Мой ВРБ

Я любил его как отца и как сына

Спустя два года после смерти ВРБ японцы пригласили Олега Леушина, преемника Валерия Романовича, поставить «Макбета». Разглядывая в сети фотографии с репетиций, я переводила японские иероглифы автоматическим переводчиком. Одна корявая с виду фраза произвела на меня глубокое впечатление: «Мы делаем новый и поразительный «Макбет» за пределами языка и стены страны».

Сато-сан – друг ВРБ. Из тех друзей, которых в жизни бывает совсем немного, если они вообще бывают. Спасибо Ольге Ивановой за интервью с ним. Они разговаривали о Валерии Романовиче дома у Сато. В этом доме все стены в портретах ВРБ, он там живёт и сейчас. Сато говорит на русском языке, так что далее его прямая речь.

«Для меня Валерий Романович – сверх-существо, он для меня больше чем отец. Уже два года прошло, а я до сих пор не привык к его смерти. Я иногда утром просыпаюсь и думаю: этого не может быть, что его нет. Как же это?! Как это вытерпеть? Как это можно выдержать?.. Его юмор, его смех… мы всегда с ним веселились. Теперь я лишён этого Веселья. Мне очень трудно с этим смириться.

Мы познакомились, когда мне было 33 года. Наша дружба длилась более двадцати семи лет. Когда он уезжал от нас домой, в Россию, мое сердце охватывала Скука. А Валерий Романович всегда меня утешал: «Потерпи до следующего моего приезда».

Я всегда хотел доставить ему удовольствие. Я всегда старался ему помочь воплотить его замыслы, те картины, которые были у него в голове. Я старался сделать всё возможное для этого. И всегда переживал, что можно было сделать ещё больше. Я чувствовал его внутреннее одиночество. Мне так хотелось помочь тому внутреннему ребёнку, который жил в этом великом человеке».

Сато рассказывает, как любил ВРБ бродить по громадным японским супермаркетам. Однажды купил пиджак, а на следующий день пиджак ему разонравился. Они пошли в магазин, а Романыч засмущался. Он попросил Сато взять на себя процесс обмена пиджака. Ему было неловко перед продавщицей за своё неверно принятое решение. «И я, который его любил больше чем отца, увидел в нем маленького мальчика, который настолько мне доверял, что попросил о помощи в таком незначительном для взрослого человека деле. Такой великий человек и такой ребёнок одновременно».

Сато-сан, спасибо вам за ваши слова. Наша любовь к Валерию Романовичу не знает границ, ни языковых, ни государственных, ни временных.

Мне всегда казалось, что есть какой-то особый секрет в интересе японских зрителей к театру ВРБ. Что есть какие-то особые японские струны, которые ему удавалось задевать. Оказалось, всё проще. Струны всё те же, что в душе у любого человека, вне зависимости от национальности.

Анатолий Иванов

Толя был другом Валерия Романовича. Сам он себя так не называет. Но если друг – это тот, кого ты впускаешь в свою душу даже тогда, когда у тебя ни на что нет сил, то в данном случае это самое правильное слово.

Мы говорили с Толей о ВРБ по интернету. Он сидел у себя на кухне в Волжском. Зажёг свечи у икон, которыми обвешена кухня. Пил кофе и курил. Потом перекрестился и начал говорить. Когда он заплакал, я думала: у меня сердце остановится. А теперь вот думаю, счастлив тот мужчина, который умеет плакать.

Толя ходил вокруг да около, рассказывал мне про свою жизнь в Волжском, про своих удивительных местных друзей. А потом вдруг запел Аллу Пугачёву: «Три счастливых дня было у меня, было у меня с тобой, я их не ждала, я их не звала, были мне они даны судьбой…»

В последний раз они виделись в Нижнем Новгороде. Романыч ставил там «Укрощение строптивой». Толя ему позвонил и сказал, что хочет приехать посмотреть, как работает Мастер. ВРБ его послал куда подальше. А Толе так хотелось его повидать, что он стал придумывать разные доводы. Последний довод взял с потолка: «А вдруг это в последний раз, все под Богом ходим». У него не было никаких предчувствий, он понятия не имел, что это был за потолок. А Романыч вдруг согласился. И Толя приехал в Нижний, на премьеру «Укрощения» и на день рожденья ВРБ. И провёл с ним три дня.

Они ходили по местным кафе и ресторанам, они веселились и смеялись. В какой-то момент в каком-то торговом центре они оказались в лифте с незнакомой женщиной. Женщина принялась рассматривать ботинки Романыча, потом медленно стала поднимать глаза, изучила его спортивные штаны, рубашку, крест на груди, уперлась в глаза, а Романыч ей говорит: «Вот как-то так». Женщина засмущалась и отвернулась. А фраза эта стала фразой дня. Они с Толей потом повторяли её на все лады, по самым разным поводам. Даже рассказывая мне об этом, Толя засмеялся. А потом опять закурил.

Толя понятия не имел о том, что приехал прощаться. Он приехал учиться режиссёрскому мастерству. Он уже много лет назад ушёл из театра на Юго-Западе и бросил Москву. Перед тем как уехать, он приходил к ВРБ. Сказал, что хочет перевернуть свою жизнь. В его родном городе Волжском есть возможность из старого кинотеатра сделать театр. И он хочет это сделать. ВРБ ответил: «Сумасшедшим везде дорога» и отпустил. За эти годы Толя поставил в своём театре много спектаклей. Сам став режиссёром, он стал по-другому смотреть на театральное дело, на актёров, на роль режиссёра в процессе создания спектакля. Про свою актёрскую ипостась Толя рассказывает с беспредельной иронией. Говорит, если Романыча не было в зале, всегда играл процентов на 60 от возможного. Стоило узнать, что ВРБ в зале – выдавал 120 процентов энергетики. Став режиссёром, он приехал к Романычу на курсы повышения квалификации.

Новгородский театр обеспечил Валерия Романовича двухкомнатной квартирой: спальня и кабинет. ВРБ поселил Толю в кабинете на те три дня. Толя посидел на репетициях «Укрощения», потом на кухне за ужином всё приставал с расспросами: «Романыч, как ты это делаешь?» ВРБ, как и ожидалось, послал его подальше. Среди ночи Толя проснулся, зажёг ночник, и прокрался посмотреть, что лежит у Романыча на столе. Это была пьеса «Зоофеллини». Романыч сочинял партитуру. При этом он выпускал Шекспира параллельно. Вот как-то так. Чтобы научиться у Мастера, не надо спрашивать, надо наблюдать.

Там, в Нижнем, ВРБ не пошёл на генеральный прогон своего «Укрощения», и на премьеру не пошёл. У него уже не было на это сил. Не было сил на то, чтобы что-то доделывать. Он сидел на кухне с Толей и жаловался ему на жизнь. Так тоже бывает, когда нет сил. Сил оставалось всего на несколько месяцев жизни.

В последний день в нижегородском театре был банкет в честь дня рождения Валерия Романовича. Это было 26 августа. После банкета они сели в машину, водитель должен был отвезти ВРБ домой, а потом Толю на вокзал к ночному поезду. Толя вышел из машины помочь шефу донести многочисленные цветы до квартиры. Когда он попрощался с Романычем и вышел на улицу, машины не было. А заодно и его чемодана с сумкой. Толя в отчаянии стал звонить Романычу. Тот уже отключил телефон. Номер квартиры, в которой Толя провел три счастливых дня, он не запомнил. Стал бросать камушки шефу в окно. ВРБ выглянул, позвонил театральному администратору, водителя нашли, он просто недопонял, что ему дальше ехать надо. ВРБ спустился, и они ещё раз обнялись на прощание. Приехала машина, погнали на вокзал что есть духу. Толя, как в кино, запрыгнул в тронувшийся поезд, к несказанному удивлению проводницы.

Вот как-то так.

* * *

Крутанём время назад, туда, где всё начиналось. Рассказывает Виктор Васильевич Авилов:

«С 1977 года я в Театре на Юго-Западе. Хотя тогда и театра-то не было: был клуб «Гагаринец» при Гагаринском отделе культуры.

Старший Белякович был одержим идеей театра, а с младшим они ежедневно встречались на кухне:

– Серёжка, я хочу театр. Серый, хочу, хочу, хочу…

И Валерий Романович Серого додолбал, дотюкал. Он всю ночь его на кухне продержал и заразил-таки своей идеей.

Сергей пришёл в компанию: «Валерка хочет сделать театр». Мы глаза вылупили:

– Хочет и хочет, пусть делает. Чего ты нам-то про это рассказываешь?

– Да нет, вы там будете…

– Ха-ха! Чего мы там станем делать?

Вот такой был разговор. Но всё-таки мы решили попробовать.

А тем временем Валерий расклеил объявления: «Идёт набор в театральную студию». Мы пришли почти по принуждению, энтузиазм был равен нулю, а вторая группа товарищей хотела играть. Но через пять лет в театре осталась только наша команда балбесов».

(Из интервью с Алексеем Филипповым, газета «ИЗВЕСТИЯ» № 139 от 6 августа 2003 года).

Авилов

Ни один человек не попадал в театр на Юго-Западе случайно. Каждый из тех, с кем я разговаривала о Валерии Романовиче, спустя десятки лет отчетливо помнит день своего первого появления в этом театре. Некоторые вспоминают дорогу до театра в тот день, кто-то даже утро того дня, запахи, свой прикид. У всех тот день оказался поворотным по судьбе.

Как в жизни не бывает случайных встреч, так и случайные люди не попадали в театр на Юго-Западе. На всех повлиял Белякович, и каждый повлиял на него. Потому что иначе не бывает.

И всё же был один самый неслучайный человек. Я даже не знаю, кто из них на кого больше повлиял: Валерий Белякович на Виктора Авилова, или наоборот. Если бы ВРБ не позвал Виктора делать театр, возможно, тот и остался бы водителем грузовика. Авиловым он от этого бы быть не перестал, дальнобойщики сложили бы о нём легенды. А вот не случись Рыжего на пути Романыча, неизвестно, что бы было. Художественный метод режиссёра Беляковича во многом сформировался от актёра Авилова. Структура спектаклей ВРБ не столько интеллектуальная, не столько психологическая, сколько энергетическая. А Виктор Васильевич был чистый источник энергии. Он принимал её из космоса (как сам говорил) и транслировал в зал. У него не было ролей хуже или лучше, сыгранные им спектакли отличались по накалу. Вот сколько у него было на тот день сил, настолько ярко и светил.

Как бы хотелось рассказать непосвящённым, как это было в те незабвенные времена. Хоть частично передать. Пусть будет про спектакль «Калигула», как я его помню.

Император Калигула теряет любимую женщину. У склонного к созерцанию молодого человека случается когнитивный диссонанс. Калигула осознаёт, что люди смертны, следовательно несчастны, следовательно мир несправедлив – и Калигула бунтует против мироустройства. Разрушая всё вокруг, он разрушает самого себя. В своём 1944-м Камю пьесу написал про это.

Ничего подобного в спектакле, который поставил ВРБ жарким летом 89-го, не было. Роль Калигулы исполнял Виктор Авилов, который был в зените своей славы, в апогее силы. Рядом с таким Калигулой патриции казались безликой биомассой. Это был Апокалипсис, а Виктор Васильевич на сцене был всеми четырьмя его всадниками вместе взятыми. Когда на его монологе давали свет в зал и Калигула напрямую обращался к зрителю, зал переставал дышать. Никакого особенного смысла в словах, произносимых Авиловым в этот момент, не было. ВРБ так перекроил текст оригинала, что от интеллектуальных построений Альбера Камю остались одни огрызки. В спектакле вообще не было смысла, который можно было внятно пересказать. А зрители спектакль обожали, они приходили снова и снова. ВРБ как никто чувствовал нерв времени. Надвигались 90-е, людям предстояло пережить нечто, ужасающее в своей неизведанности. Авилов обладал к тому моменту такой энергетической мощью на сцене, что в его глазах зрители видели тот хаос, приближение которого в жизни они сами чувствовали. Почему возвращались снова и снова на этот спектакль? Есть особая сладость в том, чтобы смотреть в глаза бездне. Вспомните хотя бы тех людей, которые на пляже фотографируют цунами.

От Виктора Васильевича невозможно было отвести глаз. Ни на сцене, ни в жизни. У него был магнетизм как у Мерилин Монро. Ни с одним мужчиной-актёром я его сравнить не могу, таких не бывало. Могу с рокерами сравнить. Он шаманил на сцене. Как Джим Моррисон или как Роберт Плант. Это незабываемо, и непередаваемо словами. Это было больше, чем любые слова.

На то собственно театр и существует, что с его помощью можно выразить нечто неподвластное другим видам искусства.

* * *

О том, почему Виктору Авилову не нравился финал юго-западного Гамлета.

«С нашим «Гамлетом» я не во всём согласен, хотя спектакль этот люблю и постоянно о нём думаю. И о своей роли в нём, конечно. Наш эффектный финал «Гамлета», хотя это и театральная находка, и очень сильная, представляется мне лишним с какой-то определённой позиции: шум нашествия и иностранного вторжения как бы зачёркивает всё то духовное, что нёс в себе Гамлет, – отныне ничего не будет, всё уничтожено. Негуманность торжествует над человечностью и духовностью. «Каким бесславием покроюсь я в потомстве, коль не узнает истины никто», – говорит Гамлет. Финал, не предусмотренный Шекспиром, как будто оправдывает эти опасения Гамлета – его затаённая мечта о справедливости не состоялась, она убита грохотом этих орудий, торжеством наглых захватчиков.

Я бы даже не сказал, что этот финал для меня спорен. Он для меня бесспорно отрицателен.

Как же я играю?

Играю, потому что не сумел ничего предложить более конструктивного…»

(«Становление», 1988 год, стр. 48).

Это очень важное свидетельство. Главный закон театра на Юго-Западе – зритель должен выходить из театра окрылённым, а не лишённым крыльев. Тут надежду дают, а не отнимают.

* * *

Я долго искала Любу Жильченко, чтобы поговорить с ней о Романыче. Кроме моего личного к ней расположения, у меня было две причины. Во-первых, с годами её стало принято считать прислугой ВРБ. А я точно знала, что это не так. ВРБ ни к кому и никогда не относился как к прислуге. Если она и варила ему кашу по утрам, то скорее уж была его Ариной Радионовной. Во-вторых, она была с ним, когда он уходил из жизни. Существует система взглядов, согласно которой человек сам выбирает свидетелей своего ухода. Так вот, Романыча провожала Люба.

Сама Люба из тех эзотериков, которые совсем мистики. Поэтому я не буду её цитировать, но постараюсь передать суть.

Любка

Мы с ней пили чай с мёдом в том кафе, что у пересечения Ленинского проспекта и улицы 26-ти Бакинских Комиссаров (там ещё в советские временя был магазин «Мелодия»). У меня вдруг вырвался вопрос: «Люб, почему он так рано ушёл?». И неожиданно она подтвердила моё собственное ощущение. Время изменилось, другая конфигурация сил, акцентов, эмоций. Он не вписывался. Он был лидером другой эпохи, он не знал, куда вести за собой дальше.

А вот об этом я не спрашивала, Люба сама сказала. С возрастом ВРБ становился всё более жёстким с людьми. Это было не убывание любви к людям, это был его щит. У него не хватало сил.

(Забегая вперёд, скажу, что многие мне говорили о противоположном ощущении, о том, что он становился добрее, впрочем, это уже совсем ближе к финалу земного пути).

Любка подлила мне чаю и улыбнулась. Сказала, что благородство, оказывается, передаётся по наследству. Сказала, что ВРБ был очень благороден внутренне и что его сыну Роме это передалось.

«Общение с ним – это была постоянная работа», – говорит мне Люба. Я понимаю, что она имеет в виду. Это была работа над собой. Даже бытовое общение с Валерием Романовичем было насыщено значительностью. Тебе приходилось отвечать за любое брошенное вскользь слово, за любую мысль, отразившуюся у тебя на лице.

«Я так счастлива, что это было в моей жизни», – заплакала вдруг Любка. А потом стала вспоминать, как все любили ВРБ. Она заправляла буфетом в театре на Юго-Западе. ВРБ приходил к ней на кухню поесть. Все девочки, которые работали с ней, затаив дыхание ждали того момента, когда он придёт. Наверное, ради него они там и работали. А в театре Станиславского? Любе нравилось наблюдать, как начинали светиться театральные тётки, работающие за сценой, когда он к ним приходил. ВРБ выводил людей на более высокий уровень существования. Иногда он использовал своё обаяние, иногда это были другие способы, более экстремальные.

Мы простились с Любой, я шла домой и думала: чему он нас научил? Вот та тема, с подмастерьями. Проходя рядом с ним по жизни, что мы подсмотрели за ним? Он научил нас «не ссать». В принципе, этим всё сказано, но надо как-то постараться уйти от жаргонизма. Он научил нас прорываться через страх, действовать. Действовать до отказа, не сообразуясь с рефлексией. Потому что рефлексия убивает творческий порыв. А творческий порыв ведёт к знаниям, гораздо более фундаментальным, чем бытовая логика.

У каждого человека есть свои истории силы. Это воспоминания, которые тебе объясняют в жизни что-то очень важное. Вот одна из моих историй силы – это то собрание труппы в театре Станиславского, на котором труппа официально знакомилась с Валерием Романовичем в качестве нового руководителя театра. Я видела, как ему страшно, я физически это ощущала, я видела, как он это преодолел и завоевал своим обаянием этих людей. И теперь, когда мне страшно что-то сделать (вот все эти вопросы: «Почему я?», «Кому это всё сдалось?»), я вспоминаю ту историю и говори себе: если он смог, то и ты сможешь.

* * *

ВРБ:

«Среди главных режиссёрских качеств бойцовский характер едва ли не на первом месте. Ты режиссёр, ты – лидер! Понимаешь? Ты должен обладать всепоглощающим чувством цели! Цена, которую платят за лидерство – жесточайшая самодисциплина, постоянный риск и вечная внутренняя борьба».

(«Вперёд…», стр. 100).

«Жаворонок»

Не я рассказываю, рассказывает муж. Занесло его в 89-ом году в театр на Юго-Западе, и он принялся смотреть спектакли. Там хитов было, как у Битлз в 65-ом. «Трилогию» только что поставили. Авилов в расцвете сил играет Мольера и Гамлета. Гоголь – любимый драматург. После всего этого Кит смотрит «Жаворонка». Посмотрел, пошёл к Романычу и говорит: «Это же капец как здорово!». А тот смотрит недоверчиво, ищет иронию. Он уже спектакль снимать собрался. В театре стали говорить, что зрителю скучно, он и поверил. «За кулисами» и впрямь устали чуток от пафоса Ануйя. Помню, дежурю в гардеробе, Миша Хитров (звукорежиссёр) выскакивает из зала в фойе с шуткой: «Чем быстрее её осудят и сожгут, тем для всех для нас лучше». Очень было смешно, было дождливо в тот день, с крыши капало, хотелось быстрее домой. Наверное, мы были правы, впереди были 90-е, время другой эстетики, другой морали и другого пафоса. Тем не менее даже одно из последних представлений «Жаворонка» произвело на Кита глубочайшее впечатление. Даже став неактуальным, спектакль не растерял своей силы и правды.

Галина Галкина была умопомрачительно хороша в том спектакле. Она вдохновляла, прекрасная Жанна д’Арк наших 80-х. В очереди за входными билетами ходила сплетня, что Олег Павлович Табаков после этой роли пытался переманить её к себе в театр-студию. От себя могу добавить, что если бы не она, я могла бы так никогда и не попасть в театр на Юго-Западе. Мои мама с папой посмотрели «Жаворонка», их впечатления были настолько сильными, что мама чуть не насильно заставила меня туда пойти.

Вячеслав Гришечкин блистал в роли Карла. Это было так пронзительно, так трогательно, это была особая грань его актёрского таланта, позже нигде уже не использованная. А муж мой, вспоминая сегодня спектакль, требует Оскаров за роли второго плана: Сергею Беляковичу и Алексею Ванину.

* * *

Из нашего с Галей Галкиной интервью от 2012 года.

– Расскажи, пожалуйста, как ты первый раз попала в помещение театра на Юго-Западе? Первое впечатление от дома по адресу проспект Вернадского, 125?

– Это было так давно, что трудно вспомнить все свои ощущения. Ты меня заставляешь, только поэтому стало вспоминаться. Помещение со стёклами, со странными большими окнами. И дверь, за которой начинался волшебный мир. Стёкла приходилось краской замазывать, чтобы свет не мешал нам создавать иллюзию волшебных миров. А помещение, которое мы первый раз увидели, было, как Сберкасса в соседнем доме. Пусто, только колонны. Вот потом, когда стали варить ряды, начали прорастать миры. А первые впечатления: надо всё это обустраивать, обживать.

– Как твои родители отнеслись к твоему решению стать актрисой?

– Я не решала стать актрисой. Слово «театр» всегда присутствовало в нашем доме, то с большой буквы, то с маленькой. Оно всегда было со мной. Если меня нет дома – значит, я в театре. Если я чего-то не сделала, то потому, что я была в театре. Если я поздно пришла домой – я была в театре. Так что когда театр окончательно стал для меня с большой буквы, моих родителей это нисколько не удивило. Их скорее удивило бы какое-то другое слово, другой выбор.

– С дочерью Ольгой было так же?

– Думаю, что с Ольгой так же. Первые стихи, которые наши дети учили, были монологи из «Гамлета».

– Твой любимый юго-западный спектакль, если считать за все годы?

– Спектакли, которые заставляли меня плакать, заставляли испытывать те чувства, ради которых я так люблю ходить в театр… это «Старый дом». Хоть я в нём и играла, но я его изнутри очень любила. Я обожала приходить и смотреть «Шукшина». И моё театральное потрясение – это «Носороги». Я когда посмотрела спектакль, я чуть с ума не сошла. Меня так всё потрясло. И игра актёров, и режиссёрское решение, и музыка, и так всё это было необычно, эти носороги курящие. Это был такой восторг, это незабываемо.

* * *

Лев Аннинский:

«Героика этого театра – героика долга. Верность судьбе. Верность «голосу» внутри себя. Один из вершинных спектаклей героического стиля на «Юго-Западе» – «Жаворонок» Ануя. Тупой рок ведёт палачей Жанны Д’Арк, но рок ведёт и её; ведут голоса, светлый жребий. Лучше не раздумывать. Злу как необходимости противостоит не добро как свобода, а добро как другая необходимость».

(«Билет в рай», стр. 164).

Световик

Иду к Вячеславу Климову в гости поговорить о ВРБ. Идти мне шага три, Слава живёт в соседней квартире. Однажды много лет назад у нас ремонт делал другой человек с Юго-Запада (его Сергей Романович еще Майонезом прозвал за покрашенные в белый цвет волосы). Так вот, Майонез делал нам ремонт в квартире, запутался с электропроводкой и позвал для консультации своего начальника по театру на Юго-Западе и режиссёра по свету Климова. Слава в тот день познакомился с нашей соседкой, и теперь у них два чудесных сына. Старший хочет стать, как папа, световиком, когда вырастет. Причём Матюхе не нравится словосочетание «режиссёр по свету», он настаивает на «световике». Для него в этом слове гораздо больше волшебства.

Мы разговаривали на кухне, по ходу нашего разговора оба пацана незаметно оказались рядом. Смотрели на папу не дыша, как положено смотреть на волшебника.

До того как переехать в наш дом, Слава жил с другой стороны улицы 26-ти Бакинских Комиссаров, ближе к театру. Через дом от театра, там, где сейчас Ян Примус (или что-то ещё), была ледяная горка. На этой горке Слава, будучи первоклассником, катался с друзьями. Горка была для серьёзных пацанов, выкатывались аж на проспект Вернадского. И вдруг к ним подходит тётя Боча, «собирает всех в охапку и отводит в театр». Они идут и смотрят спектакль «Одуванчик».

Однажды десять лет спустя, окончив училище по специальности «сборщик музыкальных инструментов», Слава решал для себя, чем бы заняться, вспомнил о том самом «Одуванчике» и пошёл проситься в театр на работу. С тех пор там и работает. Больше 30 лет на одном месте. Вот такая анкета для отдела кадров.

Меня всегда волновал вопрос, как можно быть режиссёром по свету в театре, где есть только один режиссёр по всем вопросам. Спрашиваю Славу о том, как он взаимодействовал с Беляковичем во время репетиций. Слава улыбается в усы. Захожу издалека, спрашиваю, как появился кардинально новый свет в последней премьере Олега Леушина «Кабала святош».

– Олег сказал, что ему нужен занавес, я придумал, как сделать занавес из света.

– ВРБ тоже о чём-то подобном просил?

– Нет, ВРБ просил картинку. Я давал картинку. Если нравилась, уже эту картинку дорабатывали.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.