Демонократия, или Охота на ведьм по-русски

Кстати, про Илюшу в городе открыто говорили, что он обращался к бабкам-колдуньям за получением черной силы. Был период, когда Илья заметно чах, болел, лежал с гипертонией и инфарктом в больнице. Потом в один миг вдруг стал здоровым и красивым, помолодел и ринулся в политические бои с норовом 30-летнего мужичка, хотя на самом деле справлял «полтинник». Интересно, но в это же время в семье Ильи возникли проблемы: лишилась почки дочь, занаркоманил родственник, умственно стал отставать внук. Понимал ли, с чем это связано, карьерно устремленный мэр? Что таким образомблизкие платят по его счетам? Вряд ли.

А вообще Энску, конечно, есть, чем гордиться. Он лежал в центре Великого шелкового пути. На площади, где сегодня с протянутой в будущее рукой стоит памятник Ленину, бушевали пышные ярмарки. Сюда любили наезжать грузинские князья. Отдавая честь городу-крепости, защищавшей южное порубежье от набегов черкесов, отпрыски знатных родов заезжали в казачью Никольскую церковь, сборно-разборную, без единого гвоздя и без фундамента, но убранную с царским величием и роскошью. Куда коммунисты подевали золотые оклады древних икон и где, в каких праведных боях с черкесами их брали кочевые казаки, архивных свидетельств нет. Энск умело прятал концы в болото. Поговаривают, что исторические документы, летопись судьбы древнего города хранились в другой церкви, которую во время оккупации взорвали фашисты. Буйствовали они в городе изрядно. Притом, что подполья с Энске не было. Напротив, жители его окрестностей прославились тем, что приветствовали оккупантов белым конем с попоной. Что не мешало фашистам истреблять мирное население.

После войны Энск долго не мог оправиться. В начале 80-х годов основная часть населения всё еще жила в хатках с земляным полом, в грязных общагах и работала в литейных цехах арматурного завода. Жилье здесь почти не строилось. Основой существования была идеология ленинизма. Ее боялись не меньше оккупантов. Главным принципом существования было не сметь свое мнение иметь. Малограмотные и плохо образованные люди были дешевой рабочей силой вредных производств, рабами горстки партбоссов, сидящих в местном белом доме. Их ненавидели и в их ряды стремились. И ненавидели тем сильнее, чем более были удалены от них.

Энск можно было бы назвать городом нищих, но вот ведь, что странно. При низком уровне жизни, который стал особенно нагляден в перестроечный период, деньги здесь были почти у всех. Уже не платили вовремя зарплату, волна за волной шли дефолты с инфляцией, уже закрывались производства, мыльными пузырями лопнули несколько банков, казалось, еще немного и город ждет социальный взрыв. Ничего подобного. По сей день при фактически нулевой занятости населения самые новые модели автомобилей, в том числе и иномарок, появляются именно в Энске и на душу населения их приходится больше, чем в других городах области.

Разросся частный сектор. На дома-дворцы просто залюбуешься. И это после сгоревших «в чулках» миллионов! Такое впечатление, что каждый истый горожанин только и ждал возможности обналичить некие закрома, чему коммунисты со своей идеологией препятствовали. Этому феномену удивляются все пришлые люди. Потому что «делать деньги» в этой «дырке от бублика» негде. Свиньи во дворах, голуби, дачные участки, куры и яйца, пасеки – это лишь доход, прибавка к пособию по безработице, но никак не капитал. На одних яйцах хоромы не отстроишь. И не могли все энцы скопом ограбить местные банки – «Агропромбанк», «Кредо», «Проминвест». Деньги отсюда растащили по карманам единицы.

«Фишка» же в том, что генетически коренные энцы – асы по деланию денег из воздуха. «Украл-сел-быстро вышел-снова украл-помог сесть другому» – лейтмотив поведения горожан, свято чтимый, передаваемый из поколения в поколение и оберегаемый от ушей пришлого люда.

Илюша Теллер Энск любил беззаветно и взаимно. Потому неоднократно избирался его мэром. Он был свой. И не мог мне простить копания в тайнах истории его родного города.

Работать вместе мы, конечно, не могли. Даже существование на одной территории было проблематично.

Положение тогда спасла Марина, редактор «Ставгородской правды». Она давно меня зазывала в газету, но Бородинов столь же упорно не отпускал: «Мне «птица Феникс» и самому нужна». Но когда он проиграл выборы, и я стала ничейная, а под Теллера «ложиться» ой, как не хотела, предложение Марины было для меня спасением.

Когда я принесла Илье заявление о переводе на должность собкора «Ставгородской правды», он удовлетворенно хмыкнул: я перестану маячить у него перед глазами, лезть «куда не надо», а в случае чего в Ставгороде ему будет сподручнее запрессовать меня чужими, еще более властными и цепкими руками.

«Ставгородская правда» находилась под контролем и финансированием высшего областного руководства. Позволить отдельно взятой журналистке делать в области погоду, ни один его чин не мог.

В «Ставгородской правде» в середине 90-х годов царил матриархат. Марина Коркина умело управляла редакцией, пресекая малейшие поползновения «акул пера» на внутренние распри и подковерщину. Тогда в кадровой политике редактора был ясный и четкий критерий – профессиональная состоятельность, светлая голова и трезвый образ жизни. Коллег с другими приоритетами Марина не держала.

У нас с ней сложился неплохой тандем: она знала, что я никогда ее не подставлю и если пишу, то проверять за мной факты нет надобности. Я знала, что при всей строгости Марины ко мне, при ее принципе дистанцирования от подчиненных, она всегда рядом и в случае нужды поддержит и поможет.

Илья при таком раскладе дотянуться до меня не мог, хотя и сделал ряд безуспешных попыток, категорично пресеченных Мариной. В состоянии творческого подъема и эйфории я благополучно и спокойно проработала в газете два года и даже удостоилась областной премии союза журналистов. И если бы не Василий…

Этот человек по фамилии Балдуев появился в газете неожиданно. Его выдворил из Кубани партбосс Полозков. Вася сначала крутился в областной думе, потом явил свой лик в «Ставгородской правде» в образе заместителя Марины. Мое сердце тревожно заныло. «Каиафа» подобрался ко мне слишком близко.

До Васи замом Марины долгое время был порядочный человек, писатель, интеллигент и умница Сергей Белоконь. Он аккумулировал лучшие традиции журналистики в регионе. Как он ругал себя, когда под напором охочего до кресел Васи Балдуева ушел из «Ставгородской правды» в областную администрацию пресс-секретарем губернатора!

– Если бы ты знала, какая это клоака! – не выдержал однажды Сергей, уже начавший крепко садиться «на стакан». – Никогда, слышишь, никогда не работай с этой властью. У нее нет ничего святого. Убьют, раздавят, уничтожат. Не покупайся!

Мы с ним взаимно уважали друг друга. Но как же он стал пить… Писать «оды вождю»ему было нестерпимо, называть белое черным – немыслимо, а оставаться человеком в лабиринтах ставгородской власти – невозможно. Карьера была окончена, дни – сочтены, а следом пришла смерть. Вот на его-то место и пришел заместитель главного редактора Вася.

Собственно, стычек с ним у меня как таковых не было. Я помнила «завет» экстрасенса Николая: смех разрушает зло! И при каждой встрече с Балдуевым растягивала в улыбке рот и разговаривала не иначе, как смеясь. Шутила, сыпала афоризмами – защищала свою энергетику. Обратила внимание на одну особенность: Вася не умел смеяться! Он издавал некие звуки, сотрясаясь массивным телом, но глаза его при этом оставались совершенно бесчувственными и – растерянными!Более того, на мой смех редактор реагировал нервно, у него начинала трястись голова как при болезни Альцгеймера (свят, свят!), дрожали руки. Напрашивался вывод:Вася конкретно вампирил и интуитивно чувствовал, что не получает от меня нужной ему порции негативной энергии. Понять, в чем дело, он не мог. Но начал меня тихо ненавидеть.

Поначалу несколько раз Вася сунул свой нос в мои материалы, внес совершенно идиотскую правку, вычеркнув аналитику и выводы. Я дала понять Марине, что свои тексты хотела бы видеть на ее, а не на его столе. Больше Вася меня не правил. В роли зама он был безобиден и очень хотел влиться в непростой журналистский коллектив. Он уже знал, что Марина готовит почву для ухода из газеты на повышение. Надо было только выждать. Вася не умел ждать.

Однажды Марина зашла в свой кабинет и увидела вальяжного зама развалившимся в ее кресле и отправляющим факс.

– Не рано ли, Василий, вы заняли мое кресло?

Василий знал, что не рано. Вопрос с ним был уже решен на самом Черноворонском верху. Вася умел быть нужным власти. И в один прекрасный день, когда старейшая на Юге России газета «Ставгородская правда» отпраздновала свой 80-летний юбилей, судьба редакторского кресла решилась окончательно: вскоре в него сел никому в области неизвестный молодой мужчина с замашками леопарда и гиены одновременно.

Комсомольские отпрыски

На городской площади в центре Энска буйствовал «сын юриста». Ставгородская область вступила в полосу выборных кампаний. Лидер либерал-демократов прибыл агитировать местный люд за действующего губера Марченкова и всячески «поливал» его конкурента Черноворона.

– Вы хотите избрать человека с такой фамилией? Да он вас в гроб загонит! Через год я к вам приеду, а вы уже – на кладбище! Туда вас приведут коммуняки! Выбирайте из двух зол! Голосуйте за Марченкова! – слушать Вольфовича было одно удовольствие. Песня! Бесплатный концерт. Но как же он был прав!

Шурик Черноворон по всем разумным раскладам не должен был стать губернатором. Но на выборах разум спит. Поэтому Ставгородская область на руках внесла первого областного комсомольца – крикливого и пустомельного – сначала в кресло думского деятеля, усадив аккурат рядом с коммунистическим лидером, а потом и в губернаторское.

«Пиарился», то бишь болванил свой народ, будущий губер справно. Надо отдать ему должное: в 1996 году он буквально вспахал хлеборобную область, прижал к груди всех уцелевших после реформ доярок, скотниц и землемерок, полежал под всеми комбайнами, заехал во все «медвежьи углы». Народ был в восторге. До Шурика никто не снисходил до пролетариев так по-братски.

По глупой наивности думалось, что так будет всегда. Как когда-то к Ленину повалят к Шурикуходоки с заломленными шапками правду-матку искать. И найдут. И восторжествуют в области справедливость и порядок. Только, когда Черноворон после победы выставил в коридоре областного правительства вооруженную до зубов охрану, темному народу стало ясно: Шурик – не Ильич.

С его воцарением в кадровой политике региона началась полная чехарда. Откуда-то из небытия вылезли фигуры, которых не знал никто. Предполагалось, что, доверив свое будущее Черноворону, народ автоматически с радостью вверял себя его ставленникам на местах. Но та свита, которая по закону жанра делала короля, зажила своей автономной жизнью. Ставленники ринулись устанавливать ставки. Рулетка под названием «Властное кресло» закрутилась с космической скоростью. И стало всем не до народа. И уж тем более не до его проблем.

– Ты давно могла купить себе должность редактора, – вращая глазами и озираясь по сторонам, шептал мне начальник отдела культуры Юрий Ервандов. – 50 тысяч «зеленых» и любой вопрос решаем! И гордо добавил:

– У нас расценки такие же высокие, как в Чечне.

То ли этот мэн проверял, есть ли у меня такие деньги, то ли предлагал свои услуги в передаче денег по нужному адресу… Я на сей счет не полюбопытствовала. Когда Вася во время моего отпуска провел редакционное собрание и избрал сам себя главным при поддержке, разумеется, губернатора Черноворона, я по телефону поздравила новоявленного редактора. Мне стало ясно: работать мы вместе не будем.

Дело в том, что он знал: моя кандидатура в пику Васиной «гуляла» по коридорам власти. Но в отличие от него, покладистого и гибкохребетного, я именовалась «миной замедленного действия», с легкой руки Илюши Теллера меня считали «непредсказуемой». Да к тому с моей фамилией даже думать о карьере в области было немыслимо! Будь я Гайдученко или Сивокобылина, или вот на худой конец Обалдицына – базара нет! А тут какая-то Феникс, понимаешь. То ли еврейка, то ли армянка с яицкими корнями. Даром, что русская. Всё равно – не в дугу. К тому же водку жрать, как то было необходимо с новой властью, я не умела. И вообще, сторонилась ее изо всех сил.

По первости верилось, что «отстреляется» Черноворон, отбудет свой четырехлетний срок и свалит в Москву. Ставгородцы ведь плотно оккупировали столицу, во все времена стекались сюда реками и ручьями, всё норовили свой диктат навязать, всю страну к ногтю прижать. Одному даже удалось. Отцом перестройки тот дядя назывался. Ох, и мудрый же народец вывела на российской окраине Екатерина Великая!

Но Черноворон никуда валить не собирался и обживался на просторах области навечно. Вася зорко следил за ним.

– Пиши «гвозди», – давал мне задание редактор.

«Гвозди» – это скандалы, конфликты, расследования, политкухня. Моя главная специализация. То же самое делали еще несколько журналистов – Лена Рыбкина, Светлана Танич, Валька Жилетт. Нароем компромат, снабдим шефа, он и рад – теперь он в курсе всех тонкостей региональной политики.

Вася очень четко и буквально понял тезис «информация стоит дорого». Он информацией владел, копил ее, лелеял. Что-то, конечно, выпускал на страницы газеты, но самые «вкусные» фактики берег.

– Слышь, Вовчик! (Петюнчик, Колян, Сирожа) Тут моя Феникс (Рыбкина, Танич) на тебя кое-что насобирала. Ты, оказывается, сволочь приличная! Зачем «крышуешь» похищения людей?

– Побойся бога, Василь. Я чист, как белый лист.

– Брешешь. Завтра в печать пойдешь.

– Сколько…? Я сейчас приеду!

Назавтра Вася кривит физиономию:

– Слабовато написала. Не тянешь. И вообще, в реальности всё выглядит совсем не так.

Не сразу и не всем были понятны подобные рецензии. Я, например, одно время начала комплексовать: а что, если я и впрямь сама, того… Не въезжаю в тему. Но лишь спустя некоторое время, когда Вася по своим финансовым, резко возросшим возможностям и частым поездкам в Москву и за рубеж всё больше стал приближаться к ставгородским олигархам, стало ясно, что информация, нарытая коллегами, действительно стоит дорого. Куда дороже, чем наша честь и сама жизнь в Васиных глазах.

Год от года в руках Балдуева концентрировалось то, что в одночасье могло уничтожить любую властную фигуру – хоть силовую, хоть штатскую. Черноворон и его окружение поняли это слишком поздно, когда уже болтались на Васином крючке без шанса соскочить. Приходилось с ним считаться. А он пошел дальше. На банкеты и прочие увеселительные мероприятия ходил исключительно с диктофоном особого, спецслужбовского, пошиба. Супер-техника ловила любую речь без искажений с любого расстояния, его не надо было совать под нос и щелкать кнопками. Плоская игрушка толщиной полсантиметра и размером с обычное удостоверение легко умещалась в нагрудном кармане пиджака. Вася мог пить вместе со всеми, молоть всякую чушь, вытаскивая собеседника на откровения «за жизнь», и четко знать, что каждое слово пропечатано у него на груди. И завтра этот мэн заплатит Васе за молчание.

Впрочем, редактор этим делом особо не злоупотреблял. Иначе лежать бы ему с простреленной головой. Он знал, кого и при каких обстоятельствах раскручивать, знал психологию каждой жертвы, детально изучая всякого, на кого падал глаз.

С точки зрения психотерапевтов такое поведение имеет объяснение: человеком движет страх. Страх как мотор. Страх утратить свое влияние, потерять свое место, быть разоблаченным. Отсюда патологическое стремление поставить всех под тотальный контроль, знать, кто и чем дышит, о чем думает.

Изучив психологию своих сотрудников и получив рычаги управления ими, он запустил щупальца в правительство и осторожно, даже бережно исследовал каждую душу, чтобы в нужный момент задушить и выжить самому. Вот на такой почве и сошлись три человека, сыгравших в моей жизни роковую роль – Шурик Черноворон, Илья Теллер и Вася Балдуев. Все трое были мудрыми и одержимыми «Каиафой». И была у троицы мертвая хватка.

Гора трупов

Смерть героев моих телевизионных и газетных выступлений шла за мной по пятам. «Каиафа» расчищал поле деятельности вокруг меня, сжимая кольцо. Умирали лучшие.

Как Гена Танов, бывший заместитель директора завода минеральной воды. Он был убит цинично и дерзко. Расстрелян в упор в момент, когда садился в свой автомобиль. До этого он вел безуспешную борьбу за сохранение завода, который нещадно вели к банкротству, чтобы прикарманить завод и воспользоваться всемирно известным брендом «Ессентуки». Когда мы с Геной начали крутить эту тему и искать концы, кому выгодно, кто за кем стоит, я сказала ему:

– Гена, бесполезно. Хорошо, если просто проиграешь битву.

– За мной стоят люди. Коллектив. Я пойду до конца.

Не дошел. Любопытно, что после убийства Гены из моего журналистского архива в служебном кабинете пропали кассеты с записью фактов и фамилий, озвученных Тановым. Конечно, я помню многое наизусть. Но для аргументированного озвучивания этого, увы, мало. Одно скажу, что причастные к банкротству и убийству зама директора люди, живут и здравствуют, носят «красные корочки» и вхожи в самые высшие эшелоны власти.

От пуль, имя которым людской непрофессионализм, злоба и зависть, умерла Людмила Калантарян. Подвижница, учитель в самом высоком смысле слова. Она учила детей музыке. Ее ученики, многих из которых едва можно было разглядеть из-под крышки рояля, творили на сцене чудеса. Виртуозная игра поднимала волосы дыбом не только у мало сведущей в классической музыке публики Ставгорода и Энска, но и у ценителей музыки в Италии, Болгарии, Великобритании, в Москве и Санкт-Петербурге. Учительница возила своих учеников по миру и неизменно возвращалась с наградами.

В родном Энске победы Калантарян воспринимали сначала как должное: «Подумаешь! У нас народ дюже талантлив, ума большого не надо, чтобы «падший» Запад нашими самородками удивлять!». Потом – как докуку: «Сколько можно? Ты, Люда, для себя стараешься, понравилось за чужой счет кататься!». «За чужой» – имелись в виду крохи, которые вынимали из карманов директора предприятий в ответ на слезные просьбы вывезти талантливых ребят на международные конкурсы.

Люда приходила ко мне в слезах и никак не могла смириться с невежеством, вызывающей дремучестью местной власти, которая отказывала ей не только в финансовой помощи, но и в выделении малюсенького помещения, где она могла бы заниматься с учениками. Ей приходилось готовить ребят к соперничеству с музыкантами, которые уже имели международное имя, у себя дома в однокомнатной квартирке. Понятно, что ни мужу, ни родным детям такое положение не могло нравиться.

Как она просила дать ей возможность заниматься с одаренными детьми в стенах энской музыкальной школы! Таланту надо помогать, – не уставала твердить учительница, – посредственность и бездарность пробьются сами. Как она билась за открытие школы искусств! Она хотела учить ребят и музыке, и этике, и английскому языку, и психологии. Она видела на конкурсах, какая молодежь сегодня представляет крупные российские города и зарубежные страны – говорящая на нескольких языках, воспитанная, эрудированная, раскованная и уверенная в себе. Чем хуже энские малыши? Ей было больно видеть, как они, повергнув в шок публику виртуозной игрой на рояле, не умели красиво откланяться, не могли легко и непринужденно дать интервью на языке страны-устроителя или хотя бы на английском. Но Люду не слышали ни в Энске, ни в Ставгороде: слишком много хочешь, еще мы под Запад не подстраивались…

Она раздражала своей настойчивостью. Разбираться с вопросом, дать или нет возможность Калантарян учить детей, занялось министерство культуры Ставгородской области, я написала большую статью. И что? Люду заклеймили и шарахались от нее, как от чумы. Среди коллег она была объявлена белой вороной, для власти стала «красной тряпкой». Для учеников осталась единственной и неповторимой.

Она умерла. От рака. За три месяца.

Она позвонила мне за несколько дней до смерти. По ее голосу было ясно: это – конец. На похоронах у Люды народ стеснялся смотреть друг другу в глаза. Заведующий отделом культуры Энска Ервандов, который первый осаживал Люду и просил «не высовываться», крутился возле гроба, но вскоре исчез. В городе хорошо знали, что он не гнушался ездить в Ставгород с грамотами и медалями, заработанными малышами на конкурсах, и выдавать их за свои заслуги. За что и удостоился звания Заслуженного деятеля культуры.

Все знали, что Люду затравили. Лишь единицы помогали ей и боролись за нее, сколько было возможно. Но разве местечковую власть, которая задалась целью доказать, что она – власть, переборешь? Смириться Люда с этим не смогла. Она ушла из жизни в 45 лет. Молодая, яркая, красивая. Ушла, наверняка не выполнив до конца своего главного предназначения в жизни – учить детей любить красоту звуков.

Я много думала, могла ли она избежать смерти и изменить свою судьбу? Наверно, могла.

Если бы она уехала из Энска – куда угодно, ее ведь с руками бы оторвал любой приличный город – она была бы жива. Но этот шаг учительница рассматривала, как поражение. А ей нужно было признание.

Оно пришло спустя полтора года после смерти. Людмиле Калантарян присвоили звание Заслуженной учительницы России. Неужели для этого ей надо было умереть?

Мой материал об этой женщине был воспринят Ставгородским правительством как посягательство на областную власть: она, эта власть, отказала учительнице в праве выполнять свой долг и свою миссию на земле, а я посмела этот отказ афишировать и оспорить. В мою сторону полетели стрелы. Мне в зачет пошла еще одна «галочка»: с этого момента я стала именоваться не просто «миной замедленного действия», но журналюгой.

То был не последний материал, которым я сильно рассердила областную власть.

…17 апреля 1997 года была зверски убита Маргарита Губина, заслуженный член Союза журналистов СССР, отличник телевидения, отдавшая Пятигорскому ТВ более 20 лет жизни. Через 19 дней ее сожженный труп был обнаружен в 50 километрах от Кисловодска в лесополосе станицы Бекешевской. Сын Андрей, студент медакадемии 4 февраля 2001 года был обнаружен мертвым на пороге своего дома. У Маргариты – пуля в затылке. У Андрея в организме – следы некоего вещества, продукта распада лекарственных веществ.

Маргариту убили. Это очевидно и общеизвестно, хотя убийцы на скамью подсудимых не сели, не было самого суда, а уголовное дело краевой прокуратурой почти сразу было приостановлено.

Оба – мать и сын – были наследниками творчества известного писателя Андрея Тристана Губина, автора романа «Молоко волчицы», принесшего Губину мировую известность. Целый ряд его произведений должны были увидеть свет после его смерти именно усилиями жены и сына. Не увидели. Ибо нет больше ни жены, ни сына. За его творческое наследие в области развернулась нешуточная борьба, и то, что причина двух смертей кроется в получении права на издательство нескольких не увидевших свет романов, не вызывает сомнений.

Расследование этого дела, как и многих других, привело меня в никуда. Непонятно, какие времена должны наступить, чтобы виновные, задействованные в этом и других не менее звонких делах, понесли наказание. Чтобы не журналисты искали преступников, а те, кто за это получает зарплату, звания и должности.

Впрочем, это риторика. Для Ставгородской области абсолютно бессмысленная. Здесь по закону жанра должны погибать звезды, чей свет ярче, чем свет власть имущих.

Глава вторая

Под прессом

Идем ко дну

Пришла беда, откуда не ждали. На Энск обрушилась муниципализация всей страны.

– Ты понимаешь, что твое местное самоуправление – это гибель России?! – в очередной раз орал на меня Илюша Теллер. Орал, словно это я сидела в Кремле и придумывала, чем бы поразвлечься?

Да, я была помощником депутата Госдумы РФ Виктора Бородинова, который работал в Комитете по местному самоуправлению. Ну и что? Я не меньше Илюши, главы администрации города и района, смеялась над тем, что вскоре каждый хутор будет выбирать себе «президента» и «думу». И разрабатывая концепцию местного самоуправления применительно к Южному региону, я учитывала все факторы – безденежье территории, разграбленной приватизаторами, малограмотность населения, неизбежные издержки выборного процесса. Но меня мало, кто слушал. Мой депутат получил команду – он ее и выполнял. В том числе и моими руками, то есть с учетом моего анализа. Судя по тому документу, который депутаты родили в 95-году, моя работа была коту под хвост.

Илюша был ярым противником местного самоуправления именно исходя из финансовых аспектов. Он был все-таки здравым мужиком, понимал, что села и станицы самостоятельно смогут разве что умереть.

Мэр тряс передо мной только что принятым законом о местном самоуправлении и кричал, что всё происходящее на территории города – начиная с рождения детей, вывоза мусора и заканчивая инновационной деятельностью и смертью горожан – есть дело сугубо муниципальное, и он, как избранный мэр, обязан за это отвечать. И в его словах была сермяжная правда. И закон был на его стороне. И бюджет тоже. Не было одного, как нет до сих пор: четкого поимания того, за что же в таком случае отвечает государство? И должно ли оно вообще за что-то отвечать, если взваливший на свои плечи муниципальную ответственность мэр не справляется с обязанностями и действует во вред?