Покидая тысячелетие. Книга первая

– Передовиков, – нетерпеливо перебил его парторг. – От нашего совхоза десять человек затребовано. Разнарядка такая. Значит, десять и доставлю. Не задерживай.

Орлов обречённо вздохнул – этот доставит».

А зачем я написал «разнарядка»? Если написал, значит, в районах и сёлах повсюду мелькает это слово. Разнарядка, разнарядка… Кто же мне рассказывал: 1937 год и разнарядка? Тогда надо было арестовать из Сосновки 12 человек. Арестовали и расстреляли. По разнарядке. Столько не хватало району для полного отчёта по борьбе с вредителями и врагами Советской власти.

Вот тебе и разнарядка… Вздремнуть бы часика два до утра. А до обеда набросаю пару материалов из командировки. По разнарядке.

Получалось, что убивали именно по разнарядке. Что за народ! Пришла разнарядка из района – не хватает 12 человек, нахватали отовсюду эти 12 и увезли. Навсегда.

Теперь Орлова на собрания по разнарядке возят…

– Ты уже всю газету заполнил, через край прёт! Вот почему японцы и живут хорошо, и дольше всех живут? – Возбуждённо говорил мне Барабаш перед обедом, когда я положил ему на стол несколько набросок из командировки, среди которых была заметка о японцах, которых я назвал соседями.

– Другие люди?

– Люди все одинаковы по физической природе. А вот по мыслям… Японцы ни на кого не держат зла! – Заявил ответсекретарь. – На них атомную бомбу, а они – никогда не наносить вред человечеству, а ядерное оружие не производить, не обладать, не ввозить. Если на государственном уровне зла не держат, то человек и подавно.

– Другие люди! – Утвердительно и упрямо повторил я, смотря на Барабаша.

– Что ты заладил: другие, другие. Такие же! – Вспыхнул Барабаш.

– Какие такие же?

– Как все!

– То есть – как мы все, как ты, как я, как наш редактор, первый секретарь райкома? Мы не держим зла, и они не держат зла? Мы живём по сто лет, и они живут по сто лет?

– Что ты конкретизируешь. Я же в общем, – начал сдаваться ответсекретарь. – В пельменную пойдешь?

– Нет, я в «Нептун».

– И что тебя к глухонемым тянет?

– Другие люди, – рассмеялся я, выходя из кабинета…

Как всегда: кусок жареного палтуса с рожками, кофе и хлеб…

Все мы разные, думал я, чувствуя, что в мою сторону украдкой смотрят уже известные мне парень с девушкой.

В кафе, как и всегда, была тишина. За толстыми квадратными и зеленоватыми блоками, из которых было составлено огромное окно, мутно просвечивал город в белых снежных шапках, которые начинали уже оседать. А здесь был особый мир тишины и уюта. Каждый мог закрыть для себя створки этого мира, не теряя ничего, что оставалось за ними. Каждый живёт в своей раковине, а вне своего пространства, которая тоже имеет свои створки, он только обитается и питается.

Голова начинала клониться помимо моей воли и вплывать в какой-то тёплый, ласкающий всё тело, туман… Может быть, и вся известная нам вселенная заключена в своей раковине? А мысль? Где находятся бесчисленные шифры и коды, которые человек заключил в одно слово мысль? Если одни расстреляют других по какой-то глупой разнарядке только потому, что они видят друг друга, то всё невидимое не подвластно им! Разные… Насколько мы разные во своим возможностям или у каждого есть свой предел? Мы не – рабы, рабы – не мы? Можно ли эту глупость передать дактильной азбукой? Ничего не решают эмоции и всё подвластно числам? Эмоционален ли по своей природе Бог и кто он? Только число подразумевает сначала мысль, а потом – Слово. Замысел и Плод… Наоборот не может быть. Мы разные, разные, разные! Ничего похожего и повторяющегося. Тогда зачем держать на кого-то зло?

Вдруг всё разом рухнуло. Взорвался и разлетелся звон.

Упала тарелка с палтусом…

Кто-то осторожно трогал меня за плечо. Просыпался я трудно. Возле меня снова стояли парень и с девушкой. Открытая ладонь правой руки, под которой ладонь левой на их языке – помочь. Я дотронулся кулаком до лба и подбородка – спасибо. Те, которое говорят, что мы все одинаковые, подумали бы, что я собрался драться.

Они улыбнулись.

Тут раздались звуки, нахально оскорбившие наше общение:

– Ты что, бездомный? Спать сюда приходишь? За тарелку будешь платить!

Из кухни неслась по залу толстозадая раздатчица в грязном белом фартуке. Парень с девушкой недоумённо смотрели на кричащую бабу. Женщина вряд ли бы так кричала и выражалась.

– Всю харю извазюкал в рыбе, пол залил. Кто будет платить?

– Конечно, я. Вы не волнуйтесь. Сколько и куда платить?

– Три пятьдесят!

Вот и пообедал. Как быстро она подсчитала! Такую тишину нарушила баба.

– Тетрадку подбери, писатель! – Прикрикнула она, вытирая шваброй пол.

Заляпанная соусом тетрадь, с исковерканной судьбой Орлова, которого слишком рано освободили от крепостного права, а также моментами современности Нерчинской каторги и недавними впечатлениями, валялась рядом с осколками тарелки.

– Так ты ещё и говорящий мужик! – Продолжала браниться баба. – Жить что ли негде? Не в кассу, мне трёшку давай…

Ещё раз извинившись, я покинул кафе и растаявшую от трёх рублей бабу. Парень с девушкой улыбались и махали мне вслед. С ними всё было понятно без слов. А мы, говорящий мужик и говорящая баба, так и не поняли друг друга.

И всё же очень мало надо человеку для радости и даже здоровья. Бабе – три рубля, а мне – выспаться… У каждого своя разнарядка, на каждую разнарядку – своя правда.

Глава шестая

Снежные завалы медленно оседали и становились меньше, приземистее. Говорят, что снег растает только летом, а потом океан и земля будут нагреваться до осени.

Наверное, начиная с центров материков, все живое начинает видоизменяться в размерах до тех пор пока не станет на побережьях океана и островах гигантским. Хотя какие могут быть материки. Вода и суша – вот два места обитания всего живого. Существа, подобные нам, живут на маленьких и больших островах, куда вышли из недр океана.

Вся редакция уже явилась с обеда и, впечатав телеса в кресла и стулья, усердно работала. Как дотерпеть до конца рабочего дня? Кажется, я всю жизнь только и жду конца рабочего дня, когда все отправятся к своим семьям, детям, телевизорам, домашним делам и заботам, а я – останусь один и начну по-настоящему работать.

Мой дом – одиночество. Лучше всего в художественной мастерской, где никто не дожидается конца рабочего дня. Там процесс не прерывается. Толпа таких, как я, ненавидит и пытается растоптать. Я заметил это давно. Сколько ненависти пробуждалось в голосах жён, когда я беседовал с их мужьями на тему одиночества, в которой только и может родиться мысль!

Дети – потом. Но какими они будут!

– Ты опять в столовой уснул? Вымой харицу, соус запёкся! – Заботливо заметил Барабаш, когда я сел за «Любаву» и сдвинул каретку. – Оставил бы ты, Виктор Борисович, всякую херню и занимался бы только работой.

– А зачем тогда редакция? Чем народ будет заниматься? – буркнул я, вставляя бумагу в машинку.

– Вообще-то, ты прав. Но вид у тебя бледный, борец за свободу. Тебе на приём к докторам записаться надо…

Кстати, зачем рабам свобода, от кого их надо защищать, если они рождены пресмыкаться? Какое стремление к свободе, знаниям и культуре я видел за свою жизнь? А те, кого я видел, показывали пример только того, как не должен жить человек. Вся их жизнь со всем бытом и бытием – такой пример. Всё честное и справедливое, умное и возвышенное – их враг, ибо недоступно пониманию. Имея столько времени и пространства, так бездарно тратить жизнь, продолжая размножаться?

«А любовь к ближнему? – раздался из темноты голос доктора. – Гуманизм? Оставьте назойливые мысли, молодой человек. Они не для хирургии. Как рана?».

– Вот-вот, ты лучше здесь вздремни, а я дверь закрою и никого не буду впускать, – сочувственно сказал Барабаш, отдаляясь вместе со своим столом в какой-то ватный и вязкий туман за окном кабинета, пока не исчез совершенно.

Из этого же тумана появился улыбающийся доктор, который делал мне операцию. «Что важно для хирургии? Покой! А если мысли, как мухи роятся, книжку почитайте», – посоветовал он. И тут же на тумбочке появились «Золотой телёнок» и «Двенадцать стульев». «Выздоравливать надо в два раза веселее и бодрее, чем в нормальной жизни!» – Подмигнул мне доктор…

Поставив мотоцикл у крайней избы, я осматривал брошенную деревню, которая примыкала к протоке Аргуни, где был небольшой остров. Мне говорили, что таких деревень в тайге много. Заселяли их три с лишним века тому назад, и выселялись оттуда столько же.

Заезжал я сюда редко, пытаясь всё дальше и дальше углубиться в тайгу, до последней деревни.

В глухой тайге, в долинах рек и берегов озёр, из зарослей кустарников, травы и бурьяна, смотрели пустые глазницы старинных казачьих изб, кое-где белели только остовы печей, иногда ветер скрипел дверями и калитками. И всё время казалось, что кто-то наблюдает за мной из этих домов или из-за деревьев.

Предки этих людей пришли сюда в середине 17 века. Наверное, из Новгородчины, Пелымского княжества, Севера Руси. Русские, зыряне, коми, пермяки. Сначала за соболем, потом – за серебром. Земля сплошь была унавоженной. Метра на два, а то и больше.

В конце мая из мест, где некогда были деревни, тянуло жилым дымком. Горел навоз. Старики не советовали заезжать в такие места. Можно было провалиться и сгореть заживо. Такое случалось с живностью, исчезали и люди. В этом каторжном краю они могли исчезнуть везде: в тайге, в старых штольнях, шурфах, шахтах, горящем торфе. Долины на всю длину и ширь буйно и густо зарастали ягодой. Случалось, я приезжал сюда с Викой. Ляжем в траву, а потом вся рубаха и белое платье Вики в кроваво-розовых пятнах ягод.

Вот уже три месяца я гонялся за партийными вождями области и района, которые в этих местах вольготно охотились, приезжая сюда со своими блядями, гостями и охраной. На пятьдесят километров я насчитал три великолепно отделанных охотничьих домика со всеми удобствами. Но дичи не было. Говорили, что у этих хозяев России есть ледники и погреба возле бывших деревень, а оружие они прячут в других местах…

Всё сходилось: отсчитав тридцать шагов прямо на север от могильного креста, я наткнулся на вековую лиственницу, как и нарисовали мне на схеме местные мужики. Где-то здесь должно быть что-то наподобие схрона. Я только начал фотографировать, как жгуче прозвенел выстрел, и на меня сыпануло корой дерева. Второй выстрел ударил меня в левый бок, третьего я не слышал.

Нашли меня лесники.

На третий день после операции доктор сказал: первое, что я спросил, когда очнулся: «Раб – это состояние? Тогда зачем его защищать?» А дальше уже пошёл разговор о ближнем и гуманизме…

Милиция шевелилась вяло, слухи распускали невероятные: чуть ли не беглый зек встретился со мной в тайге. Сомнений у меня не было: стрелял Мордатый, водитель первого секретаря, который и намекнул ему на отстрел врагов народа. Узнать просто: надо пустить слух, что первый секретарь имеет зуб на своего водителя якобы за его жадность.

Туман всё не рассеивался. Теперь вместо доктора там оказался Ильич. «Вот зачем ты, Ильич, с ними сражаешься? Аж с 1957 года!» «Живут они хорошо. Им – всё, а кому-то пенсия 8 килограммов зерна». «Что значит всё? Ты как Шура Балаганов!» «Вот, книгу я принёс».

Потом в тумане появилась долина Аргуни сплошь в моховке и голубике. Вдали за рекой синели горы Большого Хингана. В ближних к берегу кустах белел памятник. Говорят, что там тоже была русская деревня…

Разбудила меня тишина большого здания. Редакция занимала третий этаж с торца пятиэтажки, куда было навтыкано множество разных учреждений и организаций. Но в эти минуты здание пустовало, и ощущалась в нём какая-то лёгкость. Облегчение или избавление. Или всё вместе.

Часы на столе Барабаша показывали 8:00. И сам я был сейчас точным и собранным как эти часы. Казалось, что в голове радостно позванивает, там работала невидимая никому электроника мозга.

Записка на столе. Начертано рукой Барабаша: «Отдыхай, отсыпайся! Забегу с утра. Завтрак занесу. Сергей».

Не фига себе! Завтрак он занесёт. Точно, сегодня же пятница. Впереди – два дня радости: никого не будет в редакции. На два дня редакция станет мастерской! А Барабаш ещё и завтрак принесёт. До утра можно спать.

И опять, как только принял горизонталь на диване, так сразу провалился в сон. Ещё немного добрать и можно садиться за «Любаву»…

«Совещание проходило в Доме культуры районного центра. Возраст посёлка определить было трудно. Дома второй пятилетки стоят тут полвека, а десятой – разваливаются на второй год. Народ в них жил разный. Но как бы не определяли, категорий получалось четыре: начальники и милиционеры, конторщики и бичи.

Ещё были живы очевидцы, которые рассказывали, что Дом культуры в конце двадцатых годов построили пограничники, разобрав для этого церковь и двухэтажный амбар какого-то купца, а заодно и дом его. С фасада Дом культуры подпирали колонны из крепкого, но не столь стройного, как хотелось бы, листвяка, внутри же был сумрачный зал на двести мест и щербатый пол, выгнутый в некоторых местах и скрипучий. Невозможно думать о красоте и гармонии, строя и отбиваясь днём и ночью от нападений владельцев строительного материала и прихожан церкви. Три раза за время строительства оскорблённые и ограбленные новыми властями люди поджигали будущий очаг культуры, но, в конце концов, он был достроен. Инородные тела и чуждые элементы частью перестреляли, частью отправили на стройки народного хозяйства вместе с престарелыми родителями, жёнами и малыми детьми. И зажил после этих событий трудовой народ вольготно и сытно, и удивительные произошли в его жизни перемены.

Сюда и привёз на колхозном автобусе парторг свою делегацию, собранную по разнарядке. Прохладный и сумрачный зал быстро наполнился гулом. Всего собралось человек восемьдесят.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.