bannerbanner
Ты обязательно простишь
Ты обязательно простишь

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 6

А ещё с нами плывёт очень хороший мальчик – сын одной из местных музейщиц. Мы обещали сопроводить его к деду, который живёт в одной из деревень на нашем пути. Мальчик смышлёный, с явными математическими способностями. Ему всего десять лет, а он уже называет Карла Гаусса «королём математиков». Наверное, услышал от кого-то – не сам же придумал. Он знает о Пуанкаре и ленте Мёбиуса. Катерина взяла его под свою опеку, они всю дорогу о чём-то разговаривают, даже иногда спорят.

Про моё романтическое настроение. У неё удивительное имя, похожее на эхо в горах. Она, кажется, тоже обратила на меня внимание. Во всяком случае, я замечаю иногда её заинтересованный взгляд. Поговорить подольше нам пока не удалось. Мы только здороваемся. Несколько раз перекинулись парой слов о том, какая здесь изумительная природа, какой звенящий воздух, как здорово, что наше путешествие проходит по воде, и ещё о чём-то столь же «существенном». У нас впереди ещё много дней. Надеюсь… Впрочем, писать об этом не стоит.

Сегодня ночуем в Лебяжьем. Нас распределили по домам. Меня, Катерину и Азима, так зовут мальчика, поселили вместе. Мы представляем собой странную компанию: филолог-энтузиаст с далеко идущими планами, филолог-комсорг, кажется приглядывающий за мной (или это по личным мотивам?), и юный математический гений. Завтра конец нашего водного пути – Усть-Кажа.

* * *

1973

В детском саду готовились к празднику Первомая. Руководила всем любимая Антошкина да и Анькина воспитательница Нинель Виленовна. Она поручила Антошке рассказать стихотворение Акима «Цветные огоньки». Дома он честно с помощью бабушки всё выучил, после чего принялся скакать по коридору из конца в конец, радостно выкрикивая: «Разные-разные, голубые, красные, жёлтые, зелёные воздушные шары!» Слово «шары» он повторял по пять раз, растягивая последнюю «ы», насколько хватало дыхания. Бабушка Клавдия, бабушка Яна и дедушка Олис каждый по отдельности и все вместе просили его угомониться, но безрезультатно. Антошку переполняло беспричинно счастливое настроение. Если бы кому-то пришло в голову его связать, он и тогда не перестал бы восторженно вопить про шары. Хорошо, что Аньки не было дома – родители повели её к врачу: с двумя «бесенятами» сладу совсем бы не было. Наконец не выдержал Демьян Силантьевич. Он вышел в коридор, поймал Антошку за руку на очередном стихотворном вираже, строго посмотрел на прыгуна и ровным тоном спросил:

– Что нужно сделать, чтобы ты перестал орать?

Антошка сначала не воспринял его вопрос всерьёз, но сбился с ритма и замолчал. В квартире стало слышно, как между рамами кухонного окна шуршит проснувшаяся от весеннего солнца первая муха.

– Я жду, – так же ровно произнёс Демьян Силантьевич.

– А-а… Э-э… – замялся Антошка. – А я же уже не ору… – Он не мог понять, чего от него хочет этот дед.

– Может быть, мне поскакать вместо тебя? Посмотришь на себя со стороны.

– Э-э… – Мальчишка явно был озадачен, он не знал, что отвечать. Он на секунду представил себе, как будет выглядеть старик, галопом несущийся по коридору, и неожиданно для себя хихикнул.

– Хихикаешь? Ну-ну… – Из уст Демьяна Силантьевича это прозвучало угрожающе. Антошка притих.

И тут ДД вытворил такое… Его поступок оставил неизгладимое воспоминание у всех, кто находился в квартире в тот момент.

Пока Антошка, вновь поставленный в тупик неприятными интонациями соседа, хлопал глазами, Демьян Силантьевич без предупреждения сорвался с места и помчался по коридору, сопровождая свой бег невообразимыми коленцами и дикими завываниями: «Шары-ы-ы!!! Шары-ы-ы!!!» Во время своей выходки он удивительно соответствовал прозвищу Домовой, только это был какой-то взбесившийся домовой с развевающимися белыми космами и такой же белой бородой, прыгающей в такт безумной скачке. На новый шум из комнат повыскакивали обе бабушки и дедушка Олис. Узрев происходящее, они буквально онемели. Пока они приходили в себя, ДД прекратил показательное выступление, подошёл к Антошке и как ни в чём не бывало прежним ровным тоном спросил:

– Понравилось? – При этом его глаза казались совсем чёрными, как космическая пустота.

– Э-э… – снова промычал Антошка.

– Демьян Силантьевич, а что это сейчас было? – озвучил бывший у всех на устах вопрос Олис Тойвович.

– Наверное, воспитательный момент… – вместо ДД ответила Яна Ивановна. – Зато каков результат! Ти-ши-на!

– Надо было нам всем вместе… – Клавдия Васильевна не успела договорить, что надо было сделать всем вместе. Антошка перестал «экать» и выпалил:

– А подарите мне шарики! Пожалуйста! Разные-разные! Голубые, красные…

– Стоп! – воскликнул Олис Тойвович, чувствуя, что больше не выдержит бесконечного повторения дурацких стихов. – Стоп! Мы подарим тебе и Анечке шары. Какие хотите! Только помолчи, пожалуйста. Артист!

– Ну, вот и хорошо, вот и хорошо. – Демьян Силантьевич в последний раз сверкнул глазами на маленького соседа и ушёл к себе.

Внимание «артиста» переключилось на будущий подарок, и вирши были на время забыты. Вскоре вернулись младшие Карху. Анюта тут же прибежала к Вишнёвым и принялась возбуждённо рассказывать приятелю, как её возили в больницу, чтобы удалить гланды.

– Потому что у меня всё время ангины, а в больнице оказался карантин, а операцию отменили, – вывалила она информацию на своего друга. – Я теперь буду с гландами жить. А доктор сказал, что это, может, и лучше. Я не поняла, чего там происходит, но вроде гланды эти нужны там для чего-то. А ангины пройдут. Вот.

– А нам шарики подарят! Разные! Голубые! Красные! – тут Антошка почувствовал, что никак не может отвязаться от этих шариков. – Жёлтые! Зелёные! Воздушные шары!

– Правда? Кто подарит?

– Твой дедушка сказал, что подарят! Разные! Голубые! Красные! – остановиться он уже не мог. – Жёлтые! Зелёные! Воздушные шары!

В этот момент Василиса и Дмитрий, которые сначала слушали детский диалог посмеиваясь, поняли, что дело принимает серьёзный оборот. Бедного ребёнка заклинило.

– Прямо как у Марка Твена. «Режьте билеты, режьте билеты! Режьте осторожней!» – прошептала Василиса. – Дима, надо что-то делать. Надо его на что-то переключить. И что за стихи-то такие. Кошмар.

Дмитрий был абсолютно согласен с женой. По всем пунктам. И рассказ Марка Твена он помнил прекрасно.

И правда надо было что-то делать. Он подумал, потом, к ужасу Василисы, не придумал ничего умнее, чем предложить:

– Тошка, Анюта! – Дети вопросительно посмотрели на него. – А слабо вам с печки прыгнуть?!

– Дима! – В свой возглас Василиса вложила все возможные чувства, кроме одобрения. – Ты в своём уме?

Но было уже поздно.

– Не слабо! Не слабо! – наперебой загомонили отпрыски. – Мы уже хотели! У нас не получилось! Никак!

– То, что вы хотели, мы знаем. Не вздумайте повторять попытки. Это вам не бабушкин шкаф, – уже спокойнее сказала Василиса.

– Ну мама! Папа! Давайте мы сейчас прыгнем! Папа, подсади меня! – нашёлся Антошка.

Дмитрий виновато смотрел на жену. Та пожала плечами. Ей и самой когда-то очень хотелось прыгнуть с этой печки. Они с Марти однажды тоже предприняли такую попытку. И у них ничего не вышло. А потом уже как-то не сложилось, всё время что-то отвлекало, было некогда.

– Хорошо, – вздохнула Василиса. – Дима, ты их только лови.

– Нет! Похоже, тут происходит массовое помешательство, – Клавдия Васильевна, которая до этого молча наблюдала за всеми и слушала, решила вмешаться. – Родители! Какие ещё прыжки?! Совсем разум потеряли!

– А мы подушки положим, – не очень уверенно предложил Дмитрий. Связываться с тёщей ему не хотелось.

– Мама, да пусть они разок прыгнут, успокоятся и потом без нас не полезут.

– Не уверена я, что они потом не полезут.

Бабушка чувствовала, что её сопротивление так или иначе будет сломлено. Одной против четверых ей было не устоять. Так и вышло. В ближайшие пять минут она с неодобрением смотрела, как двое взрослых обормотов, называемых родителями, готовили на её кровати подстилку для прыгунов, потом помогали сначала Анюте, потом Антоше забраться на печь. Маленькая Анька с горящими восторгом глазами легко слетела вниз и приземлилась ровненько в центре подготовленной площадки. С Антошкой всё вышло немного хуже. Уже отделившись от печки, он неудачно взмахнул рукой и сшиб кусок бордюра, который сам же старательно приладил на место после памятного неудачного штурма этой вершины. Вместе с куском от печки отделилось ещё что-то небольшое – Антошка не видел, что это было, – и упало на пол. Василиса и Дмитрий, занятые подстраховкой, и Анька, сосредоточенно следившая за приятелем, ничего не заметили. Зато этот предмет не ускользнул от внимания Клавдии Васильевны. Она подняла его – в несколько раз свёрнутый лист бумаги, развернула, побледнела и быстро спрятала в карман своего платья.

– Всё? Насладились полётом? – вопросы явно были заданы риторически, вид у бабушки Клавдии был необычно задумчивый. – Теперь марш ужинать! – высказав приказание тоже каким-то отстранённым тоном, как будто обращалась неизвестно к кому, она первая, ни на кого не глядя, вышла из комнаты. Вишнёвы проводили её недоумёнными взглядами.

– Что это вдруг произошло с любимой тёщей? – тихо проговорил Дмитрий.

– Не знаю… – удивлённо ответила Василиса. – О чём-то она вспомнила, наверное…

– Интересно, куда это она пошла? Похоже, не за ужином… А кстати, что там с ужином? – Насущная человеческая потребность вытеснила мысли о непонятном поведении Клавдии Васильевны.

Василиса засуетилась между столом, буфетом и холодильником, потом выскочила в кухню разогревать еду. Антошка и Анька переместились вслед за ней. В кухне уже хлопотала Зоя, и дети остались там же мешать матерям. Дмитрий вышел было из комнаты, но, увидев столпотворение у плиты, предпочёл дожидаться своей порции у телевизора. Марти, в отличие от него, даже носа не показал, зная, что ему-то уж точно в кухне делать нечего.

Пока молодёжь сновала туда-сюда, Клавдия Васильевна сидела за столом в комнате старших Карху. Напротив неё сидела Яна Ивановна, а Олис Тойвович курил, стоя у открытой форточки. Он отрешённо глядел на противоположные окна, в одном из которых виднелись силуэты пожилой женщины и небольшой кошки. В центре стола лежал местами изломанный порыжевший лист плотной бумаги, который несколько минут назад выпал из печного бордюра.

– И как она не сгорела за столько лет?! – воскликнула после долгого молчания Яна Ивановна.

– Да! Лучше б сгорела совсем! – с непонятной досадой ответила соседка. – Я думала, всё! Больше никогда об этом и не вспомню! А тут на́ тебе! И что нам с ней делать?

Олис Тойвович не обернулся, только плечами пожал, продолжая разглядывать женщину в окне напротив. Молчала и Яна Ивановна. Через некоторое время она усмехнулась и предложила:

– Взять всем отпуск и поехать.

– С ума сошла? – задумчиво спросил Олис Тойвович.

Вопрос не требовал ответа, поэтому женщины промолчали.

– Никуда ехать не надо. Ничего мы не найдём. А если и найдём, ничего хорошего из этого не выйдет. Одна беда выйдет. Пете судьбу эта дрянь поломала, и не только Пете… Уничтожить следует, вот что. Не дай бог дети найдут. Они точно полезут куда не надо.

– Ты права, Клава, права. Только до сих пор ни у кого рука не поднялась её уничтожить. И у нас не поднимется. Перепрятать надо. – Яна Ивановна говорила не очень уверенно. Сомнения одолевали всех троих. – Олис! Что ты там разглядываешь? Отвлекись. Надо же что-то решать!

– Спрячем, – не отвечая на вопрос жены, произнёс Олис Тойвович. – Но сделаю это я. Один. Меня тогда с вами не было. Никто не должен ничего знать. Чтоб соблазна не было. Точка.

Произнеся «Точка», он обернулся и снова взглянул куда-то за окно. Вид у него был такой, точно он мысленно с кем-то советовался, вероятно с самим собой.

– Что же… Наверное, так будет правильно. Если суждено кому-нибудь ещё в эту историю попасть, то наверняка попадёт. Но от нас это уже зависеть не будет.

– Послушайте, друзья мои. – Клавдию Васильевну не покидало неясное беспокойство. – Это только часть целого. У кого другие? А ещё ведь были какие-то предметы… Где они? У кого? А вы уверены, что, кроме нас, свидетелей не осталось? Яна, сколько вас там было?

– Кажется, пятеро… не считая меня… Но точно знаю, что, кроме Пети, ещё двое войну не пережили. Остались я и Катерина. Где она, что с ней – не знаю. А это, – она указала на кусок бумаги, – разрезали и разделили, кажется, на четыре части. Я не брала. Ничего не брала. Я тогда с ними вообще случайно оказалась.

– Уверена? А с вами ещё какой-то мальчик был?

– Нет. Вряд ли. Он был местный. Не думаю, что он… Нет… Это было бы слишком фантастично. Скорее всего, он там и остался. Что его могло привести в Ленинград? А может быть, и его уже нет в живых?

– Может быть, конечно. А копию никто не сделал?

– Вот за это поручиться не могу. Но, скорее всего, нет.

– Послушайте, девушки. Если бы кто-то и охотился за этой бумагой, то уже давно бы объявился. Сколько лет прошло, сколько всего за эти годы случилось. Всё. Давайте её сюда. Постараюсь так спрятать, чтобы и через сто лет не нашли. А кроме этого вы больше ничего оттуда не притащили? Может, тоже прибрать подальше?

– Было кое-что… – вспомнила Яна Ивановна. – Но не у меня… Клавдия?..

– Если у нас что и было, то я не знаю, сохранилось ли… – Клавдия Васильевна помолчала. – Я вот что подумала…

А вдруг бумажка эта неспроста появилась? Вдруг это знак, что пора что-то делать? Может, вернуть всё, где раньше лежало?

– Может, и вернуть, а не прятать, – Олис Тойвович засомневался в ранее принятом решении. – Пусть этот фрагмент остаётся, только где всё остальное, что вернуть надо? Вопрос!

* * *

Антошка чувствовал себя героем. Он сделал это. Он прыгнул, хотя и трусил ужасно. Но Анька же прыгнула! Уронить себя в её глазах – ни за что, подвести отца, который верил в него, – нет, никогда. Полёт длился всего какую-то секунду, но для Антошки она растянулась так, что всё ему виделось как в замедленном кино: комната в необычном ракурсе сверху, приближающаяся кровать, заваленная подушками, папины руки, готовые подхватить его в любой момент, и глаза, глаза, глаза. Бабушкины – обеспокоенные, мамины – добрые, любящие, сочувствующие, папины – внимательные, подбадривающие, вселяющие уверенность, Анькины – восторженные. Он смутно помнил, что было ещё что-то, какая-то помеха. Он задел рукой печку, и, кажется, от неё отлетел кусок. Но сейчас это было неважно. Он – герой, он победил страх.

Герой снова не мог уснуть. Мешало радостное возбуждение. Он предвкушал, как они с Анькой будут рассказывать в детском саду о своём поступке, о том, какие они храбрые, а все будут смотреть на них с восхищением и завистью. Постепенно мысли стали повторяться, расплываться, Антошка уже не мог додумать их до конца. Лёжа в темноте, он таращился на печку, стараясь придумать самые убедительные слова для будущих слушателей, но стал подкрадываться сон и потихоньку обволакивать его всё плотнее и плотнее. И вот когда Антошка, казалось, окончательно погрузился в забытьё, между печкой и стеной возникла светлая полоска. Она незаметно расширилась, и на её фоне Антошка во второй раз увидел необычного дядьку. Дядька поднял с пола какую-то бумажку, внимательно посмотрел на Антошку и покачал головой. Мальчик зажмурился, а когда открыл глаза, комнату заливал утренний свет. У печки висел бабушкин халат. Страшно Антошке не было, он чувствовал скорее удивление: что за человек такой, очень на кого-то похожий, живёт за печкой и зачем он оттуда вылезает. От пришельца не исходило никакой угрозы, поэтому с наступлением дня Антошка позабыл о ночном видении. Тем более что им с Анькой было о чём поговорить.

В детский сад они шли как на праздник. Взрослые сказали бы, что они собираются произвести фурор. Собственно, им это удалось, но, к сожалению, не обошлось без пресловутой ложки дёгтя в бочке мёда. Вместе с ними в группу ходила излишне воспитанная девочка по имени Марина Соркина. Характер у Мариночки, с точки зрения ребят, да и воспитательницы тоже, был гаденький. Считая себя истиной в предпоследней инстанции – истиной в последней инстанции мог быть только её папа, руководящий работник, – она позволяла себе осуждать не столь идеальных согруппников, выпячивала собственные «достоинства» и не гнушалась ябедничества. Ей ничего не стоило испортить Антошке и Аньке удовольствие от удивлённо-уважительной реакции на их гордое заявление о том, что теперь, после прыжка, им всё нипочём.

– И всё это вы вг-гёте! – Мариночка сильно картавила. – Ниоткуда вы не пг-гыгали!

– Прыгали! – дуэтом воскликнули Антошка и Анька.

– Они прыгали! – поддержали их слушатели.

– Непг-гавда! Вы говог-гите непг-гавду! Вг-гёте! Я Нинеленовне скажу! Вас накажут. А я буду читать стихотвог-гение на пг-газднике!

– Ну и говори! Ну и пожалуйста! – Аньку мало волновали угрозы противной ябеды. – Ябеда-корябеда!

– Ябеда-корябеда, турецкий барабан! – подхватил дразнилку Антошка, а остальные стали смеяться и тыкать в Соркину пальцами.

– Обзываться нехог-гошо! Вы все дуг-гаки! – заявление было нелогичным, зато искренним.

Сидевшая за воспитательским столом Нинель Виленовна понимала, что назревает ссора и надо бы вмешаться, но ей так этого не хотелось. В прыжок с печки она тоже не верила. Формально неправы были все, но Марина не вызывала у неё сочувствия. Малышовые фантазии казались ей более безобидными, чем упорное стремление начальственной дочки выпячивать свою «праведность». Кроме того, ей только-только удалось отговорить Соркину выступать на празднике со стихами, а вернее откупиться от неё обещанием мороженого. Начинать всё сначала – увольте. Нинель Виленовна тяжело вздохнула, посмотрела на часы, поняла, что выход найден, встала и хлопнула в ладоши:

– Дети! Пора на прогулку. Все идём в раздевалку! Надеваем пальто, переобуваемся и строимся!

Простые действия отвлекли ребятню от выяснения отношений. На прогулке все весело и дружно играли в «ручеёк». Мир был восстановлен. Антошка и Анька сумели пережить свою первую «минуту славы».

Вторая «минута славы» пришла к ним спустя несколько дней, в песочнице дома номер восемь. Но и здесь не обошлось без огорчения. А произошло следующее. Как и обещал дедушка Олис, родители подарили маленьким друзьям целую связку разноцветных шариков…

* * *

1998

Сколько можно смотреть на эту фотографию? Она не даст ответов ни на один вопрос. «Вспоминай, было ещё что-то. Что-то до жути обидное», – сказал сам себе Антон. Он снова сел и, почему-то не выпуская фотографию, схватился за голову, потрепал волосы. В памяти возникла отчётливая картина: песочница, снова всё та же песочница. Его и Аньку окружают Миха, Илька и Андрюшка, немного поодаль к пустой скамейке привязаны воздушные шарики. Шариков много, они всех цветов радуги. Их подарили родители после праздника в детском саду. Антошка возбуждённо рассказывает приятелям об их с Анькой прыжках с печки, а сам периодически поглядывает, как весело колышутся на ветру «разные, разные, голубые, красные», в общем всякие, воздушные шары. Но рассказ заканчивается, интерес к теме притупляется, компания придумывает игру в прятки…

Антон закрыл глаза. Как же он ещё тогда не понял, чьих рук было дело? Слишком мал он был, наивен и доверчив. А сейчас?

Антошка спрятался, как он полагал, лучше всех – за пышным кустом сирени, которая в этом году расцвела очень рано, наполнив весь город сладким благоуханием. Просидел он за кустом довольно долго. Водивший его так и не нашёл. Когда Антошке надоело прятаться, он сам выскочил из укрытия и побежал к месту, до которого надо было дотронуться и громко крикнуть: «Палочка за себя!» До места он не добежал. Вместо этого он затормозил у скамейки с шариками. Бывшей скамейки с шариками. «Разные, разные, голубые, красные…» – не было ни одного. Пока он соображал, куда же подевалось их с Анькой сокровище, кто-то закричал: «Смотрите, смотрите! Шарики летят!» Антошка поднял голову. Высоко-высоко, уже над домами, в небо поднимались они, все вместе, удалялись, покачиваясь, будто прощались… Антошка заплакал. Он так хотел принести их домой и смотреть, как они висят под потолком, «разные, разные». Именно он. Аньку шарики мало интересовали. Все знали об этом. Нашёлся кто-то один, кто отвязал их от скамейки, пока никто не видел, даже мамы. И отправил в полёт. Нарочно, чтобы сделать Антошке больно… Плакать было стыдно, но слёзы текли помимо его воли. Антошка старательно прятал лицо, но он мог не волноваться: в эту минуту все, кто был на площадке, смотрели, как в невероятной весенней синеве растворялись маленькие разноцветные пятнышки.

Вместе со слезами у Антошки потекло из носа. Когда он принялся наскоро вытирать лицо рукавом пальтишка, на его плечо легла чья-то большая добрая рука, и он услышал голос:

– Не стесняйся своего горя, малыш. Плакать не стыдно, стыдно доводить людей до слёз. Когда-нибудь ты узнаешь, кто тебя обидел, но обязательно простишь. В мире и без того хватает зла, чтобы копить обиды и опускаться до мести. Запомни это, малыш. – Рука мягко подтолкнула его к другим детям.

Когда Антошка поднял голову, чтобы посмотреть, кто же это с ним говорил, рядом уже никого не было, только поодаль стояла Андрюшкина бабушка. Антошка хотел спросить, не она ли сейчас с ним говорила, но не успел: шарики улетели, площадка ожила, к нему подбежала Анька и стала тянуть его к песочнице, не давая сосредоточиться и отыскать того, кто так зло над ним подшутил.

Теперь Антон ещё больше, чем тогда, хотел узнать, кто был тот мелкий пакостник, и по-прежнему не понимал – за что?.. Спросить? Но всё же кого из четверых? Он второй раз попытался рассуждать осмысленно. Анька? Нет. Она нашла бы другое время и другой способ уничтожить Антошкину радость. Взяла бы у бабушки иголку и дома хлопнула бы все шары по одному, наслаждаясь звуковыми эффектами. Андрюшка? Вряд ли. Он слишком открытый и непосредственный, чтобы гадить втихаря. Причём до сих пор. Если уж он и решился бы на неблаговидный поступок, то предпочёл бы сделать это на глазах у противника, да ещё и с комментариями. Илька? Нет. Представить себе Ильку тайком отвязывающим шарики Антон не мог. Сотворить какой-нибудь, пусть и не очень хороший по мнению взрослых, эксперимент – это пожалуйста, по его части. Но чтобы его исследовательский дух опустился до некрасивых, ненаучных опытов… Нет. Миха? Возможно. С психологической точки зрения он наиболее вероятная кандидатура. Он мог испытывать тихую радость даже не столько от самих поступков, сколько от наблюдения за результатами, сохраняя инкогнито…

* * *

1 июля 1936

Хотел вести дневник методично и подробно. Не получается. Снова пропустил несколько дней. Но за это время развернулись некоторые события, из-за чего было не до записей.

28-го мы без приключений добрались до Усть-Кажи. Это небольшой посёлок, образовавшийся менее ста лет назад. В нём всего несколько улиц с простыми названиями, как Центральная, Береговая, Подольный и Продольный переулки. Домики здесь так себе. Ничего выдающегося. Зато природа! Воздух! На ночёвку нас снова разместили в нескольких домах. Мы ночевали в том же составе. Меня не покидало ощущение, что Катерина наблюдает за мной всё пристальнее, хотя она весь вечер беседовала. То с нашими хозяевами, то с мальчиком. Не могу не заметить, что иногда меня восхищает её способность располагать к себе людей. С каждым она разговаривает на его языке и всегда находит именно те слова и темы, которые интересны собеседнику. Вот только общение со мной у неё не очень складывается. Может быть, поэтому она иногда так странно меня разглядывает? Может быть, она ищет ко мне ключ? Только зачем? Научные интересы у нас разные, взгляды на действительность тоже. Хочет присоединить меня к своей коллекции человеческих субъектов? Изучить, классифицировать, а потом – на булавку и под стекло. Пишу и сам себе удивляюсь: ну за что я её так не люблю?

Зато, кажется, уже люблю ту, другую, с именем как горное эхо. Но об этом писать рука не поднимается. Слишком сильные, пока недостаточно осознанные эмоции.

Вечером мы все вместе долго любовались закатом. Я снова испытал высшую степень восторга, когда не хватает, а может быть, попросту и нет слов, чтобы описать, адекватно передать то, что видят глаза. Ту волшебную красоту, от созерцания которой может вмиг остановиться сердце. Я никогда не забуду неожиданно возникшего удивительного чувства единения с природой, с космосом, ощущения себя одной из песчинок, составляющих основу мироздания. Засыпая, я пытался опять пережить это состояние. Но, видимо, оно не может быть вызвано одним желанием. Для него требуются особые условия.

А на следующий день, 29-го, произошло неприятное событие. Рано утром мы отправились в соседнюю деревню Уть. Соседнюю – это только так называется. На самом деле она отстоит от нашей базы (ранее было решено, что мы ещё несколько ночей проведём в Усть-Каже) на десяток километров. В сельсовете нам выделили проводника и лошадь с подводой. В этой Уте или Ути (?) мы должны были оставить Азима, поэтому она оказалась первым пунктом нашего сухопутного путешествия.

На страницу:
3 из 6