«Черный тюльпан». Повесть о лётчике военно-транспортной авиации

– Паша, это Коля, мой муж, а это Паша, ты про него слышал, – сказала Люда.

Мы поздоровались. От Коли несло водкой конкретно. Он улыбнулся и говорит: «А, лётчик? Первым делом самолёты, а девушки потом? Пролетел ты, Паша, своё счастье, вот что я тебе скажу», – и засмеялся. Мне хотелось ему сразу врезать, еле сдержал себя. Коля был на голову выше Люды и какой-то кабанистый. Здоровый, сутулый, но не толстый. Я ответил: «Каждому своё счастье нужно, а про чужое рассуждать не стоит». Коля набычился: «Это что, в мой огород камешек, что ли?» Смотрю, он готов к драке. Но тут вмешалась Люда: «Колян, пошли домой, у нас с тобой ещё дела есть», – и потащила слегка упирающегося мужа домой. В руке у неё была сетка, в которой лежала большая бутылка вина и банка магазинных огурцов. Они скрылись в своей калитке, а я пошёл к себе. На душе было муторно, как-то жалко стало Люду. Я зашёл в комнату, мама сразу увидела, что настроение у меня испортилось: «Павлик, что случилось?» – спросила она, хотя по её лицу я понял, что она знает, что случилось. Мама села на стул и говорит: «Павлик, не нужно о ней думать, ни к чему это. Пьёт она вместе со своим мужем. Как мать похоронила, так и пьёт постоянно. Из военкомата её выгнали, чем занимается – не знаю. Николай вроде хороший парень, работящий, тракторист, но тоже выпивает часто, председатель мне жаловался. В общем, два сапога пара. Жалко девчонку», – она вздохнула, и по её лицу потекли слезы. «Мамочка, не нужно, каждый сам выбирает свою судьбу», – попытался я её утешить. «Нет, Павлик, не всегда человек бывает кузнец своему счастью. Есть ещё такая вещь, как наследственность. Где-то на генном уровне у неё всё это было заложено. Дед умер от водки, бабка – от водки, её мать, Дуся, царство ей небесное, – от водки. Я надеялась, что гены Петра Сергеевича перебьют наследственность по материнской линии, но не тут-то было. Люда начала курить ещё в пятом классе, в восьмом я почувствовала от неё запах алкоголя. А сейчас что? Каждый божий день, как только я её увижу, она пьяная. И не дай бог будет у них малыш – кем, думаешь, он вырастет? Вот так вот, Павлик. А ты говоришь, кузнец своего счастья». Мы замолчали.

Отпуск пролетел незаметно. Пора возвращаться в училище. Третий курс жил уже не в казарме, а в общежитии. Можно спокойно ходить куда хочется, ложиться спать, когда захотелось, вставать на зарядку не нужно. Стало немного полегче. Закончились общеобразовательные дисциплины, начались специальные. Стало значительно интересней учиться. Письма от мамы приходили регулярно. Ей стало получше, реже стала болеть. Скучно ей одной, но ничего не поделаешь. Жизнь есть жизнь. Я уже никогда не смогу быть с ней. В одном из писем она написала, что у Людмилы родилась дочка Машенька. Что она уже год как не берёт спиртного в рот. С Николаем они развелись, тот спился окончательно. Может, даст Бог, образумится, возьмётся за голову. Ладно, посмотрим. Хотя что мне до этого? У неё своя жизнь. Может, бросит пить, дочку на ноги поставит.

Этим летом каникул у нас не будет. Выпускники третьего курса летом собираются на учебном аэродроме, где нужно налетать сто часов. А это, как говорят старшекурсники, немало.

Глава 7

Пролетело 5 лет моей военной службы после окончания училища. Я получил звание старшего лейтенанта. Полетал на Ан-26, правда, совсем немного: перевели на Север, на Новую Землю. Переучился на Ан-12. Север мне очень понравился. Это была хорошая школа жизни. Там я стал, надеюсь, настоящим офицером. Повзрослел, возмужал. Это было заметно даже мне самому. На Севере я стал хорошим лётчиком. Приобрёл опыт различных полётов. Летали в самых тяжёлых метеоусловиях, когда летать было нельзя. Летал и на правом, и на левом кресле. Сажал самолёт в одиночку. То есть к 1981 году я был уже достаточно прожжённым служакой и лихим лётчиком.

Начинался совершенно новый этап моей службы. Я получил назначение в Ташкент, в полк военно-транспортной авиации. Прилетев в Ташкент, я первым делом пришёл в строевую часть – нужно было стать на учёт и получить направление в общежитие. Пришёл прямо с самолёта, так как остановиться мне было негде, а часть располагалась на территории аэропорта. Дорогу мне показал ВОХРовец2 на КПП3. 1981 год, весна, было тепло. Это вам не Север, откуда я прибыл для дальнейшего прохождения службы. В руках у меня был небольшой чемоданчик. Все свои вещи, нажитые за годы службы на Севере, я оставил дома, куда заезжал на несколько дней по пути в Ташкент. В строевой части мне ничего не дали – я имею в виду направление в общежитие, – а отправили к начальнику штаба. «Ещё неизвестно, где вы будете служить, есть несколько базовых аэродромов», – сказала мне женщина-майор. Таскаться по части с чемоданом было как-то неудобно, и я его оставил в кабинете у майорши. Нашёл помещение, где размещался штаб, захожу. Дежурный провёл меня в кабинет начальника штаба. Посреди кабинета стоит огромный стол, размером с биллиардный, весь заваленный бумагами, картами, схемами. У стола стоит маленький, сухонький полковник и что-то вычитывает в журнале. «Старший лейтенант Колокольников, прибыл для дальнейшего прохождения службы», – отрапортовал я. «Проходи, присаживайся», – полковник кивнул на ряд стульев, стоящих вдоль стены. Подошёл, сел, разглядываю комнату. Ремонта не было давненько. Все столы тоже завалены бумагами. Судя по столам и стульям около них, в штабе обитало человек пять. Полковник был невысокого роста, крепенький, такое впечатление, что он весь сделан из мышц, ни килограмма жира. Как рельса, подумал я. Если его ударить кулаком хоть в грудь, хоть в живот, то разобьёшь себе руку, а ему ничего не будет. Седые волосы коротко стрижены, но не лысый. Гладко выбрит, хотя, как я думаю, это сделать непросто, так как лицо изборождено морщинами. Возраст определить невозможно. Ему может быть и сорок лет, и шестьдесят. Одним словом – старый служака. Прошло минут пять, наконец полковник посмотрел на меня, подошёл и сел рядом.

– Откуда, старлей?

– С Севера.

– Север большой.

– Новая Земля, посёлок Рогачёво, аэропорт Амдерма-2, – ответил я.

– На чём летал?

– На Ан-12, вторым пилотом. В документах всё записано, они в строевой части.

– Предлагаешь мне сходить в строевую часть?

– Никак нет, товарищ полковник. Извините.

– Где ещё служил?

– В Мелитополе, но недолго.

– Откуда родом?

– Из Казахстана, из деревни.

– Родители, жена, дети?

– Холост, товарищ полковник. Есть только мама.

– Это хорошо, – задумчиво сказал полковник. – Какой налёт?

– Небольшой, около 500 часов.

– Короче, так, старлей. Есть у меня один самолёт, вон стоит на стоянке, 037, – полковник подошёл к окну, я за ним, – есть экипаж. Но нет командира. Справишься?

– Товарищ полковник, у меня нет допуска на первого пилота.

– Это не вопрос. Обкатаем, получишь.

Он снова подошёл к столу, порылся в куче бумаг и извлёк одну из-под самого низа. Начал читать и что-то записывать в журнал. Я постоял столбом, повернулся и снова сел на стул. Полковник, кажется, обо мне совершенно забыл. Так прошло ещё минут 15. В комнату заглянул, судя по лётному комбинезону, лётчик. Поскольку на комбезах погон нет, то звания неизвестного. Полковник обернулся: «А-а, Витя, зайди-ка на минутку. Как раз думал про тебя», – полковник протянул руку, поздоровался.

– Вениаминович, давай быстрее, времени нет. Самолёт готов, экипаж на борту.

– Погоди, погоди. Вот тебе стажёр на левое кресло, старший лейтенант Колокольников, принимай, – сказал полковник.

– Да я же в отпуск ухожу.

– Вот до отпуска и откатаешь. Давай полётное задание, я тебе впишу стажёра.

Полковник взял листок и вписал меня в задание.

– Вениаминыч, может, тогда мне второго оставить дома, что-то он приустал, плохо выглядит.

– А кто полетит вторым?

– Да вот же, старлей.

– Я же ясно сказал: стажёр на левое кресло, а не второй.

– Ладно, старлей, потопали, тебе ещё комбез нужно найти и в медчасть заскочить, штампик поставить.

И Витя быстрым шагом пошагал к выходу. В прихожей на вешалке висел чей-то комбинезон, Витя оглянулся – нигде никого, снял комбинезон с вешалки и сунул мне в руки: «Прилетим, на место повесишь».

Мы вышли на улицу и бодрым шагом двинулись в сторону домика санчасти. Витя был полная противоположность полковнику. Тоже маленький, но какой-то кругленький. Чем-то похож на колобка. Когда он быстро шёл, то я боялся, что ещё чуть-чуть быстрее, и он упадёт и покатится. Зашли в санчасть, на входе сидел дежурный. Соскочил и отдал нам честь.

– Оля у себя? – спросил Витя.

– Никак нет, вышла, товарищ майор, – ответил дежурный.

Теперь я хоть знал звание своего нового командира.

– Скоро вернётся?

– Да, сказала, на минутку.

– Подождём.

– Ну, старлей, давай знакомиться, – сказал майор Витя.

Я приложил руку к фуражке и доложил: «Старший лейтенант Колокольников, Павел, прибыл с Севера для дальнейшего прохождения службы».

«Майор Кондратьев, Виктор – для своих, для тебя пока Виктор Фёдорович», – сказал майор и протянул мне руку.

Хлопнула входная дверь, и в помещение вбежала, запыхавшись, молоденькая девушка в белом халатике. Было ей от силы лет 20, а может, так показалось, потому что она была похожа на девочку-подростка. Волосы, русые и длинные, запрятаны под медицинскую шапочку. Под халатом надеты джинсы.

– Оленька, мы тебя ждём.

– Виктор Фёдорович, вы же улетели, я вас отметила.

– Да вот вернулись за подкреплением. Знакомься, старший лейтенант Павел. Это чтобы душманам несладко было. Стажёр, ставь быстренько штампик, и мы помчались.

Оля пробежалась по мне глазами, как по пустому месту, и шлёпнула печать в полётное задание. Вообще-то я всегда вызывал какой-то интерес у дам, а здесь – ровным счётом ничего. Ладно, попозже разберёмся. Мы уже с майором почти вприпрыжку неслись к стоянке, где стоял мой любимый Ан-12, а возле него тёрлись два лётчика.

– Витя, ну на фига тебя понесло в штаб, уже бы полпути протопали.

– Игорёк, не гунди. Игорь, наш штурман, – сказал мне на ходу майор.

– Ребята, наш стажёр на левое кресло, Павел, – громко сказал майор, – прошу любить и жаловать, до отпуска мне его нужно откатать. Всё, по местам, взлетаем.

Вошли в самолёт, в кабину пилотов. Всё было мне знакомо. Экипаж был полный – пять человек. Следовательно, места для стажёра предусмотрено не было. Я примостился за спиной бортмеханика. Началась привычная подготовка к вылету, быстренько всё сделали, запустили двигатели и начали выруливать. Чувствовалось, что экипаж слётан, все знают своё дело. Довольно долго стояли на предварительном, так как самолёты регулярно взлетали и садились. Понятно, ведь аэродром был гражданским, и мы терпеливо ждали своего окна. Но вот диспетчер дал нам разрешение на взлёт, майор достаточно лихо вырулил на полосу и, не притормаживая, двинул РУД4ы вперёд. Так же лихо взлетели с хорошим набором высоты, и не успели убраться шасси, как он резво крутанул штурвал и с предельно допустимым креном начал выходить на курс. Мы у себя на Севере летали как-то поинтеллигентнее, что ли. Майор оглянулся на меня и, заметив, что я достаточно напряжённо смотрю на приборы, сказал: «Паша, тут летают немного иначе, чем в Союзе». Я ничего не понял. «Костя, иди в комнату отдыха, сегодня у тебя отгул», – сказал он хрупкому парнишке в правом кресле, – Паша, занимай место».

Я устроился, поставил ноги на педали, пристегнулся.

– Второму принять управление.

– Есть, – ответил я, – второй управление принял.

– Первый управление отдал. Курс 160, высота 8.200.

– Есть курс 160, высота 8.200.

Автопилот был выключен, пилотировал вручную, удерживая курс, высоту и скорость. Это я умел делать неплохо. Почему не даёт команду на включение автопилота? Видимо, хочет проверить меня на технику пилотирования. Проверяй, не жалко. Техника у меня была на высоте.

Я повернулся к командиру: «Виктор Фёдорович, куда летим-то?»

Сзади кто-то ехидно заметил: «Стажёр не знаком с заданием?»

«Город Кабул, Демократическая республика Афганистан. Где Советский народ оказывает дружескую помощь братскому афганскому народу, за что братский афганский народ долбит что есть мочи советских солдат», – спокойно сказал майор. Видимо, я здорово изменился в лице, и майор добавил: «Паша, мой совет. Не думай о политике, от этого башку сразу снесёт. Думай о полёте, о том, как тебе это самую башку, а также головы ещё пяти членов экипажа, в целости и сохранности домой вернуть. Через полчаса перелетим границу, где каждая сволочь только и думает о том, как бы тебя сбить».

Все молчали – может, меня стеснялись, может, уже всё выговорили. Я глядел вперёд. Облачность, которая была достаточно плотной при взлёте, рассеялась. Впереди показались горы. Этот вид меня заворожил. Никогда мне не приходилось летать над горами. Чёрные глыбы хребтов со снежными верхушками наползали на нас. Казалось, что они будут выше нас, и мы не сможем перелететь через них, но каждый раз очередной хребет оказывался ниже, и мы спокойно его пролетали. Правда, спокойным полёт уже назвать было нельзя: нас достаточно хорошо трепал ветер. Я пытался заглянуть вниз, в ущелье, и не мог увидеть его дна.

– Управление передать первому, – вернул меня в кабину голос майора.

– Есть.

– Первый управление принял.

– Второй управление передал.

– Экипаж, начинаем снижение. Паша, руками ничего без моей команды не трогать. Руки со штурвала сними, ты пока не знаешь, что ими делать. «Может, Костю разбудить?» – раздался сзади голос бортмеханика. «Не стоит, справимся, да, Паша? Всё только по моей команде». Штурман Игорь спросил: «Афганская посадка?» «Нет, всё нормально, горы чистые», – ответил ему радист. Я опять не понимал, что значит «горы чистые» и «афганская посадка». Потом спрошу. За окном быстро темнело. Мы летели по ущелью достаточно быстро, быстрее, чем положено по Наставлению. Впереди ничего не было видно. И только силуэты тёмных гор по бокам. Скорость снижения была тоже достаточно большой. И вдруг впереди, там, где мгновение назад ничего не было, засветилась дорожка огней – ВПП5.

– Шасси, закрылки полностью, – раздалась команда.

Я быстренько перевёл рукоятку шасси на выпуск, и как только загорелись лампочки «Шасси выпущено», перевёл рукоятку закрылков на максимум. Самолёт как будто упёрся в вату. Я повис на ремнях. Игорь бодро читал высоту и скорость. Я не успевал соображать, много это или мало, как мы бойко ударились о бетон и быстренько покатились по полосе.

– Паша, тормози.

Я плавно нажал на педали. Глянул вперёд. Быстро приближались огни торца полосы, а мы всё ещё бодренько катились. Я ещё сильнее нажал на тормоза.

– Тормози, тормози, – прокряхтел майор, – сумел разогнать, теперь сумей остановить.

– Не понял, Виктор Фёдорович?

– Я сказал, шасси и закрылки.

– А я что?

– А ты шасси выпустил, а закрылки секунд через пять.

Наконец мы остановились метрах в двух от конца полосы. Майор добавил оборотов и начал рулить на стоянку.

– Так ведь в Наставлении написано – сначала шасси, а потом закрылки.

– Ты, Паша, Наставления выучи и забрось куда подальше. У нас здесь свои Наставления. Написанные кровью наших погибших товарищей.

Прозвучало достаточно пафосно из уст майора, и только впоследствии я понял значение его высказывания.

Мы пошли в аэропортовскую столовку. В животе у меня урчало, да и все были голодны. Как я понял, у экипажа это был третий рейс без перерыва. Быстренько проглотив макароны с котлетами, мы вернулись к самолёту. Возле грузового люка аккуратными штабелями стояли одинаковые ящики. Оружие, наверное, – подумал я. И только подойдя ближе, при свете фар, я увидел на ящиках фамилии.

– Это что, Виктор Фёдорович? – робко спросил я.

– Груз 200.

Я, конечно, знал, что такое груз 200, и мне стало как-то не по себе. Полный багажный отсек трупов.

– Отвоевались ребята, – сказал бортмеханик.

– Вот так, старлей. Сюда живую силу, назад – груз 200, – сказал майор. Мне стало немножко жутковато. О том, что в Афганистане идёт война, я, конечно, знал. Но почему-то не думал, что на этой войне гибнут люди. Война была где-то далеко. В Союзе о ней знали мало, по телевизору в новостях практически не показывали.

Самолёт быстро загрузили солдаты, и мы получили разрешение на вылет. Была ночь. Абсолютная темнота. Кое-где по аэродрому горели лампочки, но они не давали никакого света. Огни на ВПП были тоже выключены. И только огромные, чуть мерцающие звёзды на той части неба, которая не закрывалась горами. Майор скомандовал: «Стажёр – в левое; Костя – из отгула вызываю, занимай правое, а я посплю немного. Завтра в отпуск, дел валом. Паша, если меня довезёшь целого и здорового, стажировка у тебя закончится. Пилотировать умеешь, видел. Если что, ребята помогут. А тебе нужно становиться командиром. Летать тебя научили, а вот быть командиром – этому не научишь. Либо есть эта жилка в человеке, либо нет. И тогда до пенсии будешь вторым. Всё. Не трясти и не будить», – и майор, взяв какой-то бушлат с вешалки, вышел из кабины.

Все четверо посмотрели на меня. Мне было как-то неловко. Но я по-хозяйски уселся в левое кресло, пристегнулся и думаю, с чего начать.

Но тут подал голос Костя: «Чего рты разинули? За работу, уже ночь на дворе».

Все быстренько начали щёлкать переключателями, запускать двигатели. Двигатели ровно загудели. Константин сказал: «Старлей, я сам вырулю, а то в потёмках заедешь не туда». Я кивнул. Костя вырулил на полосу, она была жутко тёмной. Фары и ходовые огни не включали. Мы стояли и ничего не делали. Минуту, две. Я уже заёрзал на своём месте. «Двигатели прогреты», – доложил бортмеханик. И тут полоса вспыхнула огнями, так что с темноты было больно глазам. Костя посмотрел на меня и кивнул. «Экипаж, взлетаем», – каким-то чужим голосом скомандовал я и толкнул РУДы вперёд. Костя положил на РУДы свою руку и вывел двигатели на максимальный режим. Бортмеханик подстраховывал его. Самолёт резво покатил по бетонным плитам, штурман читал скорость. Я очутился в своей стихии. Мы взлетели, скорость росла, и её рост я компенсировал увеличением скорости подъёма. «Курс 60», – скомандовал штурман. Я не спеша повернул штурвал, держа крен в пределах 30 градусов.

– Командир, держи 45, – подсказал Костя.

– На такой скорости 30 – это максимум, – ответил я.

– Я знаю, но иначе мы можем вписаться вон в тот склон, – и Костя показал пальцем в темноту ночи.

Я не стал искать склон, в который мы можем вписаться, а просто ещё повернул штурвал, пока указатель крена не встал на отметке 45. Запищала сигнализация «Крен велик». Но скорость уверенно росла, и сигнализация вскоре выключилась. А дальше всё было как обычно, как у меня было уже сотни раз. Правда, тогда я сидел в правом кресле второго пилота, а сейчас в левом. Всё немного не так, как я привык. Но ничего, быстренько разобрались. Экипаж хорошо знал своё дело, и мы спокойненько летели. Я вгляделся в темноту ночи. Ничего не было видно. Ни земли, ни горизонта, и только звёзды были на своём месте. Спать не хотелось. Куда меня забросила судьба? Ещё вчера ночью я спал в родительском доме, где одиноко жила моя мама, где прошла вся моя жизнь, пока я не уехал в училище. Раненько утром мы с мамой пришли на автобусную остановку, и я, попрощавшись с ней и утерев ей слёзы, сел в автобус. Затем самолёт до Ташкента, и вот – не прошло и суток, как я в небе над Афганом с полным багажником страшных ящиков.

– Старлей, снижаемся, посадка в Ташкенте, на спецстоянке нас уже ждут, – сказал Игорь.

– Что за спецстоянка? – не понял я.

– Увидишь.

Сели чистенько, по-академически. Рулил на стоянку Костя. Зарулил. Несмотря на глубокую ночь, на стоянке было много народу. Грузовые машины стояли чуть поодаль. Я не понимал, что это за люди, и только когда начали выгружать ящики, до меня дошло – это же родители погибших солдат. Кто-то стоял молча, кто-то вычитывал надписи на ящиках и, найдя нужную, с плачем кидался на этот ящик. Было жутко, страшно, неприятно, и я быстро ушёл на другую сторону самолёта, чтобы не видеть этой картины. Выгрузка закончилась, все потихоньку разъехались. Бортмеханик замкнул самолёт. Майор сказал: «Всем по домам, отдыхаете двое суток. Я в отпуск».

– А мне что делать? – спросил я.

– Тебе отдыхать и к командиру. Стажировку закончил, я ему сообщу, – и майор быстрым шагом двинулся вместе со всеми.

Про меня никто не вспомнил, и я в одиночестве побрёл туда, куда пошёл экипаж. Кто они такие? Я не знал их званий, фамилий. Знал, как зовут, и то не всех. Больше ни с кем из них мне летать не довелось, так, иногда случайно где-то сталкивались: «Привет». – «Привет».

Куда мне идти, непонятно. Общежития у меня нет. Искать гостиницу в городе ночью не хотелось. Можно, конечно, провести остаток ночи в аэропортовском ресторане, но настроение было не то. И я отправился в сторону домиков воинской части. Зашёл в помещение штаба. Дежурный сладко спал за столом, подложив руки под голову. Не проснулся. Я тихонько прошёл дальше по коридору и увидел стоящий у стены диванчик. Подложил под голову свёрнутый комбинезон, снял туфли и растянулся на нем. Быстро заснул. Разбудил меня вчерашний полковник. Я даже не знаю, кто он такой.

«А ты что здесь делаешь? Как слетали? Нужно было пойти в общежитие лётного состава, через три домика отсюда. Да ты же новенький, ещё ничего не знаешь», – быстро заговорил полковник. И не дожидаясь ответов, добавил: «Дуй в строевую, бери направление в общежитие, оно за территорией аэропорта, говорят, очень приличное. Короче, размещайся, обустраивайся, отдыхай. На всё про всё тебе неделя. В понедельник в шесть жду. Свободен».

Я в армии уже почти десять лет и прекрасно знаю, что неделя – это не семь дней, а столько, сколько скажет старший. В самом деле – сегодня раннее утро четверга, а в понедельник к шести быть в части. Ну что, не привыкать.

Этой недели из четырёх дней мне вполне хватило. Заселился, обустроился, загрузил холодильник продуктами. Всё воскресенье провёл в городе. Ташкент мне очень понравился. Таксист сразу привёз меня на Алайский базар: «Это самое главное место в Ташкенте», – сказал он. Боже, какие вокруг были запахи! На Севере, как я понял, не пахнет ничем. А тут – шашлык, плов, самса, цыплята табака. И всё это пахнет, да так, что голову сносит. Хочется попробовать всего. А ряды со свежей клубникой! Даже у нас в Казахстане её ещё не было, а тут – россыпи. Я присел в маленькой чайхане, и мне принесли пиво и цыплёнка. Объедение. Был бы живот безразмерный, я бы ещё съел и плов, и шашлык, и самсу, и чебурек. Но увы. Не лезет. Ладно, оставим на другой раз. Прошёлся по городу. Очень много деревьев и цветов. Арыки с прохладной водой. Звенят трамваи. Где-то играет узбекская музыка. Очень много молодёжи, все одеты по-летнему. Небо синее-синее. Ни облачка. Встречные девушки мне улыбаются. Благодать.

И вдруг меня как током стукнуло. Я вспомнил страшные ящики с грузом 200. Свой полёт в Кабул, где, как сказал майор, каждый хочет меня убить. Настроение сразу резко пошло вниз. Я не мог смотреть на гуляющих людей, на улыбающиеся пары. Перед глазами стояли страшные ящики. Я быстренько поймал такси и уехал в своё общежитие.

В понедельник без пяти минут шесть я вошёл в здание штаба. Полковник был уже там. Поздоровались.

– А ведь мы не познакомились, старший лейтенант Колокольников, – сказал полковник. – Командир части полковник Васильев, Иван Вениаминович, – и он повторно протянул мне руку. – Получил о тебе отзыв от майора Кондратьева. Не припомню, чтобы стажировка закрывалась за один полёт, – сказал полковник, – ну да ладно, поглядим, допуск будешь мне сдавать. Как тебе слеталось, как Афган?

– Да вроде всё нормально.

– Ну дай-то бог. Сколько уже ребят из полка потеряли.

– Лётчиков?

– Да, сбивают наших иногда. Взлёт и посадка – самые уязвимые этапы полёта.

– Иван Вениаминович, Виктор Фёдорович заговорил об афганской посадке, но не рассказал, что это такое. Как я понимаю, особая технология посадки?

– Да. Паша, придумали наши асы, как сделать посадку максимально короткой, чтобы духи не успели развернуть свои стингеры.

– А взлёт?

– Ну тут ничего не попишешь, ракетой в небо не умчишься. Надейся только на себя, своего стрелка да вертолёты прикрытия.

Он подошёл к своему громадному столу и долго рылся, перекладывая бумаги из угла в угол. Наконец, видимо, нашёл, что искал. Подал мне общую тетрадь в клеточку.

– Это, Паша, записки наших лётчиков об афганской посадке. Кого-то уже нет, кому-то это спасло жизнь. Внимательно разберись, уверен – пригодится.

Я пролистал тетрадь. Там были графики, схемы заходов и какие-то рассуждения. Обязательно сегодня изучу.

– Куришь? – спросил полковник.

– Никак нет.

– Молодец, а я закурю.

Полковник задымил папиросой и подошёл к окну.

– Гляди, твой экипаж уже возле самолёта. Пошли знакомиться.