Маримба!

– Как похож, да, мам? – не успокаивалась Катька. – Очень похож…

– Очень, – согласилась я. – Только папа дольше жил и больше ел. А так – одно лицо.

Катька засмеялась, но я видела, что мои бесцеремонные шутки ей не очень нравятся, и шутить перестала. Ну что я, в самом деле! Мальчик действительно хорошо играл. Волновался, правда, страшно. Пунцовый весь был, никак начать не мог, все примерялся и примерялся. В конце «Либертанго» явно несколько нот сыграл от себя. А так – здорово. Тем более мы действительно не знаем, как хорошо играют на маримбе, а как плохо.

– Тебе понравился маримбист? – спросила я Катьку, когда мы вышли на ветреный берег. – Да-а, не разгуляешься, дует страшно…

– Нет!

– В смысле что – не дует?

– В смысле – не понравился. – Раскрасневшаяся то ли от ветра и быстрой ходьбы, то ли от своих мыслей Катька повторила: – Не понравился!

– Ну конечно, ты призна́ешься, как обычно, недели через две после того, как он тебе разонравится.

Маленькая Катька никогда не говорила, кто ей нравится. Стояла до последнего. Все видно, все понятно. А говорить не хочет. Наверно, боялась, что я буду смеяться. Я же надо всем смеюсь. И над всеми, включая саму себя. А это нежное, первое, трепетное… Первая нежная любовь, поделенная в Катькином случае на нескольких обалдуев. Мальчик Ваня, мальчик Саша, мальчик Гера, мальчик Зайцев… Вот теперь… а как зовут, кстати, нашего нового героя?

– Кать, как зовут его?

– Кого? – невинно спросила Катька.

– Рентгеныча литовского, маримбиста, как зовут?

– Не знаю, – независимо пожала плечами Катька. – Кажется, Леонардас…

– Ка-ак? – ахнула я.

Вот какие чудеса. Только что я закончила роман, где придумала для своей милой героини нереального, слишком хорошего и… совершенно не русского героя. Латыша. И дирижера. С редким даже для Европы именем – Леонард.

– Леонард, – нахмурилась Катька. – А что? Хорошее имя. Лео…

– Да шикарное имя! – засмеялась я и обняла Катьку. – Пойдем с моря, а то продует остатки наших с тобой могучих мозгов.

– Почему остатки? – хмыкнула Катька.

– Потому что я дико устала от самой себя, писала-писала всю весну, а ты влюбилась, у тебя по определению мозгов нет.

– Мам… – Катька хотела было вырвать руку, но потом передумала, мирно прижалась ко мне. – Ты такая большая, теплая…

– И ты такая уже большая у меня и беззащитная… – Я покрепче обняла высокую, тоненькую Катьку, и мы пошли по медленно темнеющему, роскошному парку.

Когда-то архитектор спланировал парк для семьи литовского графа на пятидесяти гектарах леса у самого моря. С хитро извивающимися дорожками, широкими аллеями, двумя озерцами, мостиками, живописными лужайками и парадной частью, в которой построен дворец и разбит чудесный розовый сад. Время шло, сменялись поколения и режимы, а парк рос, взрослел, буки, вязы, дубы, клены, а главное, сосны росли и крепчали, и соединялись кронами, и давали потомство. В парке стали жить косули, ужи, белки, разные птицы. Садовники ухаживают за парком так: прореживают быстро зарастающую чащобу и стригут метров на пять траву по бокам широких дорожек, рукотворных, но грунтовых. И ты идешь по земле, как должен ходить хотя бы три месяца в году, хотя бы месяц. По земле, не по асфальту.

Вечером за ужином мы еще поговорили про маримбу да и забыли. Столько разных других тем! Обложка для моей новой книжки, Катькина недавняя победа на вокальном конкурсе в Юрмале, от которой она еще не отошла, наша чудом не сгоревшая баня на даче, которую нам добрые соседи подожгли аккурат перед отъездом в Литву…

На следующий день резко испортилась погода. Погода на Балтике имеет пренеприятное свойство, которое только Катька с ее чудесным светлым нравом может называть «милой непредсказуемостью». Я-то просто ненавижу, когда просыпаешься от нежных лучей солнца, жмуришься, планируешь, собираешься на море, и как раз к тому моменту, когда ты выходишь из номера с пляжной сумкой в темных очках, начинает противно капать мелкий дождь, с моря дуть северо-западный ветер, а небо, час назад голубое и почти чистое, все больше и больше заволакивают непроглядные, грязно-серые, бесконечные тучи. За слоем светло-серых отчетливо проглядывается слой темно-серых, плотных, густых, наполненных холодным осенним дождем, затяжным, нудным… И это не октябрь. Это самый разгар лета, двадцать первое июля.

– Кать!

От моего резкого голоса бедная девочка аж подскочила на кровати.

– Что, мам? Что случилось?

– Да ляг ты, в самом деле. Ничего не случилось. Посмотри в окно.

– А… – Катька улеглась обратно. – Хорошо, что мы на море, правда, мам? Уютно как… Можно не вставать…

– Так! – Я решительно включила компьютер. – Сейчас я посмотрю, куда отсюда, из этой твоей тухлой Прибалтики, можно улететь. Море… На море люди загорают, а не в постели валяются до двенадцати!

– Мы уезжаем? – осторожно спросила Катька и уселась в кровати.

– Естественно! Не будем же мы сидеть в этой промозглой чавкающей луже!

– Ты про Балтийское море? – осведомилась Катька со вздохом.

– Про него самое. Вставай. Делай зарядку.

– Хорошо. Мам, знаешь, я думаю, я поняла, почему литовцы не обиделись на твой первый рассказ про Литву.

– Почему? Так… В Грецию прямого самолета нет, в Болгарию тоже… Черт… Что, только в Москву, что ли, можно полететь? А нет, вот еще в Красноярск.

– А в Красноярске теплее?

– Да! Даже в Сибири теплее, чем здесь! Ну почему они не обиделись? Потому что пофигисты?

– Нет, – Катька улыбнулась. – Тебе идет с таким хвостиком. Всегда так носи… Потому что они некоторых слов не понимают. Там, знаешь, – «тухлая Прибалтика», «жадноватые», «прижимистые». Помнишь, как в магазине вчера один наш турист спрашивал: «А у вас котлеточки какие повкуснее будут?» И продавщица в испуге на него смотрела, ни слова понять не могла…

– Ну да, ну да… Вот, знаешь, куда можем полететь…

А нет, черт, тоже с пересадкой. С пересадкой полетишь?

– Полечу, мам, если надо, полечу, – вздохнула Катька. – Только ты не переживай, ладно? И так тяжелый год был. Хочешь, я прямо сейчас чемоданы соберу?

– Хочу!

Катька кивнула и потащила стул к шкафу, на котором стояли только позавчера разобранные чемоданы.

– К вам можно? – В нашу прозрачную дверь постучался хозяйский сын Степонас. Высокий, не слишком хорошо справляющийся с большим телом, веселый, неторопливый. – Вот, принес вам ремень, чтобы не падал телевизор.

Катька хмыкнула, увидев ярко-оранжевый альпинистский ремень, которым Степонас с моей помощью взялся прилаживать огромный доисторический телевизор к наклонной подставке на стене. Хмыкнула и чемодан со шкафа доставать не стала.

– Все хорошо? – спросил, уходя, Степонас. – Все нравится?

– Да не то слово! – ответила я, догадываясь, что он поймет интонацию и улыбку. А что еще надо?

Конечно, нравится. Как тут может не нравиться? Вокруг исключительно европейские лица, дома низкие, живешь как будто на земле, машин мало, очень мало, по городку ездят лошадки, литовцы доброжелательные, улыбчивые, никуда никогда не спешат, по крайней мере в этом приморском маленьком городке, больше похожем на большую современную деревеньку. Имена людей – просто как в сказке. Степонас – от слова «корона», так, по крайней мере, считают литовцы, Петрас – от слова «скала». Просто слова эти остались у них в языке, литовский язык – самый архаичный в Европе, и они слышат старинные, глубинные, почти мифические теперь корни, которые были еще до латыни.

– Так, слушай меня внимательно… И вставай, кстати! – кивнула я Катьке, которая опять прилегла и уютно сопела с книжкой в постельке. – Давай-давай, зарядка, контрастный душ, все, как положено, не превращайся здесь в картофельную котлету… Так вот. Считаем, начиная с сегодняшнего дня. Три дня. Если погода лучше не станет, собираемся и уезжаем. Все равно куда. Где сейчас лето. Ясно?

– Давай прогноз посмотрим… – осторожно предложила Катька.

– Нет. Не посмотрим. Ждем три дня и уезжаем.

– Ну да… Или остаемся. Да, мам? Ты же Весы? Ты же не знаешь еще, как все будет…

– Да! – Я поцеловала Катьку. – Да… Не знаю…

К концу намеченного мною срока погода на радость Катьке резко и неожиданно улучшилась. Я на самом деле посмотрела прогноз. Думаю, что и Катька, хитро на меня поглядывавшая, тоже успела увидеть, что пришел южный циклон, и за летом не придется ехать в Болгарию или Грецию.

– Мам, ты помнишь, сегодня три концерта?

– Может, на «Дуду Васара» не пойдем?

– Ка-ак? Ты что? Ну мам…

– Интересно, им самим для уха не смешно? Ну как слово «духовой» может быть просто «дуду»?

– Мам, так, может, им тоже смешно? Ты же знаешь, литовцы все время смеются…

И правда. К месту и не к месту. В среднем раза в три больше, чем мы. Нормальная реакция – смех. Если японцы улыбаются из вежливости, то литовцы смеются – радостно, удивленно, недоверчиво…

– Может, у них есть ген смеха?

– Может. Значит, в половине седьмого – духовой концерт. В восемь – виртуоз из Италии с губной гармошкой, а в девять у нас в клубе джаз. Не многовато?

– Не-е, в самый раз. Летом нужно развиваться. – Довольная Катька, одевшаяся за минуту, уже стояла у дверей. – Нормально с такими клипсами?

– Если уши не распухнут и не посинеют, нормально. Не понимаю, как можно на губной гармошке играть Моцарта…

Вообще для меня это инструмент немецких солдат.

Звук резкий такой, настырный…

– Пойдем послушаем, да? – мирно улыбнулась Катька. – Не понравится, уйдем.

– Да с тобой уйдешь откуда-нибудь…

Занятая в году по самые уши, летом Катька впитывает в себя мировую культуру в любом виде, как губка. Картины, выставки, книги, фильмы – и уж конечно, концерты. Ей интересно все, что имеет художественную ценность. Откуда она знает в неполные четырнадцать лет, что ценно, а что нет – остается только гадать. То ли сработал самый элементарный закон – воспитывай и прививай, показывай, давай читать и слушать только самое лучшее – и результат не заставит себя ждать. То ли дано от природы. Только очень трудно будет найти себе подобного. С подругами еще ладно – можно дружить, и не любя вместе Пьяццоллу и Сен-Санса. А вот с тем, кто однажды бросит в твой стаканчик свою зубную щетку и спросит «Что у нас сегодня на завтрак?», лучше иметь как можно больше точек соприкосновения – считаю я, не нашедшая себе подобного за всю жизнь.

В этом милом городке при желании и терпении можно за один вечер успеть и на четыре концерта. Всё рядом и всё у моря. Поселение мирно растянулось на долгой прибрежной полосе. В одной части города выступают артисты легких жанров и заезжие индейцы в головных уборах с перьями, неизменно имеющие ошеломительный успех у тех, кто видит их впервые, в другой – ежевечерне звучит классика и джаз. Причем за символическую плату или, чаще, совсем бесплатно.

У хозяйки нашей гостиницы, имеющей приятное название «Рами́бе» – «Тишина, покой» – несколько лет назад появился «клуб». Приобретя одноэтажное оригинальное здание, в котором когда-то был первый в городе кинотеатр, энергичная Аушра организовала там художественный центр. Выставки лучших живописцев и скульпторов, постоянно действующая галерея и концерты, концерты… Каждый день, с мая по октябрь. В уютном маленьком зале с камерной сценой есть удивительная возможность видеть совсем близко музыкантов, в большинстве своем очень хороших и разных, бывает, что и очень знаменитых, тех, на кого в Москве с третьего ряда смотрят, увы, другие зрители.

Мы пошли на духовой концерт. Они проводятся три раза в неделю, с четверга по субботу, в хвойной части Ботанического парка, в пятидесяти метрах от моря, на поляне, где стоит большая ротонда, построенная еще в девятнадцатом веке. Когда Катька была маленькая, она танцевала вместе с другими детьми вокруг этой ротонды. Но уже года три как танцевать перестала, лишь тихонько подпевает любимым мелодиям.

– Будем садиться или так, постоим, послушаем, да и пойдем?

– Мам… – Катька решительно достала подстилку. – Садись, отдыхай. На земле, знаешь, как полезно сидеть…

– Да что вы говорите!

Я не стала спорить, села. Сама приучила. Через некоторое время обратила внимание на какое-то необычное выражение Катькиного лица.

– Ты что?

– А? Да нет, просто… – Она быстро взглянула на меня. – Помнишь эту мелодию?

– Помню, – я пожала плечами. – Что ты такая радостная?

– Нет-нет… Слушай!

Я снова и снова поглядывала на Катьку и не могла понять: да что такое-то? Потом мне показалось, что она на кого-то смотрит в оркестре.

– Ты кого-то там увидела?

– Нет.

– Ну нет так нет.

На следующий день ближе к вечеру Катька стала заранее собираться.

– Мам, что ты не одеваешься? – торопила она меня.

– Да успеем, не обязательно к началу приходить…

– Концерт всего сорок пять минут, как не обязательно?

– Хорошо, – вздохнула я. – Давай бегать и спешить, как в Москве.

Я уже забыла за день, что Катька необычно вела себя вчера на концерте. Но сразу вспомнила, как только мы сели на поляне у ротонды.

– Можно чуть пересесть? – невинно осведомилась она. – А то ничего не видно.

– Что тебе не видно? – начала я и осеклась. Ну ведь что-то ей явно не видно. Я посмотрела с того места, где сидела Катька. А теперь со своего. Кажется, я поняла, что или лучше сказать – кого – ей не видно.

– Это он?

– Кто?

– Маримбист.

– Не знаю, – мгновенно порозовевшая Катька пожала плечами. – Наверно.

– Хорошо, давай пересядем, мне тоже плохо видно.

Мальчик, который на прошлой неделе играл во Дворце, сидел в оркестре на ударных инструментах. Сегодня он так не волновался, не был пунцовым, улыбался, пересмеивался с другими музыкантами. И показался мне просто невероятно симпатичным. После пятого или шестого произведения они с товарищем потащили какой-то необычный инструмент на высоких ножках ближе к дирижеру.

– Это маленькая маримба? – шепотом спросила Катька.

– Думаю, это скорее ксилофон.

Пока ребята несли инструмент, они всё смеялись и смеялись. Катька смотрела, не отрываясь, на него и повторяла:

– Не понимаю, в чем причина такого веселья? – сама при этом широко улыбаясь и светясь.

– А я, кажется, понимаю, в чем причина нашего веселья, – проговорила я.

– А? – обернулась ко мне совершенно счастливая Катька. – Ты про что?

– Я? Да так.

На ксилофоне юный маримбист играл хорошо, мило, правильно. Не знаю – как. Это не скрипка, не гобой, не рояль тем более. Играл и играл. Симпатично.

– Очень, мне очень понравилось! – Катька радостно смотрела на меня.

– Понятное дело…

Концерт был на следующий день, и на следующий, и через неделю… Время шло своим чередом, то быстро, то замедляясь, полетели недели, вторая, третья… Солнце, ветер, приехала и уехала моя подружка, уехала и Катькина, дочитана предпоследняя книжка…

– Мам, пойми, если ты не возьмешь сейчас билеты, то мы полетим в самое неудобное время и с самыми дорогими билетами.

– Да, да, Катюнь, вот я сейчас решу только, на самолете или на поезде, и какого числа, двенадцатого или четырнадцатого…

– Уже решили, мам! – Катька, чуть не плача, даже перестала есть. – Ну решили же! На самолете!

– А тебя укачает…

– Пусть укачает. Зато быстрее и тебе чемоданы не тащить…

– Ну да. Но… у меня что-то опять авиафобия началась. Как подумаю про самолет, сердце начинает колотиться…

– Хорошо. Тогда на поезде.

– Договорились. А двенадцатого или четырнадцатого?

– Как хочешь.

– А ты как хочешь?

– Я? – Катька засмеялась. – Я вообще никак не хочу. Я бы осталась в Литве до первого сентября.

– А если серьезно?

– Серьезно – чем дольше здесь будем, тем лучше.

– Ясно… А вот я к своим цветам хочу. Бросила все, хочу домой, на дачу. Приедем, чтобы еще лето было впереди.

– Мам, я на любое согласна.

– Хорошо, я обещаю купить билеты до конца недели.

А дальше началось удивительное. Как только я решала, что мы уедем двенадцатого, меня тут же одолевали кошмары. То в моей голове заводили разговоры обеспокоенные голоса: «Во-от, ведь она не хотела лететь этим рейсом. Ведь как не хотела!» – «Точно-точно!» – «Ай-яй-яй… Какое горе, какое горе…» То я видела себя в самолете и чувствовала, как выпрыгивает мое сердце на взлете и как рядом плохо Катьке… Тогда я решала – нет, в понедельник точно нельзя лететь. Все, едем в среду, четырнадцатого! В пять. Или нет, в половине девятого, точно в половине девятого. А четырнадцатого – по прогнозу гроза. И в Москве, и в Калининграде, из которого нам лететь. А в грозу очень страшно в самолете, очень. Молния может ударить. И вообще. Мне плохо в магнитную бурю. А уж в грозу-то, в самых электрических разрядах лететь… Нет, едем на поезде.

– Все, решено. На поезде – четырнадцатого августа.

– Пошли за билетами, мам?

– Ну да. Завтра давай. Может, еще двенадцатого надумаем… Вот как утром встану…

Я дотянула до последнего дня, авиабилеты стали на глазах дорожать – на тысячу, еще на полторы…

– Я куплю в Интернете. Всё, куплю сейчас. Доставай карточку.

Я быстро вошла на сайт «Аэрофлота», ввела паспортные данные, данные карточки.

– Купила!

– На какое число, мам?

– На… Ой, подожди, что такое? Почему-то отказ банка, непонятно…

Я стала звонить в «Аэрофлот» и неожиданно узнала, что есть билеты в три раза дешевле, но продаются только в Москве. Энергично позвонила своей подружке Лене, та обещала завтра же съездить в офис компании и купить для меня билеты по цене плацкарта в поезде.

– Вот, видишь, как здорово, как неожиданно все получилось! Как удачно…

Весь день я, совершенно не умеющая экономить и выгадывать, все рассуждала и рассуждала о том, как же здорово и отлично все вышло. Такие дешевые билеты – ну вообще!.. Подарок судьбы… Чем меньше времени оставалось до того, как Лена собиралась в офис, тем сильнее меня одолевали сомнения.

– Что-то мне с этим рейсом как-то… Неприятно о нем думать. Давай полетим в этот же день, но в другое время. А, Кать?

– Да мне, мам, все равно, когда тошнить, ты ж знаешь! – весело отозвалась Катька, не поднимая головы от книги. – Ура, дочитала! Ужас какой! Зачем нам это задали?

– А что ты читаешь?

– «Суламифь» Куприна! Ты читала? Помнишь?

– Читала, не помню.

– А-а-а-а! Почитай! Порадуешься моему раннему развитию!

– Да что такое… Хорошо, Кать, только сейчас надо решить с самолетом…

– Мам, ты себя измучила. Давай монетку кинем, хочешь? Помнишь, мы кидали и сдали билеты в результате?

– Помню… Только сейчас… мне как-то тревожно, Кать… И от понедельника тревожно, и от среды, и в пять тревожно лететь, и в одиннадцать…

– А в половине девятого – нормально? – с надеждой спросила Катька. – Мам, ну ты совсем не отдыхаешь!

– Не отдыхаю… – со вздохом согласилась я. – Не знаю, что такое. Наверное, я с ума сошла, что ли.

– Нет, мам! – Катька легко спрыгнула с кровати (кресла у нас в номере нет, но Катька как выросла в этом номере, как приезжала сюда с четырех лет, так в другой категорически не хочет) и подошла ко мне, обняла. – Ты просто у меня очень трепетный человек.

– Это ты у меня трепетный человечек, Катюня, – я поцеловала Катьку. – Отойди от меня.

– Ма-ам? – Катька обиженно посмотрела на меня, но не отодвинулась.

– Кать, я так нервничаю, от меня энергия плохая во все стороны исходит. Ты же знаешь – у нас даже предохранители иногда вылетают в машине, когда из меня дым идет. И лампочки перегорают.

– Ты не понимаешь, да, мам? – сочувственно спросила умница Катька. – Не читаешь сигналы?

– Не читаю. Не знаю, что со мной. Не понимаю. Может, потом поймем…

Потом мы поняли. А тогда я была практически уверена, что слышу из будущего какие-то сигналы об авиакатастрофе, только не разбираю, какие. Когда нам ехать? На чем?

За полчаса до того времени, когда Лена должна была ехать за билетами, я начала слать ей сообщения. «Лен, позвони мне». «Лен, подожди, не покупай билеты». «Лен, позвони, прежде чем покупать билеты»… Ее телефон не отвечал. Лена – синхронный переводчик, очень нервное и ответственное занятие, и на время работы она всегда выключает телефон.

– Ой, что-то, Катюня, мне так тревожно…

– Мамуль, тебе тревожно уже две недели!

– Ну да… Ох…

И правда, моя тревога достигла такого предела, что я просто не могла нормально сидеть, читать на пляже. Ничего не вижу в журнале. Ничего не понимаю. «Лагранжевы когерентные структуры могут стать чем-то большим, чем просто средство для ретроспективного анализа…» О чем я сейчас прочитала? Из какой области это вообще?

И тут позвонила Лена:

– Я купила билеты! Прыгай!

– Спасибо… На какое?

– На какое ты просила, ты же писала вчера вечером, – на другой рейс. Все хорошо? У тебя все хорошо?

– У меня все хорошо, только я… Да, хорошо, спасибо. А их можно сдать?

– Сда-ать? – Лена засмеялась. – Ну, наверно, можно. Позвони, если что, я сдам. А так я тебе их в электронном виде перешлю. Да?

– Да, спасибо…

Я нажала отбой и разрыдалась.

– Мам, мам, ты что?

– Не знаю, нервы сдали…

– Мам, я с зимы не видела, чтобы ты плакала, с нашей черной зимы…

– Да не обращай внимания… Просто… Просто не надо нам лететь четырнадцатого!

– Ну не надо, не полетим, не переживай только, мам! Не полетим!

На мое счастье, резко налетела туча, мы всё же успели бегом искупаться и даже домчаться до номера, пока не началась гроза.

– Мам, гроза быстро пройдет, не волнуйся! – сказала Катька, решительно откусывая край нежной розовой грудинки. – Будешь мне такую свинину в Москве делать?

– Буду, если мне из Литвы привезут свинью, которая веселилась, когда ее закалывали. Не подавись. Только я насчет грозы не волнуюсь… – Я взглянула на голодную Катьку, которая с ужасом смотрела то на окно, где в черно-фиолетовом небе били огромные фантастические молнии, то на кусок сочной свинины, которая еще недавно была веселым литовским поросенком, с пятачком, со смышлеными глазками… У Катьки воображение получше моего… – Давай пересядь спиной к окну, ничего там хорошего сейчас нет. И ешь спокойно.

Уговоры были уже бесполезны. Поросенка она представила слишком красочно, свинину отодвинула от себя подальше, жевала теперь, давясь, огурцы, заедая хлебом. И то и дело поворачивалась к огромному окну, которое в хорошую погоду открывается целиком, делая из нашего номера практически веранду. За окном было по-прежнему черным-черно, бушевала гроза, и где-то совсем рядом пренеприятно били молнии.

– Вчера ночью дом загорелся какой-то, я слышала… – проговорила Катька.

– У нас громоотвод, ты что! Здесь все современное, хоть и постройка начала двадцатого века. Ремонт европейский был, не переживай.

Катька задумчиво кивнула.

– Гроза ведь долго не бывает, правда, мам?

– Конечно. Я думаю, духовой концерт не отменят.

Сегодня был последний концерт в парке. Последняя суббота. Лена взяла билеты на среду. То есть в следующий четверг мы на концерт уже не попадали.

– Думаешь, не отменят?

– Нет, конечно. Они же посмотрели прогноз. После грозы всегда бывает солнце.

– Хорошо…

Про мальчика-маримбиста мы больше не вспоминали. Катька ни разу о нем не заговаривала. Только очень ответственно относилась к посещению духовых концертов в парке.

– Может, все-таки напишешь ему в «Фейсбуке», что нам понравилось его сольное выступление во Дворце?

– Напишу, а зачем? – пожала она плечами.

– Человеку будет приятно. Представь, что тебе бы написали после какого-то твоего сольного выступления…

– А ты думаешь, он есть в «Фейсбуке»?

– Давно бы проверила!

– Да ну, неохота! – неискренне сказала Катька и тут же полезла за планшетом. – И связи опять нет…

– Пойдем в клуб «Рамибе», там Wi-Fi на улице, как раз на свежем воздухе посидим, подышим после грозы…

Катька с сомнением посмотрела в окно.

– А она когда-нибудь закончится?

– Когда-нибудь – закончится.

Гроза закончилась. До концерта оставалось полчаса.

– Будет концерт в парке? – с надеждой спрашивала Катька.

– Конечно, будет! – уверяла ее я.

Вместе с нами на поляну к ротонде пришли еще человек сто – сто пятьдесят. Обычно зрителей бывает даже больше. Но музыканты так и не появились. Мы подождали-подождали и отправились гулять.

– Какой потрясающий воздух!.. – Я втянула носом свежий до резкости воздух. Сосны, сосны, рядом море, озон после грозы.

– Мам… – Катька вдруг остановилась. – Ты слышишь?

– Нет, а что?

– Ну послушай… Нет, сейчас ничего не слышно.

– А что должно быть слышно?

– Они играют где-то…

– Кто?.. – машинально спросила я, в тот же момент поняв, что имеет в виду Катька. «Они» – это они. Музыканты, которые не пришли на концерт, потому что весь день был дождь. А точнее, один музыкант, который очень интересует Катьку. – Нет, я не слышу.