Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

Валентин Катасонов

Ангелы и демоны литературы

© Валентин Катасонов, 2019

© Издательский дом «Кислород», 2019

© Дизайн обложки – Петр Папихин, 2019

Введение

Предлагаемая книга представляет собой сборник статей и очерков, написанных автором в 2018–2019 годах. Сразу признаюсь, что никогда до этого почти ничего не писал по теме литературы, культуры и искусства. Именно поэтому в подзаголовке книги уточнено, что это «Полемические заметки “непрофессионала”».

Сфера моих первоначальных интересов достаточно прозаична и далека от художественного творчества – экономика. Но через постоянные размышления об экономике я неизбежно вышел в другие сферы человеческого бытия – политику, право, этику, науку, философию. Где-то в свое время прочитал афоризм: «Чтобы быть хорошим экономистом, надо хорошо знать экономику и всё остальное». Вот последние годы и занимаюсь «всем остальным», пытаясь ликвидировать пробелы своего узкопрофессионального образования.

Через какое-то время мне показалась убедительной и многообъясняющей формула: «Человек – мера всех вещей». Конечно, еще со студенческой скамьи я знал эту крылатую фразу, принадлежащую древнегреческому философу Протагору. Но одно дело – знать, другое дело – понимать. После Протагора многие философы и просто умные люди полагали, что именно человек определяет, что истинно, а что ложно. И в соответствии с этим видением истины и лжи, добра и зла, света и тьмы человек выстраивает свою собственную жизнь и пытается влиять на формирование правильного общества. Поэтому я для себя несколько расширил трактовку формулы Протагора: человек не только мера всех вещей, но он также причина всех вещей. Естественно, что под «вещами» понимаются не только физические объекты, но и человек сам, а также окружающая его социальная среда.

Постепенно пришло понимание, что состояние той же самой экономики зависит от человека, рассматриваемого во всей его многогранности – интеллектуальных способностей, привычек и отношения к труду, а главное – нравственного состояния. А от чего зависят эти свойства человека, почему человек не является некой константой, почему в одном и том же обществе (иногда даже в одной семье) сосуществуют добрые и злые, умные и глупые, желающие трудиться и уклоняющиеся от труда и т. п.? Протагор на эти вопросы ответа не дал. Уже вскоре после Протагора софисты поставили под сомнение формулу этого философа. Мол, человек не может даже определить, где правда и истина, а где кривда и ложь. Те же самые софисты, поднаторевшие в логических манипуляциях, могли тому самому человеку, которого Протагор называл «мерой всех вещей», доказать, что белое есть черное, а черное – белое.

Сократ, Платон, Аристотель и прочие философские гении античного времени ломали голову над формулой Протагора, пытаясь предложить свою, более совершенную и безупречную, но так и не сумели этого сделать. Лишь две тысячи лет назад всё встало на свои места. Появилось христианство. В христианском мировоззрении человек не является высшей инстанцией. Над ним есть Триипостасный Бог, являющийся мерой и причиной всех вещей. Человек создан по образу и подобию Бога. Человек, наделенный свободой, может приближаться к Богу (увеличивая свое подобие Богу) или удаляться от Него (теряя подобие). Изменение духовного состояния человека (т. е. его отношения к Богу) неизбежно отражается и на душевном состоянии человека (ум, чувства, воля), в конечном счете, и на его физическом состоянии. Изменения человека не могут не отражаться в разных областях социальной сферы и профессиональной деятельности людей.

Для начала я решил показать и объяснить этот тезис на примере экономики. В итоге родилась книга «Православное понимание экономики»[1]. Параллельно занимался изучением того, как духовное состояние человека влияет в целом на социальную сферу человеческой жизни. Причем старался ничего не «высасывать из пальца», а попытаться обобщить результаты поисков российских мыслителей (Константина Леонтьева, Льва Тихомирова, Владимира Соловьева и др.) в этой области. В результате родилась книга «Русская социологическая мысль на рубеже XIX–XX веков»[2].

В эпоху Нового времени на человека сильнейшее воздействие стали оказывать такие общественные институты, как наука (включая философию), образование, культура. Влияние почти исключительно негативное. Критерием оценки для меня является то, происходит ли приближение человека к Богу или, наоборот, удаление. Возрастает ли в человеке подобие Божие или, наоборот, умаляется. Изучению влияния на человека и общество науки я посвятил книгу «Лжепророки последних времен. Дарвинизм и наука как религия»[3]. Как можно догадаться из самого названия книги, наука стала постепенно и неумолимо заменять религию и Бога. А формула Протагора получила новое звучание: «Ученый – мера всех вещей».

Особое внимание я уделил такому институту, как философия, которая, казалось бы, должна доходить до самых высоких вершин и самых глубоких глубин метафизики. Но философия Нового времени, базирующаяся на догматах материализма, рационализма, позитивизма и, в конечном счете, атеизма, оказалась не способна ответить на вызовы Нового времени. Она всё более и более уводила человека и человечество от Бога, возрождая гуманизм, а вместе с тем и догмат Протагора «Человек – мера всех вещей». Только у профессиональных философов эта формула стала звучать еще более вульгарно: «Философ – мера всех вещей». Свои взгляды на философию Нового времени я изложил в книге «Философия и христианство»[4].

Размышлял я и о деструктивной роли образования в современном мире. Мысли на этот счет я изложил в книгах «О судьбах народов и человечества. Очерки, навеянные трудами святителя Николая Сербского»[5] (раздел IX «Об образовании и просвещении») и «Мир глазами святителя Николая Сербского»[6] (часть V «О науке и образовании»). И тут мы также видим, какую ужасную метаморфозу претерпевает формула Протагора. В школе она теперь звучит так: «Учитель – мера всех вещей». А в университете иная версия: «Профессор – мера всех вещей».

И вот, наконец, я добрался до культуры. Думаю, читателю не надо доказывать, насколько велико влияние на человека и общество культуры и таких ее сфер, как театр, кинематограф, изобразительное искусство, музыка и художественная литература. Для России художественная литература по сравнению с другими странами особенно значима. В СССР при любом удобном случае партийно-государственные деятели страны и советские СМИ любили напоминать о том, что мы – самая читающая в мире страна. Может быть, это действительно было так. Но возникает вопрос: что читала страна? Была ли это по-настоящему художественная литература или народ читал партийную пропаганду, облаченную в художественные формы? Почему чтение книги советскими людьми не приводило к сколь-нибудь заметному нравственному возрастанию народа? И уж совсем крамольный вопрос: не стало ли чрезмерное чтение художественной литературы советским человеком причиной гибели СССР и последующих трагических и кризисных явлений в нашей жизни?

Мне могут возразить, что читали ведь не только советскую художественную литературу, которая за редкими исключениями действительно выглядела как агитационно-пропагандистская. Читали ведь и русских писателей дореволюционного времени, которые творили без «социального заказа» от Союза писателей СССР и ЦК КПСС. Сколько было сказано и написано о «великой русской литературе XIX века»! Да, у России в позапрошлом веке было много болячек и хворей в социально-экономической сфере, но вот культура, особенно художественная литература, была на недосягаемой высоте. В XIX веке Запад Россию (впрочем, как и в предыдущие века) сильно не любил. Но, тем не менее, русской культурой и литературой восхищался. А почему восхищался? Может быть, ненавистники России были заинтересованы именно в такой литературе? Невольно на память приходит крылатая фраза: «Если тебя хвалит враг – подумай, какую глупость ты совершил» (Август Бебель). Нет, я не хочу огульно хаять русскую литературу позапрошлого века. Но от опасного самодовольства хочу перейти к серьезному, нелицеприятному рассмотрению русской литературной «классики», которое может очень сильно отличаться от того подхода, какой практиковался и практикуется в наших школах и университетах.

Святитель Василий, епископ Кинешемский (Преображенский):

«Вряд ли мы оцениваем как должно то влияние, какое имели любимые нами герои литературных произведений на склад нашей психологии, на наши вкусы, стремления, на всё наше мировоззрение. Наша беда состоит в том, что в русской литературе мало положительных типов, заслуживающих подражания. Особенно это плохо для молодежи, которая всегда склонна к увлечению литературными героями и для которой воспитание больше чем наполовину состоит в подражании. В самом деле, вот перед нами галерея литературных типов: Онегин, Печорин, Рудин, Чичиков и т. д. Кто из них может служить образцом для подражания? А между тем за отсутствием положительных типов молодежь в свое время копировала в жизни даже этих духовно изуродованных людей. В результате среди русского общества само понятие об идеальном нравственном типе стало весьма смутным и редко кто может сказать о себе, что у него есть ясное представление о том идеальном образе человека, воплотить который он хотел бы в себе»[7].

Увы, по отношению к художественной литературе Нового времени можно применить формулу Протагора, немного ее скорректировав: «Писатель – мера всех вещей». Нет ничего более опасного, когда в обществе писатель заменяет Бога. И это одна из причин того, что художественная литература действительно несет серьезную ответственность за революции, мировые войны, кризисы и всеобщее одичание людей. Россия в этом отношении не представляет собой исключения. Мир разделился на две неравные части: те, кто пишет книги, и те, кто книги читает. Человек пишущий (homo scribens – лат.) начинает властвовать над человеком читающим (homo legens – лат.).

Впрочем, не стоит думать, что человек пишущий – существо свободное и абсолютный властитель мира. Над ним есть руководящая инстанция – Бог или дьявол. Эта невидимая «руководящая инстанция», выражаясь современным языком, выступает «заказчиком», а литератор – лишь «исполнителем». При необходимости такая «инстанция» может оказывать литератору помощь в его творческом процессе, исполнении «заказа». Для того писателя или поэта, который не очень понимает или совсем не понимает духовную природу литературного творчества, скорее всего, заказчиком и помощником будет персонаж с рогами и копытами. К сожалению, эта сторона литературы не очень понятна или совсем не понятна и той части человечества, которую называют homo legens. В предлагаемой книге я акцентирую внимание читателей не на привычных литературно-филологических аспектах писательской деятельности, а именно на духовной стороне, на взаимоотношениях homo scribens с «руководящими инстанциями».

Только основываясь на фундаменте православного понимания мира, можно в полной мере оценить влияние художественной литературы на общество и человека. Тут нам могут очень помочь христианские святые, особенно те, которые жили в Новое время, когда началось быстрое распространение в мире художественной литературы. В книге я не раз буду, например, ссылаться на святителя Игнатия (Брянчанинова), жившего в XIX веке. Так, в своей известной работе «Слово о человеке» святитель писал, что человек «изобрел различные науки и искусства, которые точно способствовали и способствуют к умножению и развитию этих вещественных удобств, но вместе способствуют и к сильнейшему развитию греховной жизни, к запечатлению и утверждению падения украшением падения многоразличными призраками благосостояния и торжества».

Очевидно, что, упоминая «искусства», святитель имел в виду и художественную литературу. Святитель Игнатий не делал принципиального различия между учеными, философами и людьми искусства, куда он включал и литераторов. Всех их он именовал «книжниками», имея в виду, что они духовные последователи тех ветхозаветных книжников, которые убили Христа. Читаем: «Философы и художники были величайшими поборниками идолопоклонства и врагами истинного Богопознания. По водворении христианской веры в мире ученость родила бесчисленные ереси и ими старалась ниспровергнуть Святую Веру. Величайшее злодеяние – убийство Богочеловека – совершено учеными во имя их мудрости и во имя их закона (Ин. 11:49–50). В наше время ученость возвращает язычников, принявших христианство, к язычеству и, отвергая христианство, вводит снова идолопоклонство и служение сатане, изменив формы для удобнейшего обольщения человечества. Редкий, весьма редкий книжник научается Царствию Небесному и износит новое учение Духа пред общество собратий своих, облекая это учение в ветхие рубища учености человеческой для того, чтоб оно было удобнее принято любящими более ветхое, нежели новое (Мф. 13:52; Лк. 5:39)»[8].

Сборник очерков я назвал полушутливым выражением «Литературный цех». Здесь есть некая аналогия с названиями нескольких поэтических объединений, которые существовали у нас в эпоху «серебряного века», т. е. в начале ХХ века, они назывались «поэтическими цехами»[9]. Но слово «цех» я еще употребил потому, что у меня до этого были работы, в которых я разбирал творческую деятельность таких профессиональных сообществ, как экономисты, ученые, философы, юристы. По отношению к указанным сообществам я уже применял выражения «профессиональные корпорации» и «цеха». Так что разговор о литературе я стараюсь вести с использованием привычной мне терминологии.

К литературе можно применить метафору о «цикуте» (известный в древности сильный яд, которым был отравлен Сократ) и «меде» в философии, примененную византийским богословом святителем Григорием Паламой (1296–1359).

В своих работах и проповедях он призывал христиан воздерживаться от излишнего увлечения философией и не отрицал того, что философы иногда говорят очень правильные вещи. Но правда философии, этого человеческого мудрования, всегда перемешана с кривдой – откровенной ложью, искажениями или заблуждениями «любителей мудрости». Поэтому Григорий Палама и говорил, что философия производит напиток, состоящий из меда и цикуты, т. е. правды и кривды. Первую он называл медом. Вторую он называл цикутой – сильнодействующим ядом. Святитель писал: «Итак, у светских философов есть и кое-что полезное, также как в смеси меда и цикуты; однако можно сильно опасаться, что те, кто хочет выделить из смеси мед, выпьют нечаянно и остаток смертоносный»[10].

Художественная литература напоминает мне именно такую смесь «меда» и «цикуты». Чтобы прикасаться к художественной литературе, надо уметь отделять «мед» от «цикуты». А также при необходимости вообще воздерживаться от этого опасного, но очень соблазнительного напитка. Чем-то мне этот напиток напоминает тот плод, висевший на древе познания добра и зла в раю, который первые люди вкусили, несмотря на запрет Бога. Сравнения тем более напрашиваются, если речь идет о литературе сегодняшнего дня. Это (за редкими исключениями) уже напиток из чистейшей цикуты. Или плод, в котором не осталось даже примесей добра. Напиток смерти. Плод убийства и самоубийства.

Но мы не должны отчаиваться. С нами всегда напиток из чистейшего и целительного меда. Напиток Жизни. И называется он Священное Писание. Я и сам не заметил, как уже раскрыл основные тезисы своей книги. Впрочем, наиболее любознательные могут найти подкрепление этих тезисов в следующем ниже тексте, оснащенном ссылками на многочисленных мудрых людей. Выражаясь экономическим языком, «добавленная стоимость» автора в предлагаемом «продукте» весьма скромная. Моя задача заключалась не в том, чтобы что-то придумывать и изобретать новое и «гениальное», а в том, чтобы донести до читателя без искажения мысли других авторов.

Литературное творчество как воображение

Воображение – способность формировать и удерживать образы – есть способность чернорабочая… самая низшая.

Святитель Феофан Затворник

О воображении и фантазиях

Нередко воображение играет странную игру с человеком, которому кажется, что он и выше нравственности, и разумнее разума.

Иоганн Кристоф Фридрих фон Шиллер, немецкий философ, поэт, драматург и искусствовед

Воображение и фантазии – сегодня в почете эти качества и способности человека. В наше время эталоном считается так называемый «креативный человек» – тот, кто умеет что-то создавать, творить (от лат. creatio – «сотворение», «создание» и англ. creative – «творческий»). Почти аксиомой считается, что креативный человек – тот, у кого развиты воображение и фантазия. Это и мне внушали, когда я учился в школе и вузе, в том числе цитируя великих людей. Так, Альберту Эйнштейну принадлежит «крылатая фраза»: «Воображение важнее знания». А вождь мирового пролетариата Владимир Ленин весной 1922 года в своем заключительном слове по докладу ЦК на XI съезде РКП (б) сказал, что «фантазия есть качество величайшей ценности».

Фантазия и воображение считаются почти синонимами. В учебнике по психологии воображение определяется как способность человека к спонтанному возникновению или преднамеренному построению в сознании образов, представлений, идей объектов, которые в опыте в целостном виде не воспринимались или не могут восприниматься посредством органов чувств (как, например, события истории, предполагаемого будущего, явления не воспринимаемого или мира, не существующего вообще – сверхъестественные персонажи сказок, мифов и пр.)[11].

В учебниках по психологии и педагогике важнейшей задачей воспитания ребенка считается развитие у него воображения, что почти идентично развитию творческих способностей. В Философской энциклопедии фантазия прямо называется важнейшей «творческой силой»[12].

Многие частные школы, рекламируя свои «образовательные услуги», в первую очередь обещают, что сумеют развить в детях эти самые способности воображения и фантазии. Наверное, какие-то элементы воображения человеку в его практической деятельности действительно нужны. Скажем, прежде чем построить дом, он его проектирует, а проект предполагает мысленное представление будущего дома. Затем это мысленное представление фиксируется в чертежах. Назовем такое воображение конкретно-практическим, нацеленным на создание или преобразование чего-то материального, воспринимаемого нашими органами чувств.

По поводу фантазии и воображения размышлял Федор Михайлович Достоевский. Будучи писателем, он не мог обходиться без воображения. Вот его слова: «Фантазия есть природная сила в человеке… Не давая ей утоления, или умертвишь ее, или, обратно, – дашь ей развиться, именно чрезмерно (что и вредно)»[13]. Фантазия в ее конкретно-практическом варианте не является, по мнению некоторых авторов, какой-то высшей способностью. Вот слова святителя Феофана Затворника, который вообще относил фантазию к низшим способностям: «Воображение – способность формировать и удерживать образы – есть способность чернорабочая… самая низшая»[14].

Но, увы, такое конкретно-практическое воображение, называемое проектированием, планированием, конструированием или моделированием, ушло на второй и даже третий план. На первое место вышли «фантазии», понимаемые как некие умственные построения, оторванные от реальной почвы нашей жизни. Такие фантазии можно назвать «мечтаниями», «утопиями», «парением ума», «иллюзорным миром» и даже «галлюцинациями». Все это в совокупности можно назвать «праздномыслием». Произошло уклонение фантазии в сторону чрезмерного ее развития, что Достоевский назвал «вредным».

Непомерно развитую фантазию человека можно сравнить с крючком, на который бесы цепляют свою жертву и затягивают в свои сети: «Бесы искушают мысленными мечтаниями и образами, проникают в сокровенную душу человека через фантазию и воображение, поэтому богоумудренные святые отцы Православия называли фантазию демоническим местом в душе человека. Фантазия есть извращенное внутреннее чувство, явившееся результатом грехопадения, и в восстановленном, очищенном человеке, в Царстве Божием ей не должно быть места. У Адама до грехопадения ум не имел фантазии, Адам видел и знал Бога; фантазия появилась только после преступления человека в раю»[15].

Чрезмерный интерес к фантазиям характерен для западноевропейской мистики. Такое увлечение культивировали в католицизме Франциск Ассизский и Игнатий Лойола. С помощи фантазии они стремились постичь тайны Бога и духовного мира. А большинство святых отцов Восточной Церкви (Григорий Синаит, Григорий Палама, Симеон Новый Богослов и др.) предупреждали, что мистические фантазии могут вводить человека в прелесть.

Так, преподобный Григорий Синаит писал: «Приступающий к созерцанию без света Благодати да ведает, что он строит фантазии, а не созерцания имеет, в мечтательном духе, будучи опутываем фантазиями и сам себя обманывая»[16]. Еще: «Чувственный и многоречивый дух мудрости века сего, богатящий словами, призрачно лишь являющими многоведение, и наполняющий помыслами наидичайшими, творит в них себе обитель, лишив существенной премудрости, истинного созерцания и ведения нераздельного и единичного»[17].

Обратим внимание на замечание преподобного Григория Синаита: «Чувственный и многоречивый дух мудрости века сего, богатящий словами» (курсив мой – В. К.). Многословие и многоречивость становятся признаком мудрости века сего. Но обилие слов и речей лишь иллюзия обширного знания (многоведения). Премудрость подменяется «помыслами наидичайшими».

Человек отрывается от Слова Бога. И тут возникает два тяжелейших последствия. Во-первых, изначальные слова, полученные человеком от Бога, начинают подвергаться в человечестве порче. С течением времени меняется их внутренний смысл, они становятся лукавыми. Во-вторых, человек с помощью этих испорченных, или ложных слов начинает конструировать свой мир. И этот мир оказывается иллюзорным. А в иллюзорном мире человека подкарауливает дьявол.

Приведу еще ряд высказываний святых отцов Русской Православной Церкви по поводу мечтательности, фантазий и праздномыслия. Святитель Игнатий (Брянчанинов): «Духи злобы с такой хитростью ведут брань против человека, что приносимые ими помыслы и мечтания душе представляются как бы рождающимися в ней самой, а не от чуждого ей злого духа, действующего и вместе старающегося укрыться… (Бесы) невидимо приближаются к душе, стараются подействовать на нее помыслами и мечтаниями. Желая склонить человека к сладострастию, они представляют ему в воображении животные соблазнительные образы и многочисленные средства к удовлетворению плотского вожделения. Желая обольстить тщеславием, представляют в обольстительной картине земное преуспеяние. Желая оковать сребролюбием, представляют продолжительную и тягостную старость, также предлоги, на которых зиждется этот порок. Словом сказать: они обольщают и угрожают – всеми средствами стараются окрасть веру в Бога, отвлечь под свое водительство»[18].

Святитель Феофан Затворник: «Как орган заведут – и он играет уже заведенную песню сам, так враг заведет мечтание в душе – и отходит, наблюдая. Мечтание уж само тянется и тянется. Когда кончится мечтание, враг подбегает и ухитряется завести другое мечтание – и опять отбегает и смотрит. Когда кончится это мечтание, подбегает и заводит третье и так далее. Если отобьют его, решительно отсекая всякое мечтание, он не спесив – отстраняется немного и всё смотрит, как бы опять с другой какой стороны завести свое мечтание. И не отходит, пока не успеет в сем. В этом всё его занятие. Когда в мечтании появится движение страсти, он подбегает и действует, чтоб увлечь и выманить сочувствие или даже согласие, полное или неполное. Если успеет в этом, учит далее, как привести задуманное в дело. И момента нет, чтоб он спустил с глаз душу и пресек свои против нее злоумышления»[19].

А вот еще мысль святителя Феофана Затворника о том, что мечтания происходят от страстей грешного человека: «Человек-мечтатель живет как в какой атмосфере страстной, составленной из внутренних образов и внешнего призрачного вида вещей… Главная, можно сказать, немощь фантазии у грешников есть склонность мечтать. Это не случайное нечто, а неизбежное, как бы сроднившееся с душою их, такое, что беспрерывно и почти у всех. Свойства сей мечтательности, именно: удаление от действительного, развлечение, смятение, непостоянство мыслей»[20].

Мечтательность и праздность

Строительство воздушных замков ничего не стоит, но их разрушение обходится очень дорого.