Девушка с татуировкой дракона

Саландер почесала шею. Фруде терпеливо ждал продолжения ее монолога. Арманский никак не мог взять в толк: неужели Саландер действительно сомневается в том, продолжать ли ей и что именно говорить. Он не верил своим глазам и ушам. Та Саландер, которую он знал, никогда ни в чем не сомневалась. Наконец она набралась смелости:

– Между нами говоря, не для протокола… Я не изучала дело Веннерстрёма, но мне кажется, что Калле Блумквиста… ой, простите, Микаэля Блумквиста здорово подставили. Я уверена, что вся эта история не имеет никакого отношения к тому, о чем шла речь на суде и за что его осудили.

Теперь уже Дирк Фруде заерзал в кресле. Он буквально впился взглядом в Лисбет, а Арманский отметил, что впервые за эту встречу заказчик проявил к Лисбет не просто вежливый интерес. До него наконец дошло, что дело Веннерстрёма представляет для Фруде явный интерес.

«А впрочем, Фруде среагировал, только когда Саландер намекнула, что Блумквиста подставили», – подумал Арманский.

– Не могли бы выражаться более определенно? – оживился Фруде.

– У меня нет никаких доказательств, и в то же время я почти уверена, что его обвели вокруг пальца.

– Но почему вы так думаете?

– Вся биография Блумквиста свидетельствует о том, что он очень осмотрительный журналист. Все свои предыдущие разоблачения он подкреплял неопровержимыми документами. В один из дней я была на судебных слушаниях. Блумквист не приводил никаких контраргументов, он вроде бы сдался без боя. Это на него не похоже. Если верить суду, он просто нафантазировал историю о Веннерстрёме, не имея никаких доказательств, и опубликовал ее… Тем самым он сделал себе профессиональное харакири. Но я не верю. Блумквист не мог так подставить себя.

– А что же, по вашему мнению, произошло на самом деле?

– Могу только догадываться. Конечно, сам Блумквист не сомневался в своей правоте, но что-то сорвалось, и информация оказалась фальшивкой. Это, в свою очередь, означает, что у него были свои источники, которым он безусловно доверял, а они намеренно подсунули ему дезинформацию. Но такой сюжет кажется слишком сложным и маловероятным. Есть и альтернативная версия – ему серьезно угрожали, так что он сдался и предпочел примерить на себя маску некомпетентного придурка, а не принять бой. Но повторяю, это всего лишь мои домыслы.

Саландер хотела продолжить свой рассказ, но Дирк Фруде поднял руку. Затем он помолчал, постукивая пальцами по подлокотнику, и, немного помявшись, спросил ее:

– Если бы мы наняли вас, чтобы распутать дело Веннерстрёма и докопаться до истины… Есть ли шанс, что вы что-нибудь найдете?

– Никаких гарантий. Может быть, там и нет ничего.

– Но вы попытались бы?..

Лисбет пожала плечами:

– Я ничего не решаю. Я работаю на Драгана Арманского, и от него зависит, какими делами занимаюсь. А потом, я ведь не знаю, какую именно информацию вы хотите заполучить.

– Тогда вот что… Полагаю, все, что прозвучит в этой комнате, останется строго между нами?

Арманский кивнул.

– Я не в курсе этого конкретного дела, мне о нем ровным счетом ничего не известно, – продолжал Фруде. – Но я совершенно точно знаю, что в других случаях Веннерстрём вел себя непорядочно. Дело Веннерстрёма серьезно повлияло на жизнь Микаэля Блумквиста. И я хотел бы убедиться, что ваши предположения небеспочвенны.

Беседа приобретала неожиданный оборот, и Арманский явно напрягся. Дирк Фруде предлагал «Милтон секьюрити» влезть в уже закрытое уголовное дело, в ходе которого Микаэль Блумквист, вероятно, подвергался некоему давлению. Тогда уже конфликт с адвокатами империи Веннерстрёма неизбежен. При таком раскладе Арманский вовсе не рвался использовать неуправляемую крылатую ракету по имени Лисбет Саландер.

И его заботила не только и не столько репутация фирмы. В свое время Саландер строго-настрого запретила ему играть по отношению к ней роль этакого заботливого отчима. Драган пообещал ей и остерегался выступать в такой роли, но в глубине души по-прежнему волновался за нее. Иногда он ловил себя на мысли, что сравнивает Лисбет со своими дочерьми. Он считал себя хорошим отцом и старался не вторгаться в их личное пространство. Но при этом понимал, что, если бы они жили и вели себя так, как Лисбет, для него это было бы неприемлемо.

В глубине своей хорватской, а может быть, боснийской или армянской души Арманский никак не мог избавиться от ощущения, что Саландер неумолимо приближается к катастрофе. Он считал, что она может стать идеальной жертвой для тех, кто захочет причинить ей зло. Он боялся, что однажды утром его разбудят известием о том, что с ней что-то случилось.

– Подобные изыскания потребуют серьезных затрат, – осторожно сказал Арманский, решив прощупать Фруде на предмет серьезности его намерений.

– Я готов платить по максимальным тарифам, – ответил адвокат. – Я не буду просить сделать невозможное. Но я убедился в том, что ваша сотрудница, как вы сами меня заверили, компетентна.

– Саландер? – взглянул на нее Арманский, подняв брови.

– У меня сейчас нет никаких других дел.

– О’кей. Но я хочу, чтобы мы оговорили формы сотрудничества. Давайте дослушаем отчет.

– Остались некоторые подробности его личной жизни. В восемьдесят шестом году Блумквист женился на Монике Абрахамссон, и в том же году у них родилась дочь Пернилла. Сейчас ей шестнадцать лет. Брак скоро распался – супруги развелись в девяносто первом. Абрахамссон снова вышла замуж, но они по-прежнему сохраняют приятельские отношения. Дочь осталась с матерью и встречается с отцом не слишком часто.

На этом месте Фруде попросил долить ему кофе из термоса и снова обратился к Саландер:

– В начале нашего разговора вы заметили, что у всех людей есть тайны. Удалось ли вам их раздобыть?

– Видите ли, у всех людей есть эпизоды, которые относятся к личной сфере, и их не следует выставлять напоказ. Микаэль Блумквист явно не обделен вниманием представительниц женского пола. У него были и серьезные романы, и масса мимолетных связей. Короче говоря, он ведет активную сексуальную жизнь. Однако уже на протяжении многих лет в его жизни периодически возникает одна и та же женщина, и у них весьма эксцентричные отношения.

– Как это понять?

– У него сексуальные отношения с Эрикой Бергер, главным редактором издательства «Миллениум». Она аристократического происхождения; мама – шведка, папа – бельгиец, живущий в Швеции. Бергер и Блумквист знают друг друга со студенческих времен по Высшей школе журналистики… С тех самых пор они то вместе, то врозь.

– Ну и что тут необычного? – поинтересовался Фруде.

– Дело в том, что Эрика Бергер замужем за художником Грегером Бекманом. Он разукрасил общественные здания множеством кошмарных картин и считает себя звездой первой величины.

– То есть она изменяет ему с Блумквистом.

– Нет-нет. Бекман в курсе их отношений. Это ménage à trois[31], и всех троих такая ситуация вполне устраивает. Иногда Эрика проводит ночи с Блумквистом, иногда – с мужем. Как конкретно у них там все складывается, я точно не знаю. Но, похоже, именно по этой причине и распался брак Блумквиста с Абрахамссон.

Глава 3

Пятница, 20 декабря – суббота, 21 декабря

Эрика Бергер удивленно вскинула брови, когда ближе к концу рабочего дня в редакции возник основательно продрогший Микаэль Блумквист. Редакция «Миллениума» располагалась прямо в самой середине Гётгатан, на офисном этаже, над помещениями «Гринписа». С «Миллениума» явно требовали завышенную арендную плату, но Эрика, Микаэль и Кристер все-таки дружно держались за этот офис.

Эрика взглянула на часы. Еще только десять минут шестого, а тьма уже давно укутала Стокгольм. Она ждала Микаэля ближе к обеду.

– Прости, – произнес он, прежде чем она успела что-либо сказать. – Меня настолько потряс этот суд, что мне не хотелось ни с кем разговаривать. Я долго бесцельно шатался и обо всем размышлял.

– Я услышала решение суда по радио. Звонила «Та, с канала ТВ‑4»; ей хотелось, чтобы я прокомментировала эти события.

– А ты что сказала?

– Как мы и договаривались! Я сказала, что нам надо сперва ознакомиться с текстом приговора, а уж потом мы сможем высказываться. То есть я ничего не сказала. Но все же настаиваю: это порочная стратегия. Мы будем выглядеть как проигравшая сторона и потеряем поддержку в прессе. А ты наверняка попадешь в вечерние сводки телевизионных новостей…

Блумквист кивнул. У него был потерянный вид.

– Ну и как ты себя чувствуешь?

Микаэль пожал плечами и опустился в свое любимое кресло, у окна, в кабинете Эрики. Ее кабинет выглядел по-спартански аскетично: письменный стол, вместительные книжные стеллажи и практичная офисная мебель. Все покупалось в магазине «ИКЕА», за исключением двух комфортабельных экстравагантных кресел и столика у стены. («Они соответствуют моему воспитанию», – обычно шутила Эрика.) Часто она читала, сидя в кресле и поджав под себя ноги.

Микаэль посмотрел вниз, на Гётгатан, – в темноте маячили силуэты прохожих. Рождественский ажиотаж набирал обороты.

– Конечно, пройдет и это, – сказал он. – Но я не могу избавиться от чувства, будто мне выдали по полной программе.

– Да, я тебя понимаю. Нам всем изрядно досталось. Даже Янне Дальман сегодня ушел домой пораньше.

– Наверняка он не согласен с решением суда.

– Ты его знаешь, он ведь далеко не оптимист.

Микаэль покачал головой. Янне Дальман работал ответственным секретарем в «Миллениуме» вот уже девять месяцев, и появился он как раз в самом начале дела Веннерстрёма. Редакция переживала не самые лучшие времена. Микаэль пытался припомнить, почему они с Эрикой решили принять его на работу. Они считали, что у Янне высокий профессиональный уровень, – он уже успел поработать в Телеграфном агентстве, в вечерних газетах и в программе новостей на радио. Однако ему не хватало бойцовских качеств. За прошедший год Микаэлю не раз пришлось сожалеть о том, что они взяли к себе Дальмана: тот все видел в самых мрачных тонах, и порой это очень раздражало.

– Что слышно от Кристера? – спросил Микаэль, все еще глядя на улицу.

Кристер Мальм занимался в «Миллениуме» художественным оформлением и версткой. Вместе с Эрикой и Микаэлем он являлся совладельцем журнала, но сейчас находился со своим бойфрендом за границей.

– Звонил. Просил передавать приветы.

– Теперь ему придется взять на себя обязанности ответственного редактора.

– Ладно тебе, Микке. Как ответственный редактор, ты должен быть готов к тому, что время от времени будешь получать щелбаны. Это – часть твоих повседневных обязанностей.

– Согласен. Но теперь выходит, что я и автор текста, и ответственный редактор журнала, который этот текст опубликовал. Это все меняет. Я не могу судить здраво.

Эрика Бергер почувствовала, что тревога, которая не покидала ее весь день, нарастает. Накануне судебных слушаний Микаэль Блумквист и так, мягко говоря, был не в лучшем настроении, однако он не казался ей таким мрачным и потерянным, как сейчас, когда потерпел фиаско. Эрика обошла письменный стол, уселась на колени к Блумквисту и обняла за шею.

– Послушай, Микаэль. Мы оба с тобой абсолютно точно знаем, как все это произошло. Я так же ответственна, как и ты. Просто нужно переждать, пока шторм уляжется.

– Да что тут пережидать-то? Этим приговором меня буквально казнили. Мне нельзя оставаться ответственным редактором «Миллениума». Нужно спасать репутацию журнала, и мы должны свести потери к минимуму. И ты понимаешь это не хуже меня.

– Я не позволю тебе взвалить на себя всю вину. Неужели за все эти годы ты так меня и не раскусил?

– Я прекрасно тебя раскусил, Рикки. Ты чересчур лояльна к своим сотрудникам. Будь твоя воля, ты бы сцепилась с адвокатами Веннерстрёма и дралась бы до потери пульса. Но нам надо быть мудрее.

– По-твоему, это мудро – бросить сейчас «Миллениум» и сделать вид, что я тебя выгнала?

– Мы уже сотни раз обсуждали это. Теперь только ты сможешь спасти «Миллениум». Кристер – парень что надо, но без хватки; он дока по части иллюстраций и верстки, но в битве с миллиардерами ему не сдюжить. Мне придется на время покинуть «Миллениум» – и как редактору и журналисту, и как члену правления. Моя доля перейдет к тебе. Веннерстрём в курсе, что я знаю о нем все, и он попытается прихлопнуть журнал, пока я нахожусь рядом с «Миллениумом». Такая борьба нам не по силам.

– А почему бы нам не выступить с публикацией о том, что произошло? Или – или!

– Потому что мы ни черта не сможем доказать и потому что я утратил доверие. Этот раунд выиграл Веннерстрём. Все позади, забудь.

– Хорошо, допустим, ты уйдешь отсюда. А что ты будешь делать?

– Мне просто нужен тайм-аут. Я совершенно измотан. Мне надо прийти в себя, а там посмотрим.

Эрика обняла Микаэля и крепко прижала его голову к своей груди. Несколько минут они сидели молча.

– Хочешь, я сегодня побуду с тобой? – спросила она.

Блумквист кивнул.

– Хорошо. Я уже позвонила Грегеру и сказала, что переночую у тебя.

Комнату освещал только уличный фонарь, отражавшийся в углу окна. Эрика уснула после двух часов ночи, а Микаэль лежал и в полумраке изучал ее профиль. Одеяло укрывало ее почти до талии, и он смотрел, как вздымается и опускается ее грудь. Он успокоился, ком в солнечном сплетении растворился. Эрика всегда влияла на него благотворно. И он знал, что и он так же влияет на нее.

«Надо же, целых двадцать лет», – подумал Микаэль.

Двадцать лет они вместе. И он не против, чтобы они занимались сексом по крайней мере еще столько же. Они никогда не пытались скрывать свою связь, хотя порой это очень осложняло им общение с окружающими. Блумквист знал, что всех вокруг интересует, какие у них на самом деле отношения. Они с Эрикой отделывались загадочными ответами и не обращали внимания на сплетни.

Они познакомились на вечеринке у общих знакомых. Тогда оба учились на втором курсе Высшей школы журналистики, и каждый из них имел постоянного партнера. В тот вечер они провоцировали друг друга и держались весьма фривольно. Возможно, они и флиртовать-то друг с другом начали шутки ради, он даже не помнил. Но прощаясь, они обменялись телефонами. Оба не сомневались, что окажутся в одной постели. Не прошло и недели, как они осуществили свои планы, втайне от своих партнеров.

Микаэль был уверен, что любовь здесь ни при чем – по крайней мере, в общепринятом ее понимании. Это не была любовь, которая ведет к общему дому, совместному погашению кредитов, рождественской елке и детям. В 80‑е годы, когда оба чувствовали себя свободными, они подумывали начать жить вместе. Микаэль был не прочь, но Эрика в последний момент всегда давала задний ход. Она говорила, что ничего хорошего у них все равно не получится, а уж если они полюбят друг друга, то их отношения будут безнадежно испорчены.

Они оба считали, что их связь держится на сексе, или, точнее, на сексуальном помешательстве. Микаэль часто задумывался о том, возможно ли испытывать к женщине более страстное чувственное тяготение, чем он питал к Эрике. Они просто идеально подходили друг другу, а их отношения можно было сравнить с наркозависимостью.

Иногда они встречались очень часто и напоминали дружную пару, а иногда подолгу не виделись – целые недели и даже месяцы. Но как алкоголики, которые после вынужденного воздержания штурмуют винные прилавки, так и они всегда возвращались друг к другу – чтобы утолить жажду.

Конечно, это было чревато осложнениями. Подобные связи неизбежно причиняют боль. Они оба буквально сжигали за собой мосты – и оставляли позади несбывшиеся надежды и разочарования. Микаэль так и не смог заставить себя отказаться от Эрики – и в итоге ушел из семьи. Он, правда, никогда и не скрывал от своей жены Моники, что его связывают близкие отношения с Эрикой. Но жена наивно надеялась, что, раз они поженились и у них родилась дочь, он опомнится. Кстати, и Эрика почти тогда же вышла замуж за Грегера Бекмана.

Микаэль тоже так считал и в первые годы после женитьбы встречался с Эрикой только в связи с профессиональными вопросами. Потом они основали издательство «Миллениум» и после этого выдержали лишь неделю карантина. Как-то поздним вечером они занимались сексом прямо на ее письменном столе. После этого наступил мучительный период, когда Микаэлю хотелось жить с семьей и наблюдать, как подрастает его дочурка. Хотя в то же время его непреодолимо тянуло к Эрике, и он не мог себя контролировать. Конечно, если бы он по-настоящему захотел, то смог бы совладать с собою. Лисбет Саландер не ошиблась, предполагая, что Моника развелась с ним именно из-за его супружеской неверности.

Невозможно даже представить, но Грегера Бекмана эта ситуация, похоже, вполне устраивала. Эрика никогда не скрывала своих отношений с Микаэлем и немедленно призналась мужу в том, что связь возобновилась. Возможно, Грегер – слишком деликатная и художественно одаренная личность – был полностью поглощен собственным творчеством и сосредоточен только на самом себе, и поэтому он смирился с тем, что у его жены есть другой мужчина и она даже отпуск распределяет так, чтобы провести пару недель с любовником на его даче в Сандхамне. Грегер не слишком нравился Микаэлю, и он никак не мог понять, что связывает с ним Эрику. Но его все же радовало, что Бекман не возражает против того, чтобы его жена любила одновременно их обоих.

Он подозревал, что, с точки зрения Грегера, связь жены с ее давним знакомым придает их браку особую пикантность. Впрочем, они эту тему никогда не обсуждали.

Микаэль никак не мог заснуть и около четырех часов утра понял, что ему это так и не удастся. Он сидел на кухне и еще раз, от начала до конца, внимательно изучал приговор. Ему казалось, что встреча на Архольме имела для него буквально судьбоносное значение. Он так и не разобрался, с какой целью Роберт Линдберг поделился с ним и выложил все про махинации Веннерстрёма – просто чтобы о чем-то потрепаться за рюмкой в каюте или специально допустил утечку информации.

Микаэль склонялся к первому варианту, но с таким же успехом Роберт из сугубо личных или коммерческих соображений мог пожелать навредить Веннерстрёму и просто воспользовался удобным случаем, когда к нему на яхту попал знакомый и вполне внушаемый журналист. Впрочем, Роберт не был слишком пьян и в разгар беседы заставил Микаэля поклясться, что тот его не выдаст. И тогда Линдберг из сплетника превратился в анонимный источник информации. А значит, он мог говорить все, что угодно, но Микаэль не имел права его выдать.

Впрочем, Блумквист не сомневался: если какие-нибудь заговорщики специально устроили встречу на Архольме с целью привлечь его внимание, то Роберт – просто неподражаемый интриган. Однако их пути пересеклись там совершенно случайно.

Роберт даже не подозревал, насколько Микаэлю претят люди типа Ханса Эрика Веннерстрёма. По своему многолетнему опыту Блумквист знал, что почти все директора банков или знаменитые топ-менеджеры – негодяи и мошенники.

О Лисбет Саландер Микаэль никогда не слышал и пребывал в счастливом неведении относительно того, что в тот день она представила на него досье. Но если бы он ее послушал, то наверняка согласился бы с ней, когда Лисбет заявила, что его откровенное отвращение к денежным мешкам не связано с симпатиями к левым радикалам. Микаэля нельзя было назвать политически индифферентным, но к разным политическим «измам» он относился с большой настороженностью. Блумквист голосовал на выборах в риксдаг лишь однажды – в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Тогда он отдал свой голос за социал-демократов, и то только потому, что, на его взгляд, невозможно было бы терпеть еще три года Йосту Бумана[32] в качестве министра финансов, а Турбьёрна Фельдина[33] или, например, Улу Ульстена[34] – на посту премьер-министра. Поэтому он, хотя и без особого энтузиазма, проголосовал за Улофа Пальме[35]. А потом после убийства премьер-министра – за «Бофорс» и Эббе Карлссона[36].

Микаэль терпеть не мог экономических обозревателей. Они, с его точки зрения, пренебрегали элементарными требованиями морали. Он считал, что уравнение решается очень просто. Директора банка, который растратил сто миллионов, увлекшись безрассудными спекуляциями, надо просто гнать в шею с работы. Предпринимателей, которые создают «дутые» компании, следует посадить за решетку. Домовладельца, который вынуждает молодежь оплачивать черным налом однушку с сортиром, необходимо подвергнуть общественному порицанию.

По мнению Блумквиста, задача экономической журналистики состоит в том, чтобы выявлять и разоблачать финансовых бонз, которые провоцируют банковские кризисы и растрачивают капиталы миноритарных акционеров на скупку бесконечных интернет-компаний. Он полагал, что экономические обозреватели обязаны наблюдать за главами предприятий с тем же неусыпным вниманием, с каким политические репортеры следят за каждым шагом министров и депутатов риксдага, каждая промашка которых может очень дорого им обойтись.

Политические журналисты никогда бы не поклонялись никакому лидеру партии, как иконе. И Микаэль не мог понять, почему многие экономические обозреватели из ведущих средств массовой информации относятся к бездарным биржевым дельцам с обожанием, как к каким-нибудь рок-звездам.

Занимая столь нетипичную для экономической журналистики позицию, Блумквист когда-то рассорился с коллегами, причем конфликт этот стал достоянием общественности. Некоторые из них, в первую очередь Уильям Борг, стали его злейшими врагами. Микаэль посмел критиковать своих собратьев по журналистскому цеху за то, что те предают интересы своей профессии и потворствуют преуспевающим молодым финансистам. Вместе с ролью критика общественных пороков, разумеется, Микаэль заработал дополнительные очки. Его стали приглашать в качестве оппонента на телепередачи, чтобы он прокомментировал разоблачение какого-нибудь главы компании, растратившего миллиард или около того. Однако одновременно он нажил себе целую когорту непримиримых врагов.

Микаэль даже не сомневался, что нынешним вечером в редакциях некоторых средств массовой информации откупоривали бутылки шампанского. Его поражение многие воспринимали со злорадством.

Эрика разделяла его взгляды на роль журналистики. Когда-то, еще студентами факультета журналистики, они фантазировали, что будут работать в издании, которое будет придерживаться определенных принципов.

Конечно, Микаэль просто не мог представить себе другого шефа, кроме Эрики. Со своими коллегами она поддерживала теплые и доверительные отношения. И в то же время не избегала конфронтации и при необходимости проявляла железную волю. Благодаря хладнокровию и профессиональной интуиции Эрика безошибочно принимала решение о содержании нового номера.

Далеко не всегда они с Микаэлем придерживались единого мнения. Напротив, часто ссорились, но при этом безоговорочно доверяли друг другу и вдвоем составляли непобедимую команду. При этом Микаэль, настоящий трудоголик, добывал материалы, а она обрабатывала и обрамляла их.

«Миллениум» стал их общим детищем, но, как проект, никогда бы не реализовался, если б она не раздобыла источники финансирования. Микаэль, выходец из рабочей среды, и Эрика, представительница высшего класса, составляли удачный союз. Она унаследовала кое-какие капиталы, которые вложила в этот проект, а потом уговорила отца и некоторых знакомых внести туда значительные суммы.

Микаэль часто размышлял над тем, почему Эрика занялась именно «Миллениумом». Конечно, быть совладельцем, а тем более мажоритарным владельцем и главным редактором собственного журнала – престижно. Тем более что никакое другое рабочее место не могло бы обеспечить ей журналистскую независимость. Окончив Высшую школу журналистики, Эрика, в отличие от Микаэля, дебютировала на телевидении. В ней был драйв, она была на редкость телегенична и могла бы бросить вызов кому угодно. Кроме того, она успешно контактировала с чиновниками и бюрократами. Останься Эрика на телевидении, то, бесспорно, сделала бы головокружительную карьеру на одном из каналов и зарабатывала бы куда больше, чем сейчас.

Вместо этого она добровольно выбрала «Миллениум» – очень рискованный, буквально на грани провального, проект, который начинался у черта на рогах – в тесных обшарпанных подвалах в районе Мидсоммаркрансен. Впрочем, «Миллениум» вполне преуспел. И в самом начале 1990‑х годов они перебрались в центр, в просторные комфортабельные и уютные помещения на холме Гётгатсбаккен, на Сёдермальме[37].

Кстати, Эрика уговорила стать совладельцем журнала Кристера Мальма – знаменитого гея, который периодически устраивал сеансы эксгибиционизма, позировал репортерам со своим бойфрендом и часто фигурировал на страницах гламурных изданий. Он стал героем светской хроники после того, как съехался с Арнольдом Магнуссоном, называемым Арн, – артистом, который дебютировал в Королевском драматическом театре, но успеха добился, лишь когда согласился сыграть самого себя в модном реалити-шоу. Отношения Кристера с Арном стали в прессе чем-то вроде нескончаемого сериала.