Восхождение «…к низинам» о. Павла Флоренского

В последующих письмах к родным можно найти развитие этих основных мыслей и рассуждений, как по общефилософским, так и по конкретным научным проблемам.

1.2. Студенческие мнимости

Философский настрой, увлечение математикой, физикой привели Павла Флоренского к созданию в августе 1902 года интересного научного труда – «Мнимости в геометрии», который был им опубликован только через 20 лет в 1922 году уже как философско-научный. В примечании к этой работе он пишет: «Основная часть настоящей работы (§§ 1–7) написана в бытность мою студентом, в августе 1902 года, и тогда же сообщена проф. Л.К. Лахтину и некоторым, товарищам…» [5].

Вероятно, эта работа не нашла понимания и была положена «в стол» на долгих 20 лет, но сам факт создания этой работы двадцатилетним студентом говорит о творческом потенциале. В этой работе он рассматривает физическую сущность мнимых величин, которые были введены выдающимися математиками прошлого для решения алгебраических уравнений с отрицательными числами. Это искусственно введенная математическая абстракция, тем не менее, будоражила ум. Широко известно высказывание Лейбница (1646-1716): «Дух божий нашел тончайшую отдушину в этом чуде анализа, уроде из мира идей, двойственной сущности, находящейся между бытием и небытием, которую мы называем мнимым корнем из отрицательной единицы». И такое же его поэтическое и в какой-то мере пророческое высказывание: «Комплексные числа – это прекрасное и чудесное убежище божественного духа, почти что амфибия бытия с небытиѐм». Проблема состояла в том, что было не совсем ясно какую физическую или геометрическую сущность отображают мнимые величины. Этот пробел Флоренский пытается решить, поставив себе задачу: «… раширить область двухмерных образов геометрии так, чтобы в систему пространственных представлений вошли и мнимые образы. …Необходимо найти в пространстве место для мнимых образов, и притом ничего не отнимая от уже занявших свои места образов действительных».

Формально математически рассмотрев положение треугольной фигуры на плоскости, он получил, что при формальной же замене порядка вершин треугольника его площадь меняет свой знак, оставаясь по величине одной и той же. Отталкиваясь от этого обстоятельства, он приходит к выводу, что: «Действительная причина изменения знака площади есть какое-то движение треугольника, а не простое переименование вершин». Придерживаясь формальных математических действий, дальше показывает, что: «так как всякую площадь, ограниченную ломанной замкнутой линией, можно разбить на сумму треугольников, то и всякая площадь, ограниченная ломанным периметром, составленным из прямолинейных звеньев, инвариантна». Это означает, что если находится ответ для площади треугольника, то это можно применить к площади любого вида, поэтому рассмотрение имеет общий характер и, рассматривая этот треугольник, показывает, что если его перевернуть в пространстве и положить на ту же плоскость, то площадь поменяет знак: «Следовательно, переворачивание в третьем измерении и есть искомое движение, меняющее знак площади треугольника, а, по сказанному ранее, – и площади всякой фигуры вообще. … Эта неконгруэнтность равных геометрических образов имеет… чрезвычайно важное значение в философии и в естествознании...». Из своих доказательств он делает важный вывод, что: «…всякий вырезок плоскости с одной стороны положителен, а с другой – отрицателен, и потому вся плоскость с одной стороны положительна, а с другой отрицательна». Такой вывод важен, так как появляется: «физический смысл устанавливаемого понятия о “полярности плоскости” как геометрического образа». Это не оторванное от природы понятие вроде абстрактных математических формул. В физике известно множество примеров таких полярных плоскостей – это и магнитный листок, и двойной электрический слой, и разделы сред, – все то, что в настоящее время широко применяется в современных электронных приборах.

Здесь свой вклад в науку он видит в том, что: «Новая интерпретация мнимостей заключается в открытии оборотной стороны плоскости и приурочении этой стороне—области мнимых чисел. Мнимый отрезок относится, согласно этой интерпретации, к противоположной стороне плоскости; там находится своя координатная система, в одном случае совпадающая с действительной, а в другом – расходящаяся с нею».

Как математик и физик Флоренский понимал, что имеющиеся физические примеры полярных плоскостей требуют разъяснений в наличии у них знака поверхности и ответа на вопрос, а где собственно находится точка перехода от одного знака в другой. Необходимость объяснения этого обстоятельства привела его к введению дополнительного понятия: полу-мнимых точек. Физически это означает, что если однородная плоскость имеет конечную толщину, то половина этой её толщины принадлежит одному знаку, а другая половина противоположному. Это не только не противоречит физике, а представляет собой реальный факт. Любое физическое тело, имеющее полярные плоскости, например, электреты, плоские магниты, двойные электрические слои и т.п. имеет реальные размеры и: «Полное отрицание за ними протяжения просто уничтожило бы их магнитное или электрическое действие…». Точкой перехода одного знака в другой служит: «комплексная точка [которая] объединяет в себе все частные виды точек, а плоскость Р есть носительница именно комплексных точек». Это очень интересная плоскость, физически не имеющая толщины, так как любое отклонение в сторону полу-мнимых точек от нулевого значения означает переход в соответствующую действительную или мнимую плоскость.

Для данного реального физического тела, например, плоского магнита или электретной пленки, внутри неё всегда существует нулевая мнимая плоскость имеющая периметр, который ограничен размерами этого конкретного тела, но которая физически толщины не имеет.

Интересно и то, что в 6 примере этой работы он рассматривает мембрану в электролите, разделяющую электроды и это тот же самый рисунок, который мы находим в его записях 1898 года, где он пишет: «важно, как подтверждение моего закона». Возможно, это указывает на то, что к этой своей идее мнимой поверхности он пришел уже в то время.

Собственно, в таком виде эта работа в 1902 году была представлена профессору Л.К. Лахтину и, можно предположить, что она вызвала у него отрицательную реакцию, так как в ней была совершенно новая и наглядная интерпретация мнимых величин, хотя и математически, и физически все объяснялось вполне адекватно. Именно поэтому эта работа не увидела свет и пролежала долгих 20 лет, дожидаясь своего часа. То, что Флоренский не забыл её, мало того, через 20 лет добавил еще 2 параграфа и опубликовал, кстати, за свой счет, говорит о том, что он придавал ей очень большое значение. В последующем, уже в конкретной деятельности, он снова возвращался к этой теме.

1.3. Смена вектора

Интенсивность обучения в университете была такова, что отец, как всегда мудро, ему пишет:

«28/XI 1902. Дорогой Павлуша, … Твоя гоньба за материалами мне кажется имеет и вредную сторону. Человек – не только потребитель, но и производитель и потому и то и другое должно иметь границы, за которые переходить опасно. В одном случае явится… так сказать умственное отупение, в другом – поверхностность. Ты в настоящее время грозишь себе потонуть в материалах и убить в себе творчество. Оригинальных мыслителей среди библиоманов очень мало, а зерно великих идей и мыслей заключалось часто в мечтаниях весьма наивных людей, не знавших даже грамоты. Твое детство было в этом отношении удивительно творческое, отчего в нем, как сам пишешь, ты и находишь столько материалов для будущих работ…. Не бойся возражений и даже поражений: ведь дело не в личном самолюбии, … а в том, чтобы вносить живую струю в жизнь всех наших начинаний».

В других письмах отца было много интересных сентенций проясняющих образ мыслей Павла Флоренского, например, письмо: «24/XII 1902… постановка тобою этой задачи скорее годилась бы как философская тема, чем как узко-математическая. Уметь себя самоограничить – великая вещь для будущего». Потом эту мысль отца он в своих письмах выскажет уже своим детям. А пока отец давал ему советы:

«Насчет твоего участия в “Новом Пути”, … я бы желал, чтобы ты на этом пути что-либо сделал и тема о суевериях – очень интересная и важная. Выяснить значение в каждый данный момент известной суммы суеверий, предрассудков, необходимость их … как связующего начала». И далее очень по-современному:

«… пожалуйста пиши, только не распекай либералов… Были говоруны, проповедники, теперь – секты. Но ведь это вечная история всех мировоззрений.… Для меня не важно различие в мыслях, противоположность в мировоззрениях, а отсутствие мысли, хотя для общественной деятельности для партийных людей, т. е. массы, за исключением вожаков, отсутствие мысли, кажется, есть основа силы партий».

К концу обучения в МГУ стала все более заметной в его познании внутренняя потребность, о которой он писал ранее – соединение научного и духовного опыта. Из писем видно, что его общефилософский, гуманитарный подход требовал новых знаний и опыта. Ситуация также усугублялась тем обстоятельством, что он, как высоко эрудированный человек с богатым воображением, с детства привык углубленно и уединенно заниматься интересующими его предметами и потому непросто сходился с людьми. Это зачастую было вызвано не только отсутствием опыта коммуникации, но и четким пониманием духовной ограниченности большинства окружающих. Именно поэтому он очень ценил людей, которые духовно были ему близки, но и влияние этих людей на его жизнь и поступки были также сильными, и во многом его судьба определялась этим обстоятельством. Как он относился к людям и понимал их можно увидеть из писем 1904 года отцу и матери: «15-1-1904. Дорогой папочка!.. на Рождество познакомился кое с кем из интересных людей, … когда я зашел к Бугаеву и застал у него всех или почти всех московских знаменитостей, по преимуществу из молодых. Был там и Бальмонт, читавший свои стихи, и Брюсов и т.д.; все люди разных направлений и убеждений, но не бесцветные. Были теософы умные и теософы захлебывающимся голосом от волнения говорившие банальности, спириты, неоромантики, символисты и т.д., и т.д. и люди, ничего не смыслящие в поэзии. Сами по себе эти вечера не особенно интересны, …но очень полезны, т.к. дают возможность познакомиться с людьми, которых бы нигде не увидел. Наша секция по философии и истории религии, к сожалению, вызвала слишком большие и преувеличенные ожидания и надежды; … несколько очень интересных лиц просили принять их в число членов; среди них есть если и не слишком ученые, то много знающие в каком-нибудь одном направлении, напр. по индусской литературе, и потому можно ждать от них интересного. Однако только можно опасаться, именно того, что у таких людей часто бывает особый привкус партийности и тенденциозности, а в большом количестве это почти невыносимо. Тут собирается издаваться новый журнал "Весы", не знаю, будет ли он интересен, или нет, а потому пока подожду решать вопрос относительно предложения, которое мне сделал Брюсов – именно сотрудничать в нём».

Если из писем в начале обучения можно увидеть увлечение точными науками, то в последний год в письмах практически отсутствуют рассуждения на научные темы, а все больше на религиозные и философские. Вот характерное письмо матери 3 марта 1904 г, где сначала он пишет об университетской жизни: «Дорогая мамочка!.. Вся жизнь идет слишком ускоренным темпом и очень интенсивно, так что формальности вроде экзаменов невыносимы. Да вдобавок ко всему за последнее время я приобрел кое-каких новых знакомых и отчасти благодаря их рассказам, отчасти потому что теперь, перед окончанием курса все стали более откровенны, а многие, и более цинично откровенны, мне пришлось видеть многие стороны университетской жизни, которые ранее старался не видеть. Столько сплетен, дрязг и подозрительных действий, что как-то хочется отстраниться от этой жизни…». Но он видел не только темные стороны, ведь именно в нем у него выкристаллизовалась понимание, что университет: «… дал очень много мне и в смысле научном, и, пожалуй, в нравственном, потому что я там встретил некоторых лиц, с которыми схожусь в некоторых убеждениях, по крайней мере в положительном отношении к Церкви». В университете у него к тому времени сформировалось стойкое убеждение, что необходимо: «Произвести синтез церковности и светской культуры, вполне соединиться с Церковью, но без каких-нибудь компромиссов, честно, воспринять все положительное учение Церкви и научно-философское мировоззрение вместе с искусством и т.д. вот как мне представляется одна из ближайших целей практической деятельности. В необходимости церковности я лично, да и многие, убеждены более, чем в чем-нибудь другом… что же касается до догматов и таинств, то тут разговор чересчур длинный». И объяснил, как и почему у него появились эти убеждения и что на них повлияло: «Я подходил к этому с самого детства. Одно время эта потребность была особенно сильной …потом она приняла очень теоретический характер и ослабла, пока, наконец, занятия математикой и философией не дали права и санкции развиваться таким запросам совершенно свободно. …теперь ценишь то, что имеешь с особой напряженностью. Может показаться иронией судьбы, что всё выходит наоборот против намерений и планов наших, но приходится думать, что в такой иронии сказывается глубокий смысл». И далее в письме упоминает о чрезвычайно важной для его дальнейшей судьбы встрече, именно с неё у него начинается смена направления деятельности, хотя в этот момент он еще это и не осознавал: «Как-то на днях я познакомился с одним замечательным, хотя малоизвестным лицом. Это – лишенный епархии епископ Антоний, личность очень интересная и высокая. На меня же лично он произвел двойное впечатление, потому что манерами, лицом и даже голосом очень похож на тетю Юлю. Вдобавок к этому его фамилия "Флоренсов" и я думаю, тут может быть какое-нибудь родственное сходство». Именно под влиянием епископа Антония Павел Флоренский продолжил свое образование в Духовной академии и в результате стал выдающимся религиозным деятелем. О процессе перехода можно понять из письма матери: «16.IV.1904 Дорогая мамочка! … разные мелкие обстоятельства иногда дают разглядеть за собой нечто более глубокое и серьёзное, чем кажется обычно, и тогда такие мелочи могут производить более интенсивное действие, чем события, считающиеся обыкновенно сильными… Тут такая странная погода /то жарища, то холод/… я, по обыкновению, не простужаюсь и не болею, какова бы ни была погода. Самое большее, что она может сделать со мною – это навести угнетенность, когда должна быть гроза… Скоро начнутся экзамены; мы уже считаемся окончившими университет и, если хотим, то можем теперь делать несколько лет всё, что вздумается, а потом приехать держать экзамены» И после всех бытовых, хотя и интересных подробностей, пишет: «Был недавно в Сергиеве в Духовной Академии.… Ректор Академии … предложил поехать с ним путешествовать по российский монастырям, между прочим, в Соловки. Для меня предложение очень заманчивое…. Ответить ему я должен после экзаменов, в конце мая». В Соловки в тот год Павел Флоренский не попадет, это произойдет ровно через 30 лет и совсем в других обстоятельствах, а пока он готовится к новой жизни и деятельности, очень емко оценивая и характеризуя себя в письме к сестре следующим образом: «21.V.1904 г. Дорогая Люся! …Ту кучу вопросов, которую ты выбросила мне пригоршнями, и которую бросать было так нетрудно, я должен "оставить без последствий", как пишется на официальных бумагах. … Ведь сконцентрированные веками ответы, догматически изложенные. /"Верую etc…"/ тебя не удовлетворят, а объяснять "как" и "почему" – это значит построить на твоих глазах систему своего weltanschaung [мировоззрения]. Итак, мыслимое ли дело это для одного – двух писем, да и я не знаю, смогу ли я достаточно ясно выражаться сейчас. Мне не хватает продуманности и знаний, как не хватает духовности и опыта. Ты ведь знаешь /или нет? /, что вообще я действую и мыслю интуитивно; и многое поэтому, что я предчувствую или даже знаю сам, мне трудно выразить, а тем более доказать, трудно, пока я не проработаю … много над чувствуемым. С будущего года я займусь подготовкой некоторых сочинений – давно задуманной работы – и в них ты найдешь ответы на некоторые из своих вопросов – даже, вероятно, на все. Ты спрашиваешь, теоретик ли я? И да, и нет. Дело в том, что моя "практическая" деятельность, которую я сознательно преследовал до сих пор, слишком мало похожа на то, что вообще обозначают этим именем, а с другой стороны “теоретическая", мои личные занятия, всегда бывало для меня не просто занятиями, а родом молитвы. Поэтому тут термин "практический", "теоретически" как-то мало идут. Но, конечно, некоторых сторон "практики" до сих пор было сравнительно мало, и это отчасти от моей слабости, отчасти от сознания своей неготовности, но в ближайшем будущем я надеюсь устранить такую недостачу. Удастся ли? Как? – Поживем – увидим. Надеяться на "да" мне можно, помимо некоторых внутренних причин, ещё потому, что за последний год или два я встретил ряд людей, о которых мечтал, и которые реализуют грезы. Ведь я большой мечтатель и вечно живу среди облаков, но теперь облака сгустились в живых людей – тем лучше. Знаю, что важным "взрослым" мы кажемся и будем казаться смешными маленькими детьми, на вопросы которых можно только отвечать, "узнаете после", и на которых нельзя даже чересчур сердиться, потому что они слишком наивны; знаю, что для медиков мы – "психозы". Даже дома, несмотря на всю любовь ко мне, на меня /других там не знаю/ смотрят как на "завирающегося" /по выражению детей/ и, желая оправдать в своих глазах, говорят, что "это всё "не серьёзно, а "так", забава и т.д.». Вот такую полную характеристику он дал сам себе.

Поступление в Духовную академию осенью 1904 года сменило вектор его интересов от физико-математической деятельности к религиозно-гуманитарной. Казалось, всю оставшуюся жизнь, он будет связан с религией и решением в основном философских и гуманитарных вопросов.

Его судьба развивалась стремительно. После окончания в 1908 году Духовной академии он напишет фундаментальный труд «Столп и утверждение истины», который сделает его широко известным и выдвинет в разряд выдающихся философов своего времени. Преподавание в Духовной академии он совмещал с редакторской работой и широкой интеллектуальной деятельностью.

Успехи его были результатом не стечения обстоятельств, а исключительного трудолюбия и силы воли. Вот что писал о нем его друг и известный философ С.Н. Булгаков: «Извне он был скорее нежного и хрупкого сложения, однако обладал большой выносливостью и трудоспособностью, отчасти достигнутой и огромной аскетической тренировкой … обычно он проводил ночи за работой, отходя ко сну лишь в 3–4 часа пополуночи, но при этом сохраняя всю свежесть ума в течение дня, и то же можно сказать и об его пищевом режиме. И все это было в нем не только голосом его духовной стихии, но и делом железной воли и самообладания. Слабый от природы, в те годы, когда я знал о нем, он, насколько я помню, вообще никогда не болел, ведя жизнь, исполненную аскетических лишений. … Вообще, самое основное впечатление от о. Павла было силы, себя знающей и собою владеющей» [6].

Булгаков, наблюдая близко в течение многих лет Павла Флоренского, хорошо понимал его основные черты, поэтому описание им Флоренского как ученого даёт полное представление о нем:

«В научном облике о. Павла всегда поражало полное овладение предметом, чуждое всякого дилетантизма, а по широте своих научных интересов он является редким и исключительным полигистром, всю меру которого даже невозможно определить за отсутствием у нас полных для этого данных. Здесь он более всего напоминает титанические образы Возрождения: Леонардо да Винчи и др.…Я знал в нем математика и физика, богослова и филолога, философа, историка религий, поэта, знатока и ценителя искусства и глубокого мистика» [6].

Булгаков Сергей Николаевич – философ, теолог, экономист, несмотря на разницу более 10 лет в возрасте, был близким другом П.А. Флоренского. Был одним из авторов знаменитого сборника русских философов «Вехи». Был членом II Государственной думы (1907) от партии кадетов. В 1918 году, возможно и под влиянием П.А. Флоренского, профессор Булгаков принимает сан священника и становится о. Сергием. В 1923 году эмигрировал. Жил в Праге, затем в Париже, где занимал пост профессора догматического богословия в Русском богословском институте. Скончался в Париже в 1944 году. Их дружба хорошо отражена в известной картине М.В. Нестерова «Философы», на которой они изображены вместе.

В том же январе 1904 года он пишет матери: «Дорогая мамочка! … Целый день пишу, так, что ручка вываливается. У нас было как-то домашнее собрание религиозной секции. Читал сын проф. Бугаева одну свою статью, которая скоро выйдет в свет. Чем больше я узнаю его, тем более понимаю, что это замечательная личность, глубокая и совершенно не имеющая в себе той вульгарности "практической" жизни, которая [имеется] в большей или меньшей степени почти у всех, по крайней мере, у очень многих. Даже на тех, кто был предубежден против него, он произвел в этот последний раз чарующее впечатление. Видел я его как-то на вечере, среди разных знаменитостей, людей, во всяком случае, талантливых и оригинальных более или менее. И все мне перед Бугаевым казались такими жалкими и ничтожными, хотя он почти ничего не говорил». Из этих слов понятно, как сильно он попадал под обаяние нравившихся ему людей.

1.4. Нисхождение

Революционные изменения февраля и особенно октября 1917 года резко изменили политическую картину России. Приход к власти большевиков с активной коммунистической идеологией и с целевой установкой внедрения этой идеологии в массовое сознание жителей страны, неминуемо привели к столкновению с той религиозной, в основном православной христианской верой, которая преобладала в России. Революционные, насильственные методы внедрения коммунистической идеологии для скорейшей замены ею христианской веры привели к жестким репрессиям по отношению к церкви и церковным деятелям, видным представителем которой и был священник отец Павел Флоренский.

К весне 1920 года власти закрыли деятельность комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры, в которой он трудился и одним из основателей которой был. Перед самым закрытием комиссии Флоренский, понимая, что ждет одну из главных святынь Троице-Сергиевой Лавры, участвовал в сокрытии главы мощей преподобного Сергия. Тем не менее, серьезных репрессий в тот момент не произошло, советская власть еще была недостаточно сильна, а сам факт подмены головы преподобного Сергия сохранялся в тайне долгие годы.

Общее состояние страны в то время поставило его семью из 9 человек, пятеро из которых были дети, в трудное положение, так как он был единственным кормильцем. Как пишет внук П.А. Флоренского, игумен Андроник, в книге «Научно-техническая, изобретательская и научно-организаторская деятельность П.А. Флоренского в 1920-1933 годах»:

«… летом 1920 г. отец Павел начал работать совместно с проф. И.Ф. Огневым в гистологическом институте при Московском университете над применением ультрамикроскопа особого типа, а осенью участвовал в работе византийской секции Московского института историко-художественных изысканий и музееведения (МИХИМ) при Российской Академии Истории материальной культуры Наркомпроса» [7].