Была только любовь. Воспоминания о блокаде

– И какой же срок? – поинтересовалась Софья.

– Около шести месяцев, – ответила Зоя. – Но я все равно освобожусь от него! – с невероятным упрямством заявила она.

– Не боишься стать убийцей своего сына? – с горечью спросила Софья.

– Не боюсь, потому что и сама жить не буду!

От ее слов у Софьи мурашки пошли по всему телу.

– Зоинька, одумайся, что ты говоришь! Это такое счастье – родить сына!

– Почему сына? – вяло поинтересовалась Зоя.

– Я вижу по тебе, – ответила Софья.

– Впрочем, мне это безразлично, я все равно не буду его рожать, – категорически заявила Зоя. – Мне рассчитывать на помощь нельзя. Отцу он не нужен, мне тем более.

– А кто отец, Зоя? – не удержалась от вопроса Софья.

– Честно скажу, не знаю.

– Но ты так конкретно обвинила в причастности к этому Ивана, даже не подумав о том, что у него семья.

– У всех семья, – зло сказала Зоя. – Только у меня ее нет и не будет.

– У меня тоже нет семьи, но я всех вас считаю своей семьей, – заметила Софья. – А у тебя она уже есть, ты не одна, вы с сыном вдвоем, значит, у вас уже есть семья.

– Не старайтесь, Софья Сергеевна! Я устала, пойду в палату, лягу, – и она, не попрощавшись с Софьей, повернулась, чтобы уйти, но Софья схватила ее за руку.

– Зоинька, роди его, – попросила она. – Все вместе мы его поднимем, вот увидишь!

– И не надейтесь! – вырвав руку, женщина устремилась в палату.

Софья не спала всю ночь. Вместе с Еленой они думали, как спасти Зою от греха и сберечь ее ребенка. Но так ничего и не придумали.

А через три дня Софье позвонили из больницы и попросили прийти кого-нибудь из родственников. Софья не могла уйти с работы, и поехала Елена.

Врач, лечащий Зою, сообщила, что больная пыталась ночью повеситься в туалете. Слава Богу, соседка по кровати, зная о желании Зои уйти из жизни, следила за ней и сообщила дежурной сестре, что Зоя давненько вышла из палаты и не появляется. Стали искать. Хорошо, вовремя сняли и отходили. С ребенком вроде тоже все в порядке.

– Ее лучше пока оставить у нас в больнице, – посоветовала она Елене. – За ней необходимо постоянно следить, у нее затянувшаяся депрессия. У нас все-таки всегда есть дежурные.

Елена согласилась с доктором, а что она могла поделать?

Софья выхлопотала для Зои дополнительный паек, как для беременной, и его доставляли в больницу. Главврач была очень признательна за это Софье.

В городе тем временем все больше людей умирало с голоду. Доктор даже намекнула Софье, что в создавшейся ситуации еще один едок городу не подарок. Что, может быть, и лучше бы сделать больной аборт.

– Но сроки слишком большие для этого, – удрученно посетовала она.

Пришлось Софье вновь обратиться к знакомому ювелиру.

На этот раз она отнесла ему старинный перстень с крупным изумрудом.

Борис Абрамович выслушал Софью и лишь головой покачал.

– Фамильное сокровище хотите ради такой женщины навсегда утратить. Подумайте, голубушка, зачем вам это?

– Я вас очень прошу, Борис Абрамович, достаньте мне за это кольцо все необходимое для младенца, включая кроватку, ванночку и питание.

И старый ювелир не подвел. Все это богатство было доставлено в комнату Зое уже через день.

– Только бы Зоя не подкачала! – как заклинание твердили Софья и Елена.

Когда через месяц Зою выписали из больницы, приехав домой и увидев приданное для младенца, она вроде бы смирилась со своей участью. Но тем не менее за ней нужен был глаз да глаз. Софья работала чуть ли не сутками и обеспечить присмотр не могла. Нину забрали рыть окопы за городом. Мария тушила снаряды, попадавшие в их дом.

Елене пришлось приглядывать за Зоей. Но на помощь приходила Вера Ивановна, которая из-за болезни сердца редко выходила из своей комнаты, особенно после получения похоронки на мужа – Семена Васильевича. Но видя, как трудно приходится Софье и Елене, она стала даже ночевать в комнате Зои, рассказывая той, как она ожидала появления своего сыночка, с какой радостью кормила его грудью, следила за его развитием.

Постепенно между этими женщинами установились очень доверительные отношения, несмотря на разницу в возрасте, образе жизни и образовании.

Зоя успокоилась, прекратила свои попытки покончить с собой и даже стала проявлять интерес к приготовлению вещей для младенца. Они, беседуя с Верой Ивановой, вязали малышу шапочки, пинетки и кофточки, распуская свои старые вещи. Даже Елена Анатольевна была допущена в этот кружок.

Однако доносить ребенка до положенного срока Зоя не сумела. Вешая белье, она упала со стула, и у нее начались преждевременные роды. Сын родился семимесячным.

Начались жуткие морозы, отопление в доме отсутствовало, и водопровод тоже уже не работал.

Когда Зою с младенцем привезли домой, стало понятно, что в таком холоде семимесячный ребенок долго не протянет.

Софья, не задумываясь, отдала Зое свою буржуйку. Но печурку еще и надо было чем-то топить.

Борис Абрамович достал Софье двенадцать поленьев дров, но их хватило совсем ненадолго.

В ход пошла старая мебель, книги и все, что могло гореть.

Вера Ивановна и Елена практически переселились в комнату Зои. Тем более что той пришлось выйти на работу до окончания декретного отпуска.

В связи с уходом на фронт почти всех мужчин на заводе работали женщины, старики и дети по 12–14 часов в сутки.

У Зои и так почти не было молока, но после выхода на работу оно совсем пропало.

С ребенком сидели соседки, поочередно ходившие на реку за водой, чтобы накормить и выкупать малыша, у которого до сих пор не было имени.

– Пора зарегистрировать сына, – как-то находясь дома, сказала Софья Зое.

– Как ты его хочешь назвать? – спросила она.

Все притихли, ожидая ответа.

– Валерой! – ответила Зоя.

– Ну вот и чудесно, – с облегчением сказала Софья. – Завтра же следует сходить и получить на Валерика документы. Ему тоже паек полагается.

Голодные и промерзшие женщины дружно поддержали ее.

И тут раздался звонок в дверь. Софья пошла открывать.

В квартиру вошел офицер с вещмешком за плечами и небольшой печуркой в руках. Он обнял и прижал к себе Софью, и они прошли в ее комнаты.

Все завороженно и с любопытством смотрели друг на друга, не решаясь спросить: «Кто это?».

Гость пробыл у Софьи до полуночи, все что-то мастеря и прилаживая, судя по ударам молотка и оживленным перемещениям Софьи из комнаты в чулан и обратно.

Потом она готовила на кухне чай, и они долго беседовали с гостем. В полночь Софья пошла проводить его до машины.

Все женщины тут же выскочили из комнаты Зои с вопросом:

– Кто это?

Софья с усмешкой смотрела на женщин.

– Угадайте! – смеясь, сказала она.

Но видя, что задачка им не под силу, обратилась к Елене.

– Но ты-то ведь прекрасно знаешь этого человека! – сказала она с укоризной.

– Я? – удивилась та. – Первый раз вижу! – заверила она соседей. – Но кто он? Не мучай, скажи, – обратилась она к подруге.

– Аркадий! – сообщила та. – Неужели не узнала? – с обидой спросила она Елену.

– Вот те крест! – перекрестилась та.

А Вера Ивановна улыбалась.

– Что, тот Аркадий, который все добивался вашей руки, Софья Сергеевна?

– Да, это он и есть. Он сегодня уезжает на фронт, – с гордостью за своего друга сказала Софья. – Вот привез и установил мне печурку. Теперь, Елена, ты сможешь спать у меня. Ну и подарочек нам привез, – радуясь и гордясь его добротой, сообщила она. – Прошу всех к столу, – и она широким жестом, которым всегда раньше приглашала гостей, обратилась к соседям.

В ее гостиной тлела остывающая печурка, и было намного теплее, чем на кухне. На столе стояли чайник и чашки, а на тарелках лежало по кусочку хлеба с маслом и по кусочку шоколада. До полночи пили чай, растягивая удовольствие, затем попросили Софью поиграть им на рояле. Вместе пели песни, угощались распечатанной пачкой печенья и были счастливы этим мгновением, хоть ненадолго возвратившим их к нормальной человеческой жизни.

Когда Вера Ивановна и Зоя ушли, Елена спросила:

– Аркадий опять просил стать его женой?

– Просил ждать его и писать ему!

– Ты обещала?

– Безусловно! – как само собой разумеющееся сообщила Софья.

Прошло еще два тяжелейших месяца. Зима никак не хотела сдавать свои позиции.

Как-то ночью, возвращаясь с работы, Софья подобрала двух детей, которым было по три-четыре года. Ни своего адреса, ни своей фамилии они не знали. Кое-как добились от них, что мама умерла, и они замерзли и ушли гулять одни, и что им очень страшно.

Елена растерла детей водкой, оставшейся у Софьи с лучших времен, согрела их, накормила пустым, из картофельной кожуры сваренным супчиком и уложила спать.

Разобрали они с Софьей, что одного зовут Сашенькой, а другого Виталиком.

Где искать их родных, женщины не знали. Решили, что Софья даст объявление на радио и в газету, может, кто откликнется.

– А пока нужно их приютить, – сказала Софья.

В квартире стало трое детей, не считая внучки Елены, которой исполнилось одиннадцать лет.

Весь свой паек, состоявший из хлеба и соленой воблы, Софья отдавала Елене, которая готовила суп из этой рыбы на всех обитателей квартиры.

Нина все еще работала на рытье окопов, и сердце Елены разрывалось от жалости и невозможности помочь ей хоть чем-то.

Раз в неделю Нина приезжала домой помыться и переодеть белье. Она никогда не ела дома, понимая, как голодно сейчас и взрослым, и детям. Но Елена постоянно старалась не съесть свою порцию и отложить ее для дочери. Раз в пару недель она добиралась к фронтовой полосе, чтобы принести дочери что-то из теплых вещей и немного еды.

Но однажды ночью Нину привезли домой на подводе. Одна рука перебинтована и висит на перевязи, в другой ведро с картошкой, которую она еле дотащила до подъезда.

Войдя в квартиру, Нина опустилась на пол, не в силах стоять, и потеряла сознание.

Софья, вышедшая на звуки открываемой двери, бросилась к ней. Она привела Нину в чувства с помощью нашатыря и стала разбинтовывать ей руку, расспрашивая, что случилось.

Елена тоже выскочила в коридор и, увидев раненую Нину, разрыдалась.

Софья на нее прикрикнула.

– Прекрати истерику! Дай лучше воды промыть рану и приготовь крепкий чай и хлеб.

Она умело занялась ее раной, усадила за стол, и пришедшая в себя Нина поведала им свою историю.

Оказалось, что вчера, копая окопы почти под носом у немцев, девушки обнаружили огороды дачников. Некоторые так и не были убраны осенью. Картошка на них, конечно, замерзла, но мороженная картошка лучше голода.

Поэтому Нина и еще одна девушка, Валя, решили ночью попробовать расковырять замерзшую землю и добраться до урожая, чтобы подкормить своих родственников.

Им повезло, на нескольких грядках земля оттаяла от сгоревшего рядом танка, и они выкопали картошку, набрав ее по целому ведру. Но немцы их засекли и стали стрелять.

Нине прострелили руку, а Валю убили. Сказав это, Нина заплакала.

– Меня подобрал местный дедушка, промыл рану и довез на телеге до дома. Валину картошку он забрал себе. Ему нужно было вернуться в артель на работу, поэтому донести до квартиры он не успевал.

Нина никак не могла успокоиться. Она очень боялась, что в полку хватятся ее и отдадут под суд за самовольный уход из части.

– Мне нужно до утра успеть вернуться, – повторяла она.

Рука у нее распухла и болела ужасно. Температура поднялась до 39,5 градусов.

Софья всю ночь звонила своему начальству, рассказывая, что ее дочь ранили, когда она копала траншеи, и необходимо срочно положить ее в больницу и освободить ее от этой работы из-за контузии, сообщив ее командованию о случившемся.

Только к пяти часам утра ей удалось получить добро и указание, в какую больницу везти Нину и к кому обратиться.

У Нины к этому времени температура перешагнула 40-градусную отметку, и началось заражение крови, как оказалось позже. Проводив Нину в больницу, Софья, так и не отдохнув, пошла на работу.

К счастью, Нину удалось спасти и ее руку тоже.

Вообще, несмотря на ужасный холод и голод, жильцы коммунальной квартиры все-таки бывали счастливы и оттого, что удавалось выжить, спасти детей, получать письма с фронта.

Последнее радовало особенно.

Чаще всех писал письма домой Владимир. Он писал матери и Софье.

Поскольку он служил вместе с Иваном Рябовым, тот был его комбатом, то он рассказывал о фронтовых новостях и за себя, и за командира.

Командира он расхваливал взахлеб, рассказывая о героических подвигах Ивана с гордостью и восхищением.

По его словам, Иван был самым выдающимся разведчиком на их фронте. Иван уже был старшим лейтенантом, и командование очень ценило его.

Сам Рябов о себе ничего такого не писал. Он больше интересовался, как себя чувствуют все домочадцы, постоянно просил Нину простить ему его грехи и всегда передавал привет Софье Сергеевна и теще.

Как-то, прочитав его письмо, Елена сказала Софье:

– Больше всего я рада, что Иван не отец Валерика.

– Ты посмотри на его мордашку. Он же вылитый грузинчик. Помнишь, к Зойке ходил одно время какой-то Ашот, кажется?

– Неважно, Валерик наш общий ребенок, и Сашенька с Виталиком тоже наши дети, – ответила Софья. – Ведь на мои бесконечные объявления о них так никто и не откликнулся.

– Конечно! – согласилась Елена. – Но мне жаль Нину. А так она хорошо относится к сыну Зои. В доме мир и понимание.

– Да и Зоя очень изменилась. Где что ни раздобудет, все отдает в общий котел.

– Вот и чудесно! – обрадовалась Софья. – Я тоже вчера письмо от Аркадия получила. Он передал его через своего товарища. Тот вчера был у нас в Смольном, принес две банки тушенки и буханку хлеба. Да еще три плитки шоколада. Но это для детей. Ну и так кое-что по мелочам. Я пока молчу, хочу нас всех порадовать на Восьмое марта.

Елена обняла Софью и спросила:

– Выйдешь за него замуж, если он вернется?

– Поживем – увидим, – ответила Софья. – Я ведь уже совсем старушка!

– Ты лучше всех молодых, и красивее, и добрее. Такого бриллианта, как ты, не найти! – заверила ее совершенно искренне подруга.

Глава 5

Шла вторая зима тяжелейшей блокады Ленинграда. Подчас казалось, что город вымер полностью. Но ленинградцы держались из последних сил. И не просто держались, а вели неустанную борьбу с потерявшим человеческое обличье противником.

После назначения на должность руководителя группы стенографистов у Софьи Сергеевны на квартире был установлен служебный телефон, и Софья выезжала на секретные совещания, часто проходившие на линии фронта, в любое время дня и ночи.

Как и все ленинградцы, она была так худа, что кроме прекрасных синих глаз от нее, казалось, ничего не осталось. Но сила духа этой женщины вызывала восхищение всех, кто ее знал.

Со стороны можно было подумать, что она слыхом не слышала, что такое голод и холод.

Приходя после суток изматывающей работы домой, Софья не укладывалась отдыхать, а старалась вникнуть в проблемы домочадцев и помочь им, чем только можно.

Вот и сегодня, не успев рано утром войти в квартиру и поздоровавшись с Ниной, спешащей до работы принести домой воду с реки, Софья, не раздеваясь, прихватила еще два ведра и санки и отправилась с ней вместе.

Когда женщины добрались до источника, там уже стояла большая очередь.

Впереди них стоял молодой, но совершенно изможденный мужчина с костылем вместо ноги.

Чувствовалось, что сил стоять на одной замерзшей ноге у него больше нет.

Софья тут же обратилась к нему:

– Вы бы присели где-нибудь, мы наберем вам воду и поможем довезти. Вот у нас и санки есть.

Нина недовольно толкнула ее под локоть, давая понять, что они не справятся с этой задачей.

Мужчина тоже посмотрел на Софью неодобрительно.

– Я сам управлюсь, – голосом, не терпящим возражения, ответил он.

Софья поняла, что ее жалость оскорбила его, и притихла.

Очередь двигалась медленно. Изможденные голодом и холодом люди еле вытаскивали свои ведра из проруби.

Когда подошла очередь гордого молодого человека, его костыль поскользнулся на льду, и он почти полностью окунулся в воду.

Стоявшие за ним Софья и Нина побросали свои ведра и устремились на помощь, еле вытащив парня из воды.

Они оттащили его от проруби.

Кто-то из очереди набрал их ведра и отнес поближе к хозяйкам.

Софья сказала Нине:

– Давай попробуем усадить его на санки и привязать, а ведра понесем в руках. Правда, придется по одному ведру оставить здесь.

Двое ребят-подростков помогли им привязать мужчину и его костыль к саням.

Нина взяла два ведра, а Софья впряглась в сани и подхватила ведро с водой пострадавшего.

Так и покатились по дороге, которой, казалось, не было конца. Но все-таки с постоянными остановками и передышками добрались до дома.

Больная и очень ослабевшая в последнее время Елена помогла втащить совершенно замерзшего и покрывшегося ледяной коркой мужчину в квартиру. Общими усилиями сняли с него одежду и стали растирать и закутывать его.

Софья распорядилась уложить его на кушетку в свою комнату, где обычно спала Елена.

– Поспим в одной кровати, – сказала она ей.

– Попробуй вызвать врача, – попросила она Елену, – но думаю, его не возьмут. Там такой же холод, как на улице, и никаких медикаментов!

Вся квартира ухаживала за пострадавшим инвалидом. Больной с температурой, зашкаливающей за 40, долго не приходил в себя, постоянно бредил.

В медчасти Смольного Софье удалось раздобыть 100 граммов спирта и пачку аспирина, но состояние больного оставалось прежним.

Врач, приехавший по вызову, сказал, что увозить в больницу его бесполезно, и если они не хотят его смерти, то желательно оставить его дома и достать пенициллин.

Но где его взять, вот в чем вопрос.

Софья сняла с руки свои золотые швейцарские часики и попросила Нину постараться выменять на них на базаре лекарство.

Три дня Нина проторчала на толкучке, но пенициллин так и не достала. А больному становилось все хуже.

Пришлось Софье вновь идти к Борису Абрамовичу. И старый ювелир достал необходимое лекарство. Чрез три дня больной наконец-то очнулся и смог назвать свое имя.

Глава 6

Целую ночь длилось заседание военного совета, и Софья уже еле держалась на ногах.

Наконец, к трем часам дня начальник Софьи, Алексей Георгиевич, по старой привычке всегда называвший ее Сонечкой, распорядился всем ехать по домам, оставив в группе двух дежурных.

Софья, уже одетая, стояла в кабинете, когда раздался звонок и, подняв трубку, она услышала голос их телефонистки Наташи:

– Софья Сергеевна, вас спрашивают из Волховского военного госпиталя.

– Кто? – устало поинтересовалась Софья.

– Какой-то Воротников Владимир Семенович! Соединить?

– Господи! Что с ним? Соединяй скорее! – чуть не крича, сорвалась Софья.

Удивленная Наташа, знавшая Софью Сергеевну как образец выдержки, с интересом соединила, а сама застыла у аппарата.

Софье же эти секунды показались вечностью, в которую она страстно молила Бога, чтобы с Володенькой ничего плохого не случилось. Но в трубку сказала очень сдержанно:

– Слушаю вас.

– Софья Сергеевна! – радостно прозвучал дорогой голос. – Это я, Володя.

– Солнышко мое, как ты, почему из госпиталя? – не сдержав волнения, задала сразу два вопроса Софья. У нее перехватило горло, и глаза наполнились слезами. Сказывались, по-видимому, бессонные сутки работы.

– Я в госпитале, в Волховстрое.

– Ты ранен серьезно? – почему-то шепотом, боясь услышать что-то страшное, спросила она.

– Да, был ранен, уже оперировали. Не волнуйтесь, все позади, – стараясь бодриться, ответил Владимир. – Только маме ничего не говорите. У нее и так больное сердце, – попросил он. – Как вы все там? Если бы вы знали, как я по всем вам соскучился!

– Сколько тебе еще лежать? – спросила Софья.

– Пока не знаю. Врачи об этом даже говорить не желают.

«Значит, что-то очень серьезное!» – пронеслось в голове Софьи. Сердце сжалось от боли и тревоги за любимого мальчика, самого дорогого и близкого из всех детей квартиры.

Но разговор она продолжила совершенно спокойно.

– Володенька, какой же ты молодец, что позвонил мне! Не волнуйся, маме мы пока говорить ничего не будем. А сама я постараюсь вырваться к тебе обязательно.

– Нет, нет! – воскликнул он. – Ни в коем случае, это очень опасно для вас! Ладога уже начала таять! Очень вас прошу, Софья Сергеевна, не нужно так рисковать. Я жить не стану, если с вами что-то случиться! Не нужно, Софья Сергеевна!

– Хорошо, хорошо, не волнуйся! – успокоила его Софья. – Расскажи мне о ранении.

– Ой, я больше не могу говорить. Но я так счастлив, что услышал ваш голос. Берегите себя! Привет и поцелуи всем, особенно маме, но не говорите, что я в госпитале! – и отключился.

Софья в слезах бросилась к Алексею Георгиевичу.

Тот выслушал ее с вниманием и пониманием и стал дозваниваться главврачу госпиталя. Выслушал все, что тот сказал, и сообщил следующее:

– Ранение тяжелое, но уже все позади. Лежит уже больше месяца.

– Помогите мне его навестить, Алексей Георгиевич, я должна его видеть. Он мой крестный сын. Я крестила его тайно на квартире, без ведома его родителей, когда ему было три годика. Для меня он больше, чем сын, я всегда считала себя в ответе за него, а теперь, когда погиб его отец, Семен Васильевич, тем более. Если я его не увижу, я не прощу себе этого.

– Это очень опасно, Сонечка! Я бы на твоем месте не стал так рисковать. Ведь парень идет на поправку, а самолеты долетают один из пяти. Вот и подумай, сколько тревоги и нервов ты нам будешь стоить.

– Ну пожалуйста, Алексей Георгиевич, я вас очень прошу!

– Хорошо, я договорюсь с летчиками. Завтра или послезавтра тебя возьмут на борт. Но, может, ты все-таки послушаешь меня, Сонечка?

Она отрицательно покачала головой.

– Ну, иди, отдыхай, я тебе позвоню.

Софья пошла к двери.

– Постой, – остановил ее начальник. Он быстро подошел к сейфу и вынул из него маленький сверточек.

– Возьми! Нельзя к раненому без гостинца.

– Что это? – спросила Софья.

– Пять мандаринчиков, один летчик из Грузии привез. Хотел своих порадовать, но обойдутся.

– Я не возьму! – категорично заявила Софья.

– Ну, значит, и не полетишь! – невозмутимо ответил начальник.

– Вы просто шантажист какой-то! – жалобно сказала Софья и, зная своего начальника, с которым никогда не спорила, взяла сверток и вышла из кабинета.

В пять утра ее разбудил телефон.

– Подъем, Сонечка! – услышала она усталый голос начальника. – Сейчас за тобой заедут и отвезут к самолету. Но знай, седины на моей голове по твоей милости станет еще больше!

От волнения Софья не знала, как благодарить его.

– Ты почему молчишь, Соня, – насторожился начальник. – Может, одумалась наконец-то?

– Поверить не могу в это счастье! Боюсь, не сон ли это! – наконец проговорила она.

– Не сон. Собирайся быстренько, машина, наверное, уже у подъезда! – и он отключился.

«Видно, так и не уходил домой, уже какие сутки подряд», – подумала Соня и стала собираться.

Через час Софья уже была в госпитале.

Владимир не мог прийти в себя от радости и удивления.

– Как я мечтал о встрече с вами, Софья Сергеевна, – сказал он.

Начальник госпиталя разместил их в своем кабинете, распорядившись подать завтрак на двоих прямо в кабинет.

Долго Софья рассказывала Владимиру обо всех изменениях в их жизни, потом устроила ему экзамен на знание языков, которым обучала его в детстве, и они, переходя с одного языка на другой, беседовали, забыв о времени и всем на свете, не заметив даже, что им уже подали обед.

Прощаясь, окрыленный и явно смущенный Владимир протянул Софье небольшой пакетик.

Развернув его, Софья ахнула от восхищения. В нем оказался тончайший оренбургский пуховый платок.

– Примите от меня в подарок, – попросил он. – Я его выменял на тушенку и возил везде с собой, на груди. Но при ранении на него, к сожалению, попало несколько капель крови. Простите, ради Бога! – смущенно сказал он.

Софья со слезами на глазах поцеловала подарок и сказала:

– Это самый дорогой подарок в моей жизни! Я буду носить его не снимая.

Она обняла Владимира и попросила беречь себя и писать как можно чаще.

Матери Владимир попросил передать валенки, которые ему достала медсестра госпиталя Валя по его просьбе, и письмо.

Обратно Софья долетела удачно.

Когда Вера Ивановна получила подарок от сына и рассказ о встрече с ним, она сказала Софье:

– Я ведь мать, Сонечка, и все понимаю. Мой сын влюблен в вас с самого детства. Он никогда не женится, потому что будет искать женщину, подобную вам, и вряд ли найдет. Я всю жизнь ужасно ревновала своего сына к вам, но мы с Семеном, глубоко уважая вас, старались не подавать вида. Я знала, что если постараюсь отдалить от вас сына, то потеряю его навсегда.