Апостолы Революции. Книга первая. Лицедеи

– Рад тебя видеть, Огюстен! – разбудил его звучный голос.

Лежен встрепенулся и открыл глаза. Сен-Жюст стоял напротив него и, улыбаясь, смотрел на спящего гостя.

– Сожалею, что пришлось поднять тебя ни свет ни заря, – весело проговорил он, но сожаления в его тоне Огюстен не услышал.

– Надеюсь, у тебя была на то важная причина, – проворчал он, стараясь придать своему голосу как можно больше суровости, чем крайне развеселил Сен-Жюста.

– И еще какая! – смеясь, ответил он и заключил поднявшегося с кресла друга в объятия. – Я действительно рад тебя видеть!

Огюстен был тронут таким приемом и вмиг позабыл свой гнев.

– Ты вообще не спал этой ночью? – спросил он, вглядываясь в бледное лицо Сен-Жюста и ища там признаки усталости.

– И не только этой! – ответил тот. – Ты даже себе представить не можешь, сколько работы свалилось на Комитет за последний месяц. Вам в Министерстве и не снилось!

– Это точно, – ухмыльнулся Лежен, – не могу сказать, чтобы я был перегружен работой.

– Слушай, – Сен-Жюст перешел на серьезный тон, – мне, действительно, жаль, что пришлось побеспокоить тебя в такую рань, но дело важное, и я просто не знаю, когда еще у нас будет время спокойно поговорить.

– Ладно, ерунда, – отмахнулся Огюстен. – Рассказывай, что за дело.

Они перешли в гостиную, куда Сен-Жюст перенес канделябры, пододвинули кресла к камину и сели друг напротив друга.

Отблески пламени бросали неровный свет на их мальчишеские лица, и стороннему наблюдателю могло показаться, что это два студента устроились повторить урок или посплетничать о подружках.

Их дружба началась два с половиной года назад, когда никому не известный автор только что опубликованного политического трактата Луи Антуан Сен-Жюст на одном из провинциальных вечеров в Суассоне познакомился с молодым многообещающим юристом Огюстеном Леженом. Первому было двадцать три года, второму едва исполнилось двадцать. Они проговорили до утра и решили повторить встречу. Дискуссии о политике и литературе переросли в крепкую дружбу. Но через год их пути разошлись: Сен-Жюст был избран депутатом Конвента и уехал в Париж, Лежен поступил на военную службу сержантом и отправился в армию. Войдя в состав всесильного Комитета общественного спасения, Сен-Жюст вспомнил о друге и предложил ему место в Министерстве иностранных дел, пообещав быстрое продвижение, если государственная служба придется тому по душе. Огюстен, получивший к тому времени ранение, закрывшее перед ним военное поприще, переехал в Париж и старался как можно добросовестнее служить Французской республике, хотя и считал свою работу бумагомарательством. Министерства потеряли реальную власть, перешедшую к Комитету общественного спасения, и служили лишь исполнителями исходивших оттуда директив. За те полгода, что молодой юрист жил в Париже, с Сен-Жюстом он встречался от силы раза три-четыре. Это были короткие случайные встречи в коридорах Тюильри или в Комитете общественного спасения, куда Лежен заходил по служебным делам. Долгие дружеские беседы и страстные дискуссии о наилучшем государственном устройстве остались в прошлом, и Огюстен уже не надеялся когда-нибудь снова посидеть с другом у горящего камина.

– Я давно хотел повидать тебя, – начал Сен-Жюст, – но каждый раз возникали неотложные дела. А разговаривать при посторонних в Тюильри мне не хотелось.

Лежен понимающе кивнул.

– У меня к тебе две просьбы, очень серьезные просьбы, – продолжал Сен-Жюст, переходя сразу к делу. – И я рассчитываю не только на твою помощь, но и на твое молчание.

Лежен снова кивнул, приготовившись слушать.

– Не буду вдаваться в ненужные объяснения ситуации в правительстве. Она тебе хорошо известна. Сконцентрировав власть в Комитете общественного спасения, мы добились, наконец-то, эффективного управления делами республики. Конечно, такая организация не является ни конечной, ни идеальной, но на данный момент только она способна успешно функционировать.

Лежен снова кивнул. Это верно, до идеала революционному правительству далеко. Но верно и то, что эта система работает, и довольно эффективно.

– Наверное, любое молодое государство должно пройти через период становления, через войны, бури, через террор, в конце концов, – продолжал Сен-Жюст. У его друга возникло впечатление, что эта преамбула не столько была обращена к нему, сколько служила своего рода моральным оправданием для самого члена правительственного Комитета. – Но скоро этому придет конец. Все мои мысли обращены к тому государству, что мы построим на руинах монархии, как только покончим со всем, что может помешать этому строительству. И покончим мы с ним довольно скоро.

Лежен опустил глаза. Несколько месяцев, проведенных на государственной службе, не позволяли ему разделить уверенность Сен-Жюста.

– Через какой-нибудь месяц не будет больше раздирающих Конвент фракций. Через полгода, а то и раньше мы победоносно закончим войну, и тогда сможем перейти от чрезвычайного управления к нормальному.

«Через полгода?! Ну и оптимизм!» – подумал Лежен, но предпочел промолчать.

– Впрочем, нам придется еще немало потрудиться. Мы должны подготовить Францию к этому переходу, для чего необходимо избавить революционное правительство от внутренних препятствий, мешающих его эффективной и четкой работе. Улавливаешь, о чем я?

Лежен вынужден был признать, что не совсем.

– Комитет общественного спасения контролирует все основные сферы управления, кроме одной, – пояснил Сен-Жюст и сделал паузу, предоставив другу самому догадаться, что он имеет в виду.

Ах, вот он о чем! Лежен не мог сдержать легкой улыбки. Разумеется! Комитет общей безопасности.

Сен-Жюст заметил его улыбку и кивнул:

– Кроме полиции. Вот это-то и не дает мне покоя.

– По-моему, Комитет безопасности вполне справляется с возложенной на него задачей, – робко заметил Лежен.

– Я говорю не о том, что он работает плохо, – отмахнулся Сен-Жюст, – а о том, что контроль за полицией – единственное, чего не хватает Комитету спасения для полной концентрации власти в своих руках. Это ослабляет правительство. Борьба с политическими преступлениями набирает обороты, что порождает произвол в провинции. Комиссары, посланные в департаменты, творят самосуд. В период, когда во Франции царил полный хаос, они сослужили отличную службу республике, но сейчас настало время централизовать систему правосудия. Она должна перейти к Комитету общественного спасения.

– Ты понимаешь, кому перебежишь дорогу? – настороженно, даже испуганно спросил Лежен.

Сен-Жюст лукаво улыбнулся.

– Вот уж не думал, что и ты относишься к числу тех, на кого Вадье наводит такой страх!

Лежен покраснел. Он никогда лично не встречался с главой Комитета общей безопасности, но слышал о нем достаточно, чтобы всем сердцем желать и дальше пребывать в столь счастливом отдалении от него. В конце концов, прозвище Великий инквизитор, данное Вадье, вряд ли было случайным.

– Послушай, – проговорил Лежен, немного справившись с волнением, – ты вправе делать все, что тебе вздумается. Но я, на твоем месте, тысячу раз подумал бы, прежде чем упразднять Комитет общей безопасности.

– А кто говорит о его упразднении?! – казалось, Сен-Жюст сам удивился выводу, который друг сделал из его слов. – Я пока еще не лишился рассудка, Огюстен! Разве существование Военного комитета помешало созданию Военного бюро в Комитете общественного спасения? Для того, чтобы контролировать политическую полицию, вовсе необязательно распускать Комитет общей безопасности.

Лежен вынужден был согласиться с другом. Впрочем, это его не очень успокоило. Всем известно, что Военный комитет послушно выполняет распоряжения Комитета общественного спасения, чего нельзя сказать о Комитете общей безопасности, пользующемся полной автономией. Подчинить Комитет Вадье Комитету общественного спасения было равносильно пощечине, нанесенной лично Великому инквизитору. Неужели Сен-Жюст осмелится?!

– Так вот, – продолжал член правительства, поднимаясь со своего места и прохаживаясь по комнате, скрестив руки на груди, – я подумал, что создать полицейское бюро внутри Комитета общественного спасения было бы не такой уж плохой идеей. Мы разгрузим Комитет безопасности, оставив ему руководство делами Революционного трибунала, а сами займемся рассмотрением дел арестованных до того, как они поступят в распоряжение ведомства Вадье. Причем дела эти будут поступать в Бюро полиции со всей Франции, что положит конец произволу на местах. Все приказы об освобождении или отправке в Трибунал будут исходить исключительно от Комитета общественного спасения. Так постепенно правосудие войдет в нормальное русло, и комиссары в департаментах перестанут распоряжаться жизнью и смертью граждан.

Его голос зазвучал громче, в глазах появился задорный блеск, он все больше воодушевлялся своей идеей, казавшейся решением стольких проблем. Лежен не сводил глаз с расхаживавшего по комнате друга, с трудом веря своим ушам.

– Конечно, это дело не завтрашнего дня, – признал Сен-Жюст, понижая голос, перешедший было на крик. – Сначала надо покончить с фракциями. Но вот через месяц, самое большее, через два, такое бюро будет просто необходимо.

– Комитет общей безопасности никогда не согласится с созданием твоего бюро, – ответил Огюстен, покачав головой.

– А кто будет спрашивать у него согласия? – Сен-Жюст остановился и взглянул на молодого человека сверху вниз. – Предложение выйдет из Комитета спасения и будет представлено Конвенту. Если Конвент вотирует декрет, в чем я нисколько не сомневаюсь, Комитету безопасности придется подчиниться.

«Еще бы! – подумал Лежен. – Только какого черта тебе понадобилось тринадцать лишних врагов в лице его членов?»

Он сидел в кресле, опустив голову на руку, и молчал. Не желая мешать его раздумьям, Сен-Жюст отошел к окну и взглянул на начинавшую пробуждаться улицу, освещенную бледным утренним светом.

– Ты с кем-то делился этим проектом? – спросил Лежен через пару минут, прервав размышления и подняв глаза на друга.

– Еще нет. Ты – первый, – эти слова были произнесены таким тоном, словно Лежен должен был почувствовать себя польщенным. – Я поговорю об этом с Робеспьером, когда придет время. Ему сейчас не до этого.

И тут Лежен понял, что не случайно Сен-Жюст поднял его в шесть утра. «Что ему от меня-то понадобилось?» – мелькнуло в голове министерского служащего. Слабая догадка начала проникать в его окончательно пробудившийся мозг, и эта догадка ему очень не понравилась. Решив покончить с сомнениями, он подошел к другу и спросил:

– Могу я узнать, чем заслужил честь быть посвященным в твои намерения в семь часов утра?

Вопрос прозвучал резче, чем он рассчитывал. Сен-Жюст с недоумением посмотрел на него, обескураженный подобным тоном, и мягко проговорил:

– Мне нужна твоя помощь, Огюстен.

– Тебе… нужна… моя… помощь? – переспросил Лежен, делая паузу после каждого слова.

– Именно, – кивнул Сен-Жюст. – У меня мало друзей, заслуживающих доверия, и ты один из них.

Это признание вызвало у Огюстена широкую улыбку, но она немедленно слетела с его губ, когда он услышал последовавшие за ним слова:

– Поэтому я и решил предложить тебе возглавить новое Бюро полиции.

Ответа не последовало. Лежен был потрясен и напуган одновременно. Он не знал, что делать: благодарить за честь или молить о пощаде? Впрочем, в одном он был совершенно уверен: его ответом будет решительное нет. Сен-Жюст не спускал с него испытующего взгляда, терпеливо ожидая согласия, которое – в этом он нисколько не сомневался – не замедлит последовать. Сделав глубокий вдох, Лежен произнес еле слышно:

– Нет, Антуан.

– Что – нет? – не понял тот.

– Мой ответ – нет, – повторил молодой человек. Его губы дрожали от волнения, он опустил глаза, стараясь не встречаться взглядом с Сен-Жюстом, но даже в тихом голосе Огюстена звучала упрямая твердость.

Сен-Жюст, не отрываясь, смотрел на друга. Столь решительный и прямой отказ поверг его в оцепенение: он не сразу нашелся, что сказать. Избегая взгляда собеседника, Лежен отвернулся к окну, поджал губы и про себя решил не нарушать молчания первым. В конце концов, добавить ему было нечего.

– Я могу узнать причину твоего отказа? – резкий, враждебный голос нарушил давящую тишину. Этот голос был совершенно незнаком Огюстену, никогда Сен-Жюст не говорил с ним таким тоном.

– Послушай, Антуан, – почти умоляюще заговорил Лежен, – ты же знаешь, что такая работа не для меня.

– Это почему же?

Лежен молчал. Как объяснить члену революционного правительства, что разбивать судьбы одним росчерком пера, посылать десятки людей в Трибунал и ежедневно подписывать смертные приговоры дано не каждому? Как объяснить это тому, для кого подобная работа превратилась в рутину?!

– Тебе нечего ответить, – с горечью проговорил Сен-Жюст, – потому что причиной твоего отказа является трусость. Ты разочаровал меня, Огюстен. Ты оказался одним из тех болтунов, что часами разглагольствуют о счастье народа, о справедливом правлении, о благодетельной свободе, а когда им предоставляется возможность самим поработать на это самое счастье, поучаствовать в этом самом правлении и побороться за эту самую свободу, заявляют, что такая работа не по ним! Такие люди могут вызвать лишь одно чувство – презрение.

Эти слова были произнесены без всякого выражения. Сен-Жюст все так же стоял у окна, скрестив руки на груди и не спуская с друга острого взгляда. Это спокойствие задело Лежена куда больше, чем самая бурная ярость. Он приготовился уже ответить страстной тирадой, но вовремя удержался. «Он только этого и ждет, – скомандовал себе Огюстен. – Как только я начну обороняться, моя партия проиграна». За тот небольшой срок, что он находился в Париже, молодой человек прекрасно усвоил тактику ораторского искусства, которым Сен-Жюст владел в совершенстве. Лучшее, что мог сделать Лежен, чтобы сохранить достоинство и не потерять друга, это ответить ему тем же равнодушным спокойствием.

– Прости, Антуан, если не оправдал твоих надежд, – заговорил он и сам удивился тому, насколько ровно звучал его голос. – Только ты напрасно теряешь время, оскорбляя меня. Мое решение останется неизменным: никогда моя рука не обречет на смерть.

– Хорошее же у тебя представление о работе Комитетов! – насмешливо проговорил Сен-Жюст, но обиды в его голосе не было. – Впрочем, хочу тебя успокоить. Ты неправильно меня понял, Огюстен, а я, видно, плохо объяснил. Речь идет не о том, чтобы усилить террор, а о том, чтобы его упорядочить. Я прошу тебя не арестовывать невинных, а освобождать невинно арестованных! Я хочу положить конец произволу, а не порождать новый. И только ты можешь мне в этом помочь. Когда ты сказал, что эта работа не для тебя, ты сказал именно то, что я и надеялся услышать.

«Правда? – усмехнулся про себя Лежен. – Мне так не показалось».

– Именно потому, что она не для тебя, только ты и можешь ее выполнять! Поручить ее тому, кто получает от этого удовольствие, означало бы запустить волка в курятник. Беспристрастность, уважение к законам и любовь к республике – вот качества, которые необходимы шефу Бюро полиции. В тебе я нахожу самое совершенное их сочетание. Только тебе я могу доверить столь важную миссию. Я ошибся, говоря, что нуждаюсь в твоей помощи. Не я, а республика нуждается в тебе.

Запрещенный прием. Лежен мог отказать в помощи другу, но отказать в ней республике… Так вот к чему это лицедейство! Положительно, будь Сен-Жюст на месте министра иностранных дел, французская дипломатия только выиграла бы!

– Я уже дал тебе мой ответ, он окончателен, – Лежен решил стоять на своем до конца. Эти сказки о человеколюбии и желании покончить с произволом его не убедили: для этого не надо создавать новую полицию, достаточно лишь упразднить старую.

– Ну и упрямец! – вскричал Сен-Жюст, теряя терпение. – Что еще я должен сделать, чтобы ты изменил решение?! Несколько десятков человек в твоем подчинении, жалованье министра, я буду единственным твоим начальником! Что еще, Огюстен? Что еще тебе надо? Разве не за этим ты поступил на службу республике?! Не собираешься же ты до конца своих дней перекладывать бумажки в своем сонном Министерстве, где ничего не происходит?! Назови свои условия!

– Ты в самом деле думаешь, что мой отказ вызван желанием получить для себя какие-то привилегии? – эти слова были пронизаны таким презрением, что Сен-Жюсту пришлось признать несправедливость своих слов.

– Ты прав, Огюстен, – примирительно проговорил он, – я погорячился. Ты прекрасно знаешь, как высоко я ценю твои качества. Мне тяжело принять твой отказ. Ты бросаешь меня в ту самую минуту, когда я больше всего нуждаюсь в тебе, и я абсолютно беспомощен перед твоей упрямой решимостью.

– Оставь эту идею, – Лежен рассудил, что настал подходящий момент урезонить друга. – Зачем тебе ссориться с Вадье?

– При чем тут Вадье?! – вскричал Сен-Жюст. – Он волнует меня в последнюю очередь!

– А зря, – настаивал Огюстен.

– Мы еще вернемся к этому разговору, – проговорил Сен-Жюст, проигнорировав реплику Лежена.

– Мой ответ будет всегда одинаковым.

– Увидим.

Повисло неловкое молчание. Эта встреча разочаровала их обоих. Их дружба оказалась не столь устойчивой к натиску революционной бури, как они ожидали.

– Я собирался попросить тебя еще кое о чем, – сказал Сен-Жюст и, поймав испуганный взгляд Лежена, в котором ясно читалось: «Как? Еще что-то?!», рассмеялся: – Не волнуйся, в председатели Революционного трибунала я тебя не позову! Я хочу подыскать себе квартиру побольше, а заниматься этим самому нет времени. Если работа в Министерстве позволит тебе уделить время поиску квартиры, я был бы очень признателен. Возьмешься?

Вздох облегчения вырвался из груди клерка.

– Конечно! – с готовностью отозвался он. – Если бы все твои просьбы можно было выполнить с такой же легкостью! Когда ты хочешь переехать?

– Это терпит, – ответил Сен-Жюст. – Через два или три месяца, как найдешь что-то подходящее.

– Займусь немедленно! – Огюстен чувствовал необходимость искупить свою вину.

– Вот и отлично! – Сен-Жюст хлопнул друга по плечу. – А теперь, если позволишь, мне надо собираться на конную прогулку.

– Я дам тебе знать, как найду подходящую квартиру, – проговорил Лежен, направляясь к дверям, и замялся на пороге. – Береги себя, Антуан.

– О, обо мне можешь не беспокоиться! – заверил Сен-Жюст.

6 вантоза II года республики (24 февраля 1794 г.)

Переступая порог Зеленой комнаты в утренний час, Жак Луи Давид никак не ожидал увидеть там сразу шестерых членов Комитета общественного спасения. Стрелка часов подходила к половине десятого, когда он пересек двор Карусель, направляясь из Комитета безопасности в Комитет спасения. Этот путь он мог бы проделать, не выходя на улицу, воспользовавшись деревянной галереей, соединявшей особняк Брион, гда располагался Комитет безопасности, с дворцом Тюильри. Правда, потом ему предстояло бы пересечь коридор, тянувшийся вдоль зала заседаний Конвента, протискиваться между зрителями и депутатами, столпившимися там в ожидании начала заседания, отвечать на приветствия, раздавать рукопожатия, принимать или отклонять приглашения на обед или ужин, узнавать и сообщать новости. «Этак я и за час не доберусь», – решил Давид и в одном сюртуке вышел в февральский мороз. Он бегом добрался до входа в бывшие апартаменты королевы, поздоровался с двумя жандармами, охранявшими святая святых революционного правительства, взбежал, перешагивая через ступеньку, по мраморной лестнице, пересек вечно многолюдную приемную – и тут же остановился в недоумении. Их было шестеро. Шестеро правителей Франции, вокруг которых сновали клерки, служащие министерств, члены революционных комитетов. Давид заметил даже кое-кого из Парижского муниципалитета. И это в половине десятого утра! В Комитете общей безопасности в этот час не было ни души.

В зале было шумно. Члены Комитета отдавали распоряжения, выслушивали доклады, диктовали постановления секретарям, которые затем передавали их по кругу на подпись. Никем не замеченный, Давид растерянно остановился у раскрытой двери просторного зала и крутил головой из стороны в сторону, словно ища кого-то.

Громче всех говорил Лазарь Карно. Хорошо поставленным военным голосом он диктовал письмо народным представителям в миссии при одной из французских армий. Робер Ленде шагал от одного окна к другому, не отрывая глаз от таблицы с цифрами, и, беззвучно шевеля губами, что-то подсчитывал в уме. Жан Мари Колло д’Эрбуа и Жак Николя Бийо-Варенн стоя слушали члена Коммуны Парижа (Давид никак не мог вспомнить его имя, но лицо было очень знакомым.). Луи Антуан Сен-Жюст (А этот что здесь делает? Разве ему не пора открывать заседание Конвента?) сидел в окружении делегации членов провинциального революционного комитета и молча слушал, как они, перебивая друг друга, докладывали ситуацию во вверенном их надзору городе. Бертран Барер (А, вот, наконец, и он!) был погружен в чтение английских газет, время от времени делая выписки.

Его-то и искал Давид. Художник подошел к Бареру и чуть тронул его за плечо. Тот резко повернулся и приветливо улыбнулся.

– Есть новости? – живо спросил он, поднимаясь.

– Кое-что есть, – кивнул Давид и не удержался от вопроса: – Что у вас происходит?

– А что? – не понял Барер, оглядываясь.

– Чем вызвано такое оживление?

Барер расхохотался.

– Это называется управлять государством, друг мой, – проговорил он. – Давненько ты к нам не захаживал.

– В каком же часу вы начинаете работу? – в голосе художника слышался благоговейный ужас.

– Карно, Ленде и Колло тут со вчерашнего утра, – ответил Барер. – Сен-Жюст пришел сегодня к девяти, а мы с Бийо часом ранее.

Эти слова, произнесенные небрежным тоном, словно речь шла об обыкновенной рутине, поразили Давида.

– Вы что, вообще не спите?!

– Спим, конечно! – улыбнулся Барер. – Перейдем в соседнюю комнату, там нам будет спокойнее.

Они вышли из Зеленой комнаты через боковую дверь и оказались в небольшом помещении, служившем некогда то ли кабинетом, то ли будуаром. И тут Давиду предстало странное зрелище. Вдоль стен стояли три низких кровати, напоминавших походные военные раскладушки, на каждой из которых лежал матрас. На столе в центре комнаты была сложена всевозможная провизия: колбаса, несколько початых бутылок вина, холодный цыпленок, лишенный одной ноги и обоих крыльев, пара буханок хлеба и три полупустых миски давно остывшего супа. Вокруг стола расположились четыре стула, обитых голубым шелком, заляпанным жирными пятнами и чернилами.

– Вот здесь мы и спим! – Барер явно наслаждался эффектом, произведенным на живописца. – Но спешу тебя успокоить: не все и не каждый день.

Давид ничего не сказал, лишь молча переводил взгляд с одного предмета на другой, с трудом веря своим глазам.

– Ну ладно, рассказывай, – заторопился Барер. – У тебя есть информация об известной нам особе?

– Я узнал, где она содержится, – ответил Давид, продолжая разглядывать комнату и ее скудную обстановку.

– И? – нетерпеливо спросил Барер и, не получив ответа, взмолился: – Жак Луи, прошу тебя, у меня мало времени! Через пятнадцать минут начинается заседание Конвента. Скажи, что у тебя?

– Да… – рассеянно пробормотал Давид. – Да… Плесси… Она в Консьержери. Арестована революционным комитетом секции Братства. Приказ исходил из Комитета общественного спасения. Во всяком случае, так сказано в регистре. Самого приказа я не видел, кем подписан, неизвестно. Ее досье пусто, – он помедлил. – Послушай, поскольку тут замешан твой Комитет, думаю, лучше тебе самому уладить дело. Если приказ об освобождении выйдет из Комитета безопасности, Комитет спасения решит, что… – он замялся. – В общем, кто арестовал, тот пусть и освобождает.

«Все верно, – подумал Барер. – Узнав, что приказ пришел с самого верха, Давид умывает руки».

– Конечно, – согласился он. – Ты прав. По крайней мере, теперь я знаю, где она. Спасибо.

– Да не за что! Ладно, я пойду… – Давид ощущал неловкость, ему хотелось поскорее покинуть эту комнату, свидетельницу утомительных дней и беспокойных ночей.

Шум и суета зала с зелеными шторами вновь накрыли их. Давид уже хотел попрощаться, когда к ним подошел Сен-Жюст и, коротко поприветствовав живописца, обратился к Бареру:

– Меня сегодня не будет на заседании Конвента. Надо срочно заняться поставками в Рейнскую армию. Пусть Дюбарран, как предыдущий председатель, займет мое место.

Барер согласно кивнул.

– Прекрасно, – и махнув на прощание Давиду, Сен-Жюст вернулся к прерванным делам.

Барер покинул Комитет вместе с Давидом. Часть пути по коридорам Тюильри они проделали молча. Художник несколько раз собирался начать разговор, но неизменно останавливал себя, не в силах побороть нерешительность. Барер видел, что тот чем-то взволнован, но наблюдать за застенчивостью Давида было так занимательно, что он решил не помогать ему преодолеть ее.