Мелкий лавочник, или Что нам стоит дом построить. Роман-биография

«Конечно, Шукшин, – подумал Вилен, – но вылитый Аркадий».

* * *

В выходные подготовительные курсы не работали. Вилен тоже позволял себе расслабиться. В субботу он спросил у Паши Захаровны, как доехать до моря.

– На 10-м троллейбусе в Гавань, на Кошкин остров, – сказала Паша Захаровна. – Правда, там не море, а залив, но до настоящего моря тебе все равно не доехать.

И Виля поехал к морю-заливу. Когда он сошел на остановке Гавань, то увидел огромную очередь.

«Ничего себе, сколько людей рвутся к ненастоящему морю», – удивился Вилен.

Оказалось, народ рвался не к морю, а на выставку – «Жилище США».

«Здорово, шел к морю, а попаду в американские комнаты», – обрадовался Виля и встал в очередь. Через два с половиной часа с очередной группой любопытных горожан Вилен впихнулся в павильон, разбитый на сектора, изображающие разные жилища США, с разными комнатами, набитыми невиданными предметами быта простого американца. Названия многих предметов Вилен знал, но некоторые названия приходилось читать на табличках рядом с предметом.

На одной из табличек Виля прочитал: «Видеомагнитофон». На коврике, огражденном веревками, стоял на тумбе большой телевизор, рядом, на другой тумбе побольше, стоял огромный ящик с большими вертящимися блинами с коричневой пленкой. Такие вертящиеся огромные железные блины с пленкой Виля видел в подсобке киномеханика в летнем кинотеатре имени Ленина у себя в Серебрянске.

В телевизоре по синей траве под ковбойскую музыку скакали фиолетовые лошади.

– Разве в Америке трава синяя, а лошади фиолетовые? – спросил Вилен американца на стенде.

– Нет, трава в Америке очень зеленая, а лошади разные, но только не фиолетовые, просто пленка бракованная, – ответил американец, – завтра пришлют хорошую, приходите.

Все время осмотра внутренностей американского жилища Вилена преследовал хриплый женский голос, поющий что-то американское. Наконец голос стал громче, и Виля увидел пританцовывающую публику, втиснулся в нее и чуть не упал. Пол в павильоне был сделан, как лесная военная дорога, из огромных бетонных плит. Плита, на которой танцевала толпа, ходила ходуном. То ли ее растанцевали, то ли она не выдержала пения, напоминающего звуки движущихся танков.

– Элла Фитцжеральд! – перекричал музыку на ухо Виле один из танцоров. – Правда, здорово?!

– Здорово, – прокричал в ответ Виля, чтобы не обидеть танцора. На самом деле ему нравились «Битлз» и «Роллинг стоунз», но все равно было здорово.

– У тебя дома есть проигрыватель? – спросил танцор.

– У соседки есть, – вспомнил Вилен комнату соседки Клавдии.

– Хочешь хорошие диски послушать? Мы из Польши в гости к бабушке приехали, я пласты с собой взял, а у нее проигрывателя нет.

– Хочу, конечно, – перекричал Виля Эллу Фитцжеральд.

– Ну тогда пошли.

Бабушка Витека, так звали поляка, жила рядом с Гаванью.

– Ой, Витек, что так долго, уже обедать пора, это твой друг? Зови его обедать.

Вилен с удовольствием съел вкусный домашний обед, напоминающий мамин, и ответил маме Витека на все ее расспросы.

– А Витеку на следующий год поступать, он, как папа, моряком хочет быть.

После обеда они поехали к Вилену, попросили у Клавдии проигрыватель и долго гоняли диски в комнате Вилена.

– Я бы тебе оставил еще послушать, но послезавтра мы уезжаем.

– Спасибо, но мне все равно некогда было бы слушать, готовиться надо, – поблагодарил Вилен.

– Тогда пока, – попрощался Витек.

«Какой город, какие люди, – подумал Виля, когда Витек уехал. – Я обязательно останусь в этом городе».

В воскресенье Вилен поехал на острова, покатался на колесе обозрения и попал на какой-то городской праздник. Бесплатно послушал «Диксиленд» и ансамбль «Голубые гитары» и еще раз захотел остаться в большом, замечательном, необыкновенно красивом городе. Все было просто. Всего лишь нужно было поступить в институт.

Вступительные экзамены принимали в главном здании института. Приехала мама, чтобы постоять в толпе родителей перед главным входом и поддержать сына. Она остановилась у очень культурных родственников, пытавшихся научить Вилена культурно кушать варенье. Серебрянские манеры Вили корежили коренных жителей культурной столицы.

– Почему ты ешь варенье из общей банки, положи себе в розеточку, – говорила тетя Мера.

– Это моя банка, – говорил Виля, – мне ее мама привезла.

И продолжал с наслаждением чавкать, выгребая из банки вишневое варенье. Хорошо мама оставила Вилена на улице композитора Глюка. А то еще, чего доброго, приучила бы его тетя Мера есть варенье из розеточки. Но она не успела, и по сей день Вилен Ильич с удовольствием продолжает есть варенье из личной банки и макает туда булки и бублики и этим безмерно счастлив.

* * *

От улицы композитора Глюка до института ходили два троллейбуса – № 5 и 14.

На первый экзамен Виля поехал на № 14, купил билет, в котором до счастливого не хватило единицы, и получил вместо пятерки четверку.

В 1969 году в общественном транспорте большого необыкновенного города не было кондукторов, вместо них стояли кассы, в которые сознательные горожане бросали три копейки, если это был трамвай, четыре копейки, если это был троллейбус, в автобусе билет стоил пять копеек. Билеты были пронумерованы шестизначными числами. Если сумма первых трех цифр равнялась сумме последних трех цифр, пассажир начинал скакать от радости, и все понимали, что он купил счастливый билет. Если пассажир купил счастливый билет и не прыгал, тогда никто об этом не догадывался. Так как в общественном транспорте никто никогда не прыгал, то никто и не верил, что бывают счастливые билеты. Виля тоже не верил, но билет всегда проверял. На второй экзамен Виля сознательно сел в троллейбус № 5, купил билет, и… билет оказался счастливым. Виля прыгать не стал, сдал экзамен и получил пять. Выйдя из аудитории, Виля запрыгал.

На третьем экзамене метафизика продолжилась. Был пятый троллейбус, счастливый билет и пять по физике. Виля опять попрыгал и стал студентом. Интересно, поступил бы Вилен в институт, если на площадь Профсоюзов ходил только 14-й троллейбус, и в нем не было счастливых билетов? Но что случилось, то случилось.

И с 1 сентября в одной из съемных комнат одной трехкомнатной квартиры большого и необыкновенного города с хозяйкой и ее пятью детьми, клопами и тараканами поселился студент, намеревающийся жить в этом городе всегда и счастливо.

Глава 1.4. Чтобы построить три квартиры в большом и красивом городе, Хорошокин работает студентом и начинает временно жить в этом городе

После поездки за город ум Хорошокина так возбудился желанием поселиться в коттеджном поселке, что он, Хорошокин, предложил своему агенту поменять вторую купленную квартиру на участок и недостроенный коттедж. Но оказалось, что коттеджному поселку квартиры в городе не нужны, а от денег они не отказались бы, и порекомендовали продать квартиру через свое агентство недвижимости. Покупка загородного дома превращалась в очередную погоню за счастьем.

Настигать мираж-счастье и превращать его в скучную действительность Хорошокину было не впервой.

Первый его настигнутый мираж-счастье – институт превратился во что-то совсем неожиданное.

3 сентября студент Вилен Хорошокин вместе с другими однокурсниками был на месяц сослан в совхоз на перевоспитание.

В Серебрянске Вилена тоже пытались перевоспитывать колхозами. Но то были теплые солнечные украинские плантации огурцов и помидоров. И выезжали они туда на один день.

Здесь же из хорошей веселой украинской деревни с папой и мамой бедный Виля попал в гнусную деревенскую картофельную дыру с дождями, холодами и утренними туманами. Потому что вокруг были только гнус, картофель, дожди, холода и туман. Еще, правда, был сарай с нарами, солома в наматрасниках и Виля в ватнике и резиновых сапогах. Это была первая плата за желание жить в большом необыкновенном городе.

Оказалось, что в группе Вилена уже были назначены староста и комсорг. Старосту звали Толя Ефрейторов, а комсорга Света Рюрикова.

Толя Ефрейторов был кудрявым очкастым ботаником, а Света Рюрикова – девушкой с русыми волосами и фигурой оперной дивы. Они были жителями культурной столицы. И как все, ну не все, но интеллигентные жители точно, были в общении с провинциалами просты, незаносчивы и обходительны, если не сказать, предупредительны.

На следующий день после первого выхода в поле для уборки картофеля с бескрайних полей Света организовала комсомольское собрание.

Купить водку было поручено Сереге Шевчуку и Володе Степаночкину, они хоть и не были жителями культурной столицы, но в водке разбирались. Хотя чего там было разбираться, водки было два вида – «Московская» и «Столичная», и надо было просто понимать, сколько ее купить, чтобы опять за ней не бежать. С этой задачей они справились. Виля водку уже пробовал и даже опохмелялся, но она ему не понравилась и пить ее он бросил, поэтому он, насупившись, сидел в уголке и пытался быть незаметным.

Света предложила познакомиться и попросила старосту, у которого был список, произносить имена и фамилии. Вызванный должен был представиться и чуть-чуть рассказать о себе.

– Хорошокин, кто у нас Хорошокин? – услышал Виля свою фамилию. – Это он в школе был Хорошокин, а теперь должен стать Улучшокин, – пошутила Рюрикова.

– Я Улуч…, то есть Хорошокин, – запутался Виля.

– А когда он институт окончит, какая у него будет фамилия? – спросил студент Шевчук.

Еще одну фамилию для Вилена придумать не смогли и решили выпить. Пили из больших алюминиевых кружек и заедали хлебом с чесноком. Пришлось Вилену опять начать пить. Уж очень дружно его уговаривали одногруппницы Уткина Марина и Полозова Нина. После третьего тоста за студенческую дружбу Вилену все стало нравиться, понравились ему и Уткина Марина, и Полозова Нина, и он даже предложил девчонкам вместе убирать картофель. Как ни странно, они согласились.

На следующий день Уткина Марина, Полозова Нина и Вилен поползли с ведрами по соседним бороздам. Когда ведра становились полными, Вилен галантно пересыпал картофель из ведер девчонок и своего в деревянные ящики и возвращался с ненавистными пустыми ведрами обратно.

– Будь ты проклят, Хорошокин, – говорили девчонки, вырывали ведра у Хорошокина и ползли по борозде дальше.

На третий день, а может, на четвертый, в общем, когда бог отделил грязь от хляби, а в деревне прекратился дождь, на середине борозды Вилен натянутой на голову вязаной кепкой врезался в ведро полное картошки, поднял голову и увидел счастливое, улыбающееся, светящееся чудо в вязаной шапке.

– Привет космическим медикам, а меня к вам на помощь послали, – сказало чудо. – Я твою борозду с той стороны уже добил. Я Дементьев, но все зовут меня Пека. Я вам белые перчатки принес.

– Привет гироскопам, – обрадовался неожиданному чуду и неожиданной помощи Вилен.

– Я не гироскопы, я приборы, – поправил Пека.

Пека был из Мурманска, белые нитяные перчатки были из мурманской мореходки, их выдавали только на парады. Пека выдал всем по две пары, и оказалось, что они сшиты не только для парадов, но и для уборки картофеля. С появлением Пеки уборка пошла весело, потому что Пека был веселым. Вилен тоже был веселым, но его веселости никто не замечал, потому что она была внутренней. Снаружи была одна мрачная доброта и желание справедливости.

Свой участок ставшая веселой благодаря Пеке четверка закончила раньше других и уже собиралась ехать домой, но их поставили спасать отстающих. Виля тогда еще не знал, что так бывает довольно часто.

Пека стал его первым другом в большом и необыкновенном городе.

Из-за желания справедливости и отсутствия любви к пиву и другим горячительным напиткам отношения Вили с мужской частью группы на первом курсе носили официальный характер. Приходилось бороться с одиночеством.

Весь первый курс Вилен ходил на лекции, читал книги, взятые в институтской библиотеке, там знали не только Надсона, но и других хороших писателей и поэтов и рекомендовали их Вилену. И летал домой к родителям на Украину. С девчонками из группы отношения у Вилена сложились, потому что они любили ходить в кино и театры и были равнодушны к пиву и водке. И иногда с некоторыми из них он ходил в кино и театр.

Так пролетел первый курс, и Вилена забрали в стройотряд. Забрали в стройотряд и Уткину Маринку, и Полозову Нину, и еще одного одногруппника, Женю Кирпичкина. Вилена и Женю назначили бригадирами, и Женя объяснил Вилену, что настоящий бригадир должен уметь пить и курить и научил его этим нехитрым занятиям. Благодаря полученным навыкам сразу после стройотряда Вилен подружился с мужской частью группы, и, как оказалось, навсегда.

А еще к концу первого курса Вилен подружился с большим и необыкновенным городом, что для него оказалось непросто.

Ранее ему неизвестные, порой загадочные и странные явления удивляли и обескураживали Вилена.

В своем Серебрянске Виля общественным транспортом не пользовался, в очередях не стоял и был поражен необузданным желанием справедливости пользующихся общественным транспортом и очередями жителей великого города.

Жителей в большом городе было слишком много, и они все время никуда не помещались. И им всего не хватало. Кому продукта в продуктовом магазине, кому места в общественном транспорте, а кому и билета в театр или цирк. И без наведения справедливости и порядка было просто никуда. Тем более тут еще Вилен добавился.

– Как вам не стыдно? Вы житель великого города. Уступите немедленно женщине место, – набрасывались на зачитавшегося Вилю в метро.

– Немедленно возьмите билет, – требовали у замешкавшегося Вилена в трамвае.

– Куда ты прешь? – говорили лезущему в переполненный автобус через передние двери Виле и били по голове.

В Серебрянске не было очередей. В большом и красивом городе в них проходило полжизни. Но и тут все было по справедливости. Без очереди не пускали никого – ни ветеранов, ни инвалидов, ни даже матерей-одиночек, и товара отпускали не больше двух штук в одни руки.

Всего остального в Серебрянске тоже не было.

Ели клопы, причем ели везде, где бы Вилен ни жил. Поражало обилие ненормальных, увечных и убогих, особенно много их было на Кошкином острове. Такой их концентрации в одном месте не было даже на знаменитом острове Манхэттен, который Вилену удалось посетить в далеком будущем.

Пили в Серебрянске в вишневых садочках около хат. Те, у кого были только хаты без вишневых садочков, ходили в заброшенный парк у речки Серебрянки, в ресторан «Пенек». Там они вставали в кружок у пенька, к ним подходила старушка с кошелкой, вручала каждому по соленому огурцу, кусочку черного хлеба, отходила в сторонку и тихо ждала, когда бутылки станут пустыми.

В большом и красивом городе все это заменял «ресторан-подъезд», или, по-местному, «ресторан-парадная», в лучшем случае «ресторан-пивной ларек», рядом с которым обязательно была парадная. Если в ресторане «Пенек» было достаточно отдаленных деревьев, за которыми можно было избавиться от излишков выпитого, то в парадной, какая бы она ни была большая, дальше лифта или лестницы деться было некуда. Запахи в парадных стояли более чем неприятные. Причем выпивали и избавлялись от излишков выпитого в парадных все слои общества – от пролетариев и студентов до творческой и технической интеллигенции. А что было делать? Не дома же с друзьями пить.

Иногда, конечно, правда, очень редко жители Серебрянска и великого города ходили в настоящие рестораны и городские туалеты. Конечно, ресторанное и туалетное дело в великом городе было поставлено неизмеримо лучше, чем в Серебрянске. Туалетное дело превосходило семикратно, потому что в Великом городе было аж семь общественных туалетов – два на Главном проспекте и пять на пяти вокзалах, а в Серебрянске ни одного. Превосходство в ресторанах было многократное. В Серебрянске был всего один ресторан.

По коммуналкам большой и красивый город тоже превосходил Серебрянск многократно. В Серебрянске коммуналок не было. В коммуналках большого прекрасного города Вилен бывал, но не жил, иначе сказка о большом прекрасном городе была бы похоронена навсегда.

Еще у города была очень справедливая пролетарская кухня, точнее, еда. После гоголевского украинского изобилия, которому Вилю подвергала его мама, домашняя еда горожан была скудной, полуфабрикатной и невкусной.

Чтобы ее как-то улучшить, горожане в массовом порядке ходили по грибы.

Массовое хождение в леса по грибы было Вилену тоже непривычно, он каждый раз боялся заблудиться и изводил рискнувших взять его с собой горожан криками «Ау» и вопросами о каждом увиденном грибе. Большинство увиденных Виленом грибов оказывались поганками. Так и не смогла пристать к Вилену прелесть грибной охоты.

Правда, соленые, маринованные, а уж тем более жареные грибы с жареной картошечкой, не говоря о грибных супах, приготовленных друзьями грибниками, Вилен уплетал за обе щеки.

Было еще много других мелких неудобств и непривычностей.

Например, собаки. В Серебрянске собаки жили в собственных домиках, называемых будками, бегали по двору на цепи по проволоке и злобно облаивали всех неизвестных входящих во двор и даже пытались на них наброситься. Зачем нужны были собаки в красивом необыкновенном городе, Вилен не понимал. И так народу было кругом невпроворот, а тут еще собаки. Жили в городе собаки вместе с людьми в их отдельных и коммунальных квартирах, много ели, много гадили и ничего не охраняли. На улицах им разрешалось носиться где попало, гадить где попало и облаивать кого попало. Пришлось Виле привыкать ко всему новому и непривычному.

И со временем Вилен тоже начал делать замечания в общественном транспорте, бороться за чистоту рядов очереди, пить в парадных, полюбил селедку в горчичном соусе, сельдь рубленую и даже стал закусывать водку бутербродами с балтийской килькой. Стал обедать пельменями и котлетами фабричными и ужинать колбасой любительской разваливающейся в руках еще до того, как ее начинали резать. Воспитательные замечания и другие попытки призвать Вилена к порядку стали отскакивать от него, как мяч от плохого футболиста. И к окончанию первого курса он стал хоть и временным, но примерным горожанином. Только избавляться от излишне выпитого в парадных было выше его сил, он и около речки Серебрянки никогда этого не делал.

И еще целый год привыкал Вилен к явлению, которое называлось погодой великого города. Начальник военной кафедры полковник Токсов называл это климатическими условиями.

– Есть разные климатические зоны, – говорил он, – и наши изделия должны быть к этим зонам приспособлены. В нашей климатической зоне среднегодовая температура +4 градуса, что соответствует климатической зоне Лондона. Поэтому у нас не Сахара и не Оймякон, но тоже не сахар. Ветра и влажность, резкие перепады температур и атмосферных давлений сильно воздействуют на наши изделия.

Изделиями в военной терминологии обозначались любые изделия, способные нанести непоправимый урон вражеской живой силе и технике.

В случае Вилена это были ракеты «земля-воздух».

Если бы полковник Токсов знал, как сильно климатические условия великого города воздействовали на изделие под названием Вилен, не собирающееся никого уничтожать!

«Тиха Украинская ночь.Прозрачно небо. Звезды блещут.Своей дремоты превозмочьНе хочет воздух…» —

вспоминал Виля свою родную, любимую богом и Вилей Полтавщину, сидя в 10-метровой келье на девятом этаже панельного дома на Улан-Баторской улице, и слезы наворачивались на его карие в зеленую крапинку глаза.

Были, конечно, и в Городе прекрасные ночи, назывались они белыми, но их Виля, во-первых, практически не видел, потому что в это время сдавал сессию, а во-вторых, были они совсем нетихими. Под окнами орали пьяные и дерущиеся, причем иногда одновременно, хохотали женщины и плакали маленькие дети.

С уходом белых ночей уходили крики, но вечера все равно тихими не становились, потому что воздух превозмогал свою дремоту и начинал выть зверем, плакать дитем, колотить дождем и снегом в окна и, вообще, нагонять тоску и желание сбежать обратно в Серебрянск.

Вылезать из кельи очень не хотелось, но институт требовал лабораторных жертв и записывания лекций в конспекты. Хотелось спать, душила грусть, и не было сил даже руку поднять в минуты ужасной погоды. На автобусной остановке люди, как овцы, жались друг к другу, а 114-й автобус все не шел и не шел.

Потом все-таки медленно, уходя и опять приходя, наступала весна, точнее, то, что в большом красивом городе так называли, потом шел валаамский лед, в магазинах появлялась единственная местная рыба, пахнущая огурцом, и переодевшимся в весеннее горожанам приходилось опять переодеваться в зимнее. Потом ударяла жара, наступали белые ночи и сессия. Круг замыкался. После первого годового цикла Вилену стало легче. Он пережил климатические условия осени, зимы, весны и лета в большом и красивом городе, а значит, если верить Монтеню, кто пережил такие климатические условия времен года один раз, переживет их и во второй, и в третий, а потом или привыкнет, как к жене, склонной к сильным чувствам с перепадами настроения, или сбежит.

Вилен не сбежал ни от жены, ни от погоды. Точнее, от жены пытался сбежать, но вернулся.

Глава 1.5. Вилен женится и становится постоянным жителем большого и красивого города. Мираж обманного счастья семейной жизни

Агентом по недвижимости оказалась веселая общительная женщина средних лет. Посмотрев квартиру, она объявила хорошую цену и, веселясь и заигрывая, предложила Хорошокину проехать в их риэлтерскую фирму «Наш дом», чтобы подписать необходимые бумаги.

И начались показы квартиры, и заигрывание и веселье сразу закончились, потому что работа по продаже квартиры оказалась делом серьезным. Хорошокин этого не знал и при каждом новом показе совершал одни и те же ошибки, потому что говорил все как есть. Наконец агент запретила ему заговаривать с клиентами, и только если клиент заговаривал с Виленом, Вилен имел право ответить.

Слава богу, покупатель нашелся быстро, им оказалась семья, живущая в одном дворе с Хорошокиными.

Но осталось преодолеть одно маленькое препятствие – уговорить многодетную дочь Ленину подскочить на пару недель из Америки в великий город и сняться с регистрации в продаваемой квартире.

И тут оказалось, что препятствие совсем даже немаленькое и, даже наоборот, практически непреодолимое, потому что многодетная дочь Ленина решила стать еще многодетнее и родить Хорошокиным четвертого внука. И в таком, как говорится, положении летать на самолете туда и обратно отказалась.

Тогда агент познакомила Хорошокина со своим знакомым адвокатом, и адвокат сказала, что за такое поведение дочери Хорошокины должны подать на нее в суд, и суд за неправильное ее поведение вышвырнет ее из квартиры прямо в Америку, в которой она и так живет долго, хорошо и счастливо.

– Конечно, для вас это все понарошку, но суд должен думать, что дочка сбежала в Америку, потому что вы ее обидели, и специально не выписалась, – объяснила адвокат.

– Ведь вы ее не обижали? – уточнила она.

«Надеюсь, что нет, хотя кто их, детей, знает», – подумал Хорошокин. Прежде чем обидеть дочь, ее нужно было родить, а для этого Хорошокину нужно было жениться и самому прописаться в большом и красивом городе.

* * *

Когда после второго курса настало время жениться, курс Вилена переехал из дворца, похожего на пропеллер, в центр – на улицу Огарева, в здание бывшего офицерского корпуса Конногвардейского полка, а самого Вилю на день рождения пригласила Нина Полозова. Там он познакомился с ее подругой, девушкой Тоней, тоже окончившей деревенскую школу (правда, ее деревня была поблизости от большого красивого города) и тоже поступившей в хороший технический вуз.

Девушка Тоня жила с отцом в городской квартире близких родственников, а Вилен скитался по съемным квартирам. Когда отец Тони уезжал в командировку или в их загородную квартиру, Вилен приезжал к Тоне.

После очередного приезда Вилена близкий Тонин родственник застал их в постели. После чего родственниками Тони было принято решение их женить. Родители Вили почему-то не возражали, Вилен тоже, и они с Тоней, пройдя через веселую студенческую свадьбу, оказались мужем и женой.

В свои 20 лет они не очень понимали, что значит быть мужем и женой, поэтому этим процессом продолжали руководить родители, в основном родители Тони.

И чтобы процесс углубить, отец Тони предложил Вилену прописаться в их городском доме.

– У вас есть городской дом? – удивился Вилен.

– Ну не у нас, а у бабушки Дуни. Ты ее видел, она, с тех пор как ей отрезали ногу, живет у нас в деревне за шкафом, – сказал тесть и прикурил правой негнущейся рукой очередную беломорину.

Рука у тестя перестала гнуться после того, как под Смоленском в 20-летнего командира роты воткнулись осколки авиабомбы. Руку спасти не удалось, а жизнь тестю авиабомба спасла. Через несколько дней Смоленск был окружен, из окружения выбрались немногие, а тесть уже катил на Урал в санитарном поезде.