Девушка, которая играла с огнем

– Да она просто влюбилась в тебя и не знает, как это выразить, – слишком незрелая.

– Ну нет, ошибаешься. Она чудовищно зрелая по части демонстрации своих намерений, но ведет себя неестественно и раздражается, что я не клюю на крючок. Не хватало еще новой волны слухов, выставляющих меня падким на девочек Миком Джаггером в поисках свежатинки.

– Ладно. Проблема ясна. Итак, вчера вечером она позвонила тебе в дверь…

– Ага, прихватив бутылку вина. Сказала, что просто была на вечеринке у знакомых неподалеку, пытаясь сделать вид, что ее появление – чистая случайность.

– А что ты ей сказал?

– Во-первых, не впустил, а во-вторых, соврал, что она появилась некстати, у меня в гостях дама.

– И как она к этому отнеслась?

– Страшно разозлилась, но отчалила.

– Ну, и чего ты от меня хочешь?

– Get her off my back[7]. В понедельник я думаю серьезно с ней поговорить. Либо она оставит меня в покое, либо я выставлю ее из редакции.

Эрика Бергер задумалась.

– Нет, не нужно. Я сама с ней поговорю.

– У меня просто нет выбора.

– Мне кажется, она ищет друга, а не любовника.

– Уж не знаю, кого она ищет, но…

– Микаэль, я через это тоже прошла. Я с ней потолкую.

Подобно многим телезрителям или читателям вечерних газет, Нильс Бьюрман слышал о Микаэле Блумквисте. В лицо он его не знал, а если бы и знал, не обратил бы внимания – ведь он не подозревал о существовании связи между «Миллениумом» и Лисбет Саландер.

К тому же он был слишком погружен в собственные мысли, чтобы замечать что-либо вокруг.

Выйдя из ментального паралича, адвокат мало-помалу начал анализировать свое положение и думать над тем, как ему уничтожить Лисбет Саландер.

В этом деле существовал камень преткновения. В руках у Лисбет был девяностоминутный фильм, заснятый ею на скрытую камеру и детально зафиксировавший, как он ее насиловал. Этот фильм Бьюрман видел. Никаких толкований в его пользу эта запись не оставляла. Если этот фильм когда-либо попадет в руки обвинения в суде или, что еще хуже, окажется в когтях средств массовой информации, его карьере, свободе и жизни придет конец. Зная статьи уголовного кодекса, предусматривающие наказание за жестокое насилие, подчинение себе зависящего от него лица и причинение грубых повреждений, он прикинул, что должен получить лет шесть лишения свободы. Какой-нибудь воинственный обвинитель мог бы даже интерпретировать один из эпизодов фильма как попытку убийства.

Насилуя в тот раз, он чуть не задушил ее, от возбуждения прижав ее лицом к подушке. Жаль, что совсем не придушил. Они же не поймут, что она все время играла продуманную роль, провоцировала его, зыркала своими детскими глазками, соблазняла телом, которое сошло бы за двенадцатилетнее. Она предоставила ему возможность изнасиловать ее. Она сама виновата. Они никогда не поймут, что на самом деле все это было театральным представлением, в котором она оказалась режиссером. Она планировала…

Что бы он ни задумал предпринять, он должен прежде всего заполучить фильм и удостовериться, что других копий не существует. В этом суть проблемы.

Вряд ли можно усомниться в том, что ведьма вроде Лисбет Саландер нажила себе врагов с течением времени. В этом отношении у адвоката Бьюрмана было преимущество. Тем, что ставило его в особое положение по сравнению с другими, кто по той или иной причине мог испытывать к ней злобу, был неограниченный доступ к ее медицинской карте, отчетам социальных работников и психиатрическим заключениям. Бьюрман был одним из немногих в Швеции, кому известны все ее самые потаенные секреты.

Личное дело Лисбет Саландер, переданное ему опекунским советом, когда Бьюрман согласился стать ее опекуном, было кратким, но емким. Всего на пятнадцати страницах уместились ее взрослая жизнь, краткая выписка из диагноза, сделанного психиатрической экспертизой, решение стокгольмского суда о передаче ее под опеку, а также финансовый отчет за прошлый год.

Он снова и снова перечитывал заключение. Затем начал планомерно собирать данные о прошлом Лисбет Саландер.

Как и любой адвокат, Бьюрман хорошо знал, куда надо обращаться, чтобы получить информацию из разных учреждений. У него не было проблем с доступом к ее медицинской карте – на него, опекуна, секретность не распространялась. Он был одним из немногих, кто мог получить любой материал, касающийся Лисбет Саландер.

Однако у него ушло несколько месяцев на то, чтобы составить картину ее жизни, собирая деталь за деталью, начиная с записей, сделанных о ней в младших классах, и кончая рапортами социальных работников, полиции и суда. Он лично встретился с доктором Йеспером Х. Лёдерманом и обсудил ее состояние. Именно этот врач-психиатр рекомендовал Саландер в закрытое лечебное учреждение, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Бьюрман тщательно изучил соображения, легшие в основу рекомендации психиатра. Все старались ему помочь, а одна работница социальной службы даже восхитилась рвением, выходившим за пределы стандартного, с которым Бьюрман вникал во все аспекты жизни Лисбет Саландер.

Но настоящий кладезь информации обнаружился в двух тетрадях с толстым переплетом, лежавших в картонной коробке, пылившейся у одного из сотрудников управления опекунского совета. В этих тетрадях вел записи предшественник Бьюрмана, адвокат Хольгер Пальмгрен. Он-то, очевидно, знал Лисбет Саландер лучше, чем кто-либо. Каждый год Пальмгрен добросовестно представлял короткий рапорт в управление, сопровождая своими собственными соображениями в форме дневника. О последнем, как подозревал Бьюрман, Лисбет Саландер ничего не знала. Это, очевидно, были личные рабочие материалы Пальмгрена. Два года назад с ним случился инсульт, его записи попали в управление опекунского совета и пролежали там, никем не читанные.

Это были оригиналы, и копий не существовало.

Отлично!

Пальмгрен нарисовал совсем другой портрет Лисбет Саландер, не похожий на тот, что вырисовывался из донесений социального ведомства. Теперь он мог проследить мучительный путь Лисбет от неуправляемого подростка к молодой женщине на службе в частном охранном агентстве «Милтон секьюрити» – туда она попала благодаря связям Пальмгрена. Бьюрмана охватывало все большее удивление, когда он узнал, что Лисбет Саландер отнюдь не была умственно отсталой работницей, в обязанности которой входило размножать бумажки на копировальном аппарате да варить кофе. Напротив, она выполняла квалифицированные поручения Драгана Арманского, директора «Милтона», по сбору и анализу информации. Было также очевидно, что Арманский и Пальмгрен знакомы и обменивались новостями о своей подопечной.

Имя Драгана Арманского Нильс Бьюрман взял на заметку. Среди всех людей, принимавших участие в судьбе Лисбет Саландер, только двое в каком-то смысле могли считаться ее друзьями, и оба, похоже, считали ее своей подопечной. Пальмгрен в счет не шел, а от Арманского Бьюрман решил держаться подальше и не разыскивать его.

Записные книжки многое прояснили. Теперь Бьюрман понял, откуда Лисбет Саландер так много о нем знает. Однако он все еще не мог догадаться, как ей удалось узнать о посещении клиники пластической хирургии во Франции, ведь об этой поездке он никому не говорил. Но многое в жизни Лисбет, ранее покрытое мраком, теперь прояснилось. У Арманского она занималась копанием в личной жизни людей. Адвокат сразу понял, что должен соблюдать осторожность в своих собственных поисках. Раз уж Лисбет Саландер может в любой момент нагрянуть к нему в квартиру, держать там документы, касающиеся ее жизни, неразумно. Он собрал все эти бумаги, сложил в коробку и отвез к себе на дачу в Сталлархольме, где он проводил все больше времени в одиноких раздумьях.

Чем больше Бьюрман читал о Лисбет Саландер, тем крепче становилась его уверенность в том, что она патологически больна. Его пробирала дрожь при воспоминании, как она приковала его наручниками к собственной кровати, полностью подчинив своей власти. Бьюрман не сомневался: случись ему дать хоть какой-то повод, она без колебаний приведет в исполнение свою угрозу убить его.

Для нее не существовало никаких правил, регулирующих поведение в обществе, она жила без тормозов. Это была опасная для окружающих проклятая психопатка, граната с сорванной чекой, шлюха.

Дневник Хольгера Пальмгрена помог найти ключ к последней загадке. Несколько раз опекун оставлял в дневнике записи глубоко личного характера о своих беседах с Лисбет Саландер. Выживший из ума старикашка! В паре записей он ссылался на ее выражение «Когда Случилась Вся Та Жуть». Ясно, что Пальмгрен непосредственно цитировал Лисбет Саландер, но что она вкладывала в это – неясно.

Озадаченный Бьюрман взял на заметку выражение «Вся Та Жуть». Когда и что это было? Годы, проведенные ею в приемной семье? Какое-то конкретное насилие? Что-то об этом должно быть в обширной документации, к которой он уже имел доступ?

Он открыл отчет о судебно-психиатрической экспертизе, выполненной, когда Лисбет Саландер исполнилось восемнадцать лет, и педантично прочел его в пятый или шестой раз. Вдруг он понял, что в его знаниях о жизни Лисбет Саландер есть пробел.

У него имелись выписки из учительских журналов, когда она училась в начальной школе, справка, удостоверяющая, что мать Лисбет неспособна ее воспитывать, отчеты нескольких приемных семей в годы, предшествовавшие совершеннолетию, и заключение психиатра в связи с восемнадцатилетием.

Что-то стало поводом к ее безумию, когда ей было двенадцать лет.

Нашлись и другие пробелы в биографии. Бьюрман с удивлением обнаружил, что у Лисбет Саландер есть сестра-близняшка, о которой ничего не упоминалось в материалах, собранных им ранее. Господи, их было двое! Но каких-либо сведений о судьбе ее сестры он не нашел.

Отец неизвестен, и не было никаких объяснений, почему мать оказалась не в состоянии ее воспитывать. Раньше Бьюрман исходил из гипотезы, что Лисбет заболела и в связи с этим начался процесс, закончившийся детской психиатрической клиникой. Теперь он уверился в том, что с Лисбет Саландер что-то случилось, когда ей было двенадцать-тринадцать лет, «Вся Та Жуть», какое-то потрясение. Но в чем состояла «Вся Та Жуть», оставалось неясным.

В отчете судебно-психиатрической экспертизы он наконец нашел ссылку на документ, которого нигде не видел. Это был номер рапорта о полицейском расследовании 12 марта 1991 года. Этот номер был приписан от руки на полях копии, найденной им в управлении социального обеспечения. Когда он попытался запросить этот рапорт, то наткнулся на непреодолимое препятствие – расследование оказалось засекречено по указу шведского короля. Это можно было бы обжаловать, но только через правительство.

Нильс Бьюрман был в замешательстве. С одной стороны, нет ничего странного в том, что полицейское расследование, касающееся двенадцатилетней девочки, оказалось засекречено. Это соответствовало охране неприкосновенности личности. С другой стороны, он как опекун Лисбет Саландер мог затребовать любой материал о ней. Непонятно, почему расследование было так засекречено, что доступ к нему можно получить только через запрос в правительство.

Такой запрос Бьюрман сделал на автомате, потом ждал два месяца – и, к своему крайнему изумлению, получил отказ. Он был не в состоянии понять, что такого особенного могло содержаться в полицейском расследовании пятнадцатилетней давности, касавшемся двенадцатилетней девочки. Что делало его таким секретным, как будто это касалось ключей от дома правительства в Росанбаде?

Он вернулся к дневникам Хольгера Пальмгрена, перечитал их строчку за строчкой и постарался понять, что скрывается за словами «Вся Та Жуть». Текст не давал зацепок. Хольгер Пальмгрен и Лисбет Саландер об этом явно говорили, но в записях не осталось следа. Упоминание о «Всей Той Жути» появилось в самом конце пространного дневника. Вероятно, Пальмгрен просто-напросто не успел сделать подробную запись, прежде чем его разбил инсульт.

Все это повернуло мысли Бьюрмана в новое русло. Хольгер Пальмгрен был опекуном Лисбет Саландер с ее тринадцатилетнего возраста до восемнадцатилетия. Это означало, что Пальмгрен был рядом с ней вскоре после того, как случилась «Вся Та Жуть» и Саландер поместили в детскую психиатричку. Значит, он, скорее всего, знал, что с ней произошло.

Бьюрман снова пошел в архив управления опекунского совета. На этот раз он запросил не документы, относящиеся к делу Лисбет Саландер, а описание поручения Пальмгрену в связи с решением, принятым службой социального обеспечения об опекунстве над Саландер. Он получил на первый взгляд совершенно разочаровывающие материалы – всего две страницы. Сообщалось, что мать Саландер не способна воспитывать своих дочерей, и в связи с особыми обстоятельствами девочек необходимо разделить. Камиллу Саландер передали в приемную семью, а Лисбет положили в детскую психиатрическую клинику Святого Стефана. Другие варианты не обсуждались. Но почему?

Формулировка была таинственной: «В связи с событиями, произошедшими 12 марта 1991 года, служба социального обеспечения постановляет…» После этого снова приводился номер рапорта того полицейского расследования, которое засекретили. На этот раз сообщалась одна деталь – имя полицейского, занимавшегося расследованием.

Адвокат Нильс Бьюрман изумленно уставился на это имя. Оно ему было знакомо, слишком хорошо знакомо.

Теперь дело вырисовывалось в совершенно другом свете.

Ему потребовалось еще два месяца, чтобы совсем другими путями получить доступ к материалам расследования. Это был толково написанный рапорт на сорока семи страницах формата А4, сопровождавшийся приложениями почти на шестьдесят страниц, отражавшими последующие шесть лет.

Сначала Бьюрман не понял, как связать концы с концами. Затем снова достал снимки, прилагавшиеся к судебно-медицинскому исследованию, и опять проверил имя.

«Боже мой… этого не может быть», – промелькнуло у него в голове.

Он вдруг понял, почему дело оказалось засекречено. Адвокат Нильс Бьюрман сорвал куш в лотерею.

Внимательно перечитав материалы полицейского еще раз, он понял, что нашел еще одного человека, у которого есть причина ненавидеть Лисбет Саландер так же страстно, как у него самого.

Бьюрман оказался не одинок.

Он раскопал союзника, самого невероятного союзника, какого только можно вообразить.

Тогда он начал неторопливо продумывать план действий.

Размышления Нильса Бьюрмана прервались, когда на его столик в кафе «Хедон» легла тень. Он поднял взгляд и увидел какого-то блондина. «Великан» – вот единственное слово, которое ему подходило.

На секунду адвокат даже отпрянул, прежде чем снова пришел в себя. С высоты более двух метров на него смотрел вниз мужчина сверхмощного сложения. Явно культурист. Бьюрман не обнаружил ни малейших признаков жира или вялости в его фигуре. В целом он создавал ощущение пугающей физической силы.

Это был блондин с короткой стрижкой и овальным лицом с неожиданно мягкими чертами. Зато голубые, как лед, глаза мягкости не выражали. Одет он был в укороченную черную кожаную куртку и черные брюки, а из-под распахнутого ворота виднелась голубая рубашка с черным галстуком. Последнее, что адвокат Бьюрман отметил для себя, были руки незнакомца. Даже для такого крупного человека они были непомерно огромны.

– Адвокат Бьюрман? – спросил он.

Мужчина говорил с заметным акцентом, но таким неожиданно писклявым голосом, что Бьюрман на секунду усмехнулся, но кивнул.

– Мы получили ваше письмо, – сообщил он.

– А вы кто такой? Я хотел встретиться с…

Мужчина с гигантскими ручищами проигнорировал вопрос и уселся напротив Бьюрмана, прервав его:

– Вместо него вам придется поговорить со мной. Выкладывайте, что вам надо.

Адвокат Бьюрман заколебался. Ему была невыносима мысль о том, чтобы раскрыться перед совершенно чужим человеком. Но ничего не поделаешь. Он вновь напомнил себе, что не одинок в ненависти к Лисбет Саландер. Союзники ему необходимы. И он, предварительно понизив голос, начал объяснять, по какому делу появился.

Глава 3

Пятница, 17 декабря – суббота, 18 декабря

Лисбет Саландер проснулась утром в семь часов, приняла душ и спустилась к стойке администратора в холле. Она спросила сидевшего там Фредди Мак-Бейна, нет ли в гостинице свободного багги[8], чтобы взять на день напрокат. Через десять минут все было готово: залог внесен, сиденье и зеркало заднего вида подогнаны, зажигание и бензин проверены. Лисбет зашла в бар, заказала кофе с молоком и бутерброд на завтрак, а бутылку с минеральной водой – с собой. За завтраком она исписала салфетку каракулями цифр, думая о задаче x³ + y³ = z³.

В самом начале девятого в бар спустился доктор Форбс, свежевыбритый, в темном костюме и белой рубашке с голубым галстуком. Он заказал яйца, тост, апельсиновый сок и черный кофе. Ровно в половине девятого поднялся и пошел к ожидавшему его такси.

Лисбет последовала за ним на некотором расстоянии. Доктор Форбс отпустил такси чуть ниже Морской панорамы в начале бухты Каренаж и пошел вдоль набережной. Лисбет проехала вперед мимо него, припарковалась в середине приморского бульвара и терпеливо подождала, пока он пройдет, прежде чем вновь тронуться за ним.

Четыре часа подряд ходила она за ним то вверх, то вниз по улицам Сент-Джорджеса. К часу дня Лисбет уже вся взмокла, а ноги опухли. Прогулка шла в неторопливом темпе, но без остановок, а многочисленные крутые подъемы и спуски уже начинали «откладываться» в мышцах. Оставалось только поражаться энергии Форбса. Допивая последний глоток минеральной воды, Лисбет подумала, уже не бросить ли ей затеянное, как доктор вдруг направился к «Черепашьему панцирю».

Спустя десять минут Лисбет тоже зашла в ресторан и уселась на веранде. Они заняли в точности те же места, что и за день до этого, а он так же тянул кока-колу и не отрывал взгляда от воды в заливе.

На Гренаде Форбс был одним из тех немногих эксцентриков, кто носил пиджак и галстук. Казалось, он не чувствует жары.

Размышления Лисбет прервались в три часа, когда доктор заплатил по счету и покинул ресторан. Сначала он шел прогулочным шагом вдоль бухты Каренаж, а потом вскочил в микроавтобус, направлявшийся в Гранд Анс. Лисбет припарковалась у отеля «Киз» за пять минут до того, как Форбс сошел с автобуса.

У себя в номере она налила в ванну прохладную воду и вытянулась в ней. Ноги ныли, а лоб прочертили морщины.

Сегодняшние физические упражнения кое-что выявили. Каждое утро доктор Форбс покидал отель свежевыбритый, строго одетый, с портфелем под мышкой. Весь день он ровным счетом ничего не делал, только убивал время. Какова бы ни была цель его приезда на Гренаду, к строительству новой школы она явно не имела никакого отношения. Но ведь почему-то он хотел сделать вид, что приехал сюда по делам.

«К чему весь этот театр?» – подумала Лисбет.

Единственным человеком, от которого Форбс хотел что-то скрыть в связи с этим, была его жена. Он хотел произвести на нее впечатление человека, чрезвычайно занятого целый день. Но почему? Неужели дело пошло плохо и он из гордости не мог признаться в этом? А может быть, он приехал в Гренаду с другой целью? Не ждет ли он здесь кого-нибудь или что-нибудь?

При проверке электронной почты оказалось, что Лисбет Саландер получила четыре письма на «Хотмейл». Первое было от Чумы и отправлено примерно через час после его получения. Сообщение было зашифровано и содержало всего два слова: «Ты жива?» Чума никогда не был склонен к длинным задушевным посланиям. Лисбет, впрочем, тоже.

Два следующих письма были отправлены в два часа ночи. Первое из них, тоже от Чумы, содержало зашифрованную информацию о том, что один знакомый по сети по имени Бильбо, живущий в Техасе, клюнул на его запрос. Чума приложил адрес Бильбо и PGP-ключ[9]. А через несколько минут пришло послание, подписанное Бильбо. Оно было коротким и сообщало о намерении выслать информацию о докторе Форбсе в течение суток.

Последнее письмо, также от Бильбо, было послано поздно вечером. Оно содержало зашифрованный номер банковского счета и FTP-адрес. Лисбет зашла по адресу и нашла zip-файл на 390 килобайт. Она сохранила его и раскрыла. Там была папка, содержащая четыре фотографии плохого качества и пять документов в текстовом формате. На двух фотографиях был снят Форбс, один раз с женой на премьере в театре, а на другой – в церкви, говорящим с кафедры.

Первый из документов был отчетом Бильбо на одиннадцати страницах, второй насчитывал восемьдесят четыре страницы и содержал материал, скачанный из Интернета. Следующие два документа содержали сканированные вырезки из местной газеты «Остин америкэн стейтмент», а последний представлял собой обзор деятельности общины Форбса. Название общины было «Пресвитерианская церковь Южного Остина».

Если не считать Третью Книгу Моисея, которую Лисбет знала вдоль и поперек – в прошлом году у нее были причины штудировать библейский свод законов, – запас ее знаний религиозной истории оставался весьма скромным. Она весьма смутно представляла себе, в чем разница между иудейской, пресвитерианской и католической церковью, хотя еврейская, конечно, должна называться синагогой. «Уж не придется ли входить в тонкости теологии?» – испугалась она сначала. Но потом решила, что ей до лампочки, к какой церкви принадлежит доктор Форбс.

Форбсу, время от времени именуемому преподобным Рихардом Форбсом, было сорок два года. Домашняя страничка церкви Южного Остина информировала, что в церкви семь постоянных служителей. Первым в списке значился преподобный Дункан Клегг, являвшийся, скорее всего, главным богословом церкви. С фотографии смотрел крепкий мужчина с седой копной волос и ухоженной седой бородой.

Рихард Форбс стоял в списке третьим и отвечал за вопросы образования. Рядом с именем в скобках стояло «Фонд святой воды».

Лисбет прочитала вступительную часть церковного обращения:

«Через молитву и благодарение мы будем служить прихожанам Юного Остина, чтобы укоренять стабильность, богословие и идеологию надежды, которые ставит во главу угла Пресвитерианская церковь Америки. Слуги Христовы, мы даем приют страждущим и надежду на прощение через молитву и баптистское благословение. Возрадуемся любви Господа! Долг наш в том, чтобы устранить преграды между людьми, разрушить препятствия на пути любви Господней!»

Непосредственно после вступления указывался номер банковского счета церкви и содержался призыв претворить любовь к Богу в благодеяния.

Бильбо предоставил Лисбет короткую, но прекрасно написанную биографию Рихарда Форбса. Она узнала, что тот родом из Сидарс-Блафф, Невада, работал в сельском хозяйстве, был коммерсантом, завхозом в школе, корреспондентом местной газеты в Нью-Мехико и менеджером христианского рок-ансамбля. В тридцать один год он примкнул к церкви Южного Остина. У него было законченное образование ревизора и незаконченное – архитектора. Никаких следов формально полученного звания доктора Бильбо не отыскал.

Джеральдина Найт была прихожанкой той же церкви и единственной дочерью владельца ранчо Уильяма Найта, одного из тех, кто задавал тон в той церкви Южного Остина. Рихард и Джеральдина поженились в 1997 году, и с тех пор церковная карьера Форбса быстро пошла вверх. Он возглавил фонд Девы Марии, ставивший целью «вкладывать божьи деньги в образовательные проекты для нуждающихся».

Форбса арестовывали дважды. Первый раз, в 1987 году, когда ему было двадцать пять лет, он обвинялся в причинении тяжелых телесных повреждений, нанесенных во время автомобильной аварии. Но суд его оправдал. Судя по газетным вырезкам, Форбс и впрямь был не виноват. В 1995 году он обвинялся в присвоении денег христианской рок-группы, менеджером которой являлся. Но его оправдали и на этот раз.

В Остине Форбс стал весомой фигурой, членом городского совета по образованию. Кроме того, он был членом демократической партии, активно участвовал в благотворительных мероприятиях и собирал средства для оплаты школьного обучения детей из малоимущих семей. В частности, церковь Южного Остина уделяла большое внимание поддержке испаноговорящих семей.

В 2001 году против Форбса выдвигались обвинения в экономических нарушениях, связанных с деятельностью фонда Девы Марии. Согласно одной из газетных статей, Форбс подозревался в том, что вложил в прибыльные фонды бо́льшую часть поступлений, чем это позволялось уставом. Церковь выступила с опровержением этих обвинений, а пастор Клегг твердо встал на сторону Форбса в последовавших дебатах. Официальное обвинение предъявлено не было, а ревизия никаких замечаний не сделала.

Особенно вдумчиво Лисбет изучила отчет о личных доходах Форбса. Его годовой доход составлял шестьдесят тысяч долларов, это была его зарплата. Других источников дохода у него лично не имелось. Финансовую стабильность в семье гарантировала Джеральдина Форбс. В 2002 году умер ее отец, и она стала единственной наследницей состояния в почти сорок миллионов долларов. Детей у нее с мужем не было.