bannerbanner
Улыбка 45-го калибра
Улыбка 45-го калибра

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 5

– Ольга, – осторожно спросила я, – ты Хуча видишь?

– Да вот же он!

– А там тогда кто?

Зайка засмеялась и вытащила из-под стула еще одного мопса.

– Это Юнона, в обиходе Юня или Нюня. Она откликается на любую кличку.

Я уставилась на слишком толстую собачку:

– Ничего не понимаю.

– Часа два тому назад, – пустилась в объяснения Зайка, – к нам заявилась Агата Кроуль. Помнишь ее?

Еще бы, с Агаткой мы долгие годы проработали бок о бок в одном институте, преподавали иностранные языки. Я – французский, а Агата – немецкий. Она этническая немка. Ее дед и бабка, оба коммунисты, приехали в тридцатые годы в Москву по линии Третьего Интернационала. Была такая международная организация, объединявшая в разных странах тех, кто хотел строить светлое коммунистическое будущее. Супругам Кроуль не удалось ничего построить – в начале сороковых годов они оказались в лагере. Их сына Германа, отца Агаты, почему-то не тронули. Когда грянула перестройка, Герман, еще вполне бойкий мужчина, отыскал в городе Киль родственников и, прихватив Агату, отбыл на историческую родину. Мы с Агаткой переписываемся. Она, когда приезжает в Москву, останавливается у нас.

– Агата в Москве проездом, – вещала Зайка, поглаживая Юню. – У нее были билеты на самолет, который через пару часов улетел в Новосибирск. Она только завезла к нам мопсиху и умчалась.

– Ничего не понимаю, объясни толком.

– О, господи, – обозлилась Ольга, – повторяю еще раз, специально для самых тупых. Агата летит в Новосибирск.

– Зачем?

– Так в академгородке какой-то семинар по новой методике преподавания.

– Ну?

– Что, ну? Прямого рейса нет, Агата летела с пересадкой в Москве, понятно?

– Это да, но при чем тут мопс?

– Ей было не с кем оставить Юню в Германии, пришлось взять с собой. Но бедной собаке стало так плохо в самолете, что Агата не решилась тащить несчастную в Новосибирск, вот и приволокла к нам.

Теперь ясно. Мопсиху подсунули нам на передержку. Агата правильно рассудила: собакой больше, собакой меньше, в нашем случае роли не играет.

– Надолго она к нам? – поинтересовалась я, поглаживая дрожавшую Юнону.

– На две недели, – ответила Ольга. – Забилась в темный угол и трясется, даже есть не захотела.

Я потрогала плотно набитое пузо мопсихи.

– Ничего, вон какая жирненькая, ей не повредит денек-другой на диете посидеть.

– Муся, – завопила, влетая в холл, Маня, – тебя к телефону!

Я взяла трубку. Дребезжащий старческий голосок проговорил:

– Вы Дарья Васильева?

– Да.

– Та самая, что украла яйцо Фаберже у Рыкова?

Не желая продолжать разговор, я нажала на красную кнопочку. Ну вот, начинается. Теперь мне станут звонить всякие идиоты. Но телефон затрезвонил вновь. На этот раз трубку схватила Зайка.

– Меня нет, – трагическим шепотом просвистела я.

Ольга кивнула и спросила:

– Вам кого? Ага, сейчас. На! – и сунула мне трубку.

– Просила же не звать! – возмутилась я.

– Кого? Меня? Ничего не слышала, – отрезала Ольга.

Пришлось покориться.

– Простите, Дарья, – задребезжал в трубке старческий голос, – понимаю всю глупость моего звонка, но вы не можете взглянуть на это яйцо?

– Зачем? – обозлилась я.

– Там на самом верху есть узор из зеленых камешков, их всего двенадцать. Так вот, одиннадцать – цвета травы, а один – синий. Это маменька камешек потеряла, а папенька вставил другой, но не угадал, а может, не достал нужного изумруда.

Я быстро поднялась к себе в спальню, захлопнула плотно дверь и сердито спросила:

– Какого черта идиотничаете? Кто дал вам мой телефон?

– В газете «Улет» подсказали.

– Вот оно что, – разозлилась я, – больше не смейте мне звонить!

– Душенька, я очень старая, мне девяносто два года, – пробурчала бабка, – уж извините, коли побеспокоила.

– Хорошо, хорошо, только больше не звоните.

– Ну скажите, сделайте милость…

– Что?

– Вы брали яичко?

– НЕТ!!! – заорала я так, что задрожали стекла. – НЕТ!!!

– Ах, какая жалость, – заплакала старуха, – так надеялась, что оно у вас.

От неожиданности я спросила:

– Почему?

– Ну мы могли бы поменяться. Вы мне – яичко, а я вам… Выбор большой! Картину Репина, например, или серебряный кофейный сервиз… Не хотите?

– Вы коллекционер?

– Нет.

– Зачем вам яйцо?

– Ах, ангел мой, оно было талисманом нашей семьи.

– Вы мать Юрия Анатольевича Рыкова?

– Упаси бог! – вскричала дама. – Он сын Анатолия, который обокрал нас. Долгие годы мы считали яйцо исчезнувшим, естественно…

– Погодите, – перебила я говорившую, – вы кто?

– Амалия Густавовна Корф, – с достоинством представилась дама. – Вообще-то фон Корф, но уже давно приставку мы опускаем. Наш род…

– Постойте, яйцо принадлежало вам?

– Да.

– Но Рыков рассказывал о своей бабке-фрейлине, которая получила его в подарок от императрицы!

Собеседница неожиданно звонко, совсем не по-старушечьи рассмеялась.

– Бог мой, какое вранье! Юра, наверное, думает, что все Корфы уже покойники. Ан нет, я еще жива, скриплю потихоньку и такого рассказать могу. Фрейлина! Да его отец, Анатолий, служил в дворниках, как сейчас помню…

– Амалия Густавовна можно к вам приехать?

– Отчего нет, душенька?

– Но уже поздно.

– Э, милая, бессонница замучила, никакие лекарства мне не помогают, так что приезжайте.

– Говорите адрес.

– Так на одном месте всю жизнь живу.

– Но я-то у вас не бывала.

– И то верно, – опять по-девичьи звонко рассмеялась бабуся, – пишите, сделайте милость. Поливанов переулок, дом 8, квартира 3. Когда-то весь дом был наш, но случилось горе, революция эта…

– Уже еду.

– Милая, яичко прихватите, мы с вами поменяемся.

Я выскочила в холл и налетела на Зайку, которая несла миску с молоком. Белый фонтанчик взметнулся вверх и осел на блузку Ольги.

– Куда ты так несешься? – разозлилась девушка.

– А ты зачем с миской молока по дому бродишь?

– Хочу Юню покормить. Она сидит под стулом и сопит.

Я направилась к двери.

– Куда на ночь глядя? – проявила бдительность Зайка.

Я растерялась. Правду говорить не хочется, что соврать, не знаю.

– Машину в гараж решила загнать.

Ольга не выказала никакого удивления и, присев на корточки, засюсюкала:

– Юнечка, выползи, на. Это вкусно, пей!


Поливанов переулок прячется в районе Старого Арбата. Остались еще там дома, возведенные в XIX веке. Амалия Густавовна и жила в одном из таких строений. Подъезд поражал великолепием. Я ожидала увидеть обшарпанные стены и скопище табличек с фамилиями жильцов, но коммуналки, очевидно, расселили, и в квартиры въехали богатые люди, потому что холл потрясал. Пол был выложен нежно-зеленой плиткой, с ним гармонировал сочно-зеленый цвет стен. На мраморных ступенях широкой, отмытой добела лестницы лежала красная ковровая дорожка, которую придерживали начищенные латунные прутья. В вестибюле у подножия лестницы стояли огромные напольные вазы, из них торчали букеты искусственных цветов.

– Вы к кому? – раздался голос.

Я невольно вздрогнула, повернула голову и заметила в углу, почти под лестницей, парня в черной форме, сидящего за письменным столом.

– В третью квартиру.

– К хозяйке, значит, – улыбнулся секьюрити, – второй этаж.

– Почему к хозяйке? – удивилась я.

Охранник хмыкнул:

– Так ей раньше, еще при царе, весь дом принадлежал. Она об этом всегда рассказывает. Бойкая такая бабуся, не подумаешь, что ей девяносто лет. Больше семидесяти не дать.

Я поднялась по роскошной лестнице на второй этаж. По мне, так, что семьдесят, что девяносто, – это уже глубокая старость. Вот двадцать и сорок – это существенная разница, а стукнуло тебе восемьдесят или сто, разобраться уже невозможно.

На втором этаже было три двери, все обитые розовой лакированной кожей. Я ткнула пальцем в кнопку звонока и услышала слабое «бом, бом». Залязгали запоры, и на лестничную клетку высунулась крохотная старушка, похожая на белую мышку.

– Вы Даша?

Я кивнула и вошла в темноватую прихожую, где сильно пахло пылью.

– Раздевайтесь, – радостно предложила бабуся, – сейчас чаю попьем, а еще лучше кофе со сливками. Не возражаете?

– Какая у вас дверь красивая! Розовая…

– Отвратительная, – рассердилась Амалия Густавовна, – прежняя была намного лучше. Из цельного мореного дуба, я ее с трудом открывала, и замки стояли от «Файна». В 1916 году врезали, а они как новенькие. Вы слышали о «Файне»?

– Нет.

– Да, действительно, откуда, молода слишком. А эту дверь мне купили соседи. Они богатые люди и хотели, чтобы лестница выглядела прилично. По-моему, сейчас она стала кошмарной, но им нравится. Простонародье обожает блеск и цыганщину.

Продолжая тарахтеть, она пошла в кухню.

– Принесли яичко? – с детской непосредственностью поинтересовалась бабуся, сев за круглый стол.

– Амалия Густавовна, я его не брала.

– Ах, какая жалость, – запричитала старушка, – так сначала обрадовалась, так понадеялась. Вы мне яйцо, а я вам сервизик. Смотрите, какой замечательный, может, передумаете?

– Откуда вы про меня узнали и что это за история с яйцом, дворником и кражей?

В лице Амалии Густавовны мелькнуло нечто похожее на злорадство, и она принялась обстоятельно рассказывать о делах давно минувших дней.

Родилась Амалия в этом самом доме в 1907 году. Ее отцу Густаву фон Корфу принадлежало все здание. Потом случилась Октябрьская революция…

Как это вам ни покажется странным, но Густава, его жену Марту и дочь Амалию репрессии не коснулись. То ли о них забыли, то ли посчитали безобидными, бог знает, отчего так вышло, только жили они по-прежнему на Арбате. Правда, от всего дома им оставили лишь одну квартиру, но других-то дворян вообще отправили на лесоповал. Фон Корфы не только остались живы, но им удалось припрятать многое из семейных ценностей – картины, иконы, посуду, кое-какие украшения. На улице они старались ничем не выделяться среди прохожих. Густав носил картуз и не слишком ладный костюм, Марта имела скромное пальто без остромодной тогда чернобурки, а Амалия, сначала пионерка, потом комсомолка, надевала полосатые футболочки и начищала зубным порошком парусиновые тапочки. Домой девочка никого из друзей не звала.

– Папа очень болен, – объясняла она одноклассникам, – он шума не выносит.

То же самое говорила коллегам Марта, работавшая скромным библиотекарем.

– Муж, к сожалению, из-за болезни стал нелюдимым, все его раздражают.

Короче говоря, в их квартире никто из посторонних не бывал. Но Густав был абсолютно здоров. Фон Корфы просто не хотели, чтобы любопытные глаза ощупывали мебель, картины и иконы. Но самым ценным в их доме было яйцо работы Фаберже. Густав подарил его Марте в 1907 году на Пасху, специально заказал мастеру, заплатив немалые деньги. Через десять лет случилась маленькая неприятность – один из изумрудиков, украшавших верхушку, потерялся, и Густав снова обратился в ту же мастерскую. Уже грянула революция, ювелиры сворачивали дело, нужного изумруда у них не оказалось, и на пустое место вставили сапфир. Так яйцо и осталось с «отметиной». Марта очень дорожила подарком и считала его семейным талисманом.

– Видишь, какое оно красивое, – показывала она раритет маленькой дочери. – Вырастешь, береги его, помни: пока яичко с тобой, все беды отлетят.

Так Амалия и выросла, сохранив наивную детскую уверенность в волшебную силу безделушки.

Густав скончался в 1941 году, Марта пережила его на десять лет. Амалия осталась одна.

Глава 7

Жить ей стало тоскливо. Друзей не завела, сказалась привычка никого не звать к себе в дом. Семейная жизнь тоже не сложилась. Лучшие годы пришлись на войну, потом ухаживала за тяжело больной матерью. Похоронив Марту, Амалия поняла, что куковать ей теперь в одиночестве до конца дней. Хотя о какой старости могла тогда идти речь? Женщине только исполнилось сорок четыре года. По ночам она иногда плакала в подушку, пытаясь задушить рыдания. Зачем всегда слушалась маму? Марта запрещала дочери встречаться с кавалерами, презрительно роняя:

– Они не нашего круга.

Но где же ей было искать тот круг? Осколки благородных фамилий тщательно скрывали свои знатные корни. Это после перестройки многие мигом стали князьями, графами и баронами, а долгое время все они писали в анкетах, в графе «происхождение»: из рабочих. Да и Корфы, кстати, тоже сообщали о себе, что они – «служащие». Если кто начинал удивляться их редкой фамилии, Марта быстро поясняла:

– Мой муж был подкидышем, на улице нашли. Воспитал его дворник, немец по происхождению, отсюда и пошла эта фамилия.

Когда началась война, эта версия претерпела некоторые изменения.

– Мой супруг, – сообщала Марта, – был сиротой, воспитан дворником, который подобрал на улице младенца. Добрый человек носил фамилию Корфоленяновешский, он был поляком. Но попробуйте выговорить такое! Поэтому фамилию и сократили до первых четырех букв, и он стал Корфом.

Но подобные ситуации, когда нужно было что-то объяснять, возникали редко – друзей у семьи не было. А у Амалии с детства сложилось мнение: дворник – это хороший человек. Девочке лет до двадцати не сообщали правду о ее происхождении. Только в 1927 году мать показала ей документы и велела строго-настрого хранить тайну. Но уверенность в том, что все люди с метлой благородны, по-прежнему жила в душе Амалии. Из-за этого-то она и лишилась яйца.

В 1960 году в их дом въехали Рыковы. Анатолий, Зина и мальчик Юрочка. Амалия, страшно одинокая и абсолютно никому не нужная, сблизилась с молодой семейной парой. Он был дворником, значит, все в семье были хорошими людьми. Иногда детские впечатления оказываются очень крепкими. И хотя Амалия давно знала правду о происхождении отца, новые соседи вызвали у нее почти родственные чувства. Она захотела подружиться с ними, и скоро Рыковы стали своими людьми в ее квартире.

Анатолий и Зина между собой посмеивались над окончательно выжившей из ума старой девой, но не отталкивали тетку. Будучи людьми корыстными, они частенько брали у нее деньги в долг. «Для Юрочки», – так говорила всякий раз, радостно улыбаясь, Зина. Амалия сильно полюбила мальчика, а ему постоянно требовались брючки, ботиночки, хорошая еда… Естественно, взятые поначалу копейки, а потом и рубли, обратно к ней не возвращались. Но Амалия не жалела о потраченных на благое дело радужных бумажках. Она относилась к деньгам легко, без жалости расставаясь с ними. Собственных детей нет, копить не для кого, так пусть хоть Юрочка порадуется новому велосипеду или железной дороге. А еще в голове иногда мелькала мысль, что будет кому подать ей на смертном одре стакан воды. Короче говоря, через пару лет Амалия стала искренне считать Анатолия и Зину своими братом и сестрой, а к Юрочке относилась как к любимому племяннику. Естественно, что секретов от них она не имела. Рыковы знали о благородном происхождении, цокая от восхищения языками, рассматривали яйцо работы Фаберже и драгоценности, оставшиеся от Марты.

В 1970 году Рыковым наконец-то дали отдельную квартиру. Амалии показалось, что мир рухнул, она даже попробовала завести разговор о том, что как хорошо бы им по-прежнему жить вместе на Арбате. Она была готова, оставив себе одну комнату, поселить Рыковых в трех других, но Зина только качала головой:

– Спасибо, конечно, но своя хата лучше.

В одну из майских суббот Рыковы уехали. Телефона в их квартире пока не было, но адрес они Амалии оставили, пообещав, как только дом телефонизируют, мигом связаться с «тетей». Прошла неделя. Рыковы не объявлялись. Амалия решила развеять тоску и полюбоваться на яйцо.

Но бархатная коробочка оказалась пуста. Драгоценная безделушка исчезла, а вместе с ней пропали кольца, браслеты и броши Марты.

Невозможно описать, что пережила Амалия, когда обнаружила, что ее, попросту говоря, обокрали. То, что это совершили Рыковы, она предположила сразу. У нее дома, кроме них, никто не бывал.

Схватив плащ, женщина полетела по оставленному адресу. Дверь открыл Анатолий. Он широко улыбнулся.

– О, Амалия, молодец, что приехала. Мы, правда, хотели сначала распаковать вещи, а уж потом новоселье устраивать. Проходи на кухню.

– Толя, – пробормотала Корф, – умоляю, верни яйцо. Это мой талисман, мне мама завещала его хранить. Бог с ними с побрякушками, не нужны совсем, я сама думала их Зине передать, но яйцо отдай.

Когда Анатолий понял, в чем его подозревают, он сделался пунцовым и заорал:

– С ума сошла! Я честный человек, никогда копейки ни у кого не взял!

На шум вылезла Зина, сообразив мигом, о чем идет речь, она затопала ногами.

– Мерзавка! Да я всю жизнь по чужим людям полы мою, нитки не переложила. Как смеешь такое говорить! Дрянь! Подавись своими ломаными цепочками!

– С чего взяла, что это мы? – бесился муж.

– Так, кроме вас, у меня никто не бывал, – растерянно ответила Амалия.

– Ах, так уж и никто, – взвизгнула Зина, – как же! Доктор приходил, потом медсестра уколы делала, пенсию тебе на дом приносят. Вон сколько народа!

Амалия опешила. Она действительно недавно перенесла грипп. Прибегала к ней милая Леночка со шприцем, пенсию приносили регулярно.

– Ты когда свои цацки в последний раз проверяла?

– На первомайские праздники, – пробормотала вконец замороченная дама.

– А сейчас июнь настал, первое число сегодня, – сообщила Зина, – убирайся вон и больше никогда не приходи сюда.

– Нечего с ворами дело иметь, – подвел итог муж и вытолкал плохо соображавшую Амалию на лестничную клетку.

Она поехала домой. Голова кружилась, мозг отказывался повиноваться. Яйцо и впрямь могла утащить улыбчивая Леночка или терапевт из районной поликлиники, опять же почтальон проходил в гостиную и терпеливо ждал, пока Амалия Густавовна отыщет паспорт…

Но разум подсказывал, что кражу совершили все же Рыковы. Только они знали, где лежали драгоценности, лишь им Амалия показывала, куда прятала заветные коробочки.

Естественно, следовало пойти в милицию, но в Амалии жил жуткий страх перед людьми в форме. Перешагнуть порог районного отделения, оказаться глаз на глаз со следователем было для нее совершенно невозможно, и она постаралась смириться с утратой.

Как нарочно после пропажи яйца ей на голову посыпались многочисленные неприятности. Сначала любимая кошка выпала из окна. И хоть лететь было невысоко, сломала позвоночник. Животное пришлось усыпить. Затем соседи сверху забыли выключить стиральную машину, залили Амалии спальню, и роскошная кровать из красного дерева, семейное ложе Марты и Густава, развалилась. Следом косяком пошли болячки. Воспалилась вена на ноге, обострился колит, начало скакать давление, мучили головные боли. В довершение хулиганы подожгли почтовые ящики, и Амалия не получила свою любимую «Вечерку». А пожилая дама – большая охотница почитать перед сном в кровати газетки. К слову сказать, сейчас она покупает многое из того, что видит на лотках, в том числе и желтые газетенки. Но в те годы ее радовала лишь московская сплетница «Вечерка». Амалия взахлеб читала объявления о разводах, некрологи, скупые подробности из жизни артистов, писателей, художников. Для нее было настоящим горем не получать газеты. А гадкая почтальонша, увидав вместо ящиков обгорелые остовы, не мудрствуя лукаво, стала складывать почту в подъезде у батареи. Когда Амалия в восемь вечера спускалась вниз, выяснялось, что ее «Вечерка» либо порвана, либо испачкана, либо ее вообще нет.

У каждого из нас случаются тяжелые моменты, за светлой полосой наступает темная. Многие люди переносят неприятности, сцепив зубы, хорошо зная, что тьма сгущается перед рассветом, а после бури всегда выглядывает солнце. Но Амалия пала духом.

– Вот, – говорила она сама себе, – мамочка-то права была. Ушло яичко, и пришло горе.

Ничто не могло ее убедить, что яйцо тут ни при чем.

Шли годы, рана не заживала. Подошла старость, потом дряхлость, и больше всего Амалии хотелось подержать в руках яичко, пересчитать хорошо знакомые камушки на верхушке: одиннадцать изумрудиков и один сапфир.

Представьте себе ее волнение, когда, читая газету «Улет», Амалия увидела сообщение о том, что некая особа украла яйцо Фаберже у профессора Юрия Анатольевича Рыкова. Хотя госпоже Корф и исполнилось много лет, ум у нее светлый, поэтому она мигом сообразила, как поступить. Набрала номер редакции и спросила телефон Даши Васильевой, воровки…

– И вам запросто его сообщили? – пришла я в изумление.

– Нет, не совсем, – замялась старуха, – пришлось к ним съездить, там такой мальчик сидит, рыженький…

Она вздохнула, я тоже. Все понятно, «госпожа Резвая» – большой охотник до пиастров. Интересно, сколько он стребовал с Амалии Густавовны?

И вот теперь старуха смотрит на меня с детской надеждой и предлагает:

– Вам, наверное, деньги нужны, душенька. Отдайте яичко, возьмите кофейный сервиз. Тоже «Фаберже», к тому же в нем килограмма три серебра, выгодный обмен.

– У меня нет яйца, – покачала я головой.

– Ладно, – покладисто кивнула мне бабуся, – хорошо, вижу, сервизик не по душе. Тогда возьмите вон ту картину. Это Репин, подлинный, документ есть из Третьяковки, подтверждающий это. Снимайте и уносите, только яичко отдайте, милая, дорогая, пожалуйста. Русские художники сейчас очень в цене, я могу газеты показать. Так как?

– У меня его нет, – устало повторила я.

Внезапно глаза хозяйки, чуть выцветшие и какие-то по-детски беззащитные, налились слезами.

– Ангел мой, – прошептала она, – берите и сервиз, и картину, очень уж хочется перед смертью яичко в руках подержать.

Тут меня охватила огромная жалость. Я положила руку на ее сухонькую, морщинистую лапку и твердо заявила:

– Дорогая Амалия Густавовна, клянусь своим здоровьем, не брала ничего у Рыкова.

Крохотные блестящие капельки побежали по щекам Корф.

– Я вам верю, – прошептала она. – Какая жалость, с вами можно было бы договориться. Но кто же тогда унес яичко, а? Где мне его теперь искать?

– Амалия Густавовна, обещаю, что стану сама искать вашу реликвию. Обязательно обнаружу вора, отниму у него яйцо и принесу вам, – торжественно пообещала я.

– Дай, детка, поцелую тебя.

Я наклонилась. Старушка клюнула меня в щеку холодными губами. От нее исходил аромат лаванды и чего-то непонятного, но дико знакомого. Внезапно я догадалась: так пахло от вещей, которые моя бабушка хранила в чемоданах на антресолях. Раз в году их открывали, перетряхивали, перекладывали содержимое высушенными цветами лаванды и вновь задвигали под потолок. Я обняла Амалию Густавовну и почувствовала, что под одеждой практически нет тела. Госпожа Корф походила на больную канарейку.

Пару секунд мы постояли молча, потом хозяйка пробормотала:

– Ты уж поторопись, пожалуйста, не ровен час уйду в мир иной и не увижу яичко.

В «Пежо» я села преисполненная злостью. Ну Рыков, ну врун. Целый роман придумал про фрейлину, кошку и царскую милость. А портреты в гостиной! Он ведь с самым напыщенным выражением лица вещал, указывая на написанные маслом лица.

– Это мой отец, граф Анатолий Рыков. К сожалению, до недавнего времени мы скрывали свое происхождения. Рядом его жена и моя мать Зинаида, урожденная Вяземская. Слева – дед, ему принадлежало имение под Москвой…

И все с почтением выслушивали эти речи, Жорка Колесов даже вспотел и чуть не начал кланяться Рыкову в пояс. А теперь выясняется, что «графья» – самые обычные дворники, да еще и воры в придачу. Нет, поймите меня правильно, снобизма во мне нет, но, если ваш папенька сапожник, столяр или электрик, не следует прикидываться человеком дворянского происхождения. Вот у меня, например, родители работали на Ивановской мануфактуре ткачами, а прапрабабка и вовсе была крепостной у барина. И что, я стала от этого хуже? Происхождением начинают гордиться и чваниться, когда больше нечем похвастаться. По-настоящему благородный человек ни за что не станет ставить себя выше других…

Руки сами собой схватили телефон, пальцы начали набирать номер Рыкова. Часы, правда, показывают около полуночи, в такое время неприлично звонить порядочным людям. Но Юрий Анатольевич Рыков к числу порядочных не принадлежит, поэтому сейчас ему мало не покажется.

– Алло, – пробормотал сонный мужской голос.

Ну, погоди, Рыков! Я затолкала в рот носовой платок и прошепелявила:

– Юрий Анатольевич?

– Кто это в такой час?

– Ваша неприятность.

– Что за идиотские шутки! На часы смотрели?

– Это не шутка, думали, что люди ничего не узнают?

– О чем? – сбавил тон профессор.

– Обо всем.

– Что имеете в виду? – осторожно осведомился негодяй.

Я возликовала. Ага, зацепило. Небось у мерзавца, как у многих людей, полно мелких пакостных тайн. Внезапно перед глазами предстала плачущая Амалия Густавовна, и я окончательно озлобилась. Ну держись, Юрочка. Я из-за тебя потеряла сон, но и тебе сейчас не спать.

На страницу:
4 из 5