Крымский Ковчег

Когда Антон обернулся – рикша уже был далеко. Не догнать.

Дождь. Без вступлений – сразу миллионом капель по площадям и переулкам. Стрельцов улыбнулся – под дождем он всегда чувствовал себя увереннее, будто мир поворачивался к нему привычной уютной стороной.

Антон подставил ладонь каплям – казалось, они вот-вот сложатся в какой-то узор, но падала еще одна капля – и все исчезало.

Падший Воронин смотрел на дождь. Стена капель заканчивалась в нескольких метрах от окна его кабинета. Ничего сверхъестественного – где-то же должна проходить граница любого дождя. Падший улыбнулся, сегодня в Москве по прогнозам – без осадков, значит, его игрок уже начал набирать силу.

Глава седьмая

Пулеметы на башнях

Неожиданность – штука одноразовая. К тому же скоропортящаяся.

Учебник «Военная тактика с точки зрения маркетинга»

– Привез?

Кривой только что завел свой грузовичок во двор Иоаннинского приюта. Деревянные ворота приюта вполне могли остановить небольшую армию вторжения – просто в силу своего скромного размера и, кажется, никогда не смазываемых петель. Пока ворота открывались, Кривой успел прикинуть, сколько бы он заработал на том же грузе, если бы договорился с другими покупателями. Может, и больше, если бы переплавил эту здоровенную уродливую деталюху в слитки. Платина стоит не дорого, а очень дорого. Дороже, чем охрана, которую он мог бы позволить себе нанять. Поэтому единственными, кто знал, что именно он везет, были сам Кривой и его заказчик. Даже два его работника, почти партнера, были уверены, что везут просто причудливую отливку из свинца. Можно было продать дороже, а можно было вообще не довезти. На самом деле было еще одно обстоятельство – Кривого сопровождали большую часть маршрута. Вполне возможно, что и весь маршрут, – Миша Кривой никогда не был специалистом по слежке. Он был всего лишь винтиком в сложной системе поставок странных предметов, как правило издалека и от совершенно неожиданных людей, сюда – на окраину Петербурга, в Иоаннинский приют. Сегодняшний груз Миша забирал больше двух недель назад в Оренбурге, куда его, в свою очередь, доставили из уже совсем не опознаваемых мест. Судя по упаковке, откуда-то, где не пользовались ни привычными кириллицами с латиницами, ни иероглифами, – что-то другое – и совершенно нечитаемое.

Поэтому Кривой только прикидывал, но ни о каких других клиентах даже не думал. Была и еще одна причина не думать о других. К бизнесу эта причина не имела, в принципе, никакого отношения.

Двор приюта был щедро усыпан листвой, раньше директор следил, чтобы не было ни одного листика, впрочем, это ведь не так и важно, успокоил себя Кривой.

Встречал Кривого сам директор. Невысокий полный мужчина, седой, но ни одной морщины, в толстой кофте и вельветовых брюках, казалось, он только что вышел из маленького уютного паба, где есть камин, хороший виски и глубокое кожаное кресло. Рядом застыл человек в сером плаще и серой шляпе, да и сам он был странно бесцветным, как персонаж старого, еще черно-белого советского детектива. Серый человек – точно старше директора, а директор был далеко не молод, но возраст, кажется, был таким же антуражем, как плащ и шляпа. Мужчина стоял под дождем не морщась, Кривому подумалось, что капли, ветер и много еще чего из происходящего здесь и сейчас не могли его ни задеть, ни расстроить, ни даже заставить пошевелиться.

Кривому доводилось видеть падших – те были тоже невозмутимы, но падшие просто были другими, их эмоции читались только в том случае, если они сами хотели донести эти самые эмоции, изображали убедительно, и все же это всегда была только иллюзия. Серый был просто сосредоточен на другом. Слишком сосредоточен, чтобы как-то реагировать на незначительное.

– Дождь, может, зайдем, пока разгружают? – Кривому под каплями было нормально, он беспокоился о директоре, тот не производил впечатление человека, которому все нипочем. Кривой кивнул в сторону плаща и шляпы:

– Новый ученик? Не поздновато?

Серый двинулся за директором, просто потому, что дистанция между ними должна была оставаться неизменной, явно услышав и так же явно никак не отреагировав на слова Кривого.

– Имя у него есть? – Кривого незнакомец раздражал. Большую часть обитателей приюта он знал по имени, а уж в лицо помнил каждого, кроме этого странного дедушки в сером плаще.

– Это Николай. Он за мной присматривает, – вероятно, на лице у Кривого можно было прочесть многое, и ничто из увиденного не понравилось директору. – Неделю назад меня пытались похитить…

– Отсюда? – Кривой обернулся к воротам.

– В городе, – Ефим Маркович улыбнулся и конфузливо пожал плечами, словно только что признался, что заснул в опере и своим храпом помешал дремать соседям. – Николай согласился последить за мной, чтобы больше такого не было.

Если дедушка в плаще и шляпе помогает в таком деле – кто такой Кривой, чтобы быть против?

Высокий тощий парень из местных уже закрыл ворота и прилаживал засов, Кривой уловил какое-то движение наверху: так и есть – производящие впечатление заброшенных, привратные башенки такими не были. Кривому показалось, что он рассмотрел контуры НСВТ. Мощная машинка, с учетом того, что пушку на башню было точно не втащить, вариант более чем серьезный.

– Думаете, и сюда могут забраться?

– Кто знает? – Директор тяжко вздохнул: – Пока попыток не было, но обязательно будут. Я уже давно живу, Мишенька, не было случая, чтобы не нашелся кто-нибудь, кому нужное твое. Даже если выглядит оно неказисто и, на первый взгляд, тут и брать нечего. Плохо то, что такие сюрпризы, – директор кивнул в сторону пулеметчика на башне, – работают ровно один раз. После первого выстрела станет ясно, что тут и вправду есть что-то ценное, а мы не сможем воспользоваться даже таким замечательным вариантом, как просто сбежать.

Директор внимательно смотрел на Кривого, будто прикидывал, сколько тот будет стоить, если прямо сейчас его расчленить и продать на органы.

– Миша, очень важно, чтобы никто из чужих не узнал лишнего о нашем нищем, убогом приюте. А что привозят к нам крупы да картошку от спонсоров, так помогать страждущим – не грех.

– А почему листья не убираете? Чтобы никто не догадался, сколько веников в приюте?

– На самом деле, пока просто не нашел, кто готов сделать эту работу…

– В мое время вас не особо интересовала готовность… Берешь метелку и за работу!

– Миша, может, на самом деле, ты был готов, хотя и не знал об этом?

Четверо дюжих малых с трудом перетащили груз на телегу, та заскрипела в знак протеста и просела. Несмотря на то что изделие, которое привез Кривой, было запаковано в коробку раза в три большую чем сам груз, – весило оно так, что размеры не казались преувеличенными. Когда ее сдвинули с места, следам от колес мог бы позавидовать трамвай, проехавший по песчаному пляжу. Тяжеловато для картошки с гречкой.

– Пойдем.

У директора в кабинете, в миру – Ефима Марковича, для Миши Кривого нашлось и кресло, пусть и не кожаное, и сигары. Три кресла, бар… Кривой всегда подозревал, что за этой дверцей бар, подозревал, потому как открытым не видел ни разу, но что еще можно хранить между двумя полками с бокалами и рюмками? Огромный стол занимал половину кабинета. Его величина и возраст наводили на мысль, что это не его сюда вносили, а кабинет построили вокруг него. На шести разных по форме ножках, вероятно снятых с разных столов, он выдерживал тяжесть настоящих бумажных гор. Когда-то давно Кривому удалось под ворохом документов увидеть сукно. Судя по цвету, в легендарные времена за этим монстром играли в карты…

Еще один стол и еще одно кресло – совершенно домашние – обозначали собственно рабочее место директора. Три стены полностью закрыты шкафами, от пола до потолка – книги, в несколько рядов на каждой полке, попробуй взять любую – вылетит пять. Неприметный металлический шкаф, крашенный под дерево. Открытым Кривой не видел и его, но знал, что там оружие, хотя, по слухам, там могло быть еще много чего, вплоть до отрезанной головы прошлого директора приюта…

Михаил Кривой чувствовал себя в приюте как дома. Только здесь его называли по имени, о котором мало кто вообще догадывался за этими стенами. Никому даже в голову не приходило, что Кривой – это настоящая фамилия, а не прозвище. Все объяснялось просто – когда эти двое познакомились, Ефим Маркович все так же был директором, а Кривой был Мишенькой, которого в приют привез полицейский.

До полиции он два месяца пролежал в ожоговом отделении. После пожара уцелели труба стояка и Михаил Кривой, шести лет от роду, теперь сирота. Никаких взрывов газа, никакого замыкания – огонь появился на первом этаже и сожрал всю пятиэтажку, побрезговав уж совсем негорючими чугунными трубами и слегка задев Кривого. Почему? Пожарные знают – случается всякое, и такое тоже.

След от ожога шел через всю правую половину тела, но по-настоящему пугал лишь шрам, начинавшийся на шее и распластавшийся во всю правую щеку. Мише повезло – пострадала только кожа, и всякий, кто в этом сомневался, довольно скоро убеждался, что пацан прекрасно видит, быстро бегает и сильно бьет.

Если бы не на редкость удачная фамилия, с которой даже прозвище не понадобилось, был бы Миша поименован иначе, и в кличке этой точно не обошлось бы без чего-нибудь копченого, печеного или жареного.

Кривой всегда смотрел прямо, и иногда казалось, что он стесняется своей не обезображенной половины. Быстрый бег помогал не всегда. Кривого не любили. Довольно долго он был тем чужаком, которому попадает просто за то, что он чужак. Михаил не сдавался и никогда и ничего не забывал. Тщательно запоминал, чтобы потом… «Потом» все не приходило, каждый день мало отличался от предыдущего – его били, Кривой пытался давать сдачи буквально до тех пор, пока не терял сознание.

В младшей группе у воспитанников приюта к привычным синякам с прибытием Михаила добавились следы от укусов и царапин, новенький использовал все инструменты, отпущенные ему природой.

Все закончилось в один день – когда директор вошел в спортзал и остановил очередной урок физкультуры. В руках у Ефима Марковича был десяток мечей, а за спиной толпились воспитанники старшего курса. У человека постороннего вид клинка в руках директора не вызвал бы ничего, кроме улыбки. Кривой не улыбался – обучение в приюте было специфичным. Фехтование было одной из профильных дисциплин. Ставили фехтование на палашах с двухсторонней заточкой, массивной гардой – оружием колюще-рубящим, что подразумевало подготовку универсальную и куда более близкую к реальному бою, нежели традиционное спортивное фехтование.

Михаил Кривой взял в руки деревянный меч, и директор поставил его в пару к Антону Стрельцову из старшей группы.

Еще толком не освоивший стойку, Кривой умудрился в первом же спарринге привезти Антону пару уколов. Стрельцов отыгрался и, не без труда, довел поединок до победы. И попробовал снова.

За плечами Стрельцова были годы тренировок и слава одного из лучших фехтовальщиков приюта. Кривой орудовал мечом, время от времени напрочь забывая, что это не совсем обычная палка. Иногда вспоминал о том, что с фехтовальной дорожки не стоит сходить. И все-таки у него получалось. Стрельцов атаковал много и разнообразно, держал темп, Кривой то вспыхивал, то замерзал, то ломился вперед, размахивая деревянным клинком с такой скоростью, будто смысл фехтования был в том, чтобы поднять ветер, то почти останавливался, умудряясь уходить от выпадов Стрельцова какими-то маневрами скорее из боксерского, чем фехтовального арсенала. Так пламя может быть почти невидимым, схоронившись для броска, придет время – и уже не остановить, а пока… С мечом в руках, даром что деревянным, Кривой превратился в другого человека. И превращаться обратно он уже не хотел.

По одному, по двое просачивались в зал воспитанники, подтянулся и директор, если кто не видел этого боя – ему рассказали. Михаил стал местной достопримечательностью, хотя так и не выиграл.

В один день Кривой из истеричного замкнутого неприятного пацанчика, официальной жертвы курса, превратился в одного из тех, кому позволено иметь странности. Его не стали бояться: если бы решили скопом побить – меч Кривому не помог бы. Просто бить человека, который умеет такое, было как-то неправильно. Изменения в жизни закрепил и тот странный факт, что стоило только назреть какой-то не очень радостной ситуации, как рядом оказывался Стрельцов, и ситуация мгновенно рассасывалась.

Кривой за все время учебы победил Стрельцова один раз, но остальным его соперникам от этого слаще не было. Довелось Михаилу пережить и спарринг с директором – одно из самых тяжелых испытаний для любого воспитанника. Кривому не повезло отстоять против директора два раза. Достаточно, чтобы понимать – с Ефимом Марковичем лучше оставаться на дистанции выстрела.

С тех пор прошло достаточно времени. Воспитанник стал коммерсантом, маленький бизнес Кривого – «вы только закажите, мы привезем» – давал достаточный доход, чтобы подумывать о новом грузовике и снимать двушку в нехудшем районе Питера. Последние два года он делил жилплощадь с женщиной, которая не раздражала его ничем. Настолько, что он даже забывал поворачиваться каждый раз, когда она могла видеть только его левую – лучшую часть. С женщиной было лучше, чем без нее, и все же приют был единственным местом, в котором Миша Кривой чувствовал себя дома.

Он так и не перестал быть тем изуродованным пацаном, который всегда следил за входом. Всегда прислушивался.

И вряд ли пожар, сделавший его сиротой, был тому причиной. Он расслаблялся только в зале с клинком в руках или во время своих ставших редкими, но все же никуда не девшихся взрывов ярости, и горе тому, кто оказывался с ним рядом.

Терпимо ему было в приюте – в огромной, всегда холодной столовой, в мастерских, в кубриках, в келье, которая так и осталась за ним, в спортзале… Но только не в этом кабинете.

Странная комната без окон, в которую было легче попасть с улицы – пусть входная дверь и была толщиной со ствол пожилого дуба, а обычный замок дополнял совершенно архаичный огромный засов. Чтобы попасть в этот кабинет изнутри здания, пришлось бы преодолеть не один коридор и целую анфиладу комнат. Кривой никогда не мог понять, зачем директор так неудобно расположил свой офис, а самое главное, как ему при этом удается так быстро оказываться в любом классе приюта. Воспитанники попадали сюда редко, и никогда это не было связано с чем-то хорошим. Михаил, до того как стать деловым партнером директора, был здесь два раза. Один раз после неудачного побега, второй – после удачного. Кривой вернулся сам, после того как месяц прожил на улице со старыми друзьями. За месяц он успел поучаствовать в двух кражах. Накануне третьей вернулся в приют.

Даже сейчас ему не верилось, что он сидит здесь в кресле, а не стоит навытяжку. Вероятно, кто-то в этом кабинете все-таки должен был стоять, поэтому Николай замер у дверей. Кривой выразительно посмотрел в сторону человека в сером:

– Он только присматривает или еще и прислушивает?

– Считай, что его здесь нет.

– Хорошо. Если уж мы так с вами сидим, а вокруг пулеметчики и телохранитель… а я все-таки тоже как-то во всем этом участвую… Ефим Маркович, что за дуру мы вам доставили?

– Часть целого.

– Не хотите говорить – ваше право, я понимаю. Платите вы достаточно, но хотелось бы знать…

Он не успел закончить. Пол дрогнул, директор ухватился за стол – стол не подвел. Николай рукой уперся в притолоку. Кривой не успел ничего. Даже подумать о землетрясении. Рявкнули пулеметы. Один тут же замолчал, второй будто отдышался и снова захрипел железом по железу. Землетрясение откладывалось, Михаил проверил Т Т, до сих пор ни разу не пригодившийся, но всегда бережно почищенный-смазанный, в подогнанной кобуре.

Николай медленно отошел от дверей, пятясь, будто толстое дверное полотно только что стало особо опасным непредсказуемым зверем.

– Ефим Маркович, уходим вниз?

– Даже не думай.

Металлический шкаф был открыт – отсеченной головы экс-директора в нем не было, зато видно было еще несколько клинков и «калашников».

– Лови, сынок!

Палаш в кожаных ножнах рыбкой нырнул в руку Кривому. Привычная тяжесть, непривычно удобная рукоять, Кривой мог бы поклясться, что чувствует в руке акулью кожу… Ножны – долой. Темный металл с фактурой дерева – у директора в шкафу были не самые простые клинки.

– Николай?

Телохранитель снял плащ, аккуратно повесил его на спинку кресла. Двойная наплечная кобура – под пиджак такую не спрячешь, только плащ. До этого такую Кривой видел только в кино.

– Я привычным. Ножи не люблю… «Калаш» – бросай, пригодится…

Николай положил автомат на стол с нежностью молодой кормящей матери, укладывающей малютку в люльку.

– Скоро? – Кривому почудилось или телохранитель предвкушал?

Для каждого нашлись спецочки и беруши – директор хорошо подготовился, страшно подумать, а ведь в шкафу осталось что-то еще.

– Сюда!

Бумаги осыпались лавиной, норовя похоронить зазевавшихся, – это огромный шестиногий стол встал на ребро щитом перед дверями так уверенно, будто это и было его естественное положение. Места за столешницей хватало в самый раз для троих.

Пулемет замолчал. Что-то зашуршало у дверей кабинета. Директор улыбнулся. Можно вскрыть замок, но с засовом придется повозиться. Возиться не стали. Пол уже привычно вздрогнул, заряд был небольшим, дабы не задеть никого внутри. Удар – и дверь упала, как подъемный мост взятой крепости.

Ситуация была не самой веселой, но меняться местами с теми, кто сейчас должен был попасть в кабинет, Михаилу не хотелось. Недолго. Ровно до того момента, как в кабинет влетела первая светошумовая граната. Одно дело знать, что ты готов к этому, и другое – испытать.

Наверное, беруши сработали. И очки. И столешница. Парни, вошедшие в кабинет, действовали осторожно, согласно уставу. И все же они ждали трудно двигающихся, ослепленных и оглушенных. А встречал их Николай и две его беретты. Если предположить, что Николай не был с детства слепым и глухим, ему должно было быть так же плохо, как и Кривому, то есть перед глазами все плывет, а голова будто только что побывала в колоколе, причем ее использовали непосредственно для извлечения звука из этого колокола… Осторожным ребятам в касках и бронежилетах было лучше, но недолго.

Николай умел стрелять. Один выстрел – минус один боец. Точно под каску – без шансов. Кажется, не целясь, не человек – подставка для двух стволов. Только бы хватило патронов – у 93-й беретты 20 патронов в магазине, можно рассчитывать на 40 трупов.

Хватило пяти тел, чтобы нападающие сообразили: что-то не так. Новая порция светошумовых гранат – для профилактики, и никаких новых попыток атаковать с помощью обычных бойцов в касках и брониках.

Кривой так бы ничего и не заметил, если бы Николай не начал стрелять. То ли двойной светошумовой удар тому виной, то ли у Миши уже пошли глюки, но Николай палил не в человека, а в какую-то тень. И тень эта появилась прямо, будто никакая дверь ей вовсе не нужна. На этот раз то ли меткость у телохранителя кончилась, то ли цель оказалась бронированная.

– Я!

Директор двигался экономно, каждый раз ровно так, чтобы его клинок оказывался в нужном месте в нужное время. Пуля всегда быстрее клинка. Сегодня это правило не работало. Тень двигалась до третьего удара, точнее, до финала первого – просто директор так работал палашом: одно движение – три разреза.

За первой тенью встала вторая, третья. Кривой уже был рядом с директором – до Ефима Марковича ему было далеко, но и противник оказался не самым серьезным.

Диспозиция изменилась. Николай держал под контролем двери, а директор с Кривым рубились с тенями. Противник был безоружен, но движения – быстрые, смазанные, и это у директора каждый выпад достигал цели, Кривой бился трудно. Попасть было еще полдела – само по себе попадание не гарантировало ничего. Казалось, будто тело противника состояло из металлических пластин, и только если все три удара шли в разрез – тень проигрывала. Михаилу очень не хотелось узнать, что произойдет, если тень все же дотянется до него.

– Школа, Миша, школа!!!

«Фехтование есть искусство наносить удары, не получая их» – в тренировочном зале висела цитата из Мольера, а каждая тренировка начиналась и заканчивалась с так называемой школы. Комбинация из трех ударов – горло, сердце, низ живота. И снова – горло, сердце, живот. Начинали в шестой позиции, заканчивали в четвертой. Оттачивали скорость и точность, после каждого удара – отход.

– Школа! – Прошли годы, но стоило директору скомандовать, и рефлекс работал: три удара – на одну тень меньше.

У Кривого все как-то стало складываться не так быстро, как хотелось бы, но противники словно ждали своей очереди, чтобы принять три удара и… Об этом Миша пока решил не думать. Пусть они выглядели не совсем как люди, но это как-то еще можно было списать на последствия светошумовых гранат… Но куда девались трупы? После третьего удара, если все три наносились правильно, тень просто таяла. Секунда-другая – и не оставалось ничего. Кривому уже начинало казаться, что он бьется с одним и тем же противником. То, что они исчезали, было некстати. Потому что теперь он вспомнил не только практическую часть школы, но и теорию. Тогда это казалось просто красивой сказкой. В конце концов, почему не учиться фехтованию с демонами, особенно если получается и клинок в руки так и просится. Если учитель считает, что так они лучше усвоят материал… В конце концов, чем это хуже школы тигра?

Теория гласила: «Если демону позволить коснуться себя – ты проиграешь». Школа и была простейшей системой боя с демонами – нанести три удара и не пытаться парировать – просто максимально быстро уходить. Это директор мог не держать дистанцию, его скорости хватало и ударить, и парировать удары, воспитанников учили по упрощенной методике, чтобы у каждого были шансы.

Миша знал – он ошибется только один раз. И уже два раза благословлял массивную гарду – способную защитить не только от чужого клинка.

Постепенно логика боя складывалась в довольно простую схему: тень за тенью вставала перед Михаилом, казалось, только для того, чтобы он не мог принять участие в другом бое, где все было серьезнее, – против директора раз за разом оказывалось то трое, то четверо противников. Пока он справлялся. Николай следил за тем, чтобы больше никому не пришло в голову воспользоваться дверью – никому из привычных противников, и пока был вне игры. Он пытался стрелять. Тени даже не замедлились.

В бой вступила очередная тень. Теперь Кривой работал еще осторожнее, а значит, еще быстрее, и ноги уже давали знать о годах без тренировок. Вероятно, и у директора запас прочности был на исходе, потому что иначе он просто не допустил бы даже в бою с тремя противниками ситуацию, в которую сам себя загнал. У одного противника директора шансов не было, зато второй подошел близко, слишком близко, чтобы Ефим что-то успел. Ситуация Кривого была лучше: еще один удар – и его противник отправится за своими предшественниками. Только времени на этот удар у Кривого уже не было, потому что свой следующий выпад он сделал, остановив тень, которая слишком близко подобралась к директору.

Если бы Кривого спросили, почему он решил спасать директора, он не то чтобы не знал, что ответить, он даже не понял бы, что кого-то спасает. Просто нужно было парировать удар. Больше было некому. Дальше все должно было произойти быстро и просто – одно прикосновение. Не было ни времени, ни мастерства уйти от этого прикосновения.

Три выстрела. Горло, сердце, живот. Туше. Пуля быстрее клинка. Николай освоил школу в своем собственном стиле.

Три пули стали последней каплей – тени исчезли, словно и не было. Во дворе тоже было тихо.

Николай перезарядил пистолеты, в кобуру не прятал. Повесил на плечо так и не пригодившийся АК.

– Осмотримся?

– Как ты это сделал? – Директор рассматривал Николая с подозрением, словно боясь обнаружить если не рога, то парочку щупалец точно.

– Я умею стрелять по заданным параметрам.

– Пули их не могут остановить. Куда бы ты ни попал.

– Но ведь остановили.

– Им и клинок не страшен. Дело не в железе. Палаш, – директор бережно спрятал оружие в ножны, – просто продолжение твоей воли. В теории, их можно убивать руками. Это еще эффективнее. Проблема в том, что тогда придется их касаться, а для обычного человека это верная смерть.

– А чем пули плохи?

– Пуля – это не твое продолжение, это просто кусочек свинца, – Ефим Маркович никогда не любил огнестрельное оружие. Понимал его необходимость, но именно необходимость. Сейчас он пытался обратить в свою веру Николая. Так поклонник французской кухни мог бы терпеливо втолковывать любителю гамбургеров и растворимого кофе, что это… ну не вершина кулинарного искусства. – Между тобой и пулей расстояние, и потом их много…