Говорящий с травами. Книга вторая. Звери

Говорящий с травами

Книга вторая. Звери

Денис Соболев

Фотограф Ольга Соболева

© Денис Соболев, 2019

© Ольга Соболева, фотографии, 2019

ISBN 978-5-0050-3757-2 (т. 2)

ISBN 978-5-4493-3644-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Говорящий с травами

Книга вторая

Глава 1

…Мерный звонкий стук топора и визг ручной пилы далеко разносились в тайге, срывая полог утренней тишины и начиная новый день. Откуда-то из-за деревьев донеслось вдруг протяжное мычание коровы, звонко брякнул подойник, запели петухи… Потянуло дымком от нескольких костров – женщины принялись за приготовление завтрака. Народ потянулся к родничкам и кадкам с водой, умываться и наполнять котелки. Утро. Какое уже по счету утро целой деревни, перебравшейся в тайгу.

Деревенские обосновались поближе к зимовью Матвея – старшего. Тут и родник есть, да и доверяли они ему сильно: все ж первый таежник в деревне.

Быстрее всех к переменам приспособились дети и… коты. Поначалу ребятня напугано жалась к мамкиным юбкам, не понимая, зачем они все вдруг поехали жить в страшную мрачную тайгу. Ту самую, куда их за шалости должна была забрать Баба Яга, и где живет похожий на мшистый пень с крючковатыми руками-сучьями Леший.

Расселились все в сарайках, наскоро сколоченных из разобранных и увезенных из деревни хлевов и сенников. Кто-то задумал даже бани разобрать и в тайгу перевезти – все крыша над головой. Но потом передумали, в людях все еще теплилась надежда вернуться в свои обжитые дома, в которых выросло не одно поколение.

А ребятне и здесь было вольготно и весело. Уже через день, убедившись в том, что Баба Яга перебралась в самую крепь и глушь, мальцы носились по полянкам, пугая вездесущих любопытных бурундуков и белок. Стояла середина апреля, солнце пригревало вовсю, и уже успело обсушить взлобки и открытые елани, вытягивая из земли первые кандыки и подснежники. На заснеженных еще полянках в березовых околках уже пробивались первые сморчки, а на косогорах тянула к солнцу запашистые листья колба. И сколько радости было у ребятни, когда они натыкались на такую полянку или косогор, и спешили к маме, неся в подолах рубах первую добычу! До этого их по малости лет не брали в тайгу, и сейчас каждый день приносил им множество открытий. Мамы поначалу не отпускали их от себя, опасаясь, но потом круговерть каждодневных забот поглотила все их внимание, да и мальцы далеко от зимовий не отходили, непременно возвращаясь с добычей, и с горящими глазами рассказывая о своих открытиях.

Котам на обустройство понадобилось совсем немного времени. Уже к вечеру они обжили новые территории и распределили их между собой. И сейчас тут и там на крышах и пеньках грелись на солнце пушистые прохвосты всех мастей. Кот по имени Кот моментально установил диктатуру на своем участке, подчинив своей воле все перемещения пушистых собратьев и полностью игнорируя собак. Собаки, к слову, вели себя по-разному. Серко, как и десятку других деревенских псов, тайга была не в новинку. А вот дворовые сторожа, всю жизнь пролаявшие на прохожих из-за высокого забора, пока чувствовали себя неуверенно. Жались к ногам хозяев, искали будку и от костров далеко старались не отходить. Таежные же псы постоянно сопровождали малышню в их играх, приглядывая за неразумными человеческими детьми, что тоже добавляло спокойствия матерям.

Сейчас переселенцы использовали каждую минуту хорошей погоды для того, чтобы обустроить быт. Валили лес, шкурили и оставляли сохнуть на солнце – через месяц-другой можно будет ставить дома поосновательнее временных сараев. Не такие, конечно, как оставили в деревне, но все же дома. Но первым делом соорудили загоны для скота и птичник. Помимо пастуха теперь на выпас с коровами и барашками ходил один из старшаков с винтовкой – зверья вокруг было много, медведи уже проснулись и бродили вокруг, принюхиваясь к непривычным запахам и вслушиваясь в незнакомые звуки. Да и волки подавали голос, заставляя дворовых псов поджимать хвосты, а таежных гневно щерить клыки. По ночам теперь двое старшаков несли службу, иначе медведь может корову или коня задрать.

В первую же ночь пронырливый хорек задушил несколько кур, но на поднявшийся переполох примчались собаки, и хорьку пришлось ретироваться. Наладить полноценную деревенскую жизнь в тайге оказалось непросто. Самой большой проблемой оказалась вода – на всех пары небольших родников не хватало, и мужики принялись рыть колодец. Место выбрали недалеко от родничка, в низинке. Копали долго и трудно – камни, песок и корни вперемешку с песком и глиной давались не сразу. Но в итоге колодец выкопали, и теперь у них была в достатке чистая родниковая вода.

Половина деревенских мужиков, все дети и женщины не знали правил поведения в тайге. На утро второго дня женщины взялись готовить завтрак, и едва не пустили пал. Отвлеклись от костра, занялись другими делами, и отлетевший уголек подпалил уже подсохшую на солнышке хвою. А сухая хвоя вспыхивает как порох, моментально и жарко. Увидел огонь маленький мальчишка по имени Петро. Он, не рассуждая, схватил с огня большой котелок с горячей уже водой, и выплеснул его содержимое в огонь. Мать, не разобравшись, сначала отстегала его розгой, а потом долго качала на руках и просила прощения, когда увидела пошедший пал и поняла, что виновата сама. Что стало бы с ними всеми, начнись в тайге пожар, страшно было представить. И это тоже было большой головной болью Матвеева отца – как уберечь поселян?

А у старосты голова болела о том, как же всех нормально разместить? Временные сарайки – не дело. В них холодно и сыро, и вскоре все зашмыгали носами, закашляли. Мужики как могли прогревали, утепляли сарайки, но все это помогало мало. Вот и старались все, от мала до велика, спеша поставить нормальные избушки. А пока в сарайки натащили сена и лапника, устлали ими земляные полы. В центре каждой сарайки стояла буржуйка, в которой не переставая горел огонь. За его поддержание отвечали ребятишки. Мужики же параллельно со всеми делами кололи дрова – из деревни брать дрова в тайгу никто не стал. И зря, как выяснилось. Времени ни на что не хватало, и было решено отправить в деревню за дровами несколько подвод.

Вечером собрались у костра на главной поляне, вокруг которой и были на разном удалении разбросаны сарайки. Костер Матвей распалил знатный. У сидящих вокруг огня людей разрумянились щеки, и женщины невольно отодвигались чуть дальше, пряча лица в тени. Дети были здесь же, со всеми. Они зачарованно смотрели в трескучий огонь и думали о чем-то своем, в общем разговоре никак не участвуя. Слово взял староста, Петр Милованыч, сухопарый и чуть сгорбленный от прожитых лет и недавних побоев, полученных во время набега лихих людей:

– Я вот что думаю, – начал он, сухо откашлявшись, – обжиться мы здесь обжились. Место доброе, вода теперь тоже есть, расстарались мужики. С едой, слава Богу, тоже проблем не имеем: коровник есть, молоко коровки дают, да и птица какая-никакая сохранилась. И тайга прокормит всегда: охота, рыбалка, грибы с ягодами да шишка, всего в достатке. Теперь самое время озаботиться нормальными домами. Не дело это – в сараях с малыми детями жить! Так, нет?

Он обвел взглядом подслеповатых глаз сидящих вокруг костра людей. Никто не возразил, и староста продолжил:

– Значится, есть два пути у нас. Первый – тот, каким мы уже пошли, – он снова откашлялся, в этот раз гулко, громко, – валить лес, сушить бревна и ставить дома. Этак мы их до зимы ставить будем. В общем, лето на носу, и пережить можно вполне, не страшно. Но можно и ускорить это дело – построить не каждой семье по дому, а пару больших домов, как встарь родовые дома были. Что думаете?

Народ заперешептывался. Все уже и забыть успели, как это – большим гуртом под одной крышей жить. Каждая хозяйка в своем доме вольна что угодно делать, да и мужик в своем дворе хозяин. А тут ведь договариваться надо будет. Ээээх, как это все тяжело и не нужно….

Староста наблюдал за всеми молча. Его не зря над деревней старшим народ выбрал. Был он мудрым и добрым человеком, всем старался помочь и других к тому призывал. И сейчас по лицам видел, что не ко двору пришлась людям мысль про общие дома. Мужики насупили брови, женщины молча поглядывали друг на дружку, прикидывая, как уживаться будут.

Тогда он хлопнул ладонью по колену, сказал, не вставая:

– Есть и еще один путь. Разобрать несколько домов в деревне и перевезти их сюда. Дело трудное, да не сложное. За лето справимся. Но это ведь получается, что от домов своих мы отказываемся… так что ли?

Народ зароптал, загудел. Как можно? И так ведь ушли из деревни, лихих чужаков убоявшись. Так теперь еще и деревню на новое место перетаскивать? Да куда? В тайгу! Нет, это не дело.

Вперед шагнул Никодим. Поднял руки, привлекая внимание, отчего стал похожим на большого медведя, вставшего на задние лапы. Народ утих постепенно. В тишине раздавались только треск костра да шлепки ладоней, когда кто-то хлопал вьющихся вокруг тучей комаров. Никодим дождался полной тишины и заговорил, весомо и тяжело:

– Мы тут можем долго рядиться. Да только легче от этого не станет. Дома ставить надо, это понятно. Везти их из деревни – дело заведомо бестолковое, – он покосился на протестующе вскинувшегося старосту. – Проще все же здесь лес брать и сушить. До осени управимся поди. Мужиков много, плотничать все умеют. Да и у многих в деревне запас бревен сухих, к ставлению пригодных, лежит. Я только четверых знаю, да и так поискать.

Никодим выговорился и сел. Это была очень длинная для него речь – обычно он выражался короткими рублеными фразами. Тогда вперед выступил отец Матвея. Народ оживился – все ждали от него верных идей и решений. Зашикали друг на дружку, призывая к тишине – голос у Матвеева отца был негромкий.

– Мы все должны понимать, что это война. Мы казнили главаря их отряда, остальных бросили в тайге на верную гибель. Они заслужили, но речь не о том. Мы должны вести себя осторожно. Так, чтобы если вдруг в деревню нагрянут, нас никак не нашли, – он говорил жестко, намеренно нагоняя страху на всех. Иначе кто-то рано или поздно засобирается домой, не выдержав тягот таежной жизни или захотев попроведать родной дом. И его слова возымели действие – женщины зажимали рты ладошками и округляли испуганные глаза, мужики хмурились.

Осмотрев всех внимательно, он продолжил:

– Ну а раз мы на войне, то и действовать будем как на войне. Сначала – разведка. Мы с Матвеем разведаем, что сейчас происходит в деревне. Нет ли чужих кого, все ли спокойно. Да и деда Власа надо попроведовать – один он там остался…

… – Не поеду никуда! Пусть тать ночной бегает, а я свой дом не брошу, – дед Влас упрямо выставил вперед свою густую белоснежную бороду и сдвинул кустистые брови. Староста развел руками – он битый час уговаривал упрямого деда ехать в тайгу вместе со всеми. Какие только аргументы не приводил – дед Влас твердо стоял на своем.

В разговор вступил Матвей:

– Влас Микитич, а ну как налетят лиходеи, пытать станут. Зачем оно тебе? Поехали с нами. Зимовье есть, печки теплой только нету, – про печку это он намеренно ввернул. Дед Влас хорохорился, не желая признавать старость.

Дед Влас покачал головой отрицательно, сказал:

– Да кому я нужон, Матвей Матвеич? Старый никчемный валенок. Скажусь больным да шалым, отстанут. А ты будешь ко мне заглядывать, я тебе новости буду рассказывать, – он хитро глянул на Матвея, подмигнул…

Народ одобрительно загудел, староста приговорил:

– Ну пусть так и будет. Сегодня и идите, чтоб к вечеру вернулись. И на завтра тогда уже все придумаем.

Отец кивнул и поманил Матвея за собой, собираться. В отличие от охоты, в этот раз с собой они взяли только ножи, берданки и патроны. Идти нужно налегке, чтобы в случае чего легко оторваться от преследователей и увести их в сторону от остальных. Серко оставили на зимовье, он мог выдать их случайно. Отец не был уверен, что в деревне есть кто чужой, но береженого, как известно….

Часа через четыре они лежали на опушке, внимательно вглядываясь в дома на окраине. Из деревни не доносилось ни звука. Только стоящий далеко слева дом деда Власа выглядел обжитым, над крышей курился легкий дымок. Снег на дороге уже растаял, да и притаежный луг щедро попятнали обширные проталины. Матвей лежал рядом с отцом, напряженно вглядываясь в небо над деревней. Там кружило воронье. Он толкнул отца локтем, глазами показал на кружащихся над деревней птиц. Отец присмотрелся, сплюнул зло:

– Знать, пропастина какая на дороге лежит. Посмотрим. Вот что, сын, – он повернул голову и посмотрел на Матвея усталыми внимательными глазами, – сейчас мы с тобой пройдем с версту по тайге в сторону реки. Там перейдем вброд, поднимемся к деду Власу, поговорим. А потом на легкой ноге по деревне пробежим. Пошли.

Ступая легко, крадучись, поглядывая на деревню, они пошли к реке по самому краю тайги, не выходя на луг. Берданка уверенно тянула вниз, напоминая о подступающей усталости, но Матвей не обращал внимания, до настоящей усталости было еще очень далеко. Шли тихо, дышали бесшумно, отец за всю дорогу ни разу не закурил. Добрались, наконец, до намеченного места. Еще раз осмотрелись, прислушались. В деревне по-прежнему тихо. Воронье опустилось вниз, не кружилось больше. Скорым шагом они двинулись к речке, быстро пересекли ее вброд – талая вода с гор еще не пошла, вода на перекате была не высокой, едва достигая середины голени, так что перешли, не начерпав воды в сапоги. Дальше быстро поднялись к дому деда Власа. Тот уже открыл калитку и встречал их на пороге. Каюр крутился у ног, обнюхивая гостей: от них пахло тайгой. Зашли, обнялись, похлопывая друг друга по плечам. Дед Влас улыбался им как родным, наскучался старик в одиночестве.

Уселись в доме, дед Влас засуетился, вынул из печи чугунок с похлебкой, разлил ее по тарелкам.

– Уж верно голодные, соколики? Чай, в тайге не дом родной, холодно да голодно по весне.

Отец с улыбкой сказал:

– Да где ж голодно, Влас Микитич? Мы ж с собой и скот увели, и птицу, да и тайга кормит.

Дед Влас отмахнулся:

– Знаю я ваш скот, трясетесь над ним, как над торбой писаной. Нате-ка, похлебайте, сварил с вечеру, на косточке мясной, с перловкой да грибочками. Хороша получилась, навариста, – он выставил на стол полные до краев тарелки, соленые огурцы, хлеб. Сам сел напротив, уставившись на них слезящимися от старости глазами. Сдал дед Влас, буквально за эту зиму сдал. Они рядиться не стали, споро принялись за еду, расспрашивая хозяина о житье-бытье.

– Влас Микитич, приходил кто в деревню? – отец шумно отхлебнул густой похлебки, глядя на деда.

Тот сказал:

– Нет, Матвей, не было никого. – Отца он всегда звал просто по имени. – Я по деревне гуляю каженный день, приглядываю. На вашей улице корова подохлая лежит, Васькина. Как он ее проворонил? Страшно в деревне, – добавил он вдруг и вздохнул тяжело.

Матвей оторвался от похлебки, которая и вправду была очень вкусной:

– А отчего страшно, Влас Микитич?

Тот глянул на него с грустью, ответил упавшим голосом:

– А от того, Матвей Матвеич, что дома вокруг мертвые стоят. Смотрят на тебя пустыми окнами как черепа глазницами, и ни звука. Скрипнет где ставня, так сердце обрывается. А когда ветерок, так вообще хоть плачь: воет он в пустых трубах, как волк раненый. И вся деревня как раненая. Или убитая.

Матвей передернул плечами, представив себе эту картину. Прав дед Влас, без людей мертва деревня.

Отец, спеша сменить тягостную тему, спросил у хозяина:

– Влас Микитич, тебе может надо чего? Дров там, мяса привезти? Завтра же все привезем.

Дед Влас кивнул благодарно, глянул повлажневшими глазами:

– Дров полон дровяник, не надобно. А мяса… много ли мне нынче надо, Матвей? Есть пока запас, хватит. А вот вам я с собой солонины да рыбы вяленой дам – много у меня. Все хотел сыну отдать, да он не едет.

В голосе его слышалась такая тоска, что Матвею не по себе стало. И он предпринял еще одну попытку заманить деда в тайгу:

– Влас Микитич, а может все же с нами пойдешь? Нам там в тайге без твоего опыта ох как тяжко.

Влас Микитич глянул на него не по-стариковски остро, покачал головой:

– Хитер ты, Матвей Матвеич, ох и хитер. Пошто тебе в тайге мой опыт? Вы с отцом два первых таежника в деревне, чем я вам там помогу?

Но Матвей видел, что старику бальзамом на душу упали слова о его нужности. Отец одобрительно взглянул на сына, кивнул и подхватил:

– Верно говоришь, Влас Микитич, в тайге мы лучшие. Но мы ведь в тайге деревню ставим, жизнь налаживаем, вот этот опыт твой нам очень нужен. Тебя все в деревне знают и любят, к слову твоему каждый прислушается. А и тебе веселей, не одному тут сычем сидеть. С домом твоим не случится ничего, на отшибе он. Пошли с нами? – он вопросительно уставился на деда Власа. Тот кивнул нехотя:

– Подумаю, Матвей. Крепко подумаю. Твоя правда, тяжко мне одному. И тоскливо в деревне, хоть ложись и с ней вместе помирай.

Отец встал из-за стола, одернул подпоясанный ремнем короткий полушубок:

– Мы пойдем по деревне пробежимся. Надо поглядеть, где у кого бревна лежат – вывозить хотим, дома ставить. Народ по сарайкам с детьми живет, попростудились все. А обратным ходом к тебе заглянем.

Дед Влас кивнул и пошел их проводить. Они пошли, а он стоял в калитке и глядел на тайгу. Матвей был уверен – деда они заберут. Но не сегодня, не на себе же его нести? Завтра приедут подводы за бревнами, на одну из них и устроят деда с его небогатыми пожитками.

В деревне они с отцом разделились, пошли разными улицами. Отец еще раз наказал Матвею:

– Смотри внимательно по сторонам и слушай. Первая задача – не попасться никому на глаза. Вторая задача – запоминать, где и сколько бревен лежит. Третья задача – запоминать, сколько у кого дров запасено. Вывозить будем все.

Первая же сотня шагов убедила Матвея в правоте деда Власа: в деревне было жутко. Полная, абсолютна тишина. Такие знакомые с детства улицы вдруг стали чужими, неприветливыми и холодными. Не залает собака, не замычит корова. Матвей понял вдруг, как много в жизни значат привычные звуки. Не стало их, и как будто что-то потерял. Душа ворочается беспокойно, пытаясь устроиться поуютнее, да не получается, очень уж вокруг неуютно. Грязь на улице была не тронута следами. Ни тележной колеи, ни следов сапог и копыт, ничего. Матвей невольно шел вдоль заборов, стараясь не оставлять следов и не маячить посреди улицы. Случись кому сюда глянуть, не сразу его и разглядишь на фоне серых от времени дощатых заборов да голых кустов и деревьев.

Шел и запоминал, где что лежит. А в голове крутились мысли: не зря ли они так спешно снялись с места? Не зря ли бросили деревню? А вдруг не придут бандиты, а они вот так круто поменяли жизнь?

Улица за улицей, двор за двором Матвей обходил деревню, и в душе его крепла злость. Злость на всех этих красных и белых, из-за которых целая деревня снялась с места и живет теперь в тайге. Он решил для себя, что обязательно вернется сюда. В свой дом. И будет в нем жить. Мысли о своем доме заставили его остановиться, а потом развернуться и направиться туда, где вырос.

Ноги сами несли его, и сердце билось учащенно. Зайдя во двор, увидел отца. Тот сидел на крыльце и курил, молча глядя перед собой. Похлопал, как в детстве, по ступеньке рядом с собой – садись, мол. Помолчали. Потом отец спросил:

– Как думаешь, сын, не зря мы снялись с места? Может, и отбились бы, а?

Матвей вскинул на отца глаза:

– Знаешь, бать, я вот шел сейчас и о том же думал. Но потом вот о чем подумал: а если придут? И что тогда? Стрелять на улицах, вот здесь прям? А дети? А женщины? Им этот ужас зачем и за что? Нет, бать, правильно мы ушли. Не придет никто до осени – вернемся. Дома подправить недолго. А сено поставить мы и из тайги выйдем, так? И хлеб тоже.

Отец кивал в такт его словам, соглашаясь, сказал:

– Знаю, сын. Сам об этом всем думал. Все так. Но душа не на месте что-то. Ладно, – он притушил окурок и сунул его в карман. – Ни к чему следы оставлять. Даже в своем доме…

К деду Власу вошли в момент, когда он, кряхтя, вытаскивал из комнаты большой сундук. Собрался дед, точно собрался. Матвей кинулся помочь тянуть тяжелый сундучище.

Дед Влас повернулся к отцу, сказал:

– Вот что, Матвей. Иду с вами, решил. Вот только как переть это все? Бросать никак нельзя. Тут у меня глянь-ка чего, – он открыл сундук, и они обомлели – там ровными рядами лежали мешочки с дробью, порохом, гильзами. Отдельной стопкой стояли коробки со снаряженными патронами к берданке. Отец поднял изумленные глаза:

– Влас Микитич, тут же цельный арсенал. И винтовка есть?

– Есть, как не быть. И не только винтовка. Так как увозить будем?

Отец отошел немного от удивления, ответил:

– Да просто, Влас Микитич. Завтра сюда подводы пойдут за дровами, да несколько коней за бревнами. Ну и для тебя и твоего добра телегу пригоним. Собирай пока. Матвей сегодня у тебя останется, поможет. А я к нашим пошел. Надо им рассказать, сколько чего вывозить будем, да и спланировать, как и что.

На том и порешили. Это была самая странная ночевка в жизни Матвея. До полночи они с дедом Власом собирали и увязывали его пожитки. С ненужными вещами Влас Микитич расставался легко, отставляя их в сторону. Понимал, что много в тайгу не увезешь. И все же набралось достаточно, за долгую жизнь он сумел накопить прилично добра. Главным его богатством были рыбацкие принадлежности и оружие с боеприпасом, да оставшиеся вышитые женой косоворотки. Остальное – постольку—поскольку. Но оставлять лиходеям хоть что-то полезное он не хотел, поэтому собирали все. Отставленные в сторону ненужные лично ему вещи они потом еще раз осмотрели, забрав то, что может пригодиться другим. Остальное вынесли за ворота и сожгли в большом костре. Остатки каких-то тряпок догорали в огне, а Влас Микитич сидел на бревнышке и смотрел в огонь, прощаясь с прошедшим. Матвей не мешал, не лез с разговорами. Дед Влас заговорил сам, все так же глядя в огонь:

– Родился я, Матвей Матвеич, в этой самой деревне, давно родился. Десять годов мне было, когда в стране крепостину отменили. Помню, отец с мамкой все собирались тогда куда-то перебираться. А потом остались, не поехали. Братьев у меня было аж семь человек, да две сестренки. Пригожие такие, Авдотья да Агафья. Беленькие обе, ровно пшеничные волосы, косы толстенные, глазищи такие… Помню, Агашка как-то сбила подойник с молоком. Молоко по двору растеклось, мамка руками всплеснула. А Агашка стоит, кулачонки к груди прижала и глазищи свои на мамку подняла. А в них слеза закипает… и мамка даже ругаться не стала. Такая Агашка как ангелок стояла, у мамки рука не поднялась. Братья выросли да разошлись кто куда. Младшой, Петро, так вообще до Ново-Николаевска дошел. Работает там где-то, а где не ведаю. Мамка с отцом померли давно, а я вот остался. Сына родили мы с моей Машей, да померла она. Простыла и не выходили ее бабки. Сын вырос и в Бийск подался, ну да то ты знаешь. Живу сычом, думал уж помирать, а оно вон вишь как повернулось. Поскрипим еще чутка.

Матвей решился прервать рассказ:

– Влас Микитич, а патронов у тебя столько откуда? И прочего всякого?

Дед Влас усмехнулся:

– То от сына. Он каженный раз мне их из города везет. А я ж не охотник. Но хранил, думал, может ему пригодится. Но вот сейчас уезжать надо, не оставлять же. Пусть людям послужит это все. Мне без надобности, а так все польза.

Матвей кивнул согласно, зевнул широко. Дед Влас засуетился:

– Заболтал я тебя совсем. Ну-ка пойдем спать, голубь. Завтра дел много.

До рассвета оставалась пара часов. А там отец приведет подводы, и нужно будет помогать вязать бревна, грузить дрова. Предстоял следующий долгий день.

Глава 2

Солнце еще не поднялось над тайгой, когда первые кони ступили в быструю реку, преодолевая ее наискось. Дед Влас уже не спал и вовсю суетился у печки, выставляя на стол кашу и горячий чай. Матвей вскочил, умылся быстро, выскочил на двор, глянул из-под руки вниз, за реку. Идут.

Зевнул широко, потянулся с хрустом, отворил ворота. Первая подвода уже вползала в гору, влекомая кивающей на каждый шаг пегой лошаденкой. Дед Влас вышел на крыльцо:

– Матвей Матвеич, пойдем завтракать. А то ить не успеешь, закрутишься.

И то верно, дел сегодня много. Да и то одним днем вряд ли управятся. Много дров в деревне, в каждом дворе запас немалый с зимы остался.

Матвей выбирал из чашки остатки каши, когда дверь скрипнула, и в избу ввалился Никодим:

– По здорову, Влас Микитич. Привет, Матвей.

Дед Влас кивнул приветливо:

– И тебе не хворать, Никодим. Садись к столу, каша не остыла еще.

Никодим отказался: