Июльская проза. Сборник

Так началась их служба в степном городке, где, действительно, во все времена была тяжёлая криминогенная обстановка.

17 июля 2018 года.

Трактор

Ещё мальчонкой, лунной ночью он отправился воровать в паровозное депо, построенное век тому назад из крепких красных кирпичей. Почему лунной, почему именно в депо? Наверное, он и сам не смог бы ответить на эти вопросы. Может быть потому, что жил в рабочем районе, на Железнодорожной улице, в одном из двухэтажных бараков для рабочих, которые строил Каганович или кто-то из подобных ему до войны. Казалось, что лиственничные брёвна этих бараков пропитаны деповским мазутом или маслом, хотя они просто потемнели от времени и зноя.

Довелось и мне там снимать жильё, овладевать всеми премудростями обитателя пролетарских районов, откуда вышли в большой свет многие известные бродяги нашего каторжного края. Какая колоритная там речь, которую совершенно не понимают жители приличных кварталов. Того, кто владеет не всеми премудростями, накопленными за десятилетия жизни на постоянном «подсосе», в таких районах вычисляют сразу.

Все звали его Трактором. Только он мог воровать в депо. Авторитетного вора из него не получилось. Как был обыкновенным тягловым зеком и простодыром, так и остался им.

Той лунной ночью он упёр из депо допотопный набор инструментов в тяжеленом железном ящике. Там были два странных молотка с длинными ручками, огромные гаечные ключи, плоскогубцы, какие-то выдерги, непонятные железяки. Всего, наверное, пуда на полтора. Даже бывалые мужики удивлялись потом, как двенадцатилетний мальчишка тащил такую тяжесть целый километр. Набор этот взял у него невзрачный барыга, много лет промышляющий на барахолке разными инструментами.

Вычислили Трактора по молоткам. Оказалось, что обходчик, которому принадлежал набор, пометил их. Придя на работу, обходчик заметил пропажу и поднял вохровцев. Болтающиеся на верхних гвоздях две доски в заборе не оставляли сомнений: побывал какой-то специфический ворюга. Дальше – больше, завели дело, сотрудники угрозыска отправились на барахолку, где и обнаружили меченые молотки. Конечно, барыга сразу сдал Трактора, и, конечно, Трактора отправили на малолетку.

Никакого другого погонялы, кроме Трактора, для десятилетнего детины не нашлось. Прославился мальчик в третьем классе, во время сбора металлолома, когда, пыхтя, притащил заржавленную и тяжеленую ось от какого-то древнего агрегата. Директор школы, пожилой, лысеющий Иван Фёдорович, увидев его, ахнул и воскликнул: «Вот это трактор!». Через год многие не помнили, что Трактора на самом деле зовут Коля Варфоломеев.

В малолетстве, когда он спросил у матери об отце, она сказала, что тот в длительной командировке. Повзрослев, Трактор догадался – отец его сидит за воровство. Слухи о родителе были до предела краткие и понятные: вышел – сел, вышел – сел. Эти же новости передались по наследству и Трактору: вышел – сел, вышел – сел. Говорили, что дома у него в чулане всегда готовый «сидор» для отправки в изолятор и зону.

Познакомились мы с ним при очень странных обстоятельствах.

Однажды на рассвете, после затяжной гулянки на каком-то литературном вечере, перешедшем в бурную ночь, брели мы с черноглазым и высоким Аркахой через виадук на Железнодорожную-2, где я недавно снял комнату, которую подыскали мне знакомые. Аркаха вырос в этом районе, знал всех обитателей, их нравы, а также – все закоулки и щели.

Естественно, за ним было уже не меньше восьми лет лагерей.

Все эти годы он занимался переложением «Слова о полку Игореве». Странное, казалось бы, сочетание. Но жизнь сложилась так, что именно Аркахино переложение из всех существующих, более всего нравилось мне. Но я прекрасно понимал, что в этом памятнике литературы огромное количество монгольских и тюркских слов, бытовавших на момент написания, которые совершенно не понимают все авторы переложений и интерпретаторы. Какая власть или писательская организация могла бы мне благоволить с моим пониманием литературы, особенно «Слова»? Вот и ютился я по разным пролетарским районам, а лагерные поэты и прозаики, среди которых, на мой взгляд, встречались удивительные таланты, становились моими друзьями на всю жизнь…

Железнодорожная-2 была за виадуком. Город жил в котловине гор и синеющей вдали тайги. За дальней горой алело небо, предвещая скорое утро. Далеко раздавались гудки. Под виадуком дремали составы. Город был пуст и свеж. Ни одной машины. Только немые окна домов, виадук, с двух сторон которого росли высокие тополя. В общем, тишина за Рогожской заставою. Можно было говорить о литературе, Рубцове, Мандельштаме.

Беседуя, мы почти миновали виадук, как услышали внизу шаги и тяжелое сопение вперемежку с пыхтением. Кто-то тащил наверх, по старой лестнице, тяжесть. Шаги человека были мерные, уверенные. Выдавало только пыхтение. Аркаха, отодвинув в сторону набрякшие тяжелыми листьями ветки тополя, свисавшие над бетонными ступенями лестницы, глянул вниз и присвистнул:

– Здорово, Трактор!

– Здорово, Аркаха! – Ответил двухметровый рыжеволосый детина, показываясь на площадке лестницы и становясь вровень с Аркахой. Вот только мужик был намного здоровее моего друга. Тащил он огромный, промасленный, брезентовый мешок, обвязанный верёвками. Глаза детины были светло-голубые, наивные. Детские глаза.

– Что взял? – Спросил Аркаха.

– Мелочь. Двигатели какие-то, – ответил сиплым, почти детским голосом, мужик, которого мой друг назвал Трактором.

– Похрена они тебе?

– На рынке сдам. На что-то жить надо. Не бельё же с верёвок воровать. А гоп-стоп – не моя профессия. Да и не смогу…

– Электродвигатели! – Догадался Аркаха. – Тут же обмотку наворачивают. А это цветной металл. Чуешь? Тянет тебя физкультурой заниматься.

– Тянет, – вздохнул детина. – Пойдём ко мне. С похмелюги, гляжу, шастаете по путепроводу… У меня бражка знатная дозрела.

Оказалось, что он жил в том же доме, что и я, только в другом подъезде. Мешок, который он тащил, весил не меньше тридцати килограммов.

Мы помогли ему донести «добычу», познакомились.

В старой барачной квартире мы три дня глушили целый бидон браги. Забегала братва. Сплошные погоняла и партаки. В общем, галерея! За это время Коля Варфоломеев рассказал мне о своей жизни.

Взяли Трактора через неделю. Я видел в окно, как он шёл со своим «сидором» в сопровождении милиционеров, возвышаясь от толпы на голову, к милицейскому «уазику».

Потом я снял комнату в другом конце города, а ещё через полгода перебрался в пригород, через два года снова вернулся в город, после этого жил некоторое время в деревне. В общем, мотала меня жизнь до тех пор, пока официальные писатели власти не выбили мне комнату в общаге.

Как-то я встретился с Аркахой на очередных литературных посиделках, а проще – пьянке, которую ребята устроили за городом, на даче такого же, как и мы, бродяги-стихоплёта. Обрадованные, мы разговорились. Вышли во двор. Неожиданно, увидев на верстаке электродвигатель, я вспомнил о Тракторе.

– Колю Варфоломеева помнишь? Где он?

– Трактора? Умер Коля. Три дня всего прожил на свободе.

Оказалось, что после освобождения, Коля, отправившись отмечаться в отделение милиции, увидел как стоявший на домкрате милицейский «уазик» сорвался и упал на поставленную поперёк шпалу, придавив заползшего под машину сержанта. Трактор подбежал, одним рывком высоко поднял «уазик» и держал его до тех пор, пока обезумевшего и дико кричавшего от боли, сержанта не выволокли из-под машины подоспевшие милиционеры.

– Бабон-то он опустил на шпалу, но потом сам упал. Говорили, что сердце разорвалось. А сержантик отделался сломанными рёбрами – с каким-то мудрым оттенком, вмещающим жизнь человека, сказал Аркаха.

Бабон на языке зеков – милицейский «уазик». Этот, наверное, был тем самым, на котором увозили Колю. Отдел-то его района.

19 июля 2018 года.

Телефон

В деревне таксуют три водителя. Два из них – молодые ребята на старых советских легковушках доставляют в райцентр и обратно. Третий на микрике – пожилой, Кеша Пушкарёв. Он ездит в город. Номера их телефонов знает вся деревня. Пассажиров водители начинают собирать спозаранку.

Маршрут в город Кеша Пушкарёв проложил лет двадцать назад, поменял третий минивэн. Ему за шестьдесят перевалило, а он всё баранку крутит. Детей и внуков навалом, правнучка уже есть. Кажется, все взрослые Пушкарёвы не сидят без дела, но стабильный заработок образовался только у деда Кеши. Он и тянет ватагу.

Многие земляки удивляются тому, как при такой полноте и одышке сердечника, рыжеватый и полный дед Пушкарёв до сих пор умудряется посадить и высадить пассажиров, развезти их по адресам в городе, уложить весь багаж, да ещё выполнить просьбы своих земляков.

Солнце нового века жарит в степи страшно. Особенно в полдень.

Пушкарёв собирает пассажиров по холодку. Если остаются места, то минут пятнадцать стоит у шлакоблочного белого здания, с забитыми крест-накрест дверями и окнами, надеясь дождаться неплановых пассажиров.

Бывшая контора правления колхоза буйно зарастает крапивой. Во времена, когда здесь не было зарослей крапивы, Кеша дремал у конторы в «уазике», ожидая Николая Петровича, председателя колхоза. Двадцать лет Пушкарёв оттрубил его верным водителем. Миллионером расцветал и гремел на весь край колхоз. Потом началась перестройка, всё скособочилось, затрещало и полетело к чертовой матери…

Сегодня дед Кеша дождался чернявого и похудевшего от болезней Андрея Вершинина, своего ровесника. За ним прибежал сын соседей и ровесников Пушкаревых Дамдинка, который года два назад поселился с женой в степи, в юрте, на чабанской стоянке родителей, заросшей крапивой пострашнее, чем контора. Скот молодые задумали разводить.

Но оказалось, что Дамдинка не едет в город, он просил заехать в Цифроград и купить его дочке сотовый телефон. И дал на это дело деду Кеше семьсот рублей, сто из которых, как и полагалось, были платой за доставку. Пушкарев записал поручение и, оглядев семерых земляков, устроившихся в салоне микрика, выехал на трассу. Забот, заданий и просьб набралось дивно много, впрочем, как и всегда. Все они были записаны на тетрадном листке, хранящемся в карманчике маленькой китайской сумочки на ремне.

Другие при возрасте Пушкарёва давно скручены всякими недугами, а этот, хрипит и свистит бронхами, но ковыляет вокруг своего микрика, плотно укладывая чемоданы и баулы, каждый день ездит из деревни в город и обратно, успевая звонить и отвечать на все телефонные звонки. Ещё старуха и внуки успевают заказывать деду всякие вкусности или игрушки.

Ровесника и одноклассника своего Андрея Вершина дед Кеша посадил на переднее сиденье, рядом. И в дороге донимает его вопросами, успевая заметить про себя, что современная, устрашающая фантастическим маскировочным цветом, униформа и чёрные военные ботинки на немногословном и чернявом Андрее выглядят смешно и нелепо.

– На проверку собрался, Андрюха?

– Мне же надо раз в квартал у кардиолога проверяться.

– Помотала тебя жизнь, Андрюха, – вздыхает Пушкарёв, вкладывая в эту фразу всю жизнь ровесника, от драки с приезжими строителями-зеками в юности, где его чуть не зарезали, до недавнего случая, когда Андрея пырнул ножом родной сын, отсидевший уже три срока.

Худой и остролицый Вершинин задумчиво молчит.

Все знают, что сына они со старухой не сдали, милиции заявили, что нож Вершинин воткнул в себя, разделывая тушу коровы. После операции старика согнуло ещё больше, будто что-то стянуло его изнутри.

Он молча оглядывает раскрывающуюся взору утреннюю степь. Заметно, что доволен: наконец-то вырвался из душного дома, где пьяный сын и замученная бытом старуха. Работать он уже не может. В деревне его зовут Коротким, имея в виду, что за две операции хирурги значительно укоротили внутренности Вершинина. Год назад у него признали угрожающее предынфарктное состояние. Хозяйство рухнуло на старуху.

Внуков у них не было. Сорокалетний пьяница-сын так и не женился.

– А что тебе Дамдинка заказал? – Вдруг прерывает молчание Андрей.

Пассажиры в салоне, прислонившись друг к другу, мирно дремлют.

– Да телефон дочурке своей.

– Даримке! – Оживляется дед Андрей. – Вся в свою бабушку. Нинка первой хохотушкой была в классе. Мы же рядом с их семьёй жили.

– А Баирка первым драчуном! – Рассмеялся Пушкарёв.

Ровесники в прошлом году похоронили свою одноклассницу, бабушку этой самой Даримки, которой заказали телефон. Дед её умер ещё раньше, тоже учился с Пушкарёвым и Вершининым. Фамилия супругов – Бадмаевы.

Тягостное молчание, повествующее, как немое кино, о прошедшей жизни ровесников, затягивается.

– Работа и слава любого согнут, – делает вывод после затянувшейся паузы Кеша, выезжая из большого придорожного посёлка на основную дорогу в город, по которой мельтешит множество машин. – Не зря же их столькими орденами и медалями государство наградило. У Баирки – две трудовые славы были, и Нину награждали медалями. На всех собраниях в президиум приглашали. Два сына их почти всю скотину пропили и смотались куда-то, только младший Дамдинка в деревне остался.

– Враз работяги никому не нужны стали! – Вдруг отвердевшим голосом проговорил Андрей. – Теперь Дамдинка на отцовой стоянке лебеду скосил, крапиву выкорчевал, стайку новую построил, дом поставил возле юрты. Даримка нынче уже баран пасёт.

– Травы нет, косить негде и нечего. Одна крапива, – как бы смягчает разговор Кеша. – Всё кругом пожгло. И когда эта засуха кончится.

– Семнадцатый год степь выжигает! – замечает Андрей.

– И в такую жару девчушка баран пасёт, – задумчиво говорит Кеша.

– И мы пасли в таком возрасте, – усмехается Вершинин, внимательно вглядываясь в бледную степь, где уже появилось далёкое знойное марево, в котором он, будто, хотел увидеть кого-то. – Помнишь, Кеха? Чёрные, как головёшки, по степи бегали?

– Почему не помню? Всё помню! – Рассмеялся Кеша. – И Даримка сейчас, такая же чёрная, за баранами бегает и играет. Телефон ждёт.

Они углубляются в воспоминания.

Вся их жизнь маялась и радовалась в одном колхозе, в бескрайней и знойной степи, возле озёр и маленьких речушек, где паслись тысячные отары овец, табуны лошадей, гурты коров. Их было так много, и в головах друзей до сих пор не укладывается, что неуёмная уйма животных и обустроенная жизнь враз могли куда-то исчезнуть. Как, куда, зачем? Кому это надо?

Постепенно беседа их переходит в спор, который тут же гасится более светлыми и греющими душу воспоминаниями. Уже и земляки в салоне проснулись, некоторые из них что-то подсказывают, дополняют. Каждому есть что вспомнить. Кешин микрик давно стал местом воспоминаний и новостей, иногда тут случаются настоящие сходы односельчан.

– Мало у Дамдинки скота. В зиму много животины в степи пало. Когда ещё на ноги поднимутся! – Вздыхает Вершинин. – Ты меня возле диагностической высади, Кеха. У меня с доктором строго по времени.

– В три я тебя заберу. Задержусь – звони, – подытоживает разговор Пушкарёв, въезжая на городскую улицу и пристраиваясь к потоку машин.

Обращаясь в салон, к землякам, он громко вопрошает:

– Ну, кому, куда?

Высадив земляков по разным адресам, дед Кеша за полтора часа выполнил все просьбы земляков, потом вернулся на своё привычное место за углом автовокзала, которое никто из водителей давно не занимает. Это было неким признанием и знаком уважения шоферской братвы края.

Пассажиры уже ждали его.

На этот раз он только двух студентов забрал по адресу: ребята сдавали экзамены и опаздывали. Пришлось ждать возле института.

В три часа Пушкарёв забрал Вершинина, одиноко скучавшего на остановке у диагностической больницы.

– Поживёшь ещё, говорит доктор, если шунтирование сделаешь! – Радостно сообщил Вершинин, усаживаясь на своё место и здороваясь с земляками, едущими из города в деревню. – Трубки резиновые вошьют?

– А куда денешься? Поживёшь! – Одобрил решение доктора Пушкарёв, просматривая смятую бумажку и вычеркивая строки в списке поручений. – Студенты, где тут Цифроград?

В красивый, блестящий огромными стёклами, магазин, где должен быть телефон Даримки, Пушкарёв и Вершинин отправились вдвоём. Телефона за шестьсот рублей там не оказалось. И за семьсот не было.

В салоне микрика студенты подсказали следующий магазин. Там телефоны за шестьсот или семьсот рублей были. На отдельной витрине навалены.

Пушкарёв выбрал из этой кучи какой-то махонький, беленький, почти без экрана аппаратик. Был и другой, чуть побольше, но за семьсот и – чёрный. Старики заспорили – черный или белый телефон брать Даримке.

На нелепую униформу и грубые ботинки Вершинина, сандалии на босых ногах, обвисшую футболку и замасленное трико Пушкарёва уже подозрительно посматривали молоденькие особы и юноши в белых рубашках, неслышно прохаживающие по отсвечивающему кафелю возле витрин, ненавязчиво посматривая на покупателей.

– Кеха, тут же одни кнопки, – шипел Вершинин. – Что ребёнок будет смотреть, какие здесь картинки?

– Вообще-то, да. Ребёнок же, ей смотреть надо! – Почесывал вспотевший багровый затылок в редких, рыжеватых волосках Пушкарёв, представив загоревшую под знойным степным солнцем маленькую бурятскую девчушку, пасущую баран у высохшего озера среди жёстких белых трав. – Дамдинка ещё сказал, что телефон будет ей подарком за хорошую учёбу.

– Такой? Она что, хуже других? – Голос Вершинина снова отвердел.

– Хоть такой. Денег-то у них нет…

В сверкающем магазине суетились белые люди, взрослые и дети, с нежной и ухоженной кожей, пахнущие благовониями, в лёгких почти кисейных одеждах из-за необычайной жары. Пушкарёв сипел всеми бронхами и равнодушно смотрел сквозь них на другие витрины, где были выставлены красивые телефоны с экранами. Они подошли к этим витринам.

– Кеха, надо выбирать что-то другой масти, – теперь уже осторожно сказал Вершинин, смотря, как молодая женщина покупает вертящейся возле неё девчушке с огромным синим бантом розовый телефон сверкающий большим экраном, на котором визжали и прыгали какие-то сказочные и разноцветные существа из мультика.

Пушкарёв тоже засмотрелся на телефон в руках женщины, потом неожиданно, взволнованно и хрипло, как человек, принявший единственно верное решение, сказал особе, подошедшей к ним:

– Нам другой покажите…

– С дисплеем? С большим? – участливо спросила особа.

– Вообще другой, как у этих, – Пушкарев уже уверенно ткнул в сторону молодой женщины и смеющейся девчушки, добавив, – с большим.

– Этот двенадцать тысяч, самсунг гэлэкси четыре джи! – Также участливо пропела особа, открывая маленьким ключиком витрину.

– Сколько?

– Двенадцать тысяч.

Вершинин странно посмотрел на Пушкарёва, потом долго и ожесточённо рылся за пазухой своей нелепой униформы и, выдернув оттуда старый бумажник советского образца, протянул другу новенькую пятитысячную бумажку, добавив к ней две помятые тысячные.

Дед Кеша, молча наблюдавший за другом, извлёк из своей китайской сумочки на ремне пять бумажек по тысяче.

Симку к телефону купили по паспорту Вершинина.

Выехав за город, Пушкарёв посмотрел на побледневшее лицо ровесника и, притормаживая, обеспокоенно спросил:

– Ты лекарство своё под язык положил?

– Не надо. Нормально у меня, Кеха, – слабо улыбнулся Вершинин. – Не поеду резину вшивать. Со своим сердцем доживу…

23 июля 2018 года.

Пустой звук

Давно это было. Году в 1960-м.

Цыдыпке только исполнилось семь лет. Осенью его собираются отправить в школу, что в русской деревне Икарал, которая тянется на несколько километров вдоль берега Онона. Ему и Батошке Ракшаеву уже и форму купили, они и фуражки с красивыми козырьками и желтой эмблемой мерили. Как солдаты будут!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.