Бочка но-шпы и ложка яда

– Надо же, в таком возрасте… – Валентина кашлянула, сообразив, что такое поведение не к лицу великому человеку, и перевела взгляд на какую-то точку на горизонте.

Появилась Наталья и с постным видом сообщила:

– Гости приехали.

Валентина повернулась ко мне с немым вопросом в глазах. Я пожала плечами, торопливо поднимаясь.

Подходя к лестнице, я услышала громкие голоса и поняла, что пожаловали еще две великие дамы от литературы. В разговоре мелькнуло имя Сусанны, о недавнем происшествии они, должно быть, узнали от Натальи.

– Ларочка, – завидев меня, раскинула руки Аглая. Вторая дама тоненько пискнула:

– Рада тебя видеть. – И обе шагнули ко мне.

Надо сказать, что в паре они выглядели чрезвычайно комично. Марина Федоровна Скворцова недавно отметила свой пятидесятипятилетний юбилей. Она была невысокого роста, худая до жути. Со спины походила на дистрофичного подростка. Мелкие черты, личико сморщенное, как печеное яблоко, сутулость и любовь к ярким тряпкам. Она без конца щурилась, хотя отличалась отменным зрением, и кривила губы, точно не знала, что сделать – зареветь или засмеяться. Марина Федоровна, так же, как Серова, Аглая и первая жена Артемьева, училась с моим мужем в Литературном институте, и дружбу они пронесли через года. Марина в молодости писала романы, металась от эпических произведений об освоении целинных просторов до модернистских опусов под названием «Пять синих кошачьих лап». Когда времена сменились и дураков бесплатно печатать все это не стало, она некоторое время торговала книгами с лотка. Дела ее пошли успешно, вскоре у нее появились два продавца, потом книжный магазин, а сама Скворцова вдруг занялась издательским делом. Поначалу издавала брошюры «Как сбросить вес за три дня» и прочее в том же духе, но годы упорной работы принесли плоды. Издательство ширилось и крепло. Артемьев, до встречи со мной, приносил ей свои творения, и она по доброте душевной их печатала, неся убытки, потому что читать их никто не хотел (с моей точки зрения, совершенно справедливо), муженек тоже обожал оригинальные названия «Исповедь прозревшего крота», к примеру. И когда вдруг написал нечто вполне удобоваримое (не иначе на него так подействовала любовь), Скворцова, вздохнув, издала книгу, после чего Артемьев в одночасье сделался знаменитым, а Скворцова богатой. Восемь лет она с него пылинки сдувала, больше всего на свете боясь, что его переманят конкуренты. Артемьев действительно хотел было к ним переметнуться, но я была начеку. С моей точки зрения, Скворцова заслужила, чтобы заработать на старом приятеле, который так долго испытывал ее доброту.

Кроме тщедушного тела, Марина Федоровна обладала писклявым голосом, которому пыталась придать некую детскость, и потому постоянно сюсюкала. Она склоняла головку набок, застенчиво улыбалась и изо всех сил строила из себя ласковую дурочку: мол, ничего она в этой жизни не смыслит, а каждый норовит обмануть сироту.

На самом деле она была довольно стервозной бабой, которая не прочь сделать ближнему пакость, и ложку мимо рта уж точно никогда не проносила. Марина Федоровна терпеть не могла Серову, с которой вместе училась, за то, что та умудрилась стать знаменитой, тихо ненавидела первую жену Артемьева, теперь тоже довольно известную писательницу, а Аглаю Петрову считала дурой и бездарем, хотя при встрече целовалась с ней взасос, сопровождая это действо комплиментом, после которого Аглая долго хлопала глазами, пытаясь сообразить, то ли ее похвалили, то ли плюнули в физиономию.

В отличие от худосочной Марины Федоровны, Аглая Викторовна Петрова была могучего телосложения. И ростом, и статью она походила на бегемота, шумная и, как большинство людей, обремененных лишним весом, добродушная. Хотя в ее случае это скорее было не природным качеством, а сознательно выбранной линией поведения.

После окончания Литературного института она тоже писала скверные книжки, но, в отличие от Скворцовой, не успокоилась по сию пору. Каждый свой новый шедевр она дарила моему мужу с трогательной надписью: «На ваших книгах я училась писать», что выглядело как-то двусмысленно: то ли учитель никудышный, то ли ученица ни на что не годится. К Артемьеву обращалась исключительно на «вы», начитавшись любовной переписки начала двадцатого века, до которой была охоча и которую цитировала по делу и без оного, постоянно все путая. Подозреваю, она была влюблена в Артемьева. Во время кремации хлопнулась в обморок, что создало дополнительные трудности: даму весом в сто двадцать килограммов поднять с пола не так просто.

Став знаменитым, муж проявил благородство и устроил ее редактором журнала, не то чтобы хорошего, но и не совсем захудалого. Петрова печатала там свои романы с продолжением под псевдонимом Любовь Шевченко, но слава по-прежнему обходила ее стороной.

– Как всегда, хороша, – гаркнула она и заключила меня в объятия, в которых я совершенно потерялась. – Что это Наталья говорит про Сусанну? Неужто правда из окна свалилась? – проявила она интерес.

– Правда. Увезли в больницу. Но мы надеемся, все будет хорошо.

– Валентина здесь? – сведя бровки у переносицы, пискнула Скворцова.

– Пьет кофе на веранде. Не желаете присоединиться?

– Я, пожалуй, чаю, – пробасила Аглая. – Но для начала разберу свои вещи.

Она удалилась в отведенную ей комнату, с подозрением поглядывая на Скворцову, которая, подхватив меня под руку, увлекла в гостиную.

– Ждать больше нельзя, – быстро оглядевшись по сторонам и убедившись, что в гостиной мы одни, зашептала Марина Федоровна. – Сейчас самое подходящее время издать его роман. Ты обратила внимание, какой шум подняла пресса в связи с годовщиной?

– Обратила, – буркнула я.

– Так вот, пока у публики явный интерес… ты же понимаешь… Ты толком так и не сказала, сколько готовых романов он оставил? – забеспокоилась она.

– Один готов совершенно, – поведала я. – Но Борис в последнее время был исключительно требователен к себе. Роман его не удовлетворил, и он взялся писать второй, который благополучно довел до конца. Кое-что он намеревался подправить…

– Отлично, – перевела дух Скворцова. – А как его записи? Можно там набрать материала на книжку?

– Я нашла еще два практически готовых романа. Оба написаны несколько лет назад, но забракованы им. Если немного подредактировать…

– Я готова подписать договор хоть сейчас, – заверила меня Скворцова, а я вздохнула:

– Давай вернемся позднее к этому разговору.

Она пожала мне руку, с пониманием кивнула и удалилась в свою комнату.

Тут же дверь скрипнула, и в гостиной появилась Аглая. Наверняка подслушивала, этой пагубной привычки она даже не стеснялась, через что и страдала. Иногда ей такое приходилось слышать в свой адрес, хоть святых выноси. Аглая страдала, заедала страдания пельменями и еще больше набирала вес.

– Чего хочет от тебя эта вобла сушеная? – спросила она, приближаясь.

– Рукописи, естественно.

– А ты что? Неужели отдашь?

– Вообще-то не просто отдам, а получу за них очень приличные деньги.

– Я знаю минимум двух издателей, которые заплатят больше.

– Вряд ли бы это понравилось Борису, – с постной миной возразила я.

– Борису все равно, – отмахнулась Аглая. – А ты должна подумать о себе. Пока ты снова не вышла замуж… – Тут она слегка прикусила язык и закончила несколько виновато: – Не все коту масленица, это я Скворцову имею в виду. Хочешь познакомлю тебя с одним человеком?

– На предмет замужества? – проявила я интерес.

– На предмет издания, – смутилась Аглая.

– На этот предмет меня завалили предложениями.

– Только ради бога не отдавай рукописи этой кикиморе. У меня просто головокружение начинается, как подумаю…

– Должно быть, давление, – перебила я.

– Ага. С моим весом только и жди какой-нибудь пакости. Пробую худеть, становится даже хуже. Видно, мне на роду написано таскать на хребтине сто двадцать килограммов. Я решила написать его биографию, – без перехода заявила она. – Кто, если не я? Сама подумай. Он самый значительный человек в моей жизни. Ты архив разбирала?

– Только рукописи.

– Для тебя все прочее хлам, а для меня… – Тут она неожиданно зарыдала, что выглядело невероятно комично, плечи ее дрогнули, и вместе с ними задрожали все жировые отложения, Аглая стала похожа на растревоженный студень.

Только я шагнула к ней со словами утешения и сестринскими объятиями, как она так же внезапно успокоилась, шмыгнула носом, вытерла слезы толстой ладошкой и улыбнулась. Косметикой она никогда не пользовалась, и никакого урона ее красоте слезы не нанесли.

Надо сказать, что, на мой взгляд, выглядела Аглая совсем неплохо. Разумеется, я имею в виду лицо, а не безбрежные телеса. Она была значительно моложе Скворцовой, на пухлом лице ни единой морщины, глаза большие, нос крупный, впечатление портили лишь губы: слишком маленькие для ее лица, они придавали ей капризное выражение. Она всегда ходила в брючных костюмах с неизменной желтой брошью на груди, огромный скарабей был под стать бюсту.

Аглая дважды выходила замуж, но каждый раз неудачно. Оба ее мужа, кроткие, забитые существа, никакой памяти в умах и сердцах окружающих не оставили. У Аглаи был сын, который жил в Америке и в Россию возвращаться не собирался. Комплекцией он удался в отца, матери едва дотягивал до плеча и страшно ее боялся.

– Не возражаешь, если я займусь его архивом? – закончила она весьма деловито.

– Боюсь, ты опоздала. Я уже дала обещание, – ответила я.

– Кому?

– Серовой.

– С какой стати? – не поверила Аглая. – Зачем ей архив Бориса? Да она всю жизнь презрительно воротила нос, стоило кому-то при ней заговорить о нем.

– Вот уж не знаю. Она задумала написать его романизированную биографию.

– Светлая память Бори в беллетристике? Да ты с ума сошла. – Аглая схватила меня за руку, я ее тут же выдернула, но все равно некоторое время потрясала рукой, дабы вернуть ей подвижность. Хватка у Аглаи была железная.

– Не могу же я ей запретить? – пожаловалась я.

– Еще как можешь. По крайней мере, к архиву ее подпускать никак нельзя.

– Пусть копается. – Ни за что! – рявкнула Аглая, чем здорово меня напугала. – Единственный человек, способный рассказать миру, какое он был сокровище, – это я.

– Хорошо, копайтесь обе. Мне что, жалко?

– Ты просто невыносима, – скривилась Аглая, готовясь опять зареветь. – Рукописи отдает Скворцовой, архив Серовой. Подумай о муже, – взвыла она, но на этот раз впечатления на меня не произвела.

– Ты сама сказала, Борису все равно. – Подозреваю, ей очень хотелось огреть меня чем-то тяжелым, к примеру своим кулаком, но тут появилась Наталья, и мысли о членовредительстве Аглае поневоле пришлось оставить.

– Лариса Сергеевна, опять гости, вы встретите или мне?

– Кто приехал? – спросила я.

– Полынина с мужчиной, должно быть, ухажер.

– У этой одно на уме, – пробормотала Аглая. Первую супругу Артемьева она ненавидела даже больше остальных своих сокурсниц. Думаю, не могла простить ей, что Артемьев, будучи молодым и неблагоразумным, выбрал ее, а не Аглаю. – Лучше уйду, – заявила она, а я пошла встречать гостей.

В холле стояла Полынина и разговаривала с Розой. Разумеется, речь шла о Сусанне. Рядом с Полыниной замер мужчина в темном костюме. Пока я спускалась по лестнице, ничего более определенного сказать о нем не могла. Полынина увидела меня и, улыбнувшись, шагнула навстречу. После развода она оставила себе фамилию мужа, Полынина ее литературный псевдоним. Пока она жила с Артемьевым, то в основном занималась литературными переводами, надо было на что-то кормить семью, наш гений был для этого совершенно не приспособлен. Возможно, она бы всю жизнь так этим и занималась, не закажи ей одно издательство перевести с английского несколько детективов. По мнению Татьяны, книжки были настолько бездарными, что вызывали у нее стойкое отвращение, а заодно и сподвигли на написание собственного детектива. Детектив напечатали. На сегодняшний день у нее вышло пятнадцать книг, и популярность ее росла, что не давало покоя ее приятельницам. Скворцова злилась, что она печатается не у нее, Серова, что популярность Полыниной растет, в то время как ее собственная близка к закату, Аглая просто злилась, потому что по-другому не умела. Разумеется, все три считали Полынину бездарностью, хотя ни одной ее книги принципиально не читали.

– Привет, – улыбнулась мне Татьяна, и мы расцеловались. Она была моего роста, нормального телосложения, но вбила себе в голову, что должна похудеть, чем в основном и занималась. Из всех цветов Татьяна предпочитала черный, решив, что он ее стройнит. Недруги сразу же прозвали ее вороной. Ей было немногим более сорока, и выглядела она примерно на столько же. Мне очень нравились ее глаза. Во-первых, они были ярко-зелеными (согласитесь, это все-таки редкость), во-вторых, глаза были умными, а еще Татьяна любила смеяться и получала от этого настоящее удовольствие.

Я ждала, что она представит мне своего спутника, но она лишь вскользь бросила:

– Это мой шофер. Я позвоню, – сказала она ему, и тот, попрощавшись, удалился. Вот тебе и ухажер. Никогда не стоит делать поспешные выводы. – Литтусовка уже здесь? – поинтересовалась Татьяна, взяв меня под руку.

– В полном составе.

– Придется это как-то пережить. Скворцова примчалась первой?

– Второй. В компании с Аглаей.

– Не терпится заполучить рукопись? Обдери ее как липку.

– Не сомневайся. – Я проводила ее в отведенную ей комнату, а через полчаса мы встретились на веранде.

Серова к тому моменту выпила никак не меньше десяти чашек кофе и выкурила пачку сигарет. Другая на ее месте слегла бы с сердечным приступом, а этой хоть бы что. Дамы встретились шумно и чрезвычайно ядовито, точно желали поставить личный рекорд по количеству желчи и яда в своих репликах.

Больше всех старалась Скворцова, ее писклявый голосок перекрывал даже мощный бас Аглаи. Татьяна скалила зубы, а Валентина презрительно улыбалась. Стало ясно: долго я этого не вынесу, и я сбежала, сославшись на срочные дела.

Софья в своей комнате читала книгу.

– Ты видела Макса? – спросила она, когда я вошла.

– Видела. Бедный ребенок вынужден весь день торчать на реке.

– Это все-таки лучше, чем слушать ядовитые речи папиных подруг. Ты-то как? Прости, что я тебя бросила на растерзание, но видеть эти известные лица выше моих сил.

Я прошлась по комнате, хмуря лоб, хотя мой косметолог категорически запретил мне это.

– Представь, – сказала я Софье, молча наблюдавшей за моими передвижениями. – Валентина хочет написать биографию Артемьева. Аглая тоже хочет. И обе жаждут порыться в его архиве. Что бы это значило?

– Думаешь, они что-то заподозрили? – с беспокойством спросила Софья, инстинктивно взглянув на дверь.

– Пусть роются в его бумагах сколько угодно, – отмахнулась я.

– Думаю, все-таки стоит перетрясти его архив, – вслух размышляла Софья. – Не зря они так настойчиво рвутся к его бумагам.

– Они будут здорово разочарованы. Слушай, а может, все проще, – озарило меня. – Вдруг дамы опасаются, что Артемьев оставил нелицеприятные высказывания на их счет?

– И они торопятся добраться до них первыми? С них станется… Пожалуй, я все-таки займусь этим мусором.

– Ты звонила в больницу? – спросила я. – Как-то тревожно на душе.

– Если ты беспокоишься за Сусанну, то совершенно напрасно. Старушка еще переживет наших внуков.

Я досадливо махнула рукой и покинула комнату. Меня в самом деле охватило непонятное волнение. Я бродила по дому, создавая видимость каких-то дел и нигде подолгу не задерживаясь. Потом отправилась к реке, решив, что самое лучшее для меня сейчас побыть с Максом. Он встретил эту идею с воодушевлением, и мы с полчаса катались на моторке. Под шум мотора особо не разговоришься, но мне это было и не нужно. Я смотрела на Макса и думала, как это хорошо, когда у человека есть семья. У меня есть Софья, Макс, Сусанна, следовательно, я счастлива.

Макс направил лодку к берегу. На пирсе я заметила мужчину и двух женщин. Одна из женщин Софья, а вот кто те двое…

– Кого еще черт принес, – непочтительно заметил Макс.

Мы пришвартовались, женщина, что стояла рядом с Софьей, помахала рукой в знак приветствия, и я с некоторым усилием узнала свою давнюю приятельницу Ирину Болеславскую.

Макс выбрался из лодки и намеревался помочь выйти мне, но мужчина опередил его – он протянул руку и буквально выдернул меня из лодки, как репку из грядки, и поставил на пирс. Конечно, дама, то есть девушка (вечно путаюсь), я хрупкая и, чтобы сохранить эту самую хрупкость, по часу в день потею на тренажерах, но мужчина все-таки сумел произвести впечатление. Особенно на Макса, тот замер, забыв прикрыть рот, и во все глаза смотрел на Ирининого спутника. Кстати, он того заслуживал. На вид ему было лет сорок, высокий, массивный, хотя в его движениях чувствовалась удивительная легкость. Я вспомнила, что в нашу последнюю встречу Ирина трудилась в цирке, и решила, что мужчина из цирковых. Однако на нем был слишком дорогой, отлично сшитый костюм. «Английский», – автоматически отметила я. Стоимость такого костюма зашкаливает, артисту цирка копить придется на него пару лет, и то если гастроли будут удачными.

А вот с физиономией была беда. Когда-то она была весьма привлекательной для женщин, но теперь выглядела скорее зловеще. Левую бровь рассекал шрам, который успел превратиться в тонкую белую линию с едва заметными зубчиками. Подобный же шрам в виде буквы V украшал его щеку. Больше всего он был похож на пирата, которых рисуют в детских книжках. Светлые глаза смотрели холодно, на губах дежурная улыбка. Стильная стрижка, волосы темные, лицо загорелое (что только подтверждало догадки о том, что парень не так давно бороздил просторы Карибского моря), глаза казались светлее кожи и выглядели интригующе и странно. Я бы решила, что он красит волосы, если бы не седина, которая довольно нахально проглядывала на висках. В целом я бы охарактеризовала его как исключительно интересного мужчину, но при этом исключительно опасного, особенно для нежных женских душ, к которым я причисляла свою собственную.

– Ларочка, – бросилась ко мне Ирина, и мы расцеловались, при этом я продолжала рассматривать ее спутника, надеясь, что делаю это незаметно. – Господи, сколько лет прошло, а ты ничуть не изменилась, – добавила она с некоторым недоумением. В народе широко бытовали слухи о многочисленных пластических операциях, которые я якобы сделала. Вранье. Я на пушечный выстрел не подпущу к своему лицу ни одного эскулапа. После тридцати женщины начинают волноваться, а я начала еще больше расцветать. Конечно, это противоречило законам природы и слегка волновало. Но я-то знала, какую шутку выкинула эта самая природа, то есть какую цену приходится платить за неувядающую красу. Как известно, господь – большой шутник. Он создал меня Еленой Прекрасной, у которой столько поклонников, что собьешься со счету на пятом десятке, однако никакого удовольствия я от этого не испытывала, потому что сама никогда не влюблялась. Хотя очень хотела. Иногда страдала, иногда притворялась влюбленной. Но толку от этого не было.

Ирина, которая для своих тридцати пяти выглядела весьма неплохо, рядом со мной казалась в лучшем случае старшей сестрой, если не теткой. Она внимательно вглядывалась в мое лицо, должно быть, надеясь обнаружить следы швов под нижним веком, потом вздохнула и вспомнила о своем спутнике.

– Познакомьтесь, – разулыбалась она. – Это Лариса, а это мой друг, я тебе о нем писала. Урусов Павел Андреевич.

Павел Андреевич по-мужски пожал мне руку, и стало ясно, что к дамским угодникам он себя не причисляет. Хотя, может, он профессиональный соблазнитель и у него своя хитрая тактика. Для начала дать понять женщине, что ее красота на него не действует. Дама начинает беспокоиться, проявлять повышенный интерес и сразу попадает в умело расставленные силки.

– Он просто мечтал познакомиться с тобой, – добавила Ирина, а Павел Андреевич широко улыбнулся. Улыбка у него была потрясающая, но странное дело: сходство с пиратом лишь усилилось.

– Идемте в дом, – предложила Софья, поглядывая на Павла Андреевича с непонятным выражением лица. – Все гости уже в сборе.

– Кристина приехала? – спросила я и тут же увидела падчерицу, которая с хмурым видом шла нам навстречу в сопровождении двух молодых людей. Одним был ее бойфренд Игорь Чемезов, второго я видела впервые. В детстве Макс, когда хотел позлить сестрицу (а такое желание у него возникало часто) называл ее Крысей. Это имя за ней закрепилось. Когда она особенно нервничала на этот счет, я объяснила, что это такое польское имя и ничегошеньки обидного здесь нет. Кристина мне не верила, и совершенно справедливо, потому что Макс возводил имя не к братьям-славянам, а к одному малосимпатичному зверьку, на которого Крыся была так похожа. Татьяна, ее мать, дама весьма привлекательная, Артемьев был тоже недурен собой. Крыся была чем-то похожа на отца, опровергая тем самым слухи о том, что он к ее рождению не причастен, но при этом привлекательность в ней начисто отсутствовала. Среднего роста, она с детства отличалась пагубной страстью к пирогам и пельменям, что, разумеется, сказалось на фигуре. Но некоторая полнота зачастую придает людям шарм, ей же из-за несносного злобного нрава она придавала сходство с огромной крысой с маленькими красноватыми глазками, длинной мордочкой, крепкими зубами и большим ртом. Ко всему прочему, она была глупа и страшно завистлива. Отец, как ни странно, любил ее больше, чем Макса. Софья объясняла это тем, что убогих вечно тянет к убогим.

Ее избранник был высок, строен и до того красив, что это не лезло ни в какие ворота, в том смысле, что совершенно непонятно, что он в ней нашел. Познакомились они почти год назад, задолго до того, как богатый дядя завещал Крысе свои миллионы, так что мысль о том, что парень охотник за приданым, можно было смело отбросить: у Крыси, которой отец ничего не оставил, за душой не было ни копейки, и жила она на то, что я ей давала. Правда, я никогда не жадничала. В общем, что-то Игорь в ней нашел. Надо сказать, любовь несколько сгладила ее злобный нрав, а грядущие миллионы повысили самооценку, иногда она вела себя вполне по-человечески. Однако сейчас она была явно чем-то недовольна.

– Целый дом народу, – буркнула она вместо «здравствуйте».

– Тебе что, места не досталось? – спросила Софья, которая с Крысей никогда особенно не церемонилась.

– А ты молчи, – фыркнула Крыся, на что Софья тихо, но убежденно сказала:

– Сейчас как дам по башке…

Странно, но этот аргумент всегда действовал безотказно. Игорь, который данную реплику, безусловно, слышал, улыбнулся, намереваясь придать словесной перепалке шутливый характер.

– Очень рад вас видеть, – сказал он. Софья из вредности расцеловала его, и я тоже, потому что и моя вредность иногда давала себя знать. Правда, и Крысю я поцеловала, слегка опасаясь, что она возьмет да и укусит. Обошлось.

Молодой человек рядом с ней напряженно улыбался, терпеливо ожидая, когда его представят.

– Это мой друг, – сказала Крыся. Вообще-то просто говорить у нее не получалось, она либо буркала, либо цедила слова, точно платила за них, как за электричество. При слове «друг» Игорь слегка поморщился и поспешно отвернулся. – Его зовут Алексей, – продолжила Крыся.

– Гришин, – вежливо представился молодой человек, пожимая руки всем по очереди, мою и Софьину он поцеловал. Парень производил приятное впечатление, лет тридцати, с симпатичным лицом, костюм вполне приличный, и вести себя умеет. Это обстоятельство меня особенно порадовало, от Крысиных друзей можно ожидать чего угодно.

Макс взглянул на часы.

– Мне пора ехать, – сказал он тихо.

– Куда это ты? – проявила интерес сестрица, до той поры Макса вроде бы не замечая.

– За своей девушкой.

Не дожидаясь, когда она скажет что-нибудь приятное, он махнул рукой и направился по дорожке вверх, но, не доходя до дома, свернул – таким путем ближе пройти к стоянке машин. Парами – я с Софьей, Крыся с Чемезовым, Ирина с Павлом (Алексей замыкал шествие в одиночку) – мы поднялись по лестнице к дому. На веранде был накрыт стол. Литературные дамы отсутствовали.

Наталья ударила в гонг, и, пока мы рассаживались за столом, они появились. Софья устроилась рядом со мной, Ирина по левую руку, далее Урусов, Крыся с Игорем и Алексеем. Литературные дамы пытались рассредоточиться, в результате Скворцова оказалась рядом с Софьей, Аглая с Алексеем, Валентина выбрала из двух зол меньшее и села рядом со Скворцовой, Татьяну, как я уже говорила, она особенно не могла терпеть.

За круглым столом осталось четыре места. Макс и его девушка. А еще кто? Только я собралась задать этот вопрос Софье, как дверь открылась и появился Хоботов. Я успела забыть, что пригласила его, и оттого слегка удивилась. Далее удивление шло по нарастающей. Прежде всего, Хоботов явился без своей дражайшей половины, объяснив это тем, что супруга внезапно заболела. Если учесть, что с утра она была исключительно здорова… Но я недолго мучила себя этой мыслью, потому что меня тут же одолели другие. Появление Хоботова произвело на литературных дам сильнейшее впечатление. Скворцова вытаращила глаза, Валентина сурово нахмурилась, Татьяна вроде бы удивилась, только Аглая, казалось, порадовалась, не новому гостю, а тому, какой шок вызвало его появление. Она исподтишка разглядывала дам, стараясь скрыть победную улыбку. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять: Хоботов всем четверым хорошо известен и троим чем-то насолил. Вряд ли Аглая знала, что он будет в гостях, значит, в отличие от других, у нее он скверных эмоций не вызвал. Скорее наоборот, порадовал.