Зелье забвения

Всю жизнь его окружали женщины – мать, бабушка, воспитатели в детском саду, учителя в школе, соседка по парте. Он остро нуждался в мужской компании, завидовал пацанам, которые проводили время со своими папками в голубятнях, в походах в горы, на велосипедных прогулках, да и просто когда приходили на родительское собрание. Он не знал своего отца и когда был маленьким, а потом подростком всё время терзал мать расспросами. Однажды, когда исполнилось одиннадцать лет, мать открыла великую тайну: оказывается, что его отец настоящий грек и мало того, когда-то он стал чемпионом мира в гонках «Формулы 1». Пашка некоторое время невероятно гордился, что он сын чемпиона мира, но со временем насмешки друзей и одноклассников стёрли это чувство. Повзрослев, до него дошло, что мать просто придумала всю эту историю. У кого-то были мифические отцы – герои лётчики, разведчики, моряки, ну а для него матушка хотела чего-то исключительного. Хотя все отмечали, что парень превратился из мальчика в красивого юношу со смоляными волосами, спортивной фигурой, прямым носом и действительно необычайно смахивал то ли на грузина, то ли на итальянца, то ли на грека. Вскоре Пашка сделал одно открытие, которое впоследствии превратилось в навязчивую идею. Однажды он залез в письменный стол на полку с бумагами, в поисках какого-то необходимого в тот момент документа, и наткнулся на пачку старых писем. Мать находилась на работе, и он расположился за столом, просматривая конверты. В век интернета и сотового телефона эта пачка писем выглядела, как что–то ископаемое вроде бивня мамонта или старинного фолианта, написанного от руки с обложкой из натуральной, буйволиной кожи. Он рассматривал разноцветные марки из разных стран -Италии, Аргентины, США, Австралии и большинство писем приходило из Греции. На конвертах значились одни и те же и отправитель, и получатель. Корреспонденция адресовалась матери, а отправлял письма какой-то Аргирис Дракопоулос.

«Вероятно, это и есть мой возможный отец, – размышлял Пашка, – недаром отчество мать присобачила Аргирисович. Видать папаша не счёл необходимым предъявлять свои отцовские права, и фамилия осталась от матери – Пушков, а не эта жуткая для русского слуха «Дракопоулос».

Он никогда не получал писем, но знал, что читать чужие послания нехорошо. Раздумывал недолго – мать на работе, спросить разрешения не у кого, а любопытство просто распирало. Тогда парень решил только просмотреть содержимое, не вникая в суть. Но так не получилось, Пашка не только вник, но и проникся этим эпистолярным романом. Исписанные английскими буквами листки уже пожелтели от времени, зато шариковая ручка сохранила чёткость строк. Писать, читать и даже размышлять на этом языке для Пашки, было делом обычным. В молодые годы мать закончила факультет иностранных языков в одном московском ВУЗе, потом успешно работала внештатным гидом -переводчиком в «Интуристе», а вечерами брала переводы научной и художественной литературы. Она с самого детства разговаривала с сыном на двух языках.

Пашка сварил себе крепкий кофе в турке, сел у окна на кухне и задумался. Прочитанная история впечатлила, но чувствовал он себя неуютно, как будто заглянул в замочную скважину и увидел чужую, приватную жизнь. В письмах не содержалось ничего постыдного или порочащего мать или гипотетического отца. Но про себя парень решил: надо обязательно рассказать матери о том, что прочитал письма. И не только потому, что он вторгся на чужую территорию, пусть даже это прошлое собственной матери, ещё и потому что она должна ответить на множество вопросов. Ведь это прошлое касается и его! Положив стопку назад в стол, решил немного переждать и отложить разговор до лучших времён. Несколько дней Пашка ходил в задумчивости, и в один из вечеров как умел, накрыл стол фруктами, бужениной, всякой зеленью, а в центр поставил бутылку французского, розового вина, которое любила мать. Потом дождался, когда она придёт из института, где преподавала английский, и торжественно пригласил на ужин.

– О, что за повод? – изумилась Лидия Николаевна, отщипнув виноградинку.

– Прежде, идите мыть руки, мадам, – Пашка повернул мать за плечи в сторону ванны.

Лидия Николаевна мыла руки над раковиной, и разглядывала себя в зеркало. Ей нравилось отражение, пусть даже немного усталое после рабочего дня. В свои пятьдесят выглядела прекрасно, во всяком случае, она так думала. Женщине были не по карману фитнес центры, дорогие косметические салоны, но летом она бегала трусцой в парке, а когда наступали холода, делала гимнастику в квартире, покупала замороженную смородину, клубнику, малину и накладывала на лицо самодельные маски. Несмотря на домашнюю терапию, морщинки вокруг глаз и на шее множились, но печаль от этого не возникала, хватало мудрости принимать факт зрелости как неизбежность. Кавалеры, конечно, приударяли. Лидия Николаевна позволяла ухаживать за собой, принимала цветы, ходила в театры и на концерты. Иногда отношения заходили далеко, но к себе домой для этих целей женщина никого не приводила, считала, что эта территория принадлежит только ей и сыну. После смерти бабушки – её матери сын переехал жить в маленькую хрущёвку, и это казалось справедливым, мальчик должен когда-то научиться самостоятельности: готовить для себя еду, стирать носки и утюжить рубашки. Но разделиться окончательно не стремились, они были очень привязаны друг к другу, часто перезванивались, вместе ходили в кино и устраивали такие ужины как сегодня. Лидия Николаевна не особенно удивилась, когда увидела накрытый яствами стол. Только отметила про себя странный момент – сын прятал глаза, вид имел суетливый и загадочный. Даже радужные мечты пронеслись лёгким ветерком: вдруг Павлик скажет, что собрался жениться, и она вскоре станет бабушкой…

Когда сели за стол и выпили вина, Лидия Николаевна не выдержала и поторопила сына:

– Паш, колись, что ты там задумал? Я должна начинать волноваться?

– Да нет мам, причин для волнения нет, – Пашка тщательно и сосредоточенно пережёвывал кусок мяса, собираясь с мыслями, через минуту глотнул вина и оторвал глаза от тарелки. – Я прочитал письма.

– Ты про что? Какие письма? – мать не сразу сообразила, о чём речь.

– Я имею в виду твою переписку с Аргирисом Дракопоулосом. Да, да знаю, отвратительно совать нос в чужие тайны! Без твоего ведома я не должен этого делать! Извини, но не смог удержаться…

– Не извиняйся. Нормально, я не сержусь. Наоборот я просто обязана давно рассказать эту историю. Только всё время что-то мешало, сначала ты был маленький, потом подрос, но оставался ещё маленьким для понимания этой сложной ситуации. Потом думала, что факт знакомства с Дракопоулосом уже не имеет значения. Ведь самое главное, что ты есть у меня, остальное уже не играет никакой роли!

– Как ты можешь так говорить! Я всё время думал, что грек, чемпион мира «Формулы1» это всего лишь плод фантазии. Ты его выдумала лишь для того, чтобы я не донимал вопросами об отце! Оказывается, он существует на самом деле!

Лидия Николаевна погладила сына по коротким волосам.

– Так что хочет услышать мой сын? Комментарии к письмам?

– Всё, я хочу знать всё!

Таких любовных событий как у его родителей, история знает великое множество. Они встретились случайно и не случайно, неожиданно и ожидаемо, в общем, их встреча произошла по законам провидения, физики и вселенной. Два человека оказались в одном месте, в одно и то же время. Шёл 80-й год, год проведения Московской Олимпиады. Её – вчерашнюю студентку Лиду, с хорошей репутацией и характеристикой прикрепили, ещё с двумя девушками, к команде из Греции. Так как Олимпийские игры проходили в СССР некоторые государства отказались участвовать по политическим соображениям. Наряду со многими антисоветски настроенными странами, Греция бойкотировала Олимпийские игры в Москве, и группа приехала в индивидуальном порядке, с разрешения своего олимпийского комитета. Кое-кому комитет оплатил поездку, некоторые приехали за счёт спонсоров, а любители спорта платили за удовольствие посмотреть невероятное шоу из своего кармана. Несколько человек из общей команды участвовали в соревнованиях по парусному спорту. Регаты проводились на берегу Балтийского моря в пригороде Таллина. Так вот после торжественного открытия Олимпиады, юной, красивой девушке Лидии комитет комсомола института доверил сопровождать спортсменов к месту соревнований. Ей доверили поселить группу в гостиницу, а в свободное время показать и рассказать о России, о пятнадцати героических республиках и конечно о Таллине. Как правило, возле спорта крутится гораздо больше людей, чем настоящих спортсменов-профессионалов, поэтому компашка для поездки в Таллин собралась внушительная. Помимо непосредственно яхтсменов, на побережье отправились сопровождающие лица-тренеры, доктора, массажисты. Вот к этой категории и относился Аргирис Дракопоулос. Он был очень красив, имел спортивную фигуру, белозубую улыбку и прямой, гордый нос. Лидочка не считала себя серой мышкой. В институте ухлёстывали всякие юноши, приглашали на свидания, и она как-то целовалась с одним, но чтобы на неё обратил внимание такой греческий Аполлон, даже представить не могла. Тем более с такой большой разницей в возрасте – он был старше на двадцать лет! Тогда она об этом не думала, не знала, и вообще закружилась кругом голова от внимания такого мачо. Да и атмосфера располагала к романтическим чувствам – Балтийский берег, праздник на каждом углу, толпы разноговорящих, разнодумающих, весёлых, спортивных, нарядных людей. Романтическая история произошла во время жёсткое и не простое, все и вся держалось под контролем определённых служб, но почему-то этот взрыв чувств прошёл мимо глаз и носов этих самых органов. Она, как переводчица, сопровождающая спортсменов, жила с другими девушками-гидами в этом же отеле, поэтому парочка имела возможность уединяться так, чтобы никто не заметил. Налетела буря, взвился ураган чувств, эмоций и страстей. Никто из них не думал, что произойдёт дальше. Их не интересовала политика, кордоны, препятствия, закрытые границы. Они любили друг друга здесь и сейчас. Аргирис вёл себя как опытный любовник, а Лидия окунулась в чувства без памяти, но прекрасно понимала возможные последствия. Неожиданно настало время разлуки. Они сидели на стадионе Лужники, держа друг друга за руки, и смотрели прекрасное зрелище- закрытие Олимпийских игр. Глаза Лидии пузырились слезами, а когда взмыл в небо символ игр олимпийский мишка, и Лев Лещенко с Татьяной Анциферовой запели грустную песню прощания, девушка не смогла сдержать рыдания. Ей было невероятно горько и печально от того, что это прекрасное время заканчивается и Аргирис улетает. Не известно встретятся ли они снова. Он ничего ей не обещал, а она ждала и надеялась услышать слова, которые хочет слышать каждая женщина. Жгучий грек говорил, что любит её, да вот только замуж не звал. И от этого становилось горько и тоскливо. Но по- настоящему Лида испугалась, когда поняла, что у неё будет ребёнок. Слава Богу, мать оказалась женщиной по тем временам продвинутой. Она не терзала беспутную дочь Лидку упрёками, а только сказала:

– Хоть ты бестолковая и бесхребетная, аборт делать не будешь. Бог дал такое счастье и хвала ему. Вырастим и выкормим! Рожай!

А письма он отправлял часто. Писал, что скучает, любит, грустит и хочет каждую минуту находиться рядом, особенно когда узнал, что Лида беременна. Он присылал деньги –доллары. Грек складывал в несколько слоёв бумагу, а внутрь стодолларовые купюры. Это для того, чтобы деньги невозможно было рассмотреть на свет и украсть. Так он делал несколько раз. Лида с матерью скопили приличную сумму и в один прекрасный момент отправились в инвалютный магазин «Берёзка». Там продавался отличный, импортный товар и только за валюту. Дамы наведывались в священный универмаг несколько раз, никак не решаясь на чём же остановиться. В итоге приобрели датский холодильник серебристого цвета «Rosenlew», две пары финских зимних сапог, канадскую дублёнку для Лидии и много всяких вещей для малыша. Стояло время тотального дефицита, достать что-то приличное в массовой торговле имели возможность единицы, имеющие допуск к кормушке, и когда Лидия фланировала по двору в светлой дублёнке, соседки завистливо сглатывали слюну и отводили взгляд. Он звал её в Грецию, но поехать в капиталистическую страну не представлялось возможным. Самое большое, на что они могли рассчитывать это встретиться в Болгарии на «Золотых песках» или в Венгрии на озере Балатон. Сам он приехать не мог, потому что постоянно тренировался и вскоре после рождения Павлика грек стал чемпионом мира в гонках «Формулы 1». Об этом Лида узнала из новостей по телевизору, случайно услышала, когда в программе «Время» передавали новости спорта. Позже он прислал радостное письмо и снова доллары. Она не понимала почему приходят деньги именно таким образом, а не почтовым переводом, но спросить стеснялась – вроде как выпрашивает дотацию на постоянной основе. Маленький Пашка занимал всё время, мать работала посменно на фабрике, и помогать было некому, поэтому любовь к Дракопоулосу постепенно ушла на второй план. Когда она устроила сына в детский сад и вышла на работу, чувства сместились вовсе на третий. Да и его пыл постепенно угасал, денежные письма появлялись всё реже, вскоре и вовсе сошли на нет. Но любовь Лидии не померкла совсем, она ещё долго тосковала и плакала в подушку. В ней тлела и долго жила обида за то, что он оставил её одну с ребёнком в стране тотального дефицита, вынужденную еле сводить концы с концами в то время, как он барствует в своей Греции.

– Мам, но время менялось, появились сотовые телефоны, компьютеры, интернет, есть возможность без проблем выезжать в любую страну мира. Почему ты не пыталась его найти?

– А зачем? Он же не пытался найти и вернуть меня.

Лида задумалась. И правда, почему она никогда не хотела выяснить о нём хоть что-нибудь? В глубине души, сама себе отвечала на этот вопрос – просто боялась узнать то, чего просто не хотела знать. Например, что он женат, что у него счастливая, большая, греческая семья. Она предпочитала витать в потускневших от времени иллюзиях и верить в то, что Дракопоулос до сих пор верен той девушке Лиде, любит только её и что они когда-нибудь будут вместе. Её размышления перебил Пашкин голос:

– Может ты и права. Он же прекрасно знал о моём существовании и никогда не пытался увидеть.

– Я, конечно, посылала твои фотографии, писала, каким ты растёшь и этого для него, наверное, оказалось достаточно. Греческие мужчины любвеобильны и ветрены – это моё убеждение. Надеюсь, что ты пошёл не в отца и скоро у меня появятся внуки.

Лидия встала из-за стола, чмокнула сына в макушку и отправилась на кухню мыть посуду. Воспоминания всколыхнули былые чувства любовь, обиду, ревность. Она вспомнила, как болел маленький Пашка, как тяжело приходидось без денег, когда началась Перестройка, как хоронила маму. И рядом никогда не было надёжного, мужского плеча. А уж сейчас, когда сын опора, она не собирается с собаками и фонарями бегать по Европе в поисках прежних чувств.

Пашка принёс из комнаты грязные тарелки, бокалы и открыл ещё одну бутылку розового вина.

– Мам, давай ещё выпьем, а посуду я сам позже помою.

Лида вытерла руки о фартук, и они опять сели напротив друг друга, уже на кухне. Пашка разлил вино и торжественно произнёс:

– Теперь выпьем за нас с тобой! – чокнувшись, опрокинул в себя полный бокал, перевёл дух и вытер ладонью рот. – А может он помер?

– Кто? – Лидия легко захмелела и не сразу сообразила, что сын вернулся к прежней теме. – А, Дракопоулос? Не могу знать, хотя профессию он имел опасную.

– Да не опаснее чем у шахтёра или космонавта. Живёт, наверное, на вилле возле моря толстый, старый хорёк и в ус не дует, – презрительно произнёс Пашка.

– Не говори плохо про отца! – прыснула от смеха Лида. – А про старого хорька ты, наверное, угадал! Ему сейчас где-то семьдесят. Вот то, что ты любишь в машинах ковыряться, так это точно его гены. Давай-ка, выпьем за твоего папашу, я ему невероятно благодарна за то, что у меня есть ты!

В этот вечер Пашка не пошёл в свою холостяцкую квартиру, а от выпитого вина и избытка новой информации только смог дотащиться до дивана в своей комнате, и уснул крепким сном. Мать убрала остатки еды в холодильник, заварила крепкий чай и уставилась в окно. Там бурлила жизнь, сверкала неоновая реклама, бежали машины по дорогам, оставляя разноцветные следы. В город пришла весна, снег уже сошёл, но на дорогах чавкала слякоть, и сыпал мелкий дождь.

«Скоро лето, – подумала Лидия Николаевна, – не махнуть ли мне в Грецию на пару недель? Подкоплю денег, у Пашки немного займу и махну».

Глава 3

Сибирь

Она проснулась от головной боли и от отвратительной сухости во рту. Язык словно присох к нёбу и превратился в жёсткую, наждачную бумагу. Женщина попыталась разлепить ресницы, но каждое движение гулким эхом отдавалось в затылке и висках. Но жажда заставила скинуть ноги с кровати. Она пыталась нащупать тапки, но сосуды в голове толкали кровь с такой силой, что казалось, пробьют несчастный черепок. Усевшись на кровати и обхватив голову руками, произнесла тихо:

– Йорик, бедный Йорик!

Так и не найдя тапки, с полузакрытыми глазами поплелась на кухню. Достала из шкафчика таблетку аспирина, закинула её в рот и, обливаясь, жадно запила холодной водой. В голове постепенно прояснялось. За окном стояло хмурое утро, и моросил мелкий, мерзкий дождь. На кухне в каждом углу стояли разномастные, пустые бутылки из-под алкоголя, стол заливал какой-то липкий, красный сок, а в центре громоздилась гора грязной посуды. Холодильник улыбнулся белой пустой, только в углу скрючились старые овощи, и в целлофановом пакете заплесневели дряблые сосиски. Она с чувством захлопнула дверцу и села на ротанговый, уютный диванчик. Выпить нечего, пожрать тоже. Женщина встала, заварила чай. Громко отхлёбывала, обжигаясь, и размышляла:

«Деньги, наверное, все спустила на выпивку, но ничего, теперь финансы не проблема».

Проснувшись окончательно, пошарила по закоулкам кухни, за мусорным ведром, за холодильником, под столом, прошлась по шкафам в спальне, заглянула за диван и обнаружила ещё запечатанную бутылку водки. Обрадовалась про себя:

«Вот идиотка, сама от себя прячу, сижу тут в четырёх стенах одна одинёшенька, ни друзей, ни подруг, ни родственников».

Да и не хотела она никого видеть и ни с кем разговаривать. Сейчас для комфорта душевного и телесного лучше побыть одной. Никто не должен видеть её пьяное уродство. Тем более, завтра только чай, бульон куриный, а уж послезавтра вечером самолёт на другую родину – не историческую. Одним глотком проглотила рюмку водки и глубоко вздохнула несколько раз, чтобы унять, подступившую тошноту. По телу разлилось тепло. Забравшись с ногами на кухонный диванчик, включила музыкальный канал по телевизору и снова углубилась в воспоминания о своей то ли несчастной, то ли счастливой жизни.

Зоя росла девочкой хорошей, да вот собственно и всё, что можно сказать про хорошую девочку Зою. Она ровно училась, серо выглядела и ничем не выделялась среди сверстников. Пышечка среднего роста с широко расставленными, бездонно голубыми и до тупости наивными глазами. Её одноклассники кипели как на вулкане: записывались в танцевальные и спортивные кружки, в музыкальные, художественные школы, пели песни под гитару, пекли картошку на костре, ходили в многодневные походы, а позже влюблялись, писали друг другу любовные бесхитростные записки, бегали на свидания, приглашали друг друга в кино и на дискотеки. Всё это как-то проходило мимо неё. Нет, она училась неплохо, но особенно ничего не интересовало, она не влюблялась, не плакала ночами в подушку и домой возвращалась ровно в десять тридцать – как наказывала мама. А родительница часто отсутствовала дома и дочь в основном оставалась на попечении отца. В конце Перестройки мать быстро ухватила тему и поняла, что нужно во времена тотального дефицита. Сначала с новосибирского базара тюками таскала китайские кружевные, женские трусики, носки, колготки, заколки для волос. В первое время сама стояла на местном рынке со своими тряпками, потом взяла в аренду небольшую площадь в крупном торговом центре и наняла за небольшую зарплату продавщицу. Но вскоре поняла, что может обойтись без новосибирских посредников, которые торгуют трусами. В один прекрасный момент отправилась за товаром сначала в Турцию, а потом и в Грецию. Там оптом закупала кожаные куртки, плащи и изделия из ценных мехов, а это уже был другой товарооборот и другие деньги.

Между тем Зоя выросла в симпатичную, слегка полноватую девушку с нежной, чистой кожей, открытым взглядом голубых глаз и длинными ногами. По утрам они с отцом готовили яичницу с колбасой, кофе с молоком и разбегались – он на завод, она в школу. По выходным смотрели телевизор, иногда зимой ездили на городской каток или на лыжную базу, осенью собирали грибы, летом клубнику на полях. В этой маленькой компании скучать не приходилось. Ещё они заботились друг о друге. Когда приезжала мать, порядок нарушался, и квартира становилась похожа на перевалочную базу, которая доверху забивалась полосатыми тюками. Пахло кожей, на кроватях валялись шубки, шапки, манто из норки, опоссума и всякого невиданного меха. Когда Зоя окончила школу, наступило время определяться с учебным заведением. Отец хотел, чтобы дочь поступила в институт, а мать заняла позицию совершенно категоричную. Она считала, что для её дочери будет лучше отучиться в кулинарном или швейном училище и хорошо выйти замуж за турка, грека, да за чёрта лысого, только подальше от Сибири. В тяжёлые времена, когда в стране стояла разруха, безработица и нищета, мать видела, как люди живут в странах, в которых она забивала шмутьём сумки. Женщина прикладывала все усилия для того, чтобы устроить жизнь единственного чада. При всяком удобном случае демонстрировала фотографию своей русоволосой, голубоглазой дочери иноземным торговцам. И то, что она хотела, случилось! В одном большом меховом магазине в Салониках, в который торгашка постоянно наведывалась за товаром, управляющей возжелал познакомиться с русской девушкой. Правда он был старше лет примерно на двадцать, но это не являлось преградой, ни для кого, кроме, может самой девушки, да только её мнением особенно никто не интересовался. Мать сказала прямо:

– Зойка не валяй дурака, тебе всего девятнадцать лет и ты не можешь знать, что для тебя лучше. У тебя просто ни мозгов для этого нет, ни опыта! – прямолинейность матери просто зашкаливала. – Выйдешь замуж за грека, проживёшь пару лет, потом получишь гражданство, а уж потом делай что хочешь. Можешь развестись с ним, заберёшь отступные и люби кого хочешь. А сейчас слушай мать!

Отец страдал от мысли о предстоящей разлуке с дочерью, но в глубине души соглашался с женой. А она гнула свою линию:

– Сейчас дела хорошо идут, ещё одну точку в городе откроем, а там, как Зоя обоснуется, продадим бизнес и купим домик на берегу Средиземного или Эгейского моря. Будем на старости лет косточки на берегу греть.

И Зоя прониклась этой мыслью, ведь это нужно не только ей, но и её родителям! Они так много для неё сделали! И, как овечка на заклание, после оформления документов, отправилась с матерью сначала на знакомство, а потом уже и на регистрацию брака.

Греция её просто поразила какой-то контрастностью красок – белые каменные дома, бирюзовое море, зелёные пальмы, бездонное небо. Да и встретили её очень душевно. Семья оказалась большая с множеством дядей, тёть, кучей детей. Своего мужа она стеснялась, скорее, начинала стесняться при его появлении. Выглядел он импозантно – высокий, немного склонный к полноте и с бледной кожей. Мужчина совсем не походил на жгучего, страстного грека, которого она рисовала себе в воображении. Мануэль Папаниколау, так звали её будущего мужа, имел светлые волосы, гнилые зубы, дочь от прошлого брака и долю от продаж в популярном меховом магазине. А что он не имел, так своё жильё – проживал с матерью, шестнадцатилетней дочерью, да и сестра часто гостила с мужем, двумя племянниками и ленивым, толстым шарпеем по кличке Пигги. И чего ещё он не имел, так это такую черту характера, как щедрость. Он оказался не просто экономным, а патологически жадным. Но всё это Зоя поняла только после свадьбы. А пока она восхищалась большим, комфортным домом из белого камня, с большим фруктовым садом. После двухкомнатной квартиры эти хоромы просто приводили в восторг. Мрлодожёны поселились в просторной комнате на первом этаже с душевой и отдельным выходом в сад. В доме был заведён определённый порядок. Греки почти ничего не ели на завтрак, только немного кофе с печеньем, обедали далеко после полудня, а уж ужинали от пуза и поздно вечером. От такого распорядка Зойка всё время хотела есть, а к последнему приёму пищи ужасно клонило ко сну. Но она не пыталась перечить или что-то изменить, да и вообще жила серой мышкой с человеком, которого немного побаивалась и только мечтала, что скоро, её стараниями, мама с папой поселятся рядом. Мануэль отправил её на курсы греческого языка, Зоя завела себе тетрадки и старательно вырисовывала иноземные каракули. Вскоре дочь мужа отправилась учиться в Америку, появлялась редко, на каникулы и то на несколько дней. Мать с сестрой относились к ней сдержано-снисходительно, работу по дому не доверяли, еду готовили сами, а посуду мыла посудомоечная машина, что для Зои было на грани фантастики. Но она находила себе занятия – читала книги, занялась изучением английского языка, вязала мохеровые свитера для племянников мужа, а будние дни проводила в меховом магазине, помогала разбирать товар, мыла витрины, выносила мусор. Так появились хоть небольшие, зато её личные деньги. Но главным занятием являлся Мануэль. И то, что он проделывал с ней за закрытыми дверями их спальни, привело бы в шок даже самого искушённого. Зоя не понимала хорошо это или плохо, морально или аморально, это секс или разврат. Её никто не учил и не объяснял, как надо вести себя с мужчиной. В качестве примера она брала только взаимоотношения матери и отца. В них не сквозило даже намёка на сентиментальность, а тем более не видно было наличия секса. Нет, секс, конечно, имел место, иначе, откуда бы она появилась, но об этой стороне жизни родителей Зоя не задумывалась. Да и вообще витала где-то в облаках, читала «Евгения Онегина», «Анну Каренину», глотала книг много и запойно и, конечно же, всё больше о любви возвышенной. Однажды в руки попала книга Дэвида Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей», вот тогда Зойка поняла, что любовь не только вздохи на скамейке и не прогулки при Луне, но и страстное желание тела. Но отношения с мужем переплюнули её самые смелые мечтания о постельных сценах. Муж Мануэль прекрасно понимал, что взяв в жёны девушку чистую и неискушённую, сможет в дальнейшем обтесать эту Галатею по своему образу, подобию и представлению. Она явилась, как чистый белый лист, и он вписывал туда содержание, которое диктовало его извращённое сознание.