Говорящий с травами. Книга первая

Говорящий с травами

Книга первая

Денис Соболев

Дизайнер обложки Андрей Фролов

Фотограф Закир Умаров

© Денис Соболев, 2019

© Андрей Фролов, дизайн обложки, 2019

© Закир Умаров, фотографии, 2019

ISBN 978-5-4493-3643-9 (т. 1)

ISBN 978-5-4493-3644-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Матвейка

Предисловие

Дед Матвей очень любил свои горы, поросшие тайгой и травами. Всю жизнь любил, долгую и разную. Менялось все вокруг него. Приходили и уходили люди, строились и уходили в небытие деревеньки, выходили из берегов реки… а горы не менялись.

Он родился, страшно подумать, еще при царе. В маленькой деревеньке у отрогов Тигерекского хребта, на Алтае. Он помнил, как в детстве носился босиком взапуски по лужам, шлепая босыми пятками в грязь и оскальзываясь на мокрой траве. Как брал из-под несушки теплое яйцо, тер об рукав и выпивал залпом. Как прижимался к теплому коровьему боку, когда прятался от гневливого батьки: очень тот любил вожжами пороть за провинности. А вожжами оно больно очень! Уж лучше розгой… Помнил и как с мамкой доил корову, а потом нес подойник в ледник, смешно скособочась и отставив левую руку в сторону, для равновесия. А смешной дворовой кутенок все норовил подпрыгнуть и прихватить за пальцы.

А потом кутенок подрос и стал большим кудлатым псом, яростно отстаивающим двор от всякого прохожего. Иногда Матвейка прятался в будке у Серко, спасаясь от злого во хмелю соседского старшака – тот невзлюбил его за давнюю детскую шалость и всякий раз норовил дать пинка или подзатыльник. Но Серко не давал в обиду – молча вставал рядом и щерил зубы, показывая белые клыки длиной в палец. И любой обидчик начинал задумываться: а стоит ли? В будке Серко лежал, положив лобастую голову на вытянутые лапы, а Матвейка сидел рядом, подтянув колени и уткнувшись в них носом, вдыхая теплый песий запах и перебирая в пальцах жесткую густую шерсть.

Вообще, Серко был его самым верным другом и помощником. Однажды в глухозимье в деревню зашел матерый волк. Крепкий, поджарый, на высоких лапах, он смотрел на играющих мальчишек.

Откуда вылетел Серко, никто заметить не успел. Миг – и рычащий и ревущий клубок покатился по улице, сбив опешившего Матвейку с ног. Ничего невозможно было понять в этом яростном клубке. Матвейка схватил оглоблю (и откуда только силы взялись) и бросился в бой, спасать друга. Но никак не мог улучить момент, чтобы ударить по волку, а не по Серко. Мальчишки залезли на сарай и оттуда с ужасом и восторгом смотрели на драку. Матвейка остался один, и от этого было совсем страшно. Но он не мог бросить друга! Капельки крови рубинами сверкали на белом снегу, снег разлетался из-под лап сцепившихся зверей. В какой-то момент Матвейка увидел глаза Серко и впервые его испугался – это были глаза зверя, дерущегося насмерть и готового убить. Но вот клубок расцепился. Волк и Серко стояли друг напротив друга, хрипло дыша. Одинаковые в своей ярости и даже внешне чем-то похожие. Те же палевые бока и лобастая голова, высокие лапы и дикий, кровожадный, немигающий взгляд. У Серко были разорваны щека и ухо, у волка обгрызена вся морда, и он припадал на правую переднюю лапу. Но смотрел так страшно, что Матвейка невольно попятился, забыв про оглоблю и свое намерение спасать друга. Серко, почуяв за спиной движение, рванул вперед с быстротой стрелы, грудь в грудь сшибся с волком, сходу подмял его под себя и взял за горло. Волк смотрел на Серко не мигая, яростными желтыми глазами. И малец про себя просил друга: «Только не выпусти его, только не выпусти…» И тот держал до тех пор, пока глаза волка не подернулись пеленой. Бросил и, хромая, пошел к будке, роняя капли крови на истоптанный снег. Мальчишки спрыгнули с сарая и опасливо подошли к лежащему волку. Наконец самый смелый из них ткнул его палкой и отскочил испуганно – а ну как вскочит! Но волк не вскочил, победа Серко была полной. Матвейка же рванул вслед за другом: как он там?

Серко лежал перед будкой и зализывал здоровенную рваную рану на боку. Матвейка присел перед ним, положил руку на лоб. Серко со стоном выдохнул, растянулся на снегу. И мальчишка решил его спасать – побежал в дом, требовать от мамы хоть что-то сделать. Отец Матвейки, кряжистый длиннорукий мужик, услышав про волка, выскочил из дома и побежал туда, где уже собралось полдеревни. Растолкав зевак, он увидел здоровенного зверя. Ай да Серко! Волка он забрал и позже сшил Матвейке полушубок, теплый-претеплый.

А в тот день, зайдя во двор, отец принес из сарая дерюгу, постелил ее в будке. Потом промыл и зашил рану (Серко только скулил и скалил зубы, но терпел – понимал, что ему помогают). Матвейка все это время сидел рядом, гладил друга, трепал по загривку. Серко обнюхал его и молча уткнулся в Матвейкину грудь головой, помахивая самым кончиком хвоста, он обычно скупо выражал свои чувства. Отец на руках перенес обессилевшего пса в будку. Уже после они сварили для Серко бульон из сахарных косточек, запарили в бульоне кашу и накормили пса до отвала – заслужил…

Глава 1

Этой весной отец впервые взял его с собой в коренную тайгу, подновить зимовье после долгой снежной зимы. В телеге было навалено душистое теплое сено, поверх брошены пара тулупов, для мягкости. Быстро загрузили нехитрый припас и тронулись в путь. Отец правил понурой лошадкой, изредка похлопывая ее вожжами по круглым бокам. Телегу подбрасывало на ухабах, и Матвейке было сложно поначалу, боялся вылететь. Но потом приноровился. Погода стояла – благодать! Яркое апрельское солнышко ласково пригревало с ярко-синего небосвода, основная грязь уже подсохла, птичий гомон заглушал все другие звуки. А из тайги шел такой запах, что кружилась голова и хотелось громко кричать от счастья. Пахло весной, хвоей и травой, подснежниками и почему-то медом.

Серко бежал рядом с телегой, внюхиваясь в воздух и временами забегая то справа, то слева от телеги и иногда поглядывая на Матвейку: как там его друг?

Отец молчал и курил самокрутку с ядреным самосадом. Он вообще был неразговорчивым и вниманием Матвейку не баловал – так только, вожжами поучить.

Матвейка привык и не ждал от отца внимания и ласки. Поэтому вздрогнул от неожиданности, когда отец, гулко прокашлявшись, сказал вдруг:

– Глянь-ка, Матвей, косач сидит, – и показал пальцем на опушку леса, куда они въезжали.

И впрямь, на самой макушке березы сидел смоляно-черный тетерев. Он смотрел на них, смешно склонив голову набок. Матвейка смотрел на него во все глаза – впервые видел он тетерева так близко. А тот спорхнул с березки и полетел, часто взмахивая крыльями.

Телега скрылась в тайге. Матвейка зажмурился: он хотел увидеть тайгу сразу. Подождал чуть-чуть и открыл. Ух как красиво! Вокруг стоят красноствольные сосны, земля вся усыпана хвоей и шишками, кое-где появляется первая ярко-изумрудная трава. Солнечный свет пробивается плотными лучами, и деревья отбрасывают тени. Эта игра света и тени заставляла сердце восторженно замирать. Отец искоса поглядывал на Матвейку, усмехаясь в бороду…

До зимовья они добрались только к вечеру. Матвейка порядком устал и проголодался. По пути они съели лишь краюху хлеба да головку лука, запив это все талой водой. Зимовье показалось Матвейке невзрачным, неказистым. Маленькая приземистая избушка с черной от времени крышей из корья и крохотным окошком. Дверь валялась на земле, сорванная с петель. Отец озабоченно осмотрелся, приметил что-то на земле.

– Матвей, подь сюда. Гляди, кто это, – он указывал пальцем на большущий след, в котором поблескивала талая вода.

– Медведь? – неуверенно спросил Матвейка.

Отец только хмыкнул, потрепал его по голове и сказал:

– А ну пойдем в дом, поглядим, чего он там набедокурил.

Серко обнюхивал след, загривок поднялся дыбом, уши прижались.

Отец пошел к зимовью, снимая с плеча берданку (он был промысловиком и добывал пушного зверя). Медведь, конечно, ушел, но мало ли. В тайге терять осторожность – значит, терять жизнь. Перед дверью отец остановился, принюхался. Зверем из зимовья не пахло. Маленькое окошко давало мало света, и ничего толком нельзя было разглядеть.

Серко первым скользнул внутрь, отец шагнул следом, пошарил там и затеплил масленку. Матвейка робко ступил внутрь… и сразу увидел перевернутый стол и разломанную табуретку. В углу светлым пятном выделялось разворошенное сено. В другом углу – небольшая печурка. Вдоль стены – широкие нары. Больше ничего и не было.

Отец молча взял топор и пошел за дровами. Матвейка же затеялся наводить порядок: поднял стол, оказавшийся на удивление тяжелым, смел к печке остатки табуретки – пойдут на растопку, прибрал сено.

Осмотрелся – больше делать было нечего. Тогда он пошарил возле печки и нашел кресало. Быстро надрал бересты, сложил растопку и начал высекать искру – дело насквозь привычное. Вскоре в печурке загудел, забился огонь. Печь нещадно дымила, и Матвейка опрометью выскочил из зимовья. Ничего, прогреется и будет нормальная тяга. И только потом сообразил, что за зиму в трубу много всякого могло попасть. Прислонил к крыше лежащее тут же бревнышко с насечками, наподобие ступеней, и полез наверх.

Крыша выглядела очень ненадежно. Черное осклизлое корье расползалось под ногами в разные стороны, норовя сбросить вниз. Но он упорно карабкался вверх. Серко приплясывал внизу, встревоженно наблюдая. Добрался до трубы, глянул внутрь и обомлел – там было чье-то гнездо, пустое. Аккуратно вынул его из трубы, достал еще какой-то сор, и наконец из нее повалил сырой тяжелый дым.

Отец вернулся с охапкой сушняка, со стуком бросил ее возле стены и присел на пороге, закуривая. Увидев находку, бросил:

– Бурундучье…

Бурундуков Матвейка уже знал. Эти маленькие веселые шустрые зверьки всегда его забавляли. Они напоминали ему деревенских мальчишек, таких же шустрых и неугомонных. Маленькие полосатые разбойники часто сопровождали ребят, когда те ватагой ходили за грибами. И тогда по опушкам то и дело разносилось радостное:

– О! Груздя, груздя нашел! Еще одного!

– А у меня подберезовики! Да какие!

Очень Матвейка любил ходить в лес. Обычно он уходил от всех и оставался один на один с лесом, только Серко бегал кругами, вынюхивая белок. Он просил у леса разрешения взять грибы. Его никто этому не учил, но Матвейка откуда-то точно знал, что лес – живой. И обижать его не хотел. И тот всегда радовал его грибами, показывая крепкие боровички и тугие запашистые подосиновики. Срезая каждый грибок, Матвейка благодарил лес. Он никогда никому об этом не говорил – засмеют ведь…

…Матвейка подумал, куда бы ему пристроить гнездо – вдруг бурундуки потеряют свой дом, будут его искать. Отец сказал, что гнездо брошенное и бурундуки уже верно свили себе новое. Но Матвейка все равно бережно пристроил его под самой крышей. А потом взял большой чугунок и пошел на родник за водой – пора было кашеварить, они с отцом оба были голодными.

Каша получилась удивительно вкусной! Всегда так почему-то получается. Дома ты эту кашу и есть не станешь, будешь нос воротить. А вот в тайге или на реке та же каша кажется вкусней всего на свете! Душистая, с луком и сморчками, которые Матвейка набрал тут же, недалеко от зимовья, в березовом околке.

Поужинав, они с отцом устроились спать. Дровишки сложили внутри, недалеко от печки. Ночью придется вставать, подбрасывать, иначе за ночь зимовье выстудится: – на улице все же апрель, ночами еще холодно. Серко устроился в ногах, а потом и вовсе перебрался под бок Матвейке, согревая его.

Утро началось с аромата чая. Матвейка открыл глаза и долго лежал под тулупом, глядя в потолок и вспоминая вчерашний день. И ликовал оттого, что впереди еще несколько дней в тайге и столько всего интересного ждет. А в зимовье витал запах каких-то трав, будил в душе предчувствие лета. Матвейка выскочил из зимовья и побежал на родник умыться. Ледяная ароматная вода взбодрила, он обмылся до пояса, отойдя чуть в сторонку – незачем поганить родничок. А ключ, к слову, был особенный – глубокий и очень холодный, он спрятался между корней старого кедра. И сам как будто пах кедром и хвоей…

Серко с любопытством наблюдал за Матвейкой, и тот не удержался, брызнул псу в морду водой. Серко зафыркал, смешно морща нос и крутя головой…

Матвейка бегом вернулся в зимовье. Серко бежал рядом, подпрыгивая и пытаясь, как в детстве, прихватить друга за руку, очень бережно. Вершковые клыки могли запросто перемолоть косточки…

Отец тем временем запарил чаек из ароматных трав, разломил краюху хлеба на три части – поменьше для Серко. И пояснил удивленному Матвейке:

– В тайге собака первый помощник. Сам голодай, а собаку накорми.

Матвейка пил душистый чаек и пытался угадать, из чего же он собран. Ярче всех угадывалась смородина – ее густой аромат ни с чем не перепутаешь. Были нотки слегка горчащего курильского чая – здесь его было очень много, и вся деревня заготавливала его на зиму. Мягкий обволакивающий иван-чай и чуть терпковатый брусничник… вроде все? Нет, еще еле угадывающиеся нотки лесной малины. Вот теперь точно все! Матвейка довольно щурился, отпивая из горячей кружки парящий чай – хорошо…

После завтрака засобирались в тайгу, за корьем для крыши. Отец взял с собой ружье и топор, и они пошли. Идти по тайге было легко и радостно. Всюду щебетали птицы, в верхушках сосен цокали белки, потревоженные людьми. Серко задирал голову и порыкивал на них, а белки в ответ роняли вниз шишки, норовя попасть по псу. Забавно было наблюдать, как они переругивались.

Отец вел Матвейку еле приметной тропой, петлявшей между мшистых в распадке сосен. Вокруг уже поднимались отроги хребта. Там, в распадке, много больших валежин. С них-то отец и будет снимать корье для крыши.

Дошли. Серко тут же умчался осматривать и обнюхивать окрестности. Отец походил немного, выбирая подходящую валежину. Остановился у почти нетронутой мхом старой пихты, лежавшей отдельно от прочих на залитой солнцем полянке. Там и тут стояли кандыки, тянули свои бутоны к солнцу, росла ковром черемша (они звали ее колбой). А в теньке, где еще лежал снег, стояли сморчки. Матвейка обрадовался – вечером будет вкусная жареха! Очень он любил жареную колбу со сморчками…

Отец тем временем подозвал его к себе:

– Вот смотри, Матвейка. Как думаешь, отчего я именно эту пихту выбрал?

– Ну-у-у… она без мха почти, так?

– Так. А еще?

Матвейка внимательно осмотрелся, пытаясь понять, чем еще эта пихта отличается от других валежин?

– Она на сухом месте лежит, как будто бы на пригорочке!

– Точно. Это значит, кора на ней не успела подгнить сверху и послужит дольше.

Отец встал над пихтой, расставив ноги, и аккуратными короткими ударами топора начал срубать мешающие сучья – позже они пойдут на растопку. Затем он принялся так же аккуратно рассекать кору вдоль ствола, от верхушки к комлю, сначала с одной стороны, потом с другой. Матвейка смотрел, как отец ловко управляется с топором, и страстно мечтал научиться так же. Словно услышав его, отец протянул ему топор:

– А ну, попробуй-ка. Видел, как я делаю? Вот так же давай.

Матвейка взял в руки топор – тяжелый, увесистый. Топорище выглажено ладонями отца и скользит в пока еще слабом Матвейкином хвате. Ну да ничего, это дело наживное. Пробовать было боязно – а вдруг соскользнет топор? А нога-то вон она. Матвейка встал над бревном, как отец, примерился… тюкнул. Удар вышел слабеньким. Матвейка засопел, сжал топор покрепче, размахнулся побольше и топор со звоном соскочил с пихты и воткнулся в землю. Он чуть не расплакался от досады. Как же так? У отца вон как ловко получается… Отец подошел, взял Матвейкины руки в свои, и принялись они вдвоем рубить. Он ощущал отцовские сильные руки с дубленой мозолистой кожей, и ему было спокойно. Отец убрал руки и отшагнул в сторону, а Матвейка так и продолжал ссекать корье. Затем отец забрал топор и стал рассекать кору поперек.

– Смотри, сын, и запоминай. Рассекать поперек кору надо обязательно еще на дереве, иначе потом просто покрошишь, если на земле будешь рубить. А так кора лежит привычно, не гуляет и не трескается вдоль.

Окорили пару пихт. Потом Матвейка набрал по-быстрому колбы и сморчков полную котомку, и они отправились в обратный путь, свистнув Серко. Отец связал корье веревкой и соорудил что-то вроде заплечного мешка, закрепив корье на спине. Странно было видеть отца, несущего на спине такую огромную охапку. Казалось, она вот-вот ткнет его носом в землю. Но отец шагал и шагал, весело насвистывая что-то под нос. В тайге он стал каким-то веселым и общительным, не таким, как дома.

Матвейка же нес котомку с колбой и отцовское ружье на плече. Оно больно колотило его прикладом по бедру и оттягивало плечо, но Матвейка ни за что не отдал бы его. Он чувствовал себя настоящим охотником!

Серко весело бежал впереди. На белок внимания он уже не обращал – еще чего. Внезапно пес остановился и бешено зарычал, пригибая голову к земле. Отец мигом сбросил корье с плеч, выхватил у Матвейки ружье, начал заряжать, глядя вперед. Матвейка тоже бросил котомку и стоял, стискивая нож (у него на поясе всегда висел отцовский охотничий нож).

Серко же маленькими шажками пошел вперед, ступая осторожно, как по тонкому льду, и рыча низко и страшно. Отец наконец зарядил ружье (хотя на самом деле почти мгновенно, но для Матвейки секунды сейчас растянулись) и пошел вслед Серко. И вдруг впереди, прямо на тропе, показался медведь. Тощий, какой-то ободранный, не очень большой. Но страшный до жути. Он беспокойно смотрел на Серко и на отца, поводил носом и крутил головой, низко опустив ее к земле и гляди исподлобья. Мрачный, тяжелый взгляд.

Отец вскинул ружье к плечу, но стрелять не спешил. Серко тоже не кидался вперед – просто стоял и утробно рычал, дрожа всем телом. Отец вдруг сказал негромко:

– Иди себе. Зачем мы тебе? Иди… я не стану стрелять.

Матвейка стоял, замерев от ужаса, и не мог понять, почему отец не стреляет. А медведь все стоял и смотрел, как будто решая, стоит ли верить. Потом как-то смешно попятился, скрылся за деревьями и бросился наутек. Серко перестал рычать, но стоял все так же напряженно. Как и отец – он не опустил пока ружья.

Постояли чуть-чуть, прислушиваясь. Отец разделил корье на две неравные части. Ту, что поменьше, закрепил на Матвейке, вторую на себе, повесил на плечо заряженное ружье, и они пошли. Матвейка все время поглядывал на Серко, не заволнуется ли? Но все было тихо – медведь и правда ушел.

Дойдя до зимовья, они сгрузили корье и затеялись кашеварить. Матвейка быстро промыл колбу и сморчки от мелкого лесного мусора, порезал их и положил в чугунок, где уже шкворчал добрый кусок сала. Отец же в это время почистил несколько картофелин.

Скоро все это великолепие весело бурлило, распространяя вокруг просто убийственные запахи! Матвейка глотал слюну и все думал, почему же отец не стал стрелять. Решил спросить вечером, после ужина. А пока сидел на крылечке и выстрагивал из сосновых сучков деревянные гвозди – крепить корье на крыше. Сосна хрупкая, когда ломаешь ее. Но вот такие вот гвоздочки из сучков да корневищ очень крепкие и легко входят в дерево. Главное, сделать их не слишком толстыми и не слишком тонкими. Иначе или не полезут, или просто сломаются. Такие гвозди его научил делать еще дед, сидя долгими зимними вечерами у печки.

Наконец жареха поспела, и отец понес ее на улицу, держа тряпкой раскаленный чугунок. Сели на улице, благо погода была чудесная. Обжигаясь, ели прямо из чугунка. Хорошо хоть ложка деревянная не жжется. Ложки тоже дед еще резал…

Серко блаженно щурился на солнышко, положив голову Матвейке на колени. Отец сказал:

– Сейчас будем крышу латать. Успеть надо дотемна, так что будешь мне помогать. Сначала вместе залезем на крышу и быстро скинем старое корье. То, что целое, оставляем, – и глянул на Матвейку цепко – понял ли?

Матвейка только молча кивнул и отхлебнул чаю…

…Отец первым забрался наверх, подал Матвейке руку. Сам перебрался на другую часть крыши и начал быстро срывать старое корье. Матвейка последовал его примеру. Ощупывал корье руками и совсем негодное сбрасывал вниз безжалостно. Гвозди отламывались вместе с корьем – сгнило все. Отец рассказывал попутно, отдуваясь:

– Эту крышу я лет пять назад делал, нормально послужила. А теперь вот сгнила. Вышло время. Всему свой срок приходит, даже железу. Ты об этом помни, сын.

Матвейка слушал и удивлялся про себя – какой у него батька, оказывается, интересный… Крышу они ободрали быстро. Отец спрыгнул вниз, нацепил на спину связку свежего корья и полез наверх. На крыше он быстро распутал свои узлы и начал укладывать новое корье поверх уцелевшего с прошлого года. Прижимал плотно, приставлял гвоздь и двумя точными ударами загонял его в крышу. Матвейка начал быстро раскладывать корье по всей крыше. Так и работали – Матвейка раскладывал, отец приколачивал. Управились до темноты, как отец и хотел.

Потом сварганили на ужин каши и наскоро поели. Утром решили идти на рыбалку.

Лежа в темноте, Матвейка все не решался задать вопрос. Но потом набрался решимости, спросил:

– Бать, а почему ты в медведя не стрелял?

Отец усмехнулся в темноте:

– А я все думал – спросишь или нет? Незачем было его стрелять. Он хозяин здесь. А мы… мы в гости пришли. Он весенний, голодный. Только что из берлоги своей вылез, не ел всю зиму. И ищет, чего бы такого съесть. А тут мы на пути. Но он не стал, все понял. Да и весной добывать медведя незачем – шкура дрянь, мясо дрянь. Нет, незачем. Первый таежный закон – никогда не стреляй, если нет нужды. И не бери больше, чем тебе нужно.

Матвейка помолчал, обдумывая, и спросил еще:

– А если бы он на нас кинулся, что тогда?

– Тогда бы стрелял, тут мы бы в своем праве были. Каждый имеет право защищать себя и своих. Таков второй таежный закон.

– А осенью, получается, можно стрелять?

– А зачем? Если кто заболел и желчь нужна, например, или жир – то да. А без нужды не надо. С тайгой надо в мире жить. Тайга нас кормит и одевает, и кров дает…

Отец замолчал, а вскоре и засопел спокойно, ровно. Матвейка все думал над его словами. Все это было и так понятно, он нутром это все знал. А теперь вот, когда отец все облек в слова, понял окончательно…

…Утром отец поднял Матвейку еще затемно. Дрова в печку подбрасывать не стал – все равно же уйдут сейчас, и в зимовье было зябко. Быстро попили теплого чаю (котелок стоял на печке всю ночь) и отправились в путь. Из снастей у отца была только самодельная острога. Весной крупные рыбины терлись возле берега, заходили на нерест в узкие протоки. Тут их и острожили. Идти до Чарыша было далеко, часа три пешего ходу. И они шли.

Предутренняя тайга казалась Матвейке какой-то незнакомой. За каждым кустом мерещился медведь или волк. Серко же был спокоен. И только иногда останавливался, широко зевая, показывая вершковые клыки. Он явно не понимал, куда это его друг идет в такую рань.

Матвейка крутил головой по сторонам, не забывая поглядывать и под ноги – здесь везде из земли выступали узловатые корневища. Отец же шагал и шагал мерно, только ружье покачивалось за плечом. Как он что-то видел в такой темноте? Потом Матвейка и сам начал явно различать тропинку: она была светлее окружающей земли.

Отец сказал через плечо:

– Звериная тропа. Лоси здесь весной переходят дальше. Да и другой зверь к реке ходит. Звери – они ведь тоже лапы по бурелому ломать не любят…

Вокруг постепенно светлело, и вот загомонили птицы, как-то дружно и сразу. И потеплело на душе, все ночные страхи исчезли бесследно. Хорошо как! Солнечные лучи пронизали тайгу, яркими полосами ложась на кусты и деревья, скользили по лицу теплыми лапами…

Вот и Чарыш. Красивый и своенравный, с перекатами и омутами, зажатый здесь с одного берега крутым обрывам, а с их стороны – тайгой, выходящей к самой воде. Река уходила вдаль, в горы, и от красоты захватывало дух…

Спустились к воде и пошли по большим прибрежным окатышам, прыгая с камня на камень и вглядываясь в воду. Вот отец замер, изогнулся весь и ударил острогой в воду прямо себе под ноги. И сразу кто-то сильный забился в воде, взметывая фонтаны брызг и выдергивая острогу из рук. Но отец не сдавался, давил острогу вниз, прижимая рыбину ко дну. Матвейка подбежал ближе и из-под руки отца увидел здоровенный малиновый хвост, никак не меньше весла от соседской лодки-обласка. Ух ты! Таймень! Точно таймень! Вот его черная широкая, округлая, как бревно, спина, и мощная широколобая голова, и малиновый хвост, бьющий по воде. Отец держал тайменя, навалившись на острогу всем весом. А острога дергалась, норовя вырваться из рук или сбросить отца в воду.

Но вот и речной гигант устал, перестал биться. Лежал на дне и шевелил плавниками да разгонял мелкие камешки жаберными крышками. Отец, все так же держа острогу одной рукой, спрыгнул в воду и навалился на тайменя, сел на него верхом. Ух великан! Сейчас, увидев отца, сидящего на рыбине, Матвейка понял, что таймень значительно больше, чем ему показалось вначале. А таймень заворочался, забился под отцом, но уже поздно.