Канкан на поминках

Почему обычный гражданин делает огромное количество глупостей, пытаясь уйти от ответственности, совершенно понятно. Сильный стресс, потом ужас… Но Володя? Он-то почему запаниковал и наломал дров? И ведь не так давно с горечью говорил нам, что некоторые сотрудники правоохранительных органов, задавленные безденежьем, ушли из рядов милиции и оказались в стане врага, помогают организованным преступным группировкам.

– Хуже нет со своим бороться! – угрюмо объяснял Костин. – Во-первых, тяжело морально, а во-вторых, эти подлецы слишком хорошо знают нашу внутреннюю кухню. Сколько времени Золотникова вычисляли? И ведь кабы не его личная жадность, так бы и не поймали.

Я в задумчивости принялась дергать себя за волосы. Андрей Золотников, бывший майор, последние годы зарабатывал на жизнь, войдя в состав банды некоего Петра Рукавишникова, был у пахана «планировщиком преступлений» и попался по чистой случайности…

– Еще в квартире Репниной, – мрачно продолжал Слава, – нашли следы крови Костина. Она умерла не сразу, и вообще, похоже, до того, как Вовка ткнул ее ножиком, они дрались, вот и поцарапала бабешка любовничка до крови. В ванной обнаружили, что он, очевидно, умывался и оставил следы на полотенце, да и на пол капнул случайно. Кстати, у Вовки рожа расцарапана, видела?

Я кивнула – на щеке приятеля и впрямь виднелась темно-красная подсохшая полоска, такая получается, когда мужчина неловко орудует бритвой. Кстати, у Володи замечательная электрическая бритва фирмы «Браун». Я лично подарила ее ему на Новый год, и он теперь пользуется только этой бритвой.

– Кровь ничего не доказывает, – ринулась я в атаку, – Вовка в свое время часто бывал у Софьи, мало ли когда порезался!

Славка поджал губы, помолчал, потом, припарковавшись, сказал:

– Лампа, великолепно знаю, как вы с Катериной любите Володю, но подумай спокойно, раскинь мозгами. Вовка, идиот, утверждал, что порвал с Репниной еще зимой, а сейчас сентябрь. Даже если предположить, что оцарапался он в декабре… Она что, полотенце в ванной год не меняла? И пол не мыла?

Я удрученно молчала.

– А главное, – бубнил Рожков, – кровь свежая, она попала на кафельную плитку именно в тот день, когда произошло убийство.

– Не может быть!

– Увы! Это так. Есть еще одно…

– Что еще? – безнадежно спросила я. – Его тайком сфотографировали у трупа с ножом в руке?

– Почти. Помнишь, я только что говорил про царапину у него на щеке?

– Ну…

– У покойной под ногтями обнаружены частички кожи Костина.

Я не нашлась, что ответить. Значит, все-таки Володя убил несчастную.

– И что теперь нам делать?

– Ты собери ему передачу, – буркнул Славка, – жратву, белье, тапки, мыло… Ну, в общем, вот, держи.

И он сунул мне в руки листок. Я машинально глянула на строчки, написанные крупным твердым почерком. «Масло сливочное 4 пачки, кофе 1 банка, россыпью в полиэтиленовом мешке, сахар-песок 1 кг…»

– Это я тебе примерный список составил, – вздыхал Слава.

Очевидно, он очень переживал случившееся. Под глазами мужика залегли черные ямы, щеки ввалились.

– Харчи сложи в сумку, турецкую, клетчатую, с такими «челноки» ездят. А я вечером позвоню и скажу, когда нести да к кому обратиться, чтобы в очереди не стоять. Кстати, если с деньгами беда, мы с Мишкой поучаствуем.

С этими словами Рожков полез в карман за кошельком.

– Не надо, – тихо сказала я, – средства есть.

– Не стесняйся, – предупредил Славка, – содержание человека в тюрьме – дорогое удовольствие.

Последняя его фраза резанула мой слух. Он что, издевается? Впрочем, не похоже, просто неудачно выразился.

Глава 4

Остаток дня я провела, бегая по оптушке со списком в руке. И если бульонные кубики, сигареты, кофе, чай и сахар я купила без всяких проблем, то дальше начались трудности.

– Дайте шоколадную пасту «Нутелла», – потребовала я у бойкой девушки с золотыми зубами.

– 27 рублей, – сказала девчонка.

– Она стеклянная? – осведомилась я.

– Уж не железная, – гаркнула девчонка, решившая, что перед ней капризная покупательница.

– Мне нужна пластмассовая баночка!

– Дама, – раздраженно сообщила продавщица, – приличные фирмы давным-давно отказались от пластика при упаковке харчей, стекло намного гигиеничней, не выделяет токсины…

– Мне нужен пластик!

– Вот, е-мое, народ дурной, – вскипела торгашка, хватая отвергнутую «Нутеллу», – одна приходит – стекло требует, другой подавай пластмассу. Чистый дурдом! Ну за каким хреном тебе пластик?

От усталости и раздражения я выпалила:

– Чтоб тебе никогда в жизни не знать, куда стекло не берут!

Тетка мигом сменила тон:

– Погодь, в тюрьму, что ли?

Я кивнула.

– Чего же сразу не сказала, – укорила продавщица, высунулась из вагона и заорала: – Петька, к тебе дама подойдет, подбери ей там, на зону надо.

Потом она повернулась ко мне и велела:

– Ступай в двенадцатый павильон. Кстати, кто у тебя там?

– Брат, – вздохнула я.

– Трусы купила?

– Пока нет.

– Плавки не бери, только семейные.

– Откуда ты знаешь? – удивилась я.

Девица отмахнулась:

– Муж сидел, пять лет по очередям толкалась. Ой, жаль мне тебя, тюрьма и зона родственников прям раздевают, а зэки только письма шлют: дай, дай, дай…

Я добралась до нужного места. Конопатый Петька расцвел в улыбке и начал вываливать на прилавок банки.

– Мне столько не надо.

– Ты послушайся, – велел продавец, – я шесть лет отсидел, все порядки знаю. Вот зубная паста, отечественная, в коробке.

– Это, Петька, у вас в «Матросской тишине» импорт нельзя, – раздался голос из другой палатки, – а у нас в Бутырке за милую душу брали.

– А к нам в Рязань селедку пропускали! – крикнул кто-то из рядов. – Возьмите своему ивасей, солененького завсегда хочется.

– Лучше сладкого, – заорал парень в черной майке, – карамелек, но не отечественных, наши, когда бумажки снимают, в один ком слипаются!

Я обалдело закрутила головой, слушая советчиков.

– А зачем обертки разворачивать?

Оптушка дружно захохотала. Одна из покупательниц, весьма элегантная дама в красивом брючном костюме пояснила:

– Надо все-все от «одежды» освободить, а сигареты россыпью в пакетике.

Подбадриваемая со всех сторон, я затарилась под завязку и потащила подпрыгивающую на выбоинах «тачанку» к дому. Это что же получается? Полстраны сидело, а вторая половина сейчас сидит? Никогда не думала, что столько людей знакомо с тюрьмой и зоной!

Детей дома не было: Кирюшка отправился на секцию бодибилдинга, а Лизавета унеслась в бассейн. На холодильнике висела прижатая магнитом записка: «Лампуша, убежали, очень торопились, собаки не гуляли».

Я с тоской оглядела пейзаж. Кроме желавших срочно выйти во двор псов, в мойке громоздилась еще гора посуды, наверное, к ребятам приходили друзья, потому что в нее были навалены шесть тарелок, куча чашек, а на плите стояла абсолютно пустая кастрюля из-под супа. Вообще-то я не имею ничего против, когда Кирюшка и Лизавета принимают гостей, прошу только снимать у порога ботинки… Но бросать горы немытой посуды – это просто безобразие, и я даже не подумаю вымыть этот «Эверест», покрытый засохшим жиром. Вот вернутся и сами помоют. Но бедные собаки не могут так долго ждать!

– Гулять! – велела я.

Толкаясь и повизгивая, стая понеслась к выходу. Я прихватила поводки и, помахивая кожаными шлейками, вышла во двор.

На скамеечке у подъезда сидела лифтерша баба Зина.

– Ты дома? – удивилась она.

– Только что пришла.

– Как же ты мимо прошмыгнула, я и не заметила!

Я тактично промолчала. Примерно полгода назад жильцы нашей многоэтажной башни, напуганные все ухудшающейся криминальной обстановкой в Москве, решили установить в подъезде охрану. Сначала созвали общее собрание, на котором лаялись примерно два часа, обсуждая вопрос о домофоне. Собственно говоря, все, кроме Андрея Борисовича из 75-й квартиры, были за. Но вот господин Горелов был категорически против.

– Не буду я платить за ваш дурацкий домофон, – шипел он, – ко мне никто не ходит.

После долгих дебатов пришли к консенсусу. Абонентную плату Горелова раскидать по всем квартиросъемщикам.

– Дрянь эта ваша штука, – сердито выкрикнул Андрей Борисович, покидая просторный холл первого этажа, где толпились жильцы, – через день сломается.

К сожалению, он оказался прав. Домофон перестал работать на пятые сутки после установки. Его без конца чинили, потом плюнули и поняли, что лучше всего нанять консьержку.

К делу подошли творчески. Поставили у входа стол, на него водрузили телефон, повесили табличку: «Спрашивая вас о цели визита, дежурный не совершает бестактность, он выполняет постановление общего собрания жильцов». По идее, лифтерша обязана интересоваться у каждого постороннего: «Куда идете?» А потом звонить в нужную квартиру и спрашивать, ждут ли хозяева гостей. Но на деле опять вышло по-другому.

Сначала все думали, что у входа в подъезд будет находиться охранник из частного предприятия «Аргус». Но в этой фирме запросили такие деньги! Пришлось искать варианты попроще, тетушку с вязаньем. Так у нас появилась баба Зина. Сначала показалось, что она самый лучший вариант. Проживает в нашем же доме, на втором этаже, вместе с дочкой и внучкой. Но потом достоинство превратилось в недостаток.

Марина, дочь бабы Зины, целыми днями пропадает на службе. Когда восьмилетняя Леночка прибегает из школы, бабушка-лифтерша галопом несется домой, чтобы покормить внучку. И потом в течение дня неоднократно отлучается к себе, чтобы проверить, делает ли Лена уроки, какую передачу смотрит по телевизору, не зажгла ли газ… Так что ее частенько не бывает на рабочем месте. Жильцам, которые платят «охраннице» зарплату из своего кармана, такое положение вещей не слишком нравится, и они жалуются на консьержку в правление кооператива. Бабе Зине влетает по первое число, и неделю после нагоняя она с надутым лицом интересуется даже у обитателей дома, которых великолепно знает:

– Куда идете?

Есть еще одно качество, за которое я не слишком люблю Зинаиду Марковну. Она самозабвенная сплетница, обожающая собирать сведения про всех.

– И как только просочилась, – недоумевала бабка, – ни на секунду не отходила, разве в туалет только.

– Наверное, в эту минуту я и вошла.

– Ишь, носятся, – неодобрительно заметила старуха, недолюбливающая животных, и без всякой паузы добавила: – К тебе женщина приходила.

– Кто? – удивилась я.

– Сейчас, – пробормотала консьержка и пошла в подъезд, недовольно бурча, – вот ругаете меня без конца, Александру Михайловичу жалуетесь, а между прочим, я работаю как часы. Всех посетителей записываю в журнал, зря не пускаю…

Я ухмыльнулась, глядя, как она раскрывает амбарную книгу. Только вчера председатель нашего кооператива, Саша Веревкин, выдрал у бабы Зины из хвоста все перья. Я как раз возвращалась домой и слышала, как он громовым басом вещает:

– Еще одна претензия, Зинаида Марковна, и мы расстанемся. Между прочим, тысячу двести в месяц получаете, а у меня в институте доцент всего девять сотен имеет.

Ясно теперь, отчего баба Зина записала данные моей неожиданной гостьи.

– Ага, – удовлетворенно отметила старуха, – Надежда Колесникова. Знаешь такую?

Я растерянно заморгала. Надежда? Последнее амурное приключение Володи Костина, женщина, которая может подтвердить его алиби? Зачем я ей понадобилась?

– Что она сказала?

Зинаида Марковна вытащила из стола бумажку.

– Вот. Я, как велено, бдительность проявляю. Наверх не пустила, сказала, ты вечером заявишься. Она тогда цидульку накарябала и хотела на дверь прикрепить. Но я свои обязанности знаю и…

– Давайте, – не выдержала я.

– Держи, – рассердилась баба Зина, – стоит только на пять минут в сортир сбегать, мигом орать начинают, а как работу сделаешь, и спасибо не скажут.

Я хотела было ответить, что за службу она получает зарплату, но решила не связываться с противной старухой, а просто вышла во двор и развернула небольшой листок. У Нади не нашлось ручки, и она нацарапала карандашом для подводки бровей: «Уважаемая Лампа, мне срочно необходимо с вами побеседовать по ужасно важному вопросу. Пожалуйста, как придете, немедленно позвоните по этому телефону, буду ждать дома. Очень прошу, не медлите, речь идет о Володе Костине, вернее, о жизни и смерти».

Быстро кликнув собак, я поднялась в квартиру и набрала номер. Гудки мерно падали в ухо – пятый, шестой, седьмой… На двенадцатом раздался весьма раздраженный голос:

– Слушаю.

– Позовите, пожалуйста, Надю.

– Кто говорит? – командным тоном отчеканил собеседник.

Я хотела было сказать: «Евлампия Романова», но отчего-то выпалила совсем другую фразу:

– С работы. Колесникова не вышла утром, начальник велел узнать, что с ней.

– Сообщите свою фамилию, имя, отчество и телефон, – потребовал мужик.

Я обозлилась.

– Размер ноги или объем талии не нужен? Если Надежды нет дома, так и скажите, если есть, позовите скорей. Директор страшно злится, может даже уволить!

– Надежда Колесникова скончалась несколько часов тому назад, – сухо ответил мужчина, – вы разговариваете с лейтенантом Шохиным.

– Боже, – закричала я, – что случилось?

– Несчастный случай, как вас зовут?

– Таня Иванова, – быстренько ответила я и повесила трубку.

Несколько минут я, не понимая, как поступить, смотрела в окно, за которым опять начался мелкий, противный дождь. Потом позвонила Рожкову.

– Козлов, – раздался ответ.

– Миша, здравствуй, это Евлампия Романова, позови Славу.

– Привет, Лампа, – обрадованно ответил Мишка, – хорошо, что ты сама позвонила. Где находишься?

– Дома.

– Ну, погоди тогда, я занят жутко, звякну через пару минут.

Я покорно села у аппарата. Что там у них происходит? Осторожный Мишка явно не захотел разговаривать со служебного телефона из комнаты, набитой коллегами, и теперь ищет укромный уголок, чтобы воспользоваться мобильным.

Прошло целых десять томительных минут, пока не раздался тревожный звонок.

– Лампец, слушай, – велел Мишка. – Славка сказал, что завтра ты понесешь сумку туда, где была сегодня, поняла – куда?

– Да, в Бутырку.

Мишка крякнул:

– Давай без уточнений! Словом, явишься по нужному адресу ровно в 17.00, ни раньше, ни позже, поняла?

– Ага.

– Опять поднимешься, где была, там пост. Попросишь, чтобы дежурная набрала 3-26 и позвала Алексея Федоровича. Он выйдет, и дальше будешь его слушаться.

– Сколько ему платить?

– Не знаю, сам небось скажет, – протянул Козлов, – ну покедова.

– Мишка, погоди.

– Чего тебе? – недовольным голосом протянул мужик. – Говори быстрей, в этом аппарате живые доллары щелкают!

– Славка где?

– В отпуск ушел.

– В отпуск?

– А что тебя удивляет? Ему положен, как всем.

– Но он мне вчера ничего не сказал…

– Ну уж этот вопрос не ко мне, звони к нему домой и объясняйся… Давай, целую.

– Мишка!

– Что тебе! Всю карточку выговорила!

Вот уж не думала, что Козлов – такой жмот.

– Узнай мне адрес Надежды Колесниковой.

– Кого?

– Телефон ее запиши и скажи, на какой улице она живет.

– Зачем?

– Надо. Впрочем, могу объяснить, но тогда твой «Би плюс» точно весь закончится.

– Хорошо, завтра позвоню.

– Сейчас, это очень нужно.

– Господи, как вы мне все надоели, – в сердцах воскликнул Мишка, – ладно, жди, да не садись на телефон задом, наберу один раз, услышу, что занято, и все, дозваниваться не стану.

– Идет, только вспомни про карточку, лучше не болтай, а дело делай!

Мишка отсоединился. Я пошла на кухню и поставила на огонь хорошенький чайничек, купленный не так давно в магазине «Ваш дом». Много лет тому назад мы с моей мамой отдыхали в Риге, по советским временам Прибалтика считалась почти заграницей. Продавщицы там улыбались покупателям, да и на полках было побольше товара, чем в Москве. Стояло жаркое лето, и вся Рига, от мала до велика, ходила в белых носочках. Парни, девушки, элегантные дамы, старушки и школьники. Еще поражала чистота на улицах и невероятное количество кафе с великолепной сдобой. Один раз мы с мамой заглянули в такой «кофейный подвальчик». Я с удовольствием выпила лимонад, а мамуля попросила чай. Ей принесли хорошенький, абсолютно прозрачный чайничек с ярко-красной пластмассовой крышкой.

– Какая прелесть, – воскликнула мама, – где можно купить такой?

Официантка мило улыбнулась.

– Не знаю, загляните в универмаг на рыночной площади.

Мы побежали по указанному адресу, но ничего, кроме эмалированных кастрюль, не нашли. Впрочем, по тем временам и они были редкостью, поэтому, обвесившись покупками, мы были довольны. Потом желание иметь такой прозрачный чайничек поутихло. Но позавчера я заглянула в хозяйственный и ахнула. Возле кассы стоял он, тот самый, с красной крышечкой. Вернее, емкостей для кипячения воды там была куча: от крохотных до ведерных, и все как одна стеклянные, с пурпурным верхом. Испытав острый приступ ностальгии по давно ушедшим счастливым дням детства, я мигом сделала покупку и сейчас смотрела, как со дна вверх поднимается цепочка мелких пузырей.

Телефон зазвенел, я схватила трубку.

– Записывайте, – сухим, почти ледяным тоном проговорил Мишка, – вы меня слышите?

Ага, значит, говорит из кабинета и хочет, чтобы находящиеся вокруг люди не знали, с кем он разговаривает.

– Вам следует обратиться по адресу: улица Столпера, девять, квартира двенадцать.

– Господи, где же это находится?

– Не имею понятия, – отрезал Козлов и, не попрощавшись, отсоединился.

Я кинулась на улицу. В «бардачке» моих «Жигулей» есть атлас Москвы.

Вожу я машину не так давно и делаю это пока не слишком уверенно. По незнакомому маршруту предпочитаю не ездить, но, если уж жизнь заставляет, сначала прокладываю путь по карте.

Улица Столпера, к огромной радости, оказалась совсем рядом, шла между Смольной и Зеленой, буквально в пяти минутах езды от нашего дома.

Сев в «копейку», я, старательно соблюдая все правила, заняла место во втором ряду справа и покатила вперед. Так, сейчас доберусь до разворота, не забыть включить мигалку… Некоторые люди, например, Катя и Сережка, едут совершенно спокойно да еще болтают за рулем на разные темы, я же так не могу, все мое внимание приковано к дороге, и дистанцию с впереди идущей машиной я держу максимальную. На тех водителей, в основном мужчин, которые, обгоняя мои «Жигули», вертят пальцем у виска, я не обижаюсь. Просто представляю, как бы они выглядели за арфой, кстати, заднее стекло моей «копейки» украшено надписью «Извините, еду, как могу», и большинство водителей улыбается. Ну а идиот – он везде идиот, не только на дороге.

Возле дома Нади нашлось лишь одно место для парковки, но туда нужно было заезжать задом. Я же пока не умею выполнять этот трюк, поэтому просто оставила автомобиль на соседней улице и быстрым шагом вернулась к светлой блочной башне, точь-в-точь такой, как та, где живем мы с Катюшей.

У подъезда настороженно гудела толпа, и сразу было понятно, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Прямо на тротуаре белела «Скорая помощь». Вернее, автомобиль с глухими железными дверьми и красным крестом на крыше. «Труповозка» – такое малопоэтичное название носит в народе этот кабриолет. Рядом припарковались два «рафика» с надписью «Милиция» и серая «Волга».

– Что случилось? – спросила я у женщины с болезненно-отечным лицом, сидевшей на лавочке чуть поодаль от входа.

– Надька Колесникова из двенадцатой померла, – равнодушно ответила баба, – сейчас выносить будут.

– Да ну, – всплеснула я руками, – не может быть! Надя! Из двенадцатой! Какой кошмар! Только утром мы разговаривали!

– Знаете ее? – спросила тетка, ощупывая мое лицо какими-то больными глазами с воспаленными белками.

– Вот жалость, – вздыхала я.

– Подруга, что ли?

– Нет, комнату она мне сдать обещала.

– Надька?

– Ну да, а чего странного? Хорошие деньги даю, целых пятьдесят долларов.

– Интересно, – протянула баба, – у ней однокомнатная!

Я прикусила язык. Да уж, не слишком удачный придумала я повод, но отступать было поздно.

– Не знаю, она сказала, что сама живет у мужа, а…

– Кто? – перебила меня бабища. – Кто живет у мужа?

– Надежда.

– Какая?

– Колесникова, из двенадцатой квартиры, – терпеливо ответила я, – она сказала, что ее супруг работает шофером-дальнобойщиком.

– Это ты все перепутала, – заявила тетка, – у Надьки Колесниковой никакого супружника не было и нет, одна жила, ну, ходили к ней всякие парни… Но это ж не мужья. Ты небось с Нинкой из тринадцатой говорила. Вот у ней и Лешка водилой служит, и комната есть свободная в коммуналке, там раньше бабка проживала, да померла. Вон Нинка стоит, видишь, у подъезда, в красном платье? Ну, та, которая ревет? С Надькой Колесниковой они дружили, ишь как убивается!

Я послушно подошла к довольно полной блондинке и тронула ее за плечо.

– Простите, Нина.

– Да, – шмурыгнула носом толстушка, – слушаю…

– Нам надо поговорить…

– Вы из милиции?

Я секунду поколебалась, потом решительно сказала:

– Да. Вы вроде дружили с покойной?

В этот момент толпа, зашевелившись, вздохнула и подалась назад. Из подъезда вышли два мужика в коротких голубых халатах, они несли необычные оранжевые носилки, похожие на гигантскую мыльницу без крышки. Внутри лежал черный пластиковый мешок, наглухо застегнутый на «молнию».

– Ох, горюшко, – всхлипнула Нина, – ой беда, ой подружка моя дорогая, что же ты наделала!

Женщина принялась судорожно тереть глаза. Я осторожно спросила:

– Может, сядем вон там, на пустую лавочку…

– Не надо, – неожиданно спокойно ответила Нина, – лучше поднимемся ко мне, дома хоть нормально поговорим.

Глава 5

Мы поехали наверх, устроились на кухне, заставленной и захламленной. Чего тут только не было. Отчего-то подключены были сразу две стиральные машины: «Вятка-автомат» и «Канди», на подоконнике теснились банки, пустые бутылки, чашки и электромясорубка. На обеденном столе без признаков клеенки или скатерти лежали куски хлеба, открытая пачка масла, пакетики с растворимым кофе «Пеле», записная книжка и расческа, из которой торчали клочки седых волос. Впрочем, уже через секунду в кухню вбежала грязная серенькая собачка, и я поняла, что это не волосы, а шерсть.

– Давно вы знакомы с Колесниковой? – строго спросила я официальным тоном.

Нина вздохнула:

– Дай бог памяти, в дом этот въехала году в 1983м, родители тут квартиру получили. Мне было четыре года…

– А сейчас вам сколько? – весьма невежливо брякнула я.

– Двадцать один, – спокойно пояснила Нина.

Надо же! Самое меньшее я дала бы ей тридцатник. Эк ее разнесло в столь юном возрасте! И потом, что за дурацкая прическа, если не ошибаюсь, в парикмахерских, тех самых, где клиентов стригут по пятьдесят рублей, этот фасон называется незатейливо: «химия на крупные палочки», но, к сожалению, через неделю после процедуры волосы повисают, словно кусок прошлогоднего сена на заборе… Во всем мире давным-давно придумали щадящие завивки, в результате которых вы становитесь обладательницей роскошных, переливающихся локонов, но российские женщины предпочитают «химию».

– А Надьке три исполнилось, – продолжала Ниночка, – мы потом вместе в садик ходили и в один класс попали, несмотря на год разницы.

Учились подружки плохо. После восьмого класса отправились получать специальное образование.

– Мы на медсестер выучились, – простодушно выкладывала свою незатейливую биографию Нина.

– Так вы медичка? – недоверчиво спросила я, покосившись на грязь.

– Да, – кивнула девушка, – в поликлинике работаю, на улице Топильского.

– А Надя тоже там служила?

Девушка немного замялась, а потом невесть почему стала вдруг рассказывать о том, как нелегок труд медсестры.

– К вечеру ноги гудят, прямо отваливаются, спина ноет, никаких сил не остается. Ночью вздремнуть совершенно невозможно – то одна из палаты орет, то другая. Капризные все, противные. Это им не так, то им не подходит. Нет бы полежали тихонько, потерпели, так нет – воют на разные голоса: «Сестра, уколи обезболивающее». А где я его возьму? Медсестры люди подневольные, что доктора прикажут, то и делают. Впрочем, врачи у нас нормальные, вот если бы не больные, то и работа вроде ничего.

Я вздохнула. Один раз, еще учась в консерватории, я сидела в туалете, запершись в кабинке, а к умывальнику подошли две преподавательницы. Одна, читавшая курс истории музыки, со вздохом сказала:

– Такие люди вокруг приятные, музыканты, композиторы, вот если бы не студенты, жизнь была бы прекрасна…

– Надя с вами работала? – прервала я стоны Ниночки.

– Нет, она ушла – очень тяжело…