Три дня подряд мы пробивались с боем через сжимающееся кольцо преследователей, но получилось так, что нас зажали на узком участке. Вышли оврагами из нас всего четверо.

Потом мы наткнулись на группу комбата майора Жерносекова, состоявшую примерно из семидесяти человек. Через день нас немцы снова обложили со всех сторон. Казалось, уже все – хана. Кто-то из лежащих рядом со мной десантников крикнул: «Комбат застрелился!» После войны на ветеранскую встречу приехала жена Жерносекова. Я рассказал ей о этом бое. Она не хотела мне верить, говорила, что ее муж не мог застрелиться… Мы стояли с ней и плакали вместе… В том бою я уцелел. Мы снова прорвались, но в группе оставалось четырнадцать человек. Среди нас оказался один офицер – командир пулеметной роты. И опять мы прятались, опять – отстреливались, опять прорывались к Днепру, но все это, в сущности, выглядело форменным самоубийством. Еды – нет, воды – нет, питались кукурузой и картошкой с полей. К тому же, не могли разводить костров. Боеприпасы брали у убитых. Нельзя было войти ни в одно село. Везде нас ждали засады. Мы нигде не слышали звуков боя, похожего на прорыв с фронта в нашу сторону. Пойманных десантников немцы и «власовцы»-казаки вешали на телеграфных столбах вдоль дорог. На повешенных были таблички: «Привет комсомольцам от власовцев».

Как Вы попали в плен?

Нас окружили на рассвете, в то время, когда мы находились в овраге: немцы с двумя «самоходками» и человек двести всякого сброда: «власовцы»-казаки, легионеры, немецкая пехота. Они нам закричали по-русски: «Десант! Бросай оружие! Выходи сдаваться или сейчас всех порубим в мелкую сечку!» Мы смотрим – идет полное окружение нас… Патроны у нас еще были, но гранаты давно кончились. Нас оказалось чуть больше десятка.

Что делать?!? Стреляться? Идти на прорыв? Так ведь тут особо не прорвешься… Мы так устали за эти дни беспрерывной погони за нами, что приняли бы смерть как избавление. Настолько все оказались измучены и истощены. Смотрим на ротного, а он смотрит на нас… Тогда он вытаскивает из автомата диск и проверяет, сколько там у него осталось патронов. Среди нас находился санинструктор моего дивизиона, туркмен Мирзоев. Высокий парень, свободно говоривший по-русски и вроде успевший до войны закончить несколько курсов института. Мы были хорошо с ним знакомы до выброски и приятельствовали. Он знал, что я по национальности – еврей. В десанте я столкнулся с Мирзоевым уже тогда, когда мы влились в группу Жерносекова. И вдруг этот Мирзоев бросает карабин, поднимает руки вверх и идет из оврага на дорогу с криком: «Сдаюсь! Не стреляйте!» Через несколько минут этот же Мирзоев уже кричит мне с дороги: «Лихтерман, выходи! Лихтерман!». «Вот, – думаю про него, – сволочь, меня предал, жизнь себе покупает!»

В это время наш лейтенант достает из гимнастерки документы и начинает закапывать их в землю. Все последовали его примеру. Я не смог в то мгновение выстрелить себе в голову… Попробуй-ка из карабина застрелись! Начали бросать на землю патроны и оружие… Через какое-то время мои товарищи по одному, стали подниматься из оврага. Я пошел после всех, думая, что это мои последние шаги по этой земле… Хочу сразу сказать: НАША ГРУППА НЕ ВЫШЛА С ПОДНЯТЫМИ РУКАМИ! Запомните это!

Выдал меня санинструктор. А судьба еврея в плену всегда была ужасной… Вот видите, я сейчас нашел слова для того, чтобы об этом десанте рассказать. Но какими словами можно передать то, что творилось у меня на душе в эти мгновения?!.. Ужас, оцепенение, боль… На дороге нас избили прикладами и загнали в кузов крытого грузовика. Мирзоев стоял рядом с легионерами, что-то им на своем языке говорил и улыбался. Машина поехала. Нас довезли до окраины какого-то села, высадили из грузовика и погнали в его центр… Привели на площадь. Возле нас стоял сад. Там здоровенные немцы свежевали туши свиней, которые были подвешены на крюках к деревьям. Рядом с ними стояли молодые хохлушки и громко смеялись, показывая на нас рукой. Стоявший рядом со мной десантник прошептал: «Сейчас и с нас так шкуру сдерут».

Нас выстраивают у стены сарая, но почему-то не расстреливают… Напряжение – жуткое. Кто подобного не испытал, тому этого не понять. Ко мне подошел немец, ткнул в грудь пальцем и сказал по-немецки: «Выходи!» Меня заводят в хату. За столом сидит гауптман и что-то пишет. На меня он даже и не смотрит. Затем появляется еще один немец. В руках у него находится мой бумажник со всеми документами, а сверху всего этого – значок парашютиста и значок десантника. Плохо, видно, я их закопал. Немец сует мне все это в руки, а я ему показываю: мол, не мое, себе забери. Гауптман рассмеялся. Вдруг неподалеку раздаются крики на немецком языке. Позвали гауптмана на этот крик. Немцы выскочили из хаты, и я остался один в комнате. Смотрю на мои документы лежащие на столе. Схватил их и бросил в окно. На что я надеялся… Мирзоев-то где-то рядом. А дальше такие произошли события, что если и был я атеистом, то после них должен был истово поверить в Бога. Слышу звук мотора подъехавшей машины. Забегает в комнату один из конвоиров, кричит мне: «Ком! Шнель!» Бьет меня винтовкой по спине и снова меня загоняют в крытый тентом грузовик, в котором уже сидела наша плененная группа. Все произошло так стремительно!

Привезли нас на станцию Мироновка. В станционных строениях и сараях были собраны пленные солдаты. Среди них не было десантников. Все они были с днепровских плацдармов и почему-то из дивизии, разбитой то ли под Кировоградом, то ли под Кременчугом.

Я понимал, что если я хочу выжить, то мне надо затеряться среди незнакомых мне солдат, другого выхода не было.

Нас, одиннадцать человек, немцы выстроили. Вышел гигантского роста немец с жандармской бляхой и на ломаном русском языке спросил: «Коммунисты есть?». Мы молчим. Немец дальше: «Юде есть?». Молчание… Нас завели в какой-то закуток из колючей проволоки. Смотрим, какой-то немец ведет подталкивая автоматом одного капитана с нашей бригады. Его все знали, высокий красавец. Я не помню точно, был ли он замполитом, но он был ответственным за самодеятельность в бригаде. Остановились в нескольких метрах от нас. Капитан просит немца-конвоира по-немецки: «Дай с товарищами проститься». Тот подвел его к нам. Капитан без слез, спокойным голосом сказал: «Прощайте, товарищи десантники, на расстрел меня ведут…» Выдал кто-то капитана, что тот еврей и коммунист. Он обнял каждого из нас. Немец толкнул его в спину, и увел офицера… Он не успел выкрикнуть адрес семьи… Через пару часов нас завели в какое-то складское помещение, где уже находились сотни пленных из стрелковых дивизий. Утром следующего дня подогнали товарняк и начали загонять нас в вагоны. Я сознательно оторвался от своей группы… Привезли нас в Уманский лагерь…

Были ли напрасными, по вашему мнению, жестокие потери понесенные десантом?

А что, кроме нашего десанта на той войне больше никого по-глупому не загубили? Вы же сами сейчас мне рассказали статистику потерь в воздушных и морских десантах… Это наш стиль – высадить десант и сразу списать его в потери. Один Эльтиген чего стоит!

Миллионы солдат положили в землю только из-за генеральской тупости… А напрасными ли были наши потери? Спросите у родных погибших десантников… Мне трудно ответить однозначно. Была война… Мы получили приказ и боевую задачу, которую не удалось полностью выполнить, только потому, что… То ли предали нас… То ли как, у нас водится, кинули на авось – а вдруг получится, а если нет – пятью тысячами человек меньше, пятью больше… Главное, чтобы им орденок Суворова на грудь повесили…

Понимаете… Я этот вопрос задаю себе сам долгие годы… Напрасны ли были наши жертвы в том десанте…

Как сейчас вижу лица ребят из моего самолета, за секунду до третьего «зумера» на прыжок. Решимость была на этих лицах, готовность к бою. Ведь, даже в окружении, мы верили до последней минуты, что прорвемся к своим, что нас выручат… Мы сражались… Те, кто успел живым спуститься на землю на парашюте, – сражались! А скольких в воздухе еще расстреляли! Вы же мне только что сказали, что немцы в своих мемуарах хоть и потешаются над организацией десанта, но не отмечают ни одного случая массовой сдачи десантников в плен без боя…

После трагедии Днепровского десанта был отменен, как говорят – «предательски плохо подготовленный», десант трех бригад под Витебск, десант корпуса ВДВ в Крым под Джанкой, и даже вслед за Вашими тремя днепровскими бригадами, к фронту направлялись еще две бригады ВДВ в сторону Букрина. Эту информацию я взял не из официальной исторической «правды», а из воспоминаний рядовых десантников, служивших в разных десантных дивизиях. Вот фамилии и даты публикаций. Этим людям я верю. Получается, что своей гибелью десант спас тысячи жизней своих товарищей по армии…

Мне трудно прокомментировать ваши слова. А если бы десант в Белоруссию оказался удачным и взяли бы Минск в декабре 1943 года? Так не топтались бы там полгода, и не угробили бы еще сотни тысяч солдат. Это все предположения… Правды мы уже не узнаем.

Насчет отмены десанта в Крым я обладаю малой толикой информации. Я встречал уже здесь, в Иерусалиме, одного десантника, который был в бригаде предназначенной на высадку в Крым. С его слов, высадка была отменена по причине, что кто-то выдал день и час выброски. У немцев тоже разведка работала, но и наша успела предупредить вовремя. Но так ли это, утверждать не могу.

Я уже говорил, что есть солидная информация о действиях в немецком тылу групп под командованием Воронина, Блувштейна, Петросяна, о полковнике Сидорчуке, о капитане Сапожникове, о юном подпольщике Анатолии Ганенко, спасшем знамя бригады. Но вот один из десантников упоминает, что был в большой группе, почти из двухсот человек, под командованием майора по фамилии Лев. Связные из этой группы Лева удачно перешли линию фронта к своим, а судьба остальных… Как погибла эта группа, не знает никто.

Можно обратиться к председателю нашего совета ветеранов Петру Неживенко. Он собирал подробную информацию о личном участии каждого десантника в боях в немецком тылу. Возможно, у него есть материал по большим организованным группам десанта, полностью погибшим в немецком тылу в октябре сорок третьего. В музей десанта на Украине можно обратиться. Хотя, я бы директора того музея в конце восьмидесятых годов…

О чем речь?

Первый раз, когда я был в музее десанта, в центре экспозиции висел портрет ГСС комбата майора Блувштейна. Через несколько лет я приехал туда снова, и вижу, что убрали портрет майора. Спрашиваю директора музея: «Что, фамилия комбата тебе спать не дает? Почему портрет героя убрал?». А в ответ – тишина…