Жонглёр

– Я студент третьего курса юридического факультета Санкт-Петербургского университета.

– Похвально, похвально, но жаль! – Опустившись на диван, граф похлопал рядом с собой, подняв небольшое облачко пыли, призвав внучатого племянника. – Хотя занятие сие и общему благу послужить может.

– А отчего же жаль? – настолько удивился Леонид, что немного пренебрёг правилами приличия.

– Фамилия у вас… Кстати, запамятовал, как вас величать?

– Леонид Александрович, можно Лёня.

– К чему нам это амикошонство, Леонид Александрович? Фамилия у нас древняя, гордая. Да и ваша ничем запятнана не была. Мужчины по нашей линии всегда служили царю и отечеству. Всегда с честью несли ратную службу.

– Так вот, честь и свобода и составили суть моего визита к вам. Только понукаемый этими чувствами осмелился вас побеспокоить, – приноравливался к старой, несколько выспренней манере изъясняться, Лёня.

– Ну, право, какие счёты между своими. Чем могу быть полезен? – Старик даже немного напружинился, обратившись целиком в слух.

– Не знаю, известно ли вам, что на юге Африканского континента маленький бурский народ ведёт освободительную войну против Британской короны.

– Мерзавцы! Мерзавцы! И ещё раз мерзавцы! – жёстко отрезал Алексей Иннокентьевич.

– Кто? – похолодев, с ужасом спросил Фирсанов, оценивая вероятность получения необходимой рекомендации. Ведь вполне естественно, что старик мог быть англофилом, а не симпатизировать потомкам голландских переселенцев. Он был старым воякой, прошёл Турецкую кампанию 1855-56 годов. В следующую секунду он понял, что в данном случае не важно, на чьей стороне граф, важно будет ему верно подыграть, а ради рекомендательного письма он был готов на все тяжкие. Аристов выдержал достойную театральную паузу, расправил бороду на груди и произнёс:

– Конечно, подданные Великобритании! – Фирсанов облегчённо выдохнул, не придётся бесстыже врать старику в глаза. – Ультиматум Чемберлена – это в высшей степени наглость и оскорбление интеллекта. Стоило найти там золото и алмазы, так англичанам срочно потребовалась эта земля. Мерзавцы!

– Как же я с вами согласен, Алексей Иннокентьевич! – радостно подхватил Леонид, слегка удивлённый политической осведомлённостью своего престарелого родственника.

– Всегдашняя манера англосаксов! Яркий образчик колониального мышления! – Граф продолжил развивать своё понимание ситуации. – Наложить когтистую лапу на то, что им никогда не принадлежало! А лучше отобрать это чужими руками, разжечь войну, добиться изнурения супротивников, а потом с видом благодетелей устроить мир. И за своё «скромное» посредничество ободрать обе стороны почём зря, присовокупив себе большую часть, если не всё разом. Знамо дело! Проходили в Крымскую кампанию! Ох, тогда суровые были деньки! Дым, чад, грохот. Пули свистят, снаряды рвутся, неприятель атакует. Я тогда получил под своё командование…

Понимая, что инициатива разговора стремительно, как кинжальный удар уланов, ускользает от него, Леонид решил избавить себя от исторического экскурса в историю Крымской войны.

– Так вот, в продолжение этой славной темы. – Леонид стал прибирать разговор к своим рукам. – Хоть я и не по военной части, но решил не отступать от линии, проложенной моими дедами и прадедами.

– Это же каким же образом, юноша? – ожил старичок.

– Хочу для читателей «Невского экспресса» написать ряд репортажей с театра военных действий, чтобы публика была в курсе всех коллизий происходящих событий.

– Ох уж это новомодные штучки! Клянусь, скоро желающих за деньги, причём очень большие, станут доставлять, словно на экскурсию, под неприятельские пушки и батареи. В бинокли или подзорные трубы показывать, как льётся солдатская кровь, как рвут снаряды человеческую плоть на части. Кровожадно сие. Прямо как в древнеримской империи. Правда, там честней поступали. Строили цирки, гладиаторов воспитывали и пялились, как кровушка людская на жёлтенький песочек льётся. Жуткое это зрелище, – сказал старый граф и почему-то зажмурился со счастливой улыбкой на лице.

– Война и кровь – это ужасно! – поддакнул Лёня.

– Это смотря с кем и за что! Иной раз пока человеку в морду кулаком не сунешь, так он и не возьмёт себе в ум, что этого не следовало говорить, а того больше – делать.

– Но ведь за Родину…

– За Родину, юноша, это другой оборот. Не случайно завещано нам: за веру, царя и отечество сражаться, не жалея живота своего.

– Кстати, по слухам… – Лёня заговорщически наклонился к старику и шёпотом, как бы между прочим, произнёс: – Его Императорское Величество Николай II симпатизирует бурам.

– Император на то и помазан на царствие, чтобы за нами, человеками, милостиво следить и наблюдать! – отчеканил очередную сентенцию граф и неожиданно сильным, не старческим голосом стал выводить: – Боже, Царя храни! Сильный, державный, Царствуй на славу, на славу нам!

– Царствуй на страх врагам, – подхватил Леонид, поскольку ничего другого ему не оставалось. Так дуэтом они и закончили. – Царь православный! Боже, Царя храни!

Старик расчувствовался, сморщился и снова потёк. Потом порывисто обнял Фирсанова. То ли прижал, то ли прижался. Леонид, не смея шелохнуться, стоял, обнявши старика за плечи, и поражался силе его духа. Он почувствовал костистое тело сквозь ткань халата и стал проникаться к нему глубоким уважением, если не сказать, любовью. Что-то далёкое, но в то же самое время удивительно родное открылось в этом странном человеке. Наконец, Алексей Иннокентьевич полностью успокоился.

– Благословляю вас, Леонид Александрович! Памяти покойной Анны, на благо Отечества и фамилии.

– Благодарю вас, дядюшка. От всего сердца благодарю!

– А может, и мне с тобой махнуть? – ни с того ни с чего предложил старый граф. И не дожидаясь реакции Фирсанова, противным голосом задребезжал: – Николашка! Николашка! Николашка, каналья, куда ты запропастился! – В дверь просунулась голова лакея. – Собирайся, Николаша, едем!

– Куда изволите, барин?

– В Африку!

– Зимаря или Громобоя запрягать?

– Обоих! – залихватски махнув рукой, объявил хозяин.

– Так это что, значится, далее Саратова? – ужаснулся лакей.

– Дальше, балда, дальше!

– Глухомань-то какая! Эк угораздило! Тёплые вещи-то брать? – спросил приученный и привычный ко всему старый слуга.

– Брать! Обязательно брать! И анисовых капель не забудь, а то меня в карете укачивает, – напомнил лакею старик.

– Слушаюсь, – ответил Николашка и притворил двери.

Такого поворота событий Леонид не ожидал ни при каких обстоятельствах. Он думал, что родственника придётся долго упрашивать, вымаливая рекомендацию. А тут… Надо было срочно выводить старика из игры. Но как?!

– Алексей Иннокентьевич, так капель придётся брать ведро, а может, и бочку. Это же морем месяц плыть? – как бы между прочим заметил племянник.

– Морем месяц?

– Так точно! – почему-то по-военному отрапортовал Фирсанов. – А может статься, и больше. А как шторм налетит? «Море вздуется бурливо, закипит, подымет вой!» Тут не предугадаешь.

– Месяц морем не выдержу. Всего себя в море стравлю. А на лошадях?

– Пустыня же! Падут лошади. Все.

– Жаль, очень жаль. Никалашка! Николашка! – Едва лакей протиснул голову в щель между створками, старый граф распорядился: – Мы никуда не едем!

– Понял, батюшка, – лакей с неизменной интонацией принял новую вводную и прикрыл дверь. А Леонид исполнил замысловатый танец ногами, правда, глубоко в душе, а оттого невидимый.

– Так я хотел бы милостиво просить вас…

– Так я же тебя благословил уже! – удивился Алексей Иннокентьевич. – Иди! Ступай! Воюй, но смотри, не урони фамильной чести! Коли покроешь себя позором – в мой дом ни ногой! Ославлю!

Да, время безжалостно даже к самому светлому уму и горячему сердцу. Если замыслил наказать Господь, то первым делом отбирает ум.

– За благословение особое спасибо, – с нотами лёгкой грусти сказал Леонид, – но мне нужна рекомендация редактору, собственноручно вами написанная.

– Собственноручно?

– Да.

– Николашка! – Бесстрастное лицо лакея возникло в проёме. – Принеси бумагу и письменные принадлежности. Только смотри, чтобы чернила были хороши!

Когда всё было принесено, граф под диктовку Леонида долго и тщательно выводил вензеля и завитушки своего рекомендательного письма. По привычке густо посыпав бумагу песком, протянул её Леониду.

– Вот, получите, молодой человек! Одного письма достаточно?

– На самом деле мне нужно три рекомендации от разных людей. Сейчас подумаю, к кому я могу обратиться.

– А чего думать! Я сейчас напишу к двум своим товарищам по службе. Они, думаю, по дружбе не откажут боевому товарищу.

И через десять минут оба письма были написаны.

– Уж не знаю как и благодарить вас, Алексей Иннокентьевич?! – растерялся от такой отзывчивости старого графа.

– Только памяти Анны, безвременно нас покинувшей. Удачи тебе, сынок! – снова исчез в своём носовом платке Аристов. – И под пули без особой надобности не лезь. Пуля – она же дура!

– Постараюсь.

– И упомяни меня в первой же статье, что, мол, есть в Санкт-Петербурге граф Аристов, который велел бурам так наподдать британцам, чтобы перья по всему свету летели.

– Сделаю. Вот это обязательно сделаю, с радостью и удовольствием!

– Смотри, я ведь все газеты от корки до корки просматриваю. Особенно «Невский экспресс». Занятная газетёнка. От меня ничего не утаится. А теперь иди, устал я больно. Николашка! Проводи молодого барина и подавай на стол. Питаться будем!

– Будет исполнено! – невозмутимо сказал лакей, привыкший к полярным переменам в настроении своего хозяина, и с полупоклоном открыл шире дверь, пропуская Леонида.

Леонид был настолько ошарашен произошедшим, что уходя дал Николашке ещё один целковый. Лакей принял, не дрогнув ни одной морщинкой.

Хотя на улице и тянул пронизывающий влажный ветерок, Леонид смахнул испарину со лба и выдохнул. Он пощупал в кармане шинели пачку конвертов с рекомендательными письмами. Что они достанутся таким лёгким путём, он не ожидал. Не жалко даже двух рублей, исчезнувших в карманах лакейской ливреи.

После некоторого раздумья он решил, что судьба сегодня ему благоволит, а поэтому нельзя выпускать из рук хвоста синей птицы. Надо ехать за второй рекомендацией. Теперь он знал к кому.

Первым в рекомендательном письме значился Ипполит Зарембо-Рацевич. К нему и отправился Фирсанов.

Сухонький старичок, точная копия фельдмаршала Суворова, склонив голову к правому плечу, внимательно выслушал о борьбе маленького, но гордого бурского народа против зарвавшейся Британской империи и вопросительно поднял брови. Леонид, чётко сформулировав просьбу, протянул письмо графа Аристова. Зарембо-Рацевич, никак не выразив своих чувств и мнений, развернул бумагу к свету и невозмутимо прочёл возле окна. Пожевав губами, стремительно подошёл к конторке и, стоя, быстро написал рекомендательное письмо.

– Тут слова не нужны, надобно действовать. Упустите момент и никогда не наверстаете. Графу я привык во всём доверяться. А в баталии опоздал на миг и голова уже в кустах, а посмертный Георгий положения не исправит, слёз не высушит, – напоследок разразился тирадой старик и переуступил его своему слуге. Рыжий рябой детина ласково препроводил его здоровенной, как зерновая лопата, рукой за дверь и тут же её захлопнул.

Все произошло настолько стремительно, что осознание произошедшего пришло Леониду на улице. Второе письмо грело сердце и оттопыривало внутренний карман. Он был как в тумане, от чего чуть было не угодил под копыта какой-то лошадёнки. Покрыв его многоэтажной бранью, ямщик чудом избежал столкновения. Вильнув, коляска продолжила движение.

По третьему адресу Фирсанов пошёл пешком. Идти пришлось далековато, но возможность решить дела в один день придавала сил и толкала вперёд. Пока он ждал приглашения войти в прихожей дома поручика Барсукова, его насторожило обилие нищих и женщин в чёрных платках. Но мало ли как у кого принято…

Открывший ему человек, не дослушав до конца его фразы, исчез где-то в глубине дома. Потом явилась прозрачная, с красными глазами и носом молодая девушка и сказала, что сегодня ровно девять дней, как преставился батюшка. Сказались старые раны. Так что старый солдат не мог ничем помочь ни Фирсанову, ни кому бы то ни было ещё. Держал, держал оборону, а в самый неподходящий для Леонида момент был переведён в другой полк. Теперь он в ином воинстве. Промямлив слова соболезнования, Леонид ушёл.

Мутной волной в душе поднялась паника. Куда идти? Кого просить? Он уже прошёл две трети пути, было глупо разворачиваться и идти на попятную. Но как добыть третью рекомендацию? Но ведь и без протекции графа Аристова было необходимо к кому-то идти и у кого-то просить письма! Так что надо собраться мыслями, взять себя в руки и рассуждать здраво. В запасе было два дня, за которые предстояло найти того, кто напишет ему третье рекомендательное письмо. И он найдёт такого человека и вырвет из него заветный клочок бумаги!

Только сейчас Фирсанов осознал, что со вчерашнего вечера ни разу не вспоминал о Елизавете. Она смутной тенью маячила на горизонте сознания, ни приближаясь, но и не удаляясь. И стоила ли игра свеч – он не понимал, но остановить раскрученный маховик уже не мог. Его куда-то тащило и влекло силой инерции. Колесо фортуны делало очередной поворот.

Несколько оглушённый и опустошённый событиями вчерашнего и сегодняшнего дня, Леонид заявился домой. Успев скинуть шинель и китель, в чём был рухнул на диван в кабинете отца. Заснул, что называется, без задних ног.

«Скверный, скверный мальчишка!» – в который раз за эти дни Лиза вынесла своему ухажёру суровый приговор. Как он смеет так с ней поступать?! Исчезать на столько времени! Ни извинений, ни объяснений! Если он бросил её и сдался, то тогда так ему и надо! Она была очень сердита на Леонида. Девушка рисовала в своём воображение множество сцен, в которых неизменно был коленопреклонённый воздыхатель с протянутыми руками и вымаливающий у неё прощение. А она… Она холодна как лёд, как статуя сфинкса. Таким образом до молодого человека наконец-то дойдёт, какую роковую ошибку он совершил и какого ангела потерял! Но получалось, что пока потеряла только она. Что Лизу не устраивало и раздражало.

Если честно, она уже привыкла к чудачествам Фирсанова. Она даже находила их милыми и мальчишескими. Как же он напугал её тогда вечером! Но как неожиданно, даже изящно он это сделал! Особенно цветок. И сколько силы в молодом и изящном теле!

Ей вдруг стало не хватать его шуток, сарказма, иронии… Самое удивительное, что впервые за долгий промежуток времени она была недовольна своим поведением. Конечно, она обидела его, обозвав маменькиным сынком. Но она же не знала, что у него нет матери. И они никогда не заводили об этом разговор. Это её извиняет. Он всегда появлялся в тот самым момент, когда в нём возникала необходимость.

Да и она хороша! Повела себя как какая-то принцесса. Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что! Устроила, понимаете ли, соревнования женихов! Вот к чему привело увлечение сказками братьев Гримм в десятилетнем возрасте. Только не хватало сказочного туповатого короля, с пузом и тройным подбородком. К чему она брякнула о Байроне и Гарибальди? В душе Лиза прекрасно понимала, что слегка переборщила. И кто вообще дёрнул её за язык выдвигать какие-то требования? Невооружённым глазом понятно, что Фирсанов влюблён в неё, что уже само по себе выделяло его из толпы. При любом положении дел такой кавалер всегда необходим. Его немного огранить, подобрать оправу и получится вполне себе милая поделка. Ни перед кем не будет стыдно. Ни перед мамой с бабушкой, ни перед знакомыми на курсах, ни перед подружками по гимназии. Можно будет спокойно приезжать с таким мужем домой в Калугу и Перемышль. Мужем? Не торопит ли она события?

Надо признать, что Леонид ей нравился, по крайней мере с ним не было скучно. Сложен прекрасно, тонкое волевое лицо, умные глаза. Но эти его выходки! В людном месте при стечении народу, на одно колено! Не спорю – красиво и романтично, но… Так ей в любви не признавались и замуж не звали. Хотя для неё это был пока единственный опыт, но он ей понравился. А она! Что устроила?! Просто душещипательную мелодраму. Зачем ей это?

И потом, на самом деле, он мог быть занят неотложными делами. Не приходил, значит, не мог. Он всегда радовался их встречам, она чувствовала. И это льстило её самолюбию. А теперь как быть? Она надеялась, что слегка его раззадорит, поиграется с ним, как кошка с мышкой… Но никто же не ожидал такого оборота дел. Надо как-то исправлять положение, но как? Где и как его найти? Покопавшись в памяти, девушка с удивлением поняла, что ничего не знает о Фирсанове, кроме того, что отец его адвокат, а сам он учится на юридическом в университете. Ну не идти же, в самом деле, в университет, искать там юридический факультет? И что подумают окружающие? Можно попытаться разыскать адвокатскую контору отца, но эта идея понравилась ей ещё меньше, чем предыдущая. Она девушка порядочная и до такого не опустится. Должен же он, наконец, проявить упорство и снисходительность к ней и прийти. Она, конечно, собьёт с него спесь. Будет дуться, но не долго. Минут десять, пять от силы. Но ни меньше. Он всё же должен осознать масштабы своего проступка. А то потом он станет просто неуправляемым. А ей такой не нужен!

Так, ворочаясь на постели, Лиза потихоньку в своих рассуждениях допустила брак с Фирсановым. Он уже состоялся у неё в голове. Утомившись от мыслей и рассуждений, Лиза решила заснуть. Завтра обязательно появится. Либо он, либо решение, как его найти.

– По-другому и быть не могло, – сказал Александр Леонидович, внося свет. – Спит в моём кабинете. В чужой сорочке и с разодранной щекой – красота! Ты уже достиг вершин Санкт-Петербургского дна за эти два дня? Мне готовится к уголовному процессу или ты срочно эмигрируешь?

Фирсанов-старший поставил на дубовый рабочий стол портфель отличной кожи и расположился в удобном кресле. По диагонали от стола на кожаном диване его сын пытался прийти в себя от столь неожиданного вторжения отца в свой сон.

– Здравствуй, папа. И для начала успокойся. Эмоции и нервы первый враг юриста. Ты сам мне это говорил.

– Юриста, да, но не отца! Радует, что хоть что-то из моих нотаций остаётся в этой, – дотянулся и звучно шлёпнул по темечку своё чадо, – голове.

– Ночевал у Краснова, это его сорочка. Не мог же я весь день щеголять по городу в несвежей рубашке.

– Резонно и куртуазно или, кому как нравится, куртуазно и резонно, – согласился родитель.

– И щеку не «разодрал», а слегка порезал, когда брился, и по твоему рецепту быстро остановил кровь.

– Значит, я ещё на что-то гожусь.

– Папа, не передёргивай. Я отпраздновал нашу общую с тобой победу, хотя и не так, как предполагал.

– Мы выиграли дело, но это не означает, что ты на следующий же день имеешь право оккупировать мой кабинет. Намекаешь на то, что моё время вышло? Для таких действий, мой друг, ты должен долго и очень долго бегать в подмастерьях.

– Нисколько этому не противоречу. Готов и дальше вносить посильную помощь в успех семейного треста. Это не акт агрессии, а усталость.

– Или бурная ночь у Краснова?

– Успокойся. Ни хористок, ни излишнего алкоголя не было.

– Ага! Алкоголь всё-таки был! – Улыбаясь, Фирсанов-старший поднял вверх палец. – Как ты сам знаешь, мера у каждого своя.

– Ах, оставьте, Александр Леонидович! По факультету до сих пор ходят легенды о ваших похождениях и приключениях.

– Ну, знаешь ли… Молод был, горяч до чрезвычайности, зелен… Отсутствие ума давало пышные всходы.

– Ваша честь, подзащитный оговаривает себя! Требую прекратить прения сторон.

– Сказано уже с достаточной долей твёрдости. Я начинаю верить. Как ты знаешь, мой отец и твой дед был прекрасным врачом-пульмонологом. Большая половина лёгочников столицы были у него в пациентах. Было всё: и деньги, и уважение, и почёт. Конечно же он мечтал о том, чтобы и я пошёл по его стопам. И меня спровадили учиться в Италию.

– А дед был коварен, – отметил внук. – Вот бы мне вместо пронизывающего ветра – голубое небо, тёплое солнце и синие море.

– Ни моря, ни неба, ни тепла. Анатомический театр приводил меня и мой желудок в трепет, при виде крови я был готов рухнуть на кафельный пол прозекторской, а формалин буквально выедал мне глаза. Поэтому я чаще посещал обычные театры, чем анатомические и лекции на медицинском факультете. Страсть к искусству довела меня до того, что я запел.

– Запел? – переспросил вконец ошарашенный Леонид и комично пропел. – O sole, o sole mio?

– Запел, запел. В буквальном смысле этого слова. Только у меня все же тенор, а не баритон, как у вас, Леонид Александрович. В Италии иначе нельзя. – И без всякой подготовки красивейшим голосом классически спел:

– La notte, come allora, magica scende,La luna splende e tu sei qui.Mi sento un po’confuso…non so capire e ti so dire solo cosi.Come prima, più di prima t’amerò[12].

Изумительный по красоте чистый и сильный голос спокойно лился и заполнял комнату. Скачком исчез серый и унылый Санкт-Петербург, растворились стены и потолок кабинета. Отец и сын сидели на берегу лазурного моря, под бездонным небом Италии. Жёлтая, как груша, луна висела над ними. Где-то в стороне мерцала, как угли потухшего костра, небольшая деревушка. Их накрывал магический купол бархатной ночи, прошитый насквозь мигающим светом крупных звёзд.

Пение Александра Леонидовича сопровождалось тонкой мимикой и отточенными жестами. Они были естественными, но было видно, что и над этой составляющей номера певец работал отдельно. Отец рассказывал сыну историю своей любви к его матери, а тот прекрасно понимал, почему она не устояла перед его всепоглощающим обаянием. Песня была одновременно гимном любви и рассказом о безмерной тоске, которая поселилась в сердце отца после того, как не стало матери. Лёня помнил лишь пару эпизодов, когда они играли с ней, её нежные, тёплые руки и красивый голос. В его памяти она над чем-то весело смеялась. И чем дольше Леонид слушал песню, тем больше понимал, что потеряла сцена и кого потерял Фирсанов-старший.

– Как же ты это пережил? – шёпотом спросил ошеломлённый сын.

– Сам с трудом понимаю. Да и с годами подзабыл. Правда, я прилагал к этому столько усилий. Истёрлось всё. Кроме неё. Господь дал мне силы пережить это испытание. А она навсегда осталась вот тут! – ответил Александр Леонидович и ткнул пальцем в сердце. По тому, как он это сделал, стало понятно, что ничего с годами не забылось и «не истёрлось»! На некоторое время он отошёл к окну. Глядя на город, он собирался с мыслями и чувствами. Леонид боялся не то чтобы пошевелиться, он боялся вздохнуть и двинуться. Так и просидел, замерев. Когда же отец повернулся к нему, это уже был привычный ироничный и улыбчивый человек.

Как исполнитель, Александр Леонидович остался доволен эффектом, произведённым на публику, и продолжил свой рассказ:

– В Италии всё пронизано поклонением перед пением, музыкой, оперой и певцами. Я стал брать уроки у одного старого маэстро. О нём болтали всякую чепуху.

– Например?

– Например, что он выжил из ума. Что глух как пень и ничего не может. Его успехи в прошлом. Но всё оказалось ложью завистников. Маэстро был вспыльчив до невероятия и чрезмерно правдив. Он ставил диагноз через десять-пятнадцать минут знакомства и после уже не менял своего мнения. Рубил, что называется, с плеча и не всегда в парламентских выражениях. Я приходил каждый день с трёх до пяти, становился на небольшой помост и говорил.

– Говорил?

– Говорил! «Дай мне воды. Дай мне хлеба. Дай мне соли». Говорил и тянулся, тянулся вперёд, вытягивая шею и напрягая все мышцы. Иногда мне казалось, что старик уснул, сморённый солнышком, но как только я переставал тянуться, тут же следовал удар прутиком по… Ну, ты сам понимаешь, по чему попадал старый музыкант. В этом он был большой искусник и дока! И все начиналось заново. Через неделю этих просьб мне разрешили спеть незатейливую песенку. А через десять дней я зазвучал. Я сам это почувствовал. Через месяц я делал уже приличные успехи. До того приличные, что один из театров предложил мне ангажемент. Ещё несколько дней – и меня бы взяли в труппу.

– Как прекрасно! И как удивительно. Теперь я понимаю, откуда у тебя страсть к театрализации любых праздников.

– Ты близок к истине.

– Но почему ты ушёл со сцены?

– Я не ушёл, я на неё даже не вступил. Мой отец и твой дед примчался в Милан. То ли нашёлся неведомый мне доброхот, который предупредил его, то ли родительское сердце ему подсказало. А может быть, он умел внимательно читать между строк в моих письмах, где я слишком много внимания уделял опере. Что его двинуло из Санкт-Петербурга в Милан, «сие для меня тайна великая есть» до сих пор. Он нашёл меня в таверне, где я угощал своего учителя. Наш разговор с твоим дедом было трудно назвать спокойным. Учитель неожиданно встал на сторону моего отца, поддакивая ему, что успех на сцене очень эфемерен, а хорошая специальность в руках выручит не раз. Найдя надёжного союзника, отец присоединился к нашему застолью, с удовольствием ел рыбу и пил белое вино. Они со старым маэстро даже послушали моё пение. Я надеялся, что вопрос о моей оперной карьере решён. Посетители таверны встретили мой импровизационный концерт бурными овациями. Я понял, что и тот, и другой остались довольны моим исполнением, и мы договорились.