Испытание на прочность. Сборник рассказов

– Я в очередь встал, а тетенька мне говорит: «Иди сюда, дурачок, я тебе положу котлету с картошкой». Во-о-от такую гору наложила. Кассирша даже не смотрит, проходи, говорит, иди, ешь. – И, шмыгнув носом, прибавил, – меня другой раз даже машины на улице пропускают!

"Ну еще бы, – подумала про себя Лариса, – производишь ты впечатление шибче красного света!" А вслух только и спросила, отводя его руку с деньгами:

– Где же шапка твоя? Холодно ведь так-то форсить.

Сеня снял пальтецо, аккуратно уложил его на пол возле шкафа, сел на свой стул рядом с Ларисой и терпеливо ей объяснил:

– Чего ж форсить… Это я во время приступа потерял, как башкой стукнусь, так все с меня и слетает, меня уволокут, а про шапку никто и не думает. Вот опять остался гологоловый.

Сеня начал рассказывать про начальника леспромхоза, про редакцию какой-то газеты, в которой он тоже просил помощи, про исполком, а Лариса глядела на него неотрывно, стараясь не показать крепнувшего в ней гнева. На что было и гневаться, на какую-то бабу, которой не нужен был в доме этот припадочный, на отца с матерью, не ко времени умерших и оставивших маяться убогого сына, на чиновников, которым недосуг и неохота заниматься Сеней? А Сеня по своей повествовательной логике дошел до нужного и самого важного места:

– Мне бы только заработать на билет, а там Галина Гавриловна меня устроит…

– Господи, да разве в этом дело! – вырвалось у Ларисы. – Билет я тебе могу купить, а если в Нижнем тебя никто не устроит, не поможет, опять будешь по подвалам таскаться? Нельзя ведь так жить…нездоровому человеку!

Сеня притих, подумал маленько, пооглядывался и спросил:

– Можно я в этом журнале картинки посмотрю? Я когда в школе учился, меня все учителя хвалили, у меня особенно английский хорошо шел!

Рая демонстративно отложила бумаги, схватила журнал и вышла из кабинета. Лариса посмотрела ей вслед и обратилась к Валентине.

– Валя, послушай телефон, мне там обещали перезвонить, если директора детдома найдут… Спроси у него, примут ли они своего воспитанника Аникеева Сеню. Мы бы его посадили на поезд, отправили… Я сбегаю домой, вернусь быстро. Пусть он здесь посидит.

– Иди, иди, я все сделаю, да не волнуйся, всё образуется.

Скользя по тротуару, не замечая встречных, летела Лариса к себе домой. Не раздеваясь, прошла в комнату, в старую спортивную сумку уложила толстый свитер, пару темных футболок, вязаную шапочку с помпоном, добавила теплые носки. Когда подходила к управлению, увидела, что сотрудники потянулись на обед. Валентина, наверное, опаздывает, ей же на уколы… Запыхавшись, Лариса почти вбежала в кабинет. Но Валя ее успокоила: "Успею, все нормально…" Пообещала с обеда принести пакет с едой для Сени – в дорогу.

Сеня широко улыбнулся:

– Мы уже на вокзал позвонили, нам сказали, когда отправление и сколько билет стоит!

Все-таки запах от него шел совершенно невозможный. Лариса протянула парню сумку:

– Слушай, сейчас все на обед ушли, пойди в мужской туалет – в конце коридора – переоденься. Свою одежду заверни в газету и положи в сумку. При возможности постираешь…

Валентина, уже стоя в пальто, задумчиво посмотрела на Ларису, хотела что-то сказать, но лишь вздохнула и вышла. Сеня весело побежал по коридору, слышно было, как он громко что-то объяснял охраннику, и Лара усмехнулась про себя. Хорош у нее подопечный, нечего сказать, все управление на ушах!

До отхода поезда еще оставалось больше часа. Лариса взяла фирменный бланк и с каким-то злорадным чувством ко всем бюрократам, настроенным против бедного Сеньки, сочинила потрясающее письмо:

"Дорогие товарищи! Семен Аникеев, инвалид второй группы, без средств к существованию и без прописки едет в Нижний Тагил, где ему обещана помощь. Просьба убедительная – не чинить ему препятствия, помогать по мере возможности и не обижать, поскольку это БОЛЬНОЙ несчастный человек. Благодарю за человечное отношение. Л.И. Глазычева, финансист".

Полюбовалась на свою охранную грамоту, поставила дату и задумалась.

Боже ты мой, сколько раз она проходила мимо калек у магазинов, не глядя, кидала мелочь в протянутые ладони старух… Когда, какое колесо прокатилось по этим людям с несостоявшейся судьбой, природой или ближними они были обижены, подавлены – она, Лариса Глазычева, сроду не задумывалась. Она отвечала за свои отчеты, за маму в Петербурге, за выращенный из семечка лимон и синичек за окном. Ни она, ни кто другой не отвечал за Сеню Аникеева. А ведь хотя бы немножко помочь ему – пусть с некоторыми хлопотами, усилиями – можно, были бы живы в душе сострадание и человечность.

Дверь отворилась, и вошел Сеня. Рукава свитера ему все-таки были коротковаты, как он ни старался их натянуть. Лариса улыбнулась:

– Сеня, ты хотя бы руки помыл, там ведь на раковинах есть мыло!

– Да я все равно весь грязный, – удивился Сеня, – меня сейчас отмачивать надо, так не отмыть!

Он подошел к зеркалу за шкафом и надел шапочку, с тем же шиком, с каким носят их студенты.

– Ну как, хорошо? – сияя грязной мордашкой, совсем по-детски спросил он.

Странное они собой представляли зрелище на улице. Лариса в каракулевой расклешенной шубке, шляпе, в замшевых сапогах, и Сеня – в мятом, потерявшем первоначальный цвет пальто, с каким-то опрокинутым лицом. Лариса видела, что на них оглядываются, слушала и не слышала Сенину болтовню. Головная боль то ли от вчерашней переработки, то ли от сегодняшней бестолковщины, не проходила даже на улице.

И вдруг она увидела Анатолия. Совсем близко, прямо перед собой. Он смотрел на нее с нескрываемым изумлением, на нее и на ее веселенькую шапочку с орнаментом, напяленную на какого-то бомжа.

– Лариса Игнатьевна, здравствуйте! – дурашливо протянул он, раскинув руки. – А я смотрю и не узнаю вас, где это вы такого чудного кавалера отыскали?

– Здравствуйте, – холодно ответила Лариса и прошла мимо с перехваченным от обиды горлом. Никогда она не сможет ему объяснить, что с ней произошло сегодня, почему так болит и ноет все внутри, почему она сама ведет этого Сеню на вокзал, почему она чувствует себя виноватой перед заискивающим и счастливым от ее внимания и участия человеком без лица.

Ни Рае, ни Анатолию она не сможет объяснить свое теперешнее состояние. Неужели он настолько душевно слеп, что не увидел и не понял с одного взгляда то, что смогли понять женщины в столовой, накормившие Сеню бесплатно, что понимают шоферы автобуса, подвозившие его, что тронуло, наконец, Валентину и ее, Ларису…

Сеня виновато приутих и спросил:

– Может, я пойду немного впереди?

– А как же я с тобой буду разговаривать, если ты пройдешь вперед? – улыбнулась ему Лариса. – Ничего, Сеня, рассказывай, я слушаю тебя. Так как же на плотников учат?

На вокзале Сеня очень проворно сунулся в кассу вперед Ларисы, протянув туда "охранную грамоту". Лариса оцепенела. Ей как-то не приходило в голову, что письмо будут читать при ней. Но кассирша, шевеля губами, очень серьезно дочитала до конца и сказала:

– Можно льготный билет, за пятьдесят процентов. До куда надо?

Проводница тоже выслушала Ларису со вниманием, пообещала проследить, чтобы вышел, где надо, оделся и не забыл вещи. Сеня тем временем устраивался: он погладил столик, посмотрелся в зеркало, заглянул под сиденье. Видно было, что он совершенно счастлив, и в ближайшие часы даже не вспомнит о своем бедственном положении, о том, что у него пока нет пристанища, а вся провизия уместилась в пакете. Из несчастного и обиженного лицо его стало вполне беспечным, он, кажется, только и ждал, когда Лариса уйдет!

Она же теперь не могла не думать о тех людях, от доброты или черствости которых он так всецело зависел.

– Сеня, – сказала она ему, – если ты бродяжничаешь не по нужде, а по глупости, если есть у тебя где-то родные или хотя бы терпимое пристанище, послушай, дружок, вернись туда. Либо постарайся пристроиться в Тагиле. Понимаешь, в твоем состоянии опасно бродить ничейным, пропадешь ни за грош.

– Не-е-е, я сейчас же, как приеду, пойду к Галине Гавриловне, она мне поможет, она из наших мест, очень добрая!

– Ладно… Да почему ты шапочку не снимаешь?

– Еще потеряю… Да и так красивше, правда?

Медленно шла Лариса назад, все чудился ей в прохладном предвесеннем воздухе тошнотворный запах грязного тряпья. Брезгливость, жалость и еще какое-то незнакомое ранее чувство несочетаемо мучили душу. Хотелось заплакать.

С противоположной стороны улицы ей призывно замахала руками Рая, далеко приметная в своей белой дубленочке, подлетала с вопросом:

– Ну что, куда вы это чучело дели?

– Купила билет, посадила на поезд.

– Ой, надо было сразу с утра по рваному собрать и выпроводить его! Целый день маялись, такую вонь терпели! И чего он вам дался, страсть такая!

На Раю было смотреть еще горше, чем на Сеню.

7. Дело житейское

В размягченном состоянии папаня говорил дочке: «Помни, дурочка, покорное теляти две мати сосет! Умей приладиться и к людям, и к обстоятельствам, тогда и будет тебе счастье!».

А Лида и не была дурочкой, очень быстро усвоила уроки папани, и к тому же поняла, что два горошка на одну ложку – вовсе не излишество, а при сноровке можно не только на двух, но и на трех стульях усидеть! Не только поучения отца, но и сама жизнь побуждала её самостоятельно выгребать в бурных штормах. Родители, осевшие в маленьком городке, не имели особых возможностей обеспечить будущее дочери. Спасибо, что в студенчестве переводами помогали, смогла выучиться.

Понятно, что педагогический институт давал ей самую массовую профессию, и по распределению светила ей опять же провинциальная глубинка. Лидка это вовремя сообразила, перевелась на заочный и вскоре получила свободный диплом. Ловко пристроилась в областном центре в школу рабочей молодежи. А потом все же поймала за хвост свою жар-птицу!

Ну да, не сразу, так ведь и не бывает… После неудачного замужества осталась одна с маленькой дочкой на руках. Но на дворе – двадцатый век, не какое-то там суровое средневековье, можно еще молодой прытью насладиться! На каникулы родители брали внучку к себе, а молодая математичка прыгала по курортам, загорала, плавала, заводила знакомства. Данные у нее были завидные: и глаза с прозеленью и ведьмачей искрой, и ноги от ушей… А отпускникам чего еще надо, сразу из любой тусовки Лидку выделяли.

Так вот в разгар курортной круговерти положил на неё глаз пожилой вдовец, да не простой по положению – редактор журнала, пусть мелкого, какого-то профсоюзного, но все же федерального уровня! Прознав про москвича всё, что следовало, Лида скорректировала тактику. Ходила плавно, глазки приопускала, говорила поспокойнее и не хохотала так вызывающе, как прежде.

Словом, к концу сезона вдовец уже тоже считал, что повезло ему сказочно, нашел свою избранницу! Состоятельного человека вовсе не смутило, что есть у Лиды дочь, совместных детей они не планировали, у Виталия Семеновича свои сыновья уже были на ногах, взрослые.

Так Лида вместе с дочкой Лариской скоренько перебралась в Москву, расписалась и прописалась в шикарной квартире новоявленного супруга. Для нее эти два события были равновелики! Он же по своим связям помог ей устроиться на работу в элитную гимназию, тут уж Лиде надо было только рот не разевать, хватать все, что в руки плывет и прибирать понадежнее.

Сложилось! Теперь она и в компаниях солидных блистала, научилась многозначительно улыбаться, кому надо – поддакивать, с кем следует – телефончиком обмениваться. Ну, и, разумеется, супруга своего ненавязчиво направлять: взяли участок под дачу, пока раздача еще была бесплатной, начали строиться. Лида сама везде бегала, хлопотала, напоминала, что Виталий Семенович – ветеран Великой Отечественной. Работало безотказно, особенно потом, когда журнал закрыли, а Семеныч стал пенсионером.

Одно только Лиду томило, старый черт был все же осторожен, он так и не переписал на нее квартиру, оформил дачу на себя, не спешил с завещанием. А у него – только на минуточку – трое детей от законного брака, за процессом все трое следят неустанно и молодой жене не очень-то доверяют. Вот и приходилось старичка неустанно бережно "окучивать", окружать самым нежным вниманием. Соседка по даче как-то льстиво похвалила Лиду через забор:

– Какая ты молодец, Виталий Семенович у тебя и ухожен, и вовремя накормлен, и погулять выводишь, прямо нянькой при нем!

На что Лида, выкатив серо-зеленые глаза, как-то слишком откровенно ответила:

– Тоня, а ты знаешь, какая у него пенсия, какие льготы, какие сбережения? Да я бы одна на свою учительскую зарплату эту дачу ни в жизнь не подняла!

Соседка чуть не прыснула от такой голымой расчетливости, но удержалась, покивала со значением. В другой раз Лида ей с такой же неудержимой болтливостью объяснила, что и зарплата у нее в гимназии теперь с хорошими приварками. Растолкуешь состоятельному родителю, что отпрыск самостоятельно из троек не вылезет, и глядишь, в репетиторы наймут. Два-три таких оболтуса – и зарплата удвоится. Нет, что ни говори, а новое время учителям новые возможности открывает. Если не зевать, кумекать башкой.

Выскакивали из Лиды и папанины просторечные словечки, и бабская корыстная психология. Сумела она мужа убедить, что пора ей самой за руль садиться, при его-то возрасте рискованно автомобиль водить.

– Но я на твоей "Ниве" ездить не смогу, – смущенно развела она руками, – надо иномарку покупать, автомат.

Он согласился, и Лида в своем внутреннем самоощущении подпрыгнула еще на одну ступеньку. Годы летели стремительно. Как-то незаметно и она уже в возраст вошла, тот самый, при котором "баба ягодка опять". Вот тут в супружеской жизни все ярче начал вырисовываться дисбаланс. Семеныч гулял по садовой тропке, неуверенно переставляя ноги, спрашивая у соседки самым вежливым голосом: "А вы тут давно гостите, что-то я вас не припоминаю…" А сама Лида на ходу еще вовсю крутила бедрами, вернула в обиход русалочий хохоток, повадилась на курорты ездить одна. Виталия Семеновича ловко устраивала на это время в санаторий – на обследование и лечение. Он был вполне этим удовлетворен.

С дочкой, правда, начались непредвиденные осложнения. Лариска как-то незаметно подросла, обрела и голос, и замашки мамкины. А вот распорядиться расчетливо данными не умела, как ни вразумляла ее мать. Кавалеры у неё были какие-то несолидные, в кожаных косухах, ботинках военного образца, с серьгами у кого в носу, у кого – в ухе. Лида повысила в общении с дочкой напор голоса в децибелах, прибегала к жесткой изоляции от вредных компаний – ничего не помогало! Ларка ни учиться не хотела, ни работать, что-то там покуривать начала. Получила от матери оплеуху-другую, в ответ стала и ночами пропадать, бог весть где.

– Как со всем этим свою личную жизнь устраивать? – жаловалась Лида Тоне через забор. Соседка у нее давно уже исповедальней служила. – А годы-то бегут, неужто я в своей биографии так и ограничусь Семенычем? Будто и не жила по-бабьи!

И предельно понизив голос, пробалтывалась окончательно:

– Не поверишь, Тонь, мне мужик теперь дороже жрачки, прямо жор какой-то с возрастом открылся! Удержу нет! Что тут будешь делать?

Нашла-таки Лида решение своему непростому положению. Только это произошло уже после самой дикой трагедии, разразившейся неожиданно.

После очередного скандала с дочерью, Лида прокричала ей: "Не смей из дома выходить! Ты у меня под арестом на неделю, пока не опомнишься, не прекратишь эти гулянки! И забудь своего Артема, не войдет он в наш дом, только через мой труп!" Хлопнула дверью, повернула ключ. А в комнате дочери брякнул шпингалет, звякнули окна – и вслед за ее воплем установилась непонятная тишина. Выбросилась Лариска из окна – сразу насмерть.

Год дача пустовала. Лида своим горем была убита наповал. Не снимала черной одежды, непрерывно плакала. Впервые она не видела никакого выхода, никакого объяснения произошедшему дать не могла, не понимала и своей вины. По ее разумению, все она делала для дочери, как надо, заботилась, обеспечивала, советовала, руководила… Что не так? Почему? На следующий сезон, вернувшись с супругом на дачу, она и Тоне через забор горестно жаловалась:

– Уж я ли для нее не крутилась, как черт на сковородке, разве чего жалела, в чем-нибудь Ларисе отказывала? И наряды, и поездки… Любовь! Тонь, какая любовь, о чем речь? Как мне жить с этим дальше?

И оглянувшись, переходя на трагический шепот, вдруг открылась:

– Тонь, они ведь даже дело уголовное завели, статья у них такая – доведение до самоубийства… Этот поганец Артем что-то им наплел. А я им говорю: совсем рехнулись, что ли, я – мать! Я жизнь на нее потратила, себе во всем отказывала ради дочери, я ей и пару солидную присмотрела, добра ей, глупенькой, хотела…

Соседка ее утешала, приговаривая:

– На все воля божья, жить надо, Лида, что ж поделаешь? Не гробить же себя.

Обычные бессмысленные слова, которые говорят в таких случаях. Да и Виталий Семенович вокруг Лиды ходил, растопырив руки, всё усаживал отдохнуть, не хлопотать с таким усердием по хозяйству… Уговорил даже поехать с подругами из школы в Турцию, развеяться: "Год ведь уж, как траур держишь!"

Лида согласилась. А вернулась совсем другим человеком: загорелая, поздоровевшая, даже повеселевшая. Энергично косила газон, позвала рабочих выложить очаг для шашлыков, затеяла пристрой террасы. Супруг радовался, соседи подбадривали. Появился вдруг на даче у Петровых и пожилой, но очень бодрый помощник. Лида всем представляла его своим знакомым, другом, которого она пригласила помочь, поправить забор… Столько всяких дел накопилось!

Жорж выступал круглосуточно в приспущенных шортах, модной кепке и с обнаженным загорелым пузом. Он тоже отдыхал в Анталье, там с Лидой и познакомились. Теперь она его нещадно эксплуатировала, но и за стол с собой сажала, и рюмку наливала, и на речку через лес купаться вместе ходили. Виталий Семенович версию жены принял безоговорочно, радовался, что она ожила. Но особого панибратства от гостя не принимал: кто он, а кто это балбес, понимай разницу в положении!

А вот соседи и справа, и слева, и те, которые вовсе в отдалении, за ситуацией следили с живейшим интересом. Тонин муж, тоже Семеныч, только Петр, с усмешкой сказал ей:

– Ты посмотри, как она между минами скользит, как лавирует! Ну что ж, естество своего требует… посмотрим, как она на одном поле всё это совместит, а вдруг рванет?

– Да что там рванет, Виталий Семенович уже нас с тобой через раз узнает, а ведь двадцать лет знакомы, сколь раз выпивали за одним столом. Какая уже ему разница, кто тут забор чинит, Лидка их по этажам развела, не встретятся!

И супруги рассмеялись. Но все-таки рвануло, да еще как оглушительно!

Что уж там сверкнуло в голове у старичка, но как-то возвращается Лида с Жоржиком после купания, прямо в своем несусветном бикини, оглашая окрестности русалочьим смехом, а у калитки поджидает, насупившись, супруг. Да поперек этого веселья как влупит по милой парочке отборным матом, откуда только такие выражения взял интеллигент в третьем поколении! Откуда только громовые раскаты в старческом прежде дребезжании взялись, – по всей улице крик был слышен.

Жорж не стал испытывать судьбу, влетел в дом, сумку свою подхватил, и как был в плавках, так через лес к дороге и чесанул. Лида пыталась старика урезонить, уговорить, даже заплакала от напрасно нанесенной обиды, но не тут-то было! Громыхало так, что Тонька, присев за забором, таяла от наслаждения. Всему околотку стало известно, что Лида – шлюха, каких не сыскать, а дом записан на хозяина, и он не позволит, чтобы тут устраивали… И опять следовали крепчайшие выражения. Сосед слева даже восхитился:

– Вот старая гвардия, не сдает позиции! Соблюдает свой интерес!

И глазами на свою жену строго сверкнул, ни с того ни с сего:

– В строгости вас, вертихвосток, надо держать, взяли, понимаешь, волю!

Та в ответ только глаза вытаращила, прямо дар речи потеряла, за что бы ее-то?

Лида со слезами и в полном расстройстве чувств убежала к подруге, что отдыхала на даче через дорогу. Та была находчива, Лиду прекрасно понимала, подхватила непочатую бутылку виски и пошла "лечить ситуацию", велев обиженной подруге держаться чуть поодаль. И ведь все у бабы получилось!

К изумлению ближнего окружения, через полчаса на террасе у Петровых настроение поменялось на противоположное: выпивали, закусывали, а потом еще и слаженно затянули про рябину, которая, как известно, тянется к дубу.

Старик, видимо, был вполне удовлетворен изгнанием подозрительного работника, войны с Лидой длить не собирался, а уж той в этот вечер хотелось только мира и сглаживания конфликта! О большем она и не мечтала! На следующее утро от грозы не осталось и следа: Лида посадила своего Семеновича под куст собирать черную смородину, заботливо натягивала полотняную панамку, чтобы солнце лысину не напекло, тот растроганно отмахивался. С соседями она не общалась, некогда, да и не о чем!..

Так это происшествие, позабавившее весь садовый кооператив, тихо и забылось.

Виталия Семеновича супруга похоронила через три года, ему было уже за девяносто. Маленько поплакала, справила поминки, хлопотала о памятнике. Но в сильную горесть больше не впадала. Никто не удивился, когда на даче очень быстро воцарился всем знакомый Жоржик. Отметили только с одобрением, что Лида ему большой воли не давала, гоняла по хозяйству без устали. Она вообще стала очень уверенной в себе, солидной и степенной, после того, как вступила в права наследования. Московская квартира, дача, машина, какой ни на есть мужичонка в подчинении… Удалась жизнь!

8. Вскрыть сейф с алмазами

Генерал был в большом затруднении. Он барабанил пальцами по столу, и то, нахмурив брови, смотрел на лежавшую перед ним бумагу, то отворачивался к окну, размышляя над ее содержанием. Сказать честно, современные экономические преступления вызывали у него тоску и головную боль. Деятельность, откровенно преступная по старым понятиям, уже вовсю процветала, но законов, ее регулирующих, либо совсем не было, либо они менялись так часто, что только в глазах мельтешило! Не любил он неопределенности, зыбкости такой.

Вот и в данном деле: контрабанда алмазов – налицо! Но кругом голосят, что рыночная экономика – в становлении, богатства для того и существуют, чтобы доход извлекать, надо привлекать иностранцев, чтобы свои шибче шевелились, доказывали конкурентные преимущества в борьбе. Поди, разберись…

Он еще раз посмотрел на лежащий перед ним документ: ордер на обыск, который ему следовало завизировать. Слов нет, этот новенький в следственном управлении – очень толковый парень, как говорится, из молодых да ранний. Да сюда, в Лефортово, глупые и не попадают. А Евгений еще студентом не вылезал из арбитражного суда, слушал, как грызутся предприниматели всех уровней, со всеми судьями перезнакомился. Набрался ума, что и говорить.

Год, как служит здесь, а уже хороший послужной список имеет. Вот хоть с махинациями на заводе цветных металлов – быстренько разобрался, доказательную базу на хищения толково собрал, такую группу серьезную отправили в отдаленные места! Как еще директор выпутался… Впрочем, даже если он и был каким-то боком причастен к делу, надолго в струнку вытянется после того, как мы ему авгиевы конюшни прочистили!

Генерал хмыкнул, встал, прошелся по кабинету. Не было у него оснований не доверять следователю Павлову. Но и в разборках с иностранцами спешить не следует. Да, Павлов этих ювелиров хорошо припер, и курьеры уже зафиксированы, и документация на приобретение солидной партии якутских алмазов налицо, и проплата есть… Самих алмазов нет! Бельгийцы уверяют, что ничего через границу не перевозили, все здесь, ждут российской огранки, как и предписано российским законодательством. У Павлова же есть сведения от таможенников, что именно эта фирма многократно пересылала товар… Правда, конкретно алмазов в этих посылках обнаружить не удалось, хорошо, видать затырили! Но парень умудрился даже их переписку с соотечественниками по поводу товара отследить и задокументировать!

На последнем допросе бельгийские фирмачи строили обиженные лица, уверяли, что весь сырой материал ждет в сейфах, когда они подберут огранщиков покруче и подешевле. А после того собеседования и вовсе все куда-то пропали! В офисах только девочки глазки строят: "Шеф в отъезде, когда будет – неизвестно!" Вот и возьми их вместе с этими неприступными сейфами.

Павлов по молодой горячности требует обыска: вскрываем сейфы, и если там пусто, налицо противоречие между показаниями о наличии алмазов и их реальным отсутствием. Ну да, если там действительно пусто – мы выиграли! А если всё в наличии, а мы осуществили вскрытие, испугали иностранных партнеров?.. Мы такой скандал получим, только держись!

Он нажал кнопку звонка и кинул секретарше, тотчас появившейся в дверях:

– Зови Павлова из экономического!