Семейная сага. Сборник. Книга II

Бабушка сильный, властный человек. Нет, она, конечно, любит внучку, но на фоне внука эта любовь своеобразна. Все время сравнивает девочку с собой, ее жизнь со своей. Жизнь бабушки не простая. Пережила войну, стала врачом. Второй раз вышла замуж за парня на 15 лет моложе ее. Бабушка-то и спасает девочку от смерти.

Родители девочки дружили еще со школы. Мама – добрая нежная. Ей 36. Она тяжело заболевает. Больница. Операция. Смерть.

Папа души не чает в дочери. Особенно после того, как она заболела. Бросает работу, чтобы быть рядом с больным ребенком. Он нежен и ласков с дочерью. Но характер его не простой. Жесткий, целеустремленный, категоричный. Он единственный верит в дочь, в то, что она нормальный человек. Он снова женится.

Но жена отца не стала близким человеком. А девочке так нужна была мамина любовь, внимание. И чуть позже – ребенок, чтобы стать мамой и самой дарить эти чувства. Она даже готова взять малыша из детского дома. Но жизнь распорядилась по-своему.

Пролог

Под утро Виктор проснулся с головной болью. Не то чтобы много вчера выпили. Но было дело. День рождения приятеля отмечали. Он встал, прошел на кухню, попил. Из комнаты вышла мать Виктора.

– Витя, ты чего в такую рань поднялся? – спросила она. – Отоспаться бы тебе надо.

– Да сон один мне покоя не дает, – отвечает Виктор. – Снится мне Наташа. Придет и стоит. Смотрит так грустно. Молчит. По щекам слезы бегут. А вокруг все серое, мрачное. Выть охота. И так жутко становится. И вроде сказать она мне что-то хочет, да я тут и просыпаюсь.

– Ох, сыночек… – пожилая женщина грузно опустилась на край кровати. – Не хороший сон-то какой. И давно он тебе снится?

– А вот как сорок дней отметили, так и снится все это время. Пять месяцев уже. Почти каждую неделю.

Мать и сын помолчали. Потом мужчина тихо сказал:

– Виноват я перед ней, мама. Ох, как виноват.

Через неделю Виктор отвез детей в деревню. К матери и бабушке жены. Вернувшись в воскресенье к полуночи. Выпил рюмку и вырубился от усталости. Жена пришла как всегда, на рассвете. Она стояла в комнате. У изголовья кровати. Бледная. Растрепанная. В клочьях серого тумана. Молчала.

Мужчина от неожиданности вскочил с кровати. И они оба оказались на заводе, так похожим на тот, где сейчас он работал. Только заброшенный и полуразрушенный. Жена манила его за собой. И наконец, проговорила:

– Витенька, мне здесь так плохо. Одиноко и холодно. У тебя есть мать, друзья, дети. А у меня никого нет.

– Наташа…

– Витя! Зачем тебе двое детей? С ними тебе будет тяжело. А мне будет не так одиноко, если ты мне кого-то отдашь.

– Ты что, Наташа?

– Прошу тебя, отдай мне дочь. Отдай мне Лену.

Виктор сам не понял, как в руках у него оказалась метла.

– А ну, уходи! Никого я тебе не отдам.

И выгнал жену, выметая за ней пыль и туман. Больше она ему не снилась. А месяц спустя, он стоял у дверей реанимации. За ними умирала дочь.

– Наташенька, прости меня. Только не забирай ее.

Глава 1

Бабушка нервничала и ходила за папой по пятам, чуть не плача.

– Витя, я тебя умоляю, не надо ехать на юг, – бабушка чуть не плакала, – дорога сложная, Наташа так кашляла весной. Да и дети маленькие.

– Мы уже не маленькие, – встряла я. Мечта поехать на море вот-вот должна была сбыться.

– Мы уже все решили! – твердо сказал папа. – Машина готова. Завтра в пять утра выезд.

– Ура! – завопила я. Брат отозвался мне таким же кличем из комнаты.

Бабушка была категорически против нашей поездки. И до последнего дня пыталась отговорить родителей. Она имела большое влияние на всех нас, и обычно ее все слушались. Но не в этот раз.

Родители давно планировали наше первое семейное путешествие к морю. Автомобиль прошел доскональный техосмотр. Было закуплено все необходимое. Нам с братом купили ласты, маски, трубки. Маленький белый домик под фруктовыми деревьями ждал нас в Крыму.

На всю жизнь остались в памяти эти счастливые дни. Солнце, море, мама. Вся семья вместе. И впереди только счастье. Мы объехали на папином желтом «жигуленке» почти весь полуостров. И не заметно наступила пора возвращаться.

Кирюха пошел в четвертый класс, а я – последний год – в детский сад. Мама вернулась на свою работу. Мы уже были большие, и сидеть с нами дома не было необходимости.

Мама была инженером и работала с чертежами. Чтобы быть поближе к нам, ей пришлось устроиться в сад уборщицей. А по ночам она доставала кульман, миллиметровую бумагу и чернильницу. Чертить надо было перьевой ручкой.

***

Их роман с отцом начался еще в школе. Мама была милой, нежной, женственной,. У нее были поклонники, но она была влюблена в Виктора. Он был красивым парнем. За ним толпами бегали девчонки, и Наташа ждала. Они закончили школу. Вместе отучились в институте, получили дипломы. Их отношения не менялись.

Как-то зимой Наташа пришла на встречу к Виктору грустная.

– Что случилось? – спросил он.

Наташа молчала. Парень обнял ее и прижал к себе.

– Ну, что ты моя хорошая?

– Витя, я устала, не могу больше, – заплакала девушка.

Весной им обоим исполнялось по двадцать пять. Наташа жила с родителями и младшим братом. А ей уже так хотелось свою семью, свой дом. Виктор это понимал. Он не был уверен в том, что по-настоящему любит ее. И вообще не думал о женитьбе. Но сказал:

– Наташ, у тебя паспорт с собой?

Она кивнула, всхлипывая.

– Поехали.

Он поймал такси.

– Грибоедовский Дворец бракосочетания.

– Едем! – отозвался таксист.

Так мои родители подали заявление.

Свадьба была в ресторане «Пекин».

– Красивая была у нас свадьба, веселая, – вспоминает папа. – Время летит быстро, и уже через полтора года мы стали родителями. Когда Кирюхе было два с половиной года, мы узнаем, что к маю снова будет малыш. Мы с Наташей хотели второго сына. Она и имя ему придумала – Егор. Все врачи и знакомые уверяли, что по всем признакам – мальчик будет. И только Бабуля уверяла, что дочка. И была категорически против этого мужского имени.

Середина апреля. Мы только что отметили тридцатилетний юбилей Наташи. И она поехала в роддом.

В понедельник, в обед, мне звонят из роддома:

– Поздравляем, у вас девочка!

– Как девочка?

– Дочка! Дочка у вас родилась.

– Тьфу ты… ведь должен быть сын!

Так в семье появилась я. Когда папа забирал маму и меня из роддома, врачи строго настрого предупредили: больше сюда не приходите! У мамы были плохие сосуды. Кровотечение чуть не стоило ей жизни.

***

В ту осень после поездки на юг, мама снова начала кашлять. И уставать. Поднимется на третий этаж, дышит тяжело так. Сядет на стул, откинется на спинку, лицо бледное.

– Что ты, что с тобой, Наташа? – спросила бабушка.

– Ох, Любовь Михайловна, что-то плохо мне, почти шепотом ответила мама. – Как же умирать не хочется!

– Ну что ты говоришь? Давай-ка я тебя послушаю.

– Да меня же в сентябре обследовали, – тихо отвечает мама, а сама уже идет раздеваться. Со свекровью спорить бесполезно.

Я сижу тихо-тихо, пока бабушка переставляет стетоскоп по маминой груди.

– Да что же это такое? – воскликнула бабушка. – Сердце не слышу.

Она побледнела и приняла таблетку нитроглицерина.

– Ну что, сколько мне жить осталось?

На следующий день отец отвез маму в больницу. Очень хорошую. Бабушка подняла все свои связи. Она понимала, что дело серьезное. Вот только не предполагала на сколько.

Глава 2

Бабушка была очень опытным врачом-педиатром. Она просто не могла не услышать сердцебиение, будь то ребенок, или взрослый. И, конечно, она его услышала. Но звук маминого сердца был таким слабым, что все внутри оборвалось. Она договорилась с главным врачом больницы МПС. И в очередной раз порадовалась, что когда-то поступила в медицинский институт.

Да, это была случайность. Люба мечтала о сцене. Играла в школьном театре, прекрасно пела. Ее яркая красота сводила мужчин с ума. Ей все пророчили карьеру актрисы. Но война нарушила все планы.

***

22 июня 1941-го было воскресенье. Люба с мамой и тетушками отправились в баню. Выйдя из нее, они не узнали знакомые улицы. Оружейный переулок, Малая Дмитровка и родная Садово-Каретная были заполнены толпами людей. В магазины стояли километровые очереди. В воздухе тяжелым свинцом повисло слово «война».

– Мама, что теперь будет? – спросила Люба.

– В Омск, к тете Вале, поедем.

– Мам, мне же поступать надо.

– Потом поступишь, – отрезала мать.

Люба уехала в Омск с семьей и подругой. Все лето и сентябрь 17-тилетние девчонки работали на комбайнах. Почти без сна и перерывов на еду. Фронту нужен был хлеб. А в октябре Люба узнала, что в Омск эвакуировался из Москвы театр Вахтангова. «Была —не была», решила девушка и отправилась пытать счастье. Вдруг возьмут.

Но по дороге, на улице Ленина, увидела объявление, что идет прием студентов в Московский 2-й Медицинский институт. Она зашла. Да так и осталась там. Никаких экзаменов не сдавала. Показала свой аттестат, где были одни пятерки, паспорт с московской пропиской. И на следующий день пришла на лекции. Там она познакомилась со своим будущим мужем.

Лев и Люба поженились и закончили институт уже в Москве. У них родились два сына с разницей в полтора года. Оставив старшего на бабушек, уехали с младшим по месту службы отца. Это был военный госпиталь на китайской границе, в поселке Отпор.

Целый год Люба провела вдали от сына, без друзей. Вернувшись в Москву, устроилась участковым педиатром в своем районе. И отказалась уезжать с мужем.

Жили они тогда на Садовом кольце. Как-то ее вызвали к очень тяжелому ребенку. Девочка была при смерти – корь. Люба ее выходила. А спустя тридцать лет, уже работая на севере Москвы, раздался звонок. Это звонила бабушка той девочки, тоже врач – детский офтальмолог. Любовь Михайловна к тому времени уже возглавляла поликлинику и больницу, которую планировала и строила сама. То есть, конечно, кирпичи она не клала. Но в больнице все было сделано так, как она хотела.

– Любочка Михайловна, здравствуйте! Это Нина Васильевна, бабушка Нади. Ну, помните девочку с корью. Мы в Козицком переулке жили.

– Да, здравствуйте! – она, конечно, вряд ли помнила. Столько детей через ее руки тогда прошло. И сейчас – все тяжелые случаи она брала сама. – Что Вы хотели?

– У Нади сынок младший, Костик, заболел. Ему месяц всего, весь в гнойниках.

– Где вы теперь живете? – уточнила Люба. Она никогда не отказывала в помощи.

Нина Васильевна назвала адрес.

– Это же район моей поликлиники, – сказала главный врач, – буду через полчаса.

У мальчика была тяжелая пиодермия. Вот-вот должен был начаться сепсис. Несколько дней подряд Люба навещала малыша, пока не началось улучшение. Маленький Костик выздоровел.

***

Бабушка каждый день связывалась с главным врачом больницы, куда перевели Наташу для операции. У нее нашли миксому предсердий. Редкое и тяжелое заболевание. Опухоль, которая требует немедленного вмешательства.

Операция прошла удачно. Но мама так и не вышла из комы. Через три дня начали падать показатели крови. Врачи решили, что шов на сердце разошелся. И забрали на повторную операцию. Но она оказалась напрасной. Дело было в другом. Стенки сосудов не выдержали действия разжижающих кровь препаратов. Диффузное кровотечение остановить не удалось.

В то утро бабушка позвонила в реанимацию в 7 часов. Она услышала металлический звук убираемых инструментов и все поняла.

– Любовь Михайловна, вам надо приехать…

Я уже проснулась, когда бабушка вошла к нам с отцом в комнату. Папа сел на кровати.

– Что? – шепотом спросил он.

Она кивнула и что-то тихо произнесла. Отец уткнулся лицом в подушку. Я ничего не поняла. Для меня мама была еще живой.

Глава 3

День, когда мамы не стало, я помню хорошо. Папа оставил нас дома. После завтрака он собрал нас в большой комнате и сказал:

– Сегодня…

– Не лазить на подоконник? – весело спросила я из-за занавески.

– Сядь со мной, Лена, – как-то тихо и медленно произнес отец.

Я села в кресло. Повисла тягостная, ощущаемая всем телом, тишина.

– Сегодня, ребята, умерла ваша мама, – глухо промолвил папа, и я сразу заплакала.

Мне было шесть с половиной лет, я все сразу поняла. Брат уже знал об этом. Бабушка сказала ему утром. Он в этот момент читал, а узнав, точно как отец, уткнулся в подушку и заплакал. Теперь плакала я. Кира увел меня в свою комнату. Он достал новенькую немецкую железную дорогу, к которой и прикасаться-то мне было им запрещено. Теперь брат был готов отдать мне ее, чтобы отвлечь. Но мне она была не интересна. Больше из взрослых со мной никто не разговаривал на эту тему.

Скоро дом стал наполняться людьми. И нас отправили к родственникам. Я весь день плакала и просилась к маме. Мне хотелось, чтобы меня обняли и поговорили. Жена маминого брата, тетя Оля, как могла, пыталась это сделать. Но помимо меня, ей надо было следить еще за Киркой и Анютой – нашей двоюродной сестрой.

На похороны нас не взяли. Я просила, умоляла. Даже припомнила, что папа не взял меня к маме в больницу перед операцией. Это был последний раз, когда я могла увидеться с ней. Но папа был не приклонен. Я долго страдала от того, что не смогла проститься с мамой.

Но может, папа был прав. Похороны 36-тилетней женщины – тяжелое испытание. Проводить Наташу в последний путь пришло очень много людей. Одноклассники и сокурсники, коллеги по работе, друзья, родственники. Говорили речи, плакали. Ее все любили. Особенно ее бабушка, мать отца, Анна Алексеевна, а для нас просто Бабуля.

***

Жизнь Бабули была не простой. Росла в деревне в большой семье, четверо своих, да двое приемных. В 7 лет ее отдали в няньки – барчука нянчить. Родных несколько лет не видела. Вернулась, трудилась на земле, не разгибая спины.

Полюбился ей паренек. Да только родители другого сосватали. Павел был хорош. Работящий, руки золотые, все делать умел. «Стерпится, слюбится» – напутствовала мама. Друг за другом родились сыновья Борис и Виктор. Тяжелое время было – голодное. Пережили с Божией помощью и благодаря трудолюбию Анны и ее супруга.

Но болеть Анна стала, голова кружится, обмороки. Ей врач посоветовал родить. Перед самой войной родилась дочка Рая. Мать поправилась. Да вот беда – родилась девочка с вывернутыми ножками, ходить не сможет. По врачам ездили, да все впустую. Павел сам ей ботиночки сделал, в которых стопы выпрямлялись. В них девочка пошла.

Тут война. Павла не взяли по здоровью. Виктор стал шофером, перевозил военную технику. Борис ушел в пехоту. Он погиб в Ржевской мясорубке в марте 42-го. Виктор вернулся, женился на веселой девушке Нине. Вскоре у них родилась дочка Наташа. Анна и с мужем души во внучке не чаяли. Правда, Павлу нянчить Наташеньку долго не пришлось. Через полгода его не стало, слабое сердце не выдержало.

Наташа была очень привязана к бабушке. Все свои тайны, радости и горести несла к ней. Она была младше своей тети Раи всего на девять лет. Они были как сестры. Когда подросли, на каникулы вместе ездили в деревню. Бабуля очень любила своих девочек. Смерть Наташи была для нее ударом.

Когда уносили гроб, старушка припала к нему, рыдая. Она обнимала свою Наташеньку в последний раз, и никто не мог ее удержать. Ее пришлось оттаскивать, чтобы закрыть крышку. Через полтора года она похоронила и сына.

***

То, что дома мамы не было, я привыкла, пока она лежала в больнице. Но как же мне было одиноко в душе! Я ненавидела детский сад, потому что каждый вечер дети бежали на встречу мамам, раскрыв объятия. А я стояла и ждала, пока меня заберет брат.

Каждый переживал горе по-своему. Папы вечерами часто не было дома или он был занят делами. Бабушка с дедом тоже работали. Они переехали к нам, чтобы помогать отцу с нами, детьми. Мне же очень не хватало того, чтобы со мной поговорили, обсудили, рассказали о том, что случилось. Я хотела говорить о моем горе, проплакивать его.

– Я к маме хочу! – плакала я.

– Ну, ты же знаешь, она умерла, к ней нельзя, – объясняли мне. Будто я не понимала этого. Мне нужны были любовь и внимание, принятие моего горя. Меня все жалели, успокаивали, отвлекали, как могли. Куда бы я не пришла, все уже всё знали.

– У меня мама умерла, – говорила я, надеясь, что со мной об этом поговорят.

Но взрослые, наверное, не знали, как вести в такой ситуации. И неизменно отвечали:

«Я знаю, малыш. Это грустно». Или «Да, Леночка, мы знаем, очень жаль твою маму».

И горюшко ушло внутрь меня: на людях все было нормально, но в душе я продолжала горевать. Возможно, это состояние и запустило аутоиммунный процесс. Он медленно, но верно начал хозяйничать в моем организме задолго до постановки диагноза.

Глава 4

⠀. По выходным нас с братом забирала бабушка Нина. Она жила с сыном, дядей Колей, его женой Ольгой и внучкой Аней. Мы гуляли с ними в парке Покровское-Стрешнево. Зимой катались на горках, весной мерили лужи.

Я была неуклюжей и часто попадала в передряги. Если Кира с Аней решили проверить крепость льда, то я обязательно проваливалась в лужу.

Мокрую, замерзшую меня отводили домой к тете Оле, которая варила для нас обед. Вот где я уже давала волю чувствам и плакала от души. А она пыталась меня отогреть, пожалеть и успокоить. И натянуть на меня хоть что-то из вещей худенькой Анюты.

Весной я стала сильно уставать. На прогулках мне все время хотелось посидеть на лавочке. Меня при этом, конечно, стыдили.

– Ну, что ты опять сидишь, как старая бабка? Вон брат с сестрой прыгают, бегают и скачут.

Мне было стыдно, обидно, но сил на беготню не было.

– Я устала, бабушка, – ныла я всю дорогу.

На одной из прогулок я протерла попой все лавки. Еле ползла от скамейки до скамейки. Усевшись, не могла встать, даже когда голодные родственники торопили меня на обед. Усталость была первым признаком начинающейся болезни. Но никто не предавал этому значения.

Потом был май. Тепло. Я в детском саду. Мы – дети – только вернулись с улицы и садились к столу. Нам строго настрого запрещалось пить компот до того, как не опустошим тарелки с супом.

Но вот беда – компот всегда наливали заранее, а суп чуть позже, чтоб не остыл. Смотрю я на прозрачный, такой манящий, компот с янтарной курагой на дне. У меня кружится голова от голода. Руки трясутся, прям ходуном ходят. Наплевав на запрет, хватаю чашку и жадно выпиваю напиток.

Мне становится хорошо и спокойно. Я не помню, ругали меня потом или нет, зато чувство кайфа, когда «отпускает» от трясучки, помню прекрасно. Сейчас так бывает во время гипогликемии.

Тогда же весной в детском саду со мной произошел досадный казус. Мне уже исполнилось 7 лет. На улице я захотела в туалет. Терпела, а потом, когда сил уже не было, попросилась в группу. Воспитательница не пустила. Я бегом за веранду. Но не успела и часть колготок стали мокрыми.

В раздевалке я запихнула их поглубже в сушильный шкаф, трусики постирала и положила на батарею. Но фокус не прошел. Пока мы сидели в игровой на стульчиках, ждали обед, вошел воспитатель. В поднятой руке у нее, как красный флаг, развивались мои обоссанные колготки.

– Это чьи?

Тишина в группе.

– Это чьи колготы? – еще громче спросила она, и посмотрела прямо на мои голые ноги в сандалиях. Лицо мое вспыхнуло. Я вся сжалась. Врать я не умела.

– Мои, – выдавила я.

Все сразу засмеялись, стали дразнить и дергать подол платья. Под ним ничего не было. Мне хотелось умереть на месте.

Наступило лето и по традиции нас с братом и Анюту отправили в деревню с бабушкой Ниной и Бабулей. Сельцо было родиной Бабули. Маленькая деревенька на двух холмах с прудом посередине. За ней бежала речушка Нищенка.

Быстрая и холодная, она стремительно несла свои прозрачные воды. Переходишь вброд, по щиколотку в студеных струях, и виден каждый камушек. Кое-где были запруды и маленькие водопады. А в некоторых местах речка разливалась в темные и глубокие бочаги.

В этих бочагах стояла рыба, и мальчишки чуть ли не руками могли запросто вытащить зазевавшегося голавля или спрятавшегося в норе налима. Возвращаясь из леса, вспотевшие и усталые, мы окунались в эти, почти круглые, озерца. В них вливалась и бежала дальше, журча и звеня, речка Нищенка.

В деревне было раздолье. Мы бегали на речку, ходили за земляникой, купались в пруду, который был виден из окна. Родители приезжали по выходным. Весь вечер пятницы мы ждали их. Иногда забирались на дуб возле дома, откуда просматривалось все поле. За ним, возле пионерского лагеря «Березки» кончался асфальт, и начиналась вездеходка.

Это была широкая глинистая дорога, на которой проходили испытания танки и вездеходы. Недалеко была расположена военная часть. В сухую погоду глина разбивалась специальной техникой, чтобы не было комков. Какое удовольствие шлепать по ней, погружая босые ноги в теплую нежную шелковую пыль. Но зато, если был дождь, то всё, не проедешь. Машины могли увязнуть в глине, поэтому их оставляли у лагеря. Тогда мы бежали через поле навстречу. И дух захватывало от радостного предвкушения встречи.

Глава 5

Родители привозили продукты и разные вещи. Единственным вожделенным лакомством были бананы. Но привозили их зелеными и складывали в валенки на печку. Дозревать. Ожидание скрашивалось ежедневным посещением заморского фрукта на лежанке и проверкой «а вдруг дошли».

Но в это лето бегать встречать папу или дядю Колю сил не было. Почти сразу я заболела. Простуда перешла в ангину, ангина в стоматит. Приехала баба Лёля. (В семье, на самом деле, Любу звали Лёлей. Так назвали ее еще в детстве. И мы ее звали именно так – баба Лёля.) Она меня осмотрела, послушала. Стали решать забрать меня в Москву или оставить на свежем воздухе. В Москве, понятно, за мной следить было не кому. Да и действительно, в деревне все лучше, чем в квартире одной сидеть. На том и порешили. Оставила мне баба Лёля таблетки и уехала. Почему не сработало ее профессиональное чутье, которое всегда ее выручало, не знаю.

В скором времени я перестала есть. То есть, аппетит-то был, но стоило мне съесть хоть что-то – кашу, суп или сушку – не важно, – начинались жуткие боли в животе и боках. Даже ржаные сухарики с солью, которые Бабуля сушила в печке, вызывали приступ.

Так наступил июль. Мне становилось хуже. Я уже почти не выходила из дома. В последние выходные июня меня тоже не забрали в Москву. Может, не приезжали, а может от радости я не показывала виду, как мне плохо. Пятого июля, в пятницу, я начала постанывать.

На мое счастье дядя Коля приехал именно в этот вечер, а не в субботу утром. Он съездил в лагерь за врачом. Врачиха осмотрела меня и сказала, что похоже на отравление. Видимо, смородины переела. Дети в деревне часто не могли дождаться, пока ягоды дозреют. И, наевшись зеленой смородины, маялись животами. Поэтому эта теория вполне могла себя оправдать. Но не в этот раз.

Ночь на субботу превратилась для меня в кошмар. Я орала от болей в боках так, что Аню и Киру отправили спать в другой конец дома. Меня мучила жажда. Но стоило сделать глоток воды, как под ребро будто втыкали нож. При этом было тяжело дышать, воздуха не хватало. Я задыхалась, просила пить и орала. В пять утра меня погрузили в «Жигули» дяди Коли и повезли в Москву.

***

Когда в шесть утра в дверь постучали, я уже встал. Собирался ехать к детям в деревню. На пороге стоял Коля, а рядом с ним Лена. Синий с красными цветочками халатик. Глаза прикрыты. Тяжелое дыхание. Изо рта несло ацетоном. Она прошла в среднюю комнату, легла на детский диванчик. И потеряла сознание.

– Витя, это кома! – сказала мама. – Дыхание уже Кусмауля. Звоню в Филатовскую, знаю там главврача. Бери ее и в машину. Я с Дедом приеду.

Я быстро оделся, завернул ее в одеяло и мы поехали. Однажды мы Аленку вот так возили уже в Филатовскую. Тогда ей было почти три. Она сунула пальчик в проем двери, и он оторвался. Висел на кожице. Дед завернул ее в одеяло, схватил и бегом машину ловить.

Картина была маслом: подземный переход. Бежит бородатый мужик, в руках завернутый в одеяло ребенок. За ним, в сапогах на голые ноги и расстегнутом пальто, несется орущая мать. Нормально тогда, успели. Палец пришили. Но казалось, что страшнее быть не может.

Оказывается, может. И гнал я теперь по Ленинградскому проспекту, пока меня не тормознули в районе Сокола. Тогда через каждый километр была зебра со светофорами. И почти у каждого по посту ГАИ.

– Ваши документы, – в окно мне говорит лейтенант милиции.

– Товарищ лейтенант, девочку больную везу.

Он только взглянул на заднее сиденье, где в этот момент дочь приоткрыла глаза, и махнул жезлом. Езжайте. Больше до самой больницы меня не остановили. А когда я подъезжал к светофорам и постам, включался зеленый и следующий постовой указывал «вперед». Видимо, тот по рации передал, чтобы нас пропускали.