Две великие победы русского флота. Наварин и Синоп

Самым же величественным литературным памятником синопской победе стал классический труд Е.В. Богдановича «Синоп», который вот уже более полутора столетий является источником вдохновения для многих поколений писателей-историков.

Капитан 1-го ранга, секретарь

Союза писателей России В. Шигин

Наварин

1827–1877

Его императорское высочество генерал-адмирал[2] благоволил напомнить России о предстоявшей полувековой годовщине Наваринского сражения. Эта славная для русского флота годовщина совпадает с новыми бессмертными подвигами русских против турок. Взрывы турецких броненосцев служат ей как бы приветственными салютами потомков наваринских героев…

Русская литература до сих пор не имеет полного исторического исследования о великом побоище, обессмертившем наше оружие. Нет такого исследования и в заграничной литературе. Едва ли могло оно и явиться в ней. Относительно Наварина у заграничной литературы недостает именно основного достоинства историка: ясного сознания и беспристрастной оценки фактов. Ее ослепляют зависть к России, ненависть к православию. Но не помрачить ей своими клеветами славных страниц нашего прошлого! Голос событий заглушает ложь. Рано или поздно истина всплывет наружу, как бы ни забрасывали ее грязью своекорыстные, узкорасчетливые недоброжелатели России.

По мере сил своих содействовать восстановлению исторической правды, сбросить с нее хотя бы часть искажающих ее напраслин – такова задача настоящего труда.

Приступая к работе, я не имел в виду писать «истории» наваринской эпохи. Хотя полстолетия протекло уже со дня разгрома, – едва ли и теперь наступила пора составлять подробное, всестороннее историческое исследование того времени. До сих пор много драгоценного материала, характеризующего сражение 8 октября 1827 года, лежит под спудом в архивах казенных и семейных; до сих еще пор живы многие современники разгрома; еще не вполне улеглись возбужденные страсти, и наваринская правда до сих пор еще многим колет глаза… Тем желательнее скорейшее обнародование документов, относящихся к названной эпохе и дающих почву для научных исследований будущего историка.

Именно этими соображениями и руководился я, решаясь представить публике настоящую книгу. Сын и сподвижник покойного героя Наварина, бывший лейтенант на фрегате «Константин» граф Л.Л. Гейден[3] доверил мне драгоценные исторические документы, оставшиеся по смерти главного начальника русской эскадры под Наварином и до сих пор нигде не появлявшиеся в печати: управляющий Морским министерством, С.С. Лесовский, разрешил мне пользоваться архивом министерства для собирания фактов, относящихся к ныне чествуемому юбилею; в то же время мне доставили недавно вышедшую в Англии и напечатанную лишь для интимных кружков подробную биографию покойного адмирала Кодрингтона, бывшего начальника английской эскадры, и его переписку. Было бы излишне распространяться об исторической важности всех этих материалов; что же касается книги о Кодрингтоне и его переписки, то в них заключается много любопытного не только по Наваринскому делу, но и относительно дальнейших политических и военных событий. Адмирал был в дружеских сношениях со многими знаменитыми в то время историческими личностями, был осчастливлен письмами покойного императора Николая Павловича и представлением ныне благополучно царствующему государю. Оставшаяся после Кодрингтона переписка может быть названа живою, беспристрастною картиною многих совершившихся на глазах его знаменательных исторических событий, и любитель старины, вероятно, найдет в «Приложениях» к этой книге материал, далеко не безынтересный.

В заключение позволю себе сказать два слова о том, чему я обязан счастливым случаем располагать столь ценными историческими материалами, как переписка покойного начальника русской эскадры. Нашим адмиральским кораблем во время битвы был, как известно, «Азов». Вследствие вынесенных им жестоких повреждений, вскоре было приказано списать его со списков флота, но, чтобы увековечить воспоминание о нем – на поучение потомству, был сооружен корабль «Память Азова», под Георгиевским флагом знаменитого адмиральского корабля. Службу мою я имел честь начать мичманом на корабле «Память Азова»; тогда же, находясь в составе Ревельской эскадры, я постоянно пользовался благосклонным вниманием графа Логина Петровича Гейдена, занимавшого пост главного командира Ревельского порта. В беседах с друзьями и сослуживцами высокочтимый адмирал с оживлением рассказывал не раз потрясающие подробности Наваинской битвы…

Е. Богданович

Москва

1 октября 1877 года

Надеюсь, что в случае каких-либо военных действий

поступлено будет с неприятелем по-русски.

Слова императора Николая Павловича на корабле

«Азов» при прощании с русскою эскадрою,

выходившею в море к Наварину

Не силою слепого рока, а устроением всемудрого Промысла проливается ныне русская кровь в долинах Дуная и Аракса. Не силою слепого рока, а устроением всемудрого Промысла проливалась и полвека назад русская кровь на водах Эллады. Россия призвана смыть со страниц истории позор Европы, допустившей на своей христианской почве порабощение христиан агарянской ордой. На расстоянии полувека от него, по следам незабвенного родителя, царь-Освободитель своего народа подвизается ныне на освобождение своих братьев по честному Кресту.

И вот настала достославная полувековая годовщина.

Наварин – таково грозное для османов имя, поминаемое 8 (20) октября сего года… Да помянут же его по достоинству новыми победами над нечестивыми борющиеся ныне с ними наши балканские и кавказские богатыри!

Как и ныне, пятьдесят лет назад честь почина святого дела принадлежала России; на ее же долю выпала и тогда без малого и вся тягость его совершения. Как и ныне, полвека назад не благородное соревнование, а одна зависть побудила великие державы сначала выступить заодно с Россией на освобождение неповинных отверженцев христианской европейской семьи; как и ныне, полвека назад притворные союзники оказались потом предателями.

Но в русских сердцах звучит до сих пор царственное слово, в исходе минувшего года оповестившее Европе, что, за отказом в ее содействии, великую задачу исполнит и одна Россия.

Не изгладится из истории и царственное слово, заявленное русскому герою Наварина, графу Гейдену, что, если державы не примут предложенных Россией решительных мер, то русский царь, хотя бы и один, уже «решился принять эти меры и прибегнуть для того к силе оружия»…

Грянул гром наваринский, и озадаченная, испуганная Европа отступилась от святого дела… Россия выступила одна. В угоду дипломатии – в первый год войны выставленных сил оказалось недостаточно, чтобы сломить упорство Порты. Заликовали и турки, и лицемерные друзья России.

Но минула тяжкая година, и Наварин стал первым шагом к Адрианополю…[4]

Не то ли же, или подобное, видим и теперь?.. Продолжительные дипломатические переговоры с лицемерными союзниками, громовой успех при почине борьбы, затем роковое малосилие, вызванное преобладанием дипломатических соображений над военными – такова, в общих чертах, на расстоянии полувека, картина обеих войн, вмененных в обязанность России упорством Турции раззадоренной поблажками Европы… Да распространится же милосердием Господним это сходство между обеими войнами и на окончание святого дела, предпринятого ныне царем-Освободителем!

На вечный позор Европы, вопреки пролитым с 1827 до 1829 года потокам крови, обе войны, на расстоянии полувека, вызваны одною и тою же причиною. Свирепое, бесчеловечное обращение магометанской орды с порабощенными ею христианами, периодические припадки бешенства дикого зверя, немилосердно и безумно терзающего попавшиеся ему в когти неповинные жертвы – вот позорящие христианскую Европу факты, которые, со времен Великой Екатерины, вызывали взрывы негодования общественной совести единоверного с этими жертвами русского народа и, – после многолетнего, тяжкого терпения, – энергическое вмешательство составляющего с ним одно целое русского правительства. Надо отдать справедливость эллинам: кроме черногорцев, ни один из угнетаемых Турцией христианских народов не оказывал такой отчаянной настойчивости и отваги в борьбе с магометанской ордой. В сущности, события, вызвавшие в 1827 году наваринский погром, начались еще при Великой Екатерине. Уже тогда на повальные избиения христиан Россия отозвалась Оттоманской Порте чесменским, рымникским, измаильским и бесчисленными другими громовыми ударами. Притихая на время, пораженный, обессиленный зверь вскоре снова предавался свойственным ему припадкам неистовства и, терзая свои жертвы, как одни турки умеют терзать, жестоко вымещал на них свои позорные поражения. Тяжелее всех отзывались сначала эти припадки на несчастных греках. До последнего времени страдания сербов и болгар под турецким игом далеко не сравнивались с теми, какие выносили от турок греки при Ибрагим-паше и Али-паше Тепеленском. Развитый у греков влиянием преданий великого прошлого дух независимости и национальной гордости, классическая красота гречанок, несокрушимая преданность эллинского народа православной вере, свойственная ему неутомимая торговая деятельность и накопляемые ею богатства – присвоили особенно грекам тяжелую привилегию мученичества в среде христиан, порабощенных турками. Зато именно этой страшной привилегии греки и обязаны первенством в сознании той великой, до сих пор не понятной Западной Европе истины, что между магометанскою властью, не постигающей служащих основой европейской цивилизации и христианского общества понятий о святости христианской девы и супруги, о неприкосновенности христианской семьи, и подчиненным ей христианством немыслимо никакое примирение, немыслима даже никакая сделка; следовательно, что никакие человеческие права не могут иначе быть упрочены за христианами, как низвержением магометанского ига, расторжением всяких уз с магометанским правительством.

Естественным результатом сознания этой истины явилось, с конца прошлого столетия, образование тайных обществ, под предлогом научной и образовательной цели, в сущности же стремившихся к освобождению греков, а за ними и всего восточного христианства, от турецкого ига. Много было пролито греческой крови в этих злополучных попытках. И – замечательное дело – уже тогда в христианской Европе первым пособником турецкой свирепости выступила Австрия, еще недавно дрожавшая пред завоевательными стремлениями Османов и только благодаря могучей деснице России избавившаяся, при Екатерине, от своего вечного страха. Австрия выдала туркам на позорную казнь прибегнувшего под сень ее гостеприимства одного из первоначальников греческих тайных обществ, несчастного поэта-патриота Ригаса…

Последнее из этих обществ, «Этерия», хоть и было потоплено в крови своих членов, но явилось истинным основателем освобождения хотя бы части греческой народности. Благородная кровь не пролилась всуе. Пособницею Турции опять оказалась Австрия: она заключила в крепость Мункач[5] начальника греческого восстания, князя Ипсиланти. Между тем беснования рассвирепевшего магометанства дошли до того, что в июне 1821 года русское правительство, внемля воплю своих единоверных братьев, – естественным ходатаем за которых в Петербурге был статс-секретарь министерства иностранных дел природный грек, граф Каподистрия, – обратилось к Порте с требованием немедленного прекращения зверских гонений над христианами Европейской Турции. Само собою разумеется, это платоническое заявление, как всегда, осталось мертвою буквой. Но дерзкое невнимание Порты к требованию не раз жестоко проучившего ее соседа не обошлось без последствий: Россия отозвала своего представителя в Константинополе, графа Строганова. Можно было ожидать, что за этим первым шагом со стороны петербургского кабинета последуют более энергические мероприятия. На беду для несчастных восточных христиан, как раз в это время собрался в Вероне съезд государей членов Священного союза. Устами князя Меттерниха на съезде высказалась опять исконная политика Австрии. Оклеветав геройское восстание греков, князь Меттерних потребовал подавления греческого восстания вооруженною силой. Правда, требование это было отвергнуто, тем не менее влияние Меттерниховой системы на целые три года затормозило честный почин России. Во все это время в Греции лилась ручьями неповинная, геройская кровь. Петербургский кабинет колебался между личным человеколюбием государя и провозглашенными на веронском конгрессе соображениями так называемой «общей политики». Не только свои сочувствия к единоверным братьям, но свое оскорбленное достоинство, свое историческое призвание, самые существенные интересы своей внешней политики Россия приносила в жертву дипломатической системе, в основании которой лежал немыслимый у нас принцип взаимного враждования между верховною властью и народом!

Наконец в 1824 году человеколюбие и патриотизм императора Александра Павловича одержали верх над парализовавшими их иностранными влияниями «общей политики». Петербургский кабинет обратил внимание Европы на отчаянную борьбу горсти эллинов против могучего угнетателя. Но и тут влияние хромой дипломатии возобладало в Петербурге настолько, что придало предложению России характер пальятивной[6], или точнее, переходной меры, так как, очевидно, предложение это имело в виду лишь первый шаг к постепенному освобождению эллинов. Из Греции предполагалось образовать три отдельных княжества по образцу Дунайских, то есть с сохранением вассальных отношений к Порте. За исключением Кандии[7], острова Архипелага не входили в состав проектированной новой организации части эллинской народности. Эта несправедливость вполне вознаграждалась включением в состав «Греческих княжеств» Кандии и Эпира. По своему стратегическому положению Кандия – ключ не только Архипелага, но до некоторой степени и Дарданелльского пролива: с присоединением ее к Эллинским княжествам рано или поздно становилось неотвратимым сплочение с ними и большей части островов Архипелага. Сверх того, своим естественным богатством Кандия почти равнялась всем островам Архипелага вместе взятым.

Заявив свою программу, русское правительство предложило для обсуждения ее созвать в Петербурге дипломатическую конференцию. Изо всех великих держав одна Англия обусловила свое согласие на то возвращением в Константинополь отозванного в 1821 году представителя России. Одно это уже заранее определяло, каким образом лондонский кабинет полагал относиться к греко-турецкой распре. Отозвание русского посланника из Константинополя имело значение фактического протеста против турецких зверств и против невнимания Порты к требованию России положить конец этим зверствам. Таким образом, возвращение русского посланника в Константинополь очевидно не имело бы иного значения, как то, что Россия отказывается от своего протеста. С первого шага греко-турецкого вопроса в области дипломатии Великобритания не обинуясь становилась на сторону Порты…

Как ни дорого для достоинства России продавала Англия одно лишь участие свое в петербургской конференции, русское правительство, в надежде, что эта жертва окупится благодатными для эллинов результатами, приняло без отговорок поставленное Англией условие. Действительно, если бы конференцией был утвержден принцип нераздельности между созидаемыми княжествами и Кандией с Эпиром, то впоследствии это признание имело бы значение непререкаемого фактического прецедента, предназначенного служить основанием дальнейшим обсуждениям каких бы то ни было греко-турецких препирательств. Конечно, Россия не предлагала еще признания полной независимости Греции. Мало того, в основание первых зачатков ее возрождения русская программа вносила тройственность власти. Но (в настоящее время в этом отношении нет более места ни для каких сомнений) оба эти ограничения со стороны России были не что иное, как уступка пресловутым венским соображениям «общей политики».

Нельзя сказать, чтобы в продолжение трех лет со времени отозвания русского посланника из Константинополя петербургский кабинет оставался равнодушным зрителем резни, происходившей в греческих областях Турции. Как видно из дипломатического сборника графа Прокеш-Остена[8], во все это время происходили между петербургским и венским кабинетами деятельные переговоры. Результатом их оказалось изъявленное в 1824 году согласие Австрии на участие в петербургской конференции. Но этот результат обусловливался именно пальятивным характером предложения России. Со временем все это могло поправиться. Нет сомнения, Порта не приняла бы без принуждения, хотя бы и целой Европой, – которой взаимная зависть и соперничество с самого падения Византии постоянно входили в основание всех международных расчетов Турции, – заявленное ей требование касательно установления полунезависимости Греции. Ее отказ вызвал бы столкновение. С другой стороны, если бы даже Порта приняла эти требования, без сомнения она не оказала бы в Греции более уважения к своим обязательствам, чем оказала его в Дунайских княжествах, нещадно преданных турками огню и мечу по поводу замысла князя Ипсиланти, вопреки международному запрету занимать княжества войсками. Тут опять явился бы повод к столкновению. В обоих случаях виновницей его была бы Турция… Вопрос о независимости Греции оставался открытым. Между тем согласие держав на наделение новых княжеств необходимыми для них территориальными условиями жизненности – являлось бы совершившимся фактом, отмена которого была бы несовместна с достоинством держав, утвердивших его своею подписью. Что же касается вопроса о тройственности власти, то тут все предоставлялось патриотизму и бескорыстию самих эллинов. Как доказало впоследствии объединение Молдавии и Валахии, ни одна европейская держава никогда не решилась бы силою противиться такому слиянию, вызванному единодушным патриотическим согласием обоих населений.

Итак, с первого появления греко-турецкого вопроса в области международного права как нельзя более рельефно обозначилось, что греки могут рассчитывать на поддержку одной России

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Шпринг – трос, заведенный в скобу станового якоря или взятый за якорь-цепь, другим концом проведенный на корму, для удержания корабля (судна) в заданном положении. В парусном флоте заводился для наиболее эффективного использования бортовой артиллерии на якоре.

2

Имеется в виду великий князь Константин Николаевич (1827–1892). (Примеч. ред.)

3

Лейтенант на фрегате «Константин» граф Гейден (ныне адмирал) получил за участие в Наваринском сражении орден Св. Владимира 4-й степени с бантом. Старейший из оставшихся в живых наваринцев – бывший мичман на корабле «Азов», ныне адмирал и член Государственного совета, граф Е.В. Путятин, следующее за ним место принадлежит адмиралу графу Л.Л. Гейдену.

4

Совр. г. Эдирне (Турция). Во время русско-турецких войн дважды занимался русскими войсками. В 1829 г. здесь был заключен Адрианопольский мир. (Примеч. ред.)

5

Совр. г. Мукачево (Украина). (Примеч. ред.)

6

Т.е. временной. (Примеч. ред.)

7

Совр. Крит. (Примеч. ред.)

8

Geschichte des Abfalls der Griechen vom Тürkischen Reiche.