Пришествие Маруськи

– Ослеп совсем, старенький уже, – пояснила она мне. – Ношу их сюда каждый день, то одного, то другого. Их у меня восемнадцать.

Я ахнула про себя. Тут с одной Маруськой сердце разрывается, а с восемнадцатью?..

– Да, всех маленькими подобрала на улице. Жалко их очень. Но и сама уже устала, лет-то мне мноого… – протянула, улыбнувшись, старушка с румяными щёчками (от быстрой ходьбы по осеннему чистому воздуху или от гипертонии румяными?..). – Даже подумать боюсь, что будет с ними со всеми, если со мной что случится.

Я не знала, что ответить, какие слова тут можно сказать? Что доброта наказуема? Так вряд ли она и сама об этом не знала, нянчась с этакой кошачьей оравой. Но, с другой стороны, получила бы она за свою не маленькую жизнь столько искренней любви и благодарности от восемнадцати внуков, будь они у неё? Едва ли. Люди далеко не так щедры на чувства и на их проявление, как бесхитростные эти зверюшки, даже не имеющие представления о том, что такое камень за пазухой. Так что бабушка-то была, по сути, счастливейшим человеком.

– А ваша-то кошечка не простаая, – продолжала моя собеседница.

– Почему вы так думаете? – я целиком обратилась в слух.

– Так она у вас семицветная. А это оочень добрый знак.

– Как семицветная? Трёхшёрстная она, обычная кошка. Сама к нам маленькой в огород пришла и живёт. Вот и стала теперь родная, – улыбнулась я, услышав за дверью Маруськино возмущённое мяуканье.

– А вот это и совсем хорошо, что сама-то пришла. Это к счастью. А то, что семицветная – это точно вам говорю. Присмотритесь, у неё ведь много оттенков на шёрстке.

Я не успела уточнить, к чьему конкретно счастью – к нашему, человеческому, или персонально к Марусиному кошачьему пришла она к нам, – Маруську вынесли гордо сидящей на согнутой в локте руке одной из только что лечивших её Айболиток. Я распахнула им навстречу шаль с кистями, и кошка моя нырнула в неё, как в родное уютное гнёздышко.

Приобретя здесь же, в лечебнице, по совету доктора специальный, укрепляющий силы паштет для голодающей который день Маруси, мы поехали домой, уже окончательно поверив в её скорое выздоровление. Всю дорогу она опять спала, укрытая платком, пригревшись на коленях, а дома самостоятельно спрыгнула с рук на пол.

Первым делом дали ей попить, и она полакала немного воды из маленькой широкой чайной чашки. А потом съела буквально капельку того целебного паштета, но мы уже и этому были рады. Всего лишь за два дня она настолько ослабела, что превратилась просто в обтянутый своей семицветной шёрсткой скелет, хвост её волочился сзади, как чужой, а силёнок не было и на то, чтобы спрыгнуть с кровати на пол, – да впрочем, и незачем ей было спрыгивать куда бы то ни было, она спала, спала и спала. А во сне мы, как известно, выздоравливаем.

Мы сели ужинать. Маруся осталась с нами на кухне. Муж держал её на руках, но она вдруг упрямо заёрзала, явно имея какую-то цель. Слезла на пол, села под столом у ног нашего сына, осторожно касаясь лапкой его джинсовой штанины, и подняла голову вверх, чтобы видеть из-под стола его лицо. Было видно, что она собирается с силами. Я боялась, что заберётся к нему на колени, – с его-то аллергией, ой-ё-ёй.

И она это сделала. Умудрилась вспрыгнуть на диван, посидела рядом, потёрлась головой о его руку, а потом нетвёрдо ступая, перешла на колени и улеглась, бессильно свесив лапы спереди и сзади, потому что подобрать их и улечься калачиком силёнок уже не хватило. Мы все сидели, замерев, боясь и за того, и за другого. Я ощущала и вину свою перед большим своим ребёнком, и его взрослое уже понимание всего происходящего, и огромную к нему благодарность.

Благодарность к нему ощущала и Маруся, и выражала её по-своему, как могла и умела.

Тонкости кошачьей гигиены

С самых первых дней поселения на участке, с аппетитом уплетя с блюдца принесённый ей обед, Маруся всякий раз направлялась в самый дальний угол, где растёт молодая ёлочка. Спрятавшись за неё и посидев там минутку, она выпрыгивала ко мне, чтобы на каждом шагу меня сопровождать. Я умилялась, глядя на её за-ёлочные посиделки: «Надо же, какая умница! Такая маленькая и уже такая деликатная!».

Когда Марусю стали оставлять на ночь в бане, я купила ей специальный лоток – кошачий туалет, ведь ёлки в бане нет и в случае чего сбегать нашей мурке будет некуда. Подкараулив момент, когда она в очередной раз отправилась по своей надобности, я прямо на улице посадила её в лоток, и дело было сделано: Маруська машинально поняла, что от неё требуется. В лоток насыпала заодно приобретённый в магазине наполнитель из очень твёрдых спрессованных древесных комочков. Хоть и мелких, но на мой взгляд не комфортных. Других в продаже в поселковом магазине тогда не оказалось. Обычный уличный песок насыпать не хотелось – от усердных кошачьих закапываний «места преступления» песок летел бы во все стороны. Тем не менее, было понятно, что Маруся по ночам своим туалетом пользовалась. Но только по ночам, днём, как и прежде, бегала за ёлку.

После всех пережитых злоключений мы её оставили дома. Это уже было естественно, разумелось само собой. Да и похолодало к этому времени изрядно. Туалетный лоток из предбанника тоже переехал домой, вместе с деревяшками наполнителя.

Несколько суток истощённая болезнью, ничего не евшая и не пившая, туалетом Маруська, конечно, не пользовалась. Лечебный паштет из маленькой баночки оказался поистине волшебным, и через пару дней она уже сама просила есть. Постепенно Маруся поправилась, ожила, начала играть, и однажды я вдруг увидела, как наша замечательная кошка сидит рядышком с лотком, с явным презрением на него поглядывая, откровенно делает лужу на полу и резво убегает играть.

Меня охватил столбняк. Как?! Моя благовоспитанная Маруся позволяет себе подобное безобразие?! Почему?.. Может, болезнь на неё так подействовала? Или та злополучная неделя «в гостях» у «законных хозяев»? Ведь они жаловались, что она плохо себя вела в этом смысле. Но мы-то… мы-то её обожаем, не обижаем, наоборот, делаем всё, чтобы ей у нас было хорошо и удобно. И туалет её я чищу регулярно. Так почему?

И я начала находить её кучки и лужицы то в одном углу, то в другом. Застигнутая на месте преступления Маруська смотрела на меня испуганно-виновато, но продолжала делать своё.

Мириться с этим не хотелось, но как же быть и что же делать? Не хотелось верить, что она это делает от невежества – на Марусю это было совершенно не похоже. Наказать? А смысл? Не будет ли только хуже? Убедить словами, объяснить, что надо делать так, а не иначе – слушает, но не внемлет. Пристыдить, мол, большая уже девочка, некрасиво – не действует. Уразуметь и согласиться, что прожив четыре месяца на улице, она обрела и уличные привычки, свободу во всех своих проявлениях и менять их на домашние чопорные ограничения, увы, не желает? Смириться с ними, принять их и унести её, как ни жалко, снова в огород? День на улице, ночь в бане? На дворе уже октябрь, дождь холодный, ветер. Предать её, получается? Как прежние хозяева: поиграли, надоело – привет! Может, мы чего-то не понимаем? Может, она хочет что-то этим нам сказать? Что?

Воскресенье двенадцатого октября по садовому лунному календарю значилось крайним осенним днём для пересадки ягод. Уйдя с утра в огород, мы взяли с собой и Марусю, чему она чрезвычайно обрадовалась. Полдня я возилась с клубникой, муж выкапывал старые кусты смородины, мы спешили, потому что пошел дождь, сначала мелкий, потом всё гуще, спина уже промокла насквозь, хотелось поскорее домой, в тепло, к горячему чаю.

Кошка наша всё это время где-то лазила, по только ей известным местам – деревьям, крышам сараев, в высокой и сухой, по-осеннему жухлой уже траве. Я заметила, как лёжа высоко на балке под крышей соседской беседки, где достать её было невозможно, опустив вниз переднюю лапу, она дразнила большую, угловатую на вид немолодую кошку, обычную серо-полосатую, каких много. Летом я думала, что именно она была Маруськиной мамой, как и всех остальных котят, приходящих к нам из-под забора в гости. Но все они смотрели дерзкими глазами уличных забияк, совершенно не похожими на доверчивый и доброжелательный взгляд Маруси. А к концу лета я уже видела, что когда моя немного подросшая воспитанница пыталась поиграть с этой взрослой серьёзной хищницей, та шипела на неё и рычала, выгнув спину. И сейчас, вот этак бесхитростно-вероломно, Маруська отводила, видимо, душу. Отыгрывалась, так сказать.

Весь день я думала только о ней. Уходя утром из дома, мы прихватили и её лоток, и баночку с обедом-ужином, намереваясь всё-таки оставить на ночь в бане, чтобы утром окончательно понять, как быть дальше.

Наконец, после нескольких часов своих кошачьих развлечений, Маруся пришла ко мне, присела рядышком и уже не отходила ни на шаг. Я понимала, что она промокла, озябла, проголодалась, её было жалко невыносимо. Закончив, наконец, все дела, мы устроились с нею, как прежде, в предбаннике, она поела и привычно прыгнула ко мне. Муж ушёл в магазин, а я гладила безмятежно спящую на коленях Маруську и понимала, что не могу, ну никак я не могу тут её одну оставить.

– Жалко? – вернувшись из магазина и застав обычную идиллию, то ли спросил, то ли констатировал муж. – Что решила?