Время в моей власти. Том II: рассказы, мемуары, публицистика, стихи

Он приглядывался к девушкам – и они прямо-таки поразили своей непохожестью на всех, виденных ранее. Идёт блондинка, пышные волосы – думаешь увидеть румяные щеки, вздернутый носик – и всё наоборот : острое лицо, строгий нос, строгий вид…

Въехали на площадь, остановились в тени, вышли, огляделись.

– Та-а-а-к… Кажется, вот сюда двигаемся, произнёс Ребров.

Направились в узкую, слабо освещенную улицу, но где видны какие-то фигуры.

– Да не строем, не ширенгой идём – гуляем!..

Пошли помедленнее, как говорится, руки в брюки. Уже у входа в улицу перед ними появилась девушка в коротенькой юбочке, улыбнулась, произнесла что-то на непонятном языке – и крутнулась на месте. Юбочка вся разлетелась веером – а это и был веер – из бумажных ленточек. Под ленточками – ничего… Компания оторопело приостановилась.

– А-а-а, мальчики русские! – с акцентом воскликнула девица – и сделала манящий жест – длинными пальцами, длинными алыми ногтями…

Мужчины двинулись дальше, девица спокойно отошла к стене. Пока шли по улице, еще одна девица в таком же наряде вышла к ним из тени, и еще один такой же танец на месте они увидели, и еще… В самом конце улицы показалось двухэтажное здание, с ярко освещенными окнами второго этажа. И вдруг – в окнах появились… голые девицы! Бравые разведчики продвинулись ближе – девицы среагировали, переменили стойку : подняли колено одной ноги, сделали смешные рожицы – и высунули язык.

– Ну-ка, посмотрим, что тут за балаган, – подполковник Ребров подошел к дверям и громко постучал кулаком. Двери некоторое время не открывались – а потом вдруг разом распахнулись. Мужчины вошли внутрь – и который раз за этот вечер удивились – и даже поразились. Перед ними предстали строго одетые, симпатичные молодые дамы… Большой зал, ряды стульев у стен, а у входа стойка, словно в баре. Пока вошедшие мялись, не зная что сказать, и оглядывались по сторонам, хозяйка заведения поняла, кто и зачем сегодня пришел.

– Девушки просто пошутили, – мило улыбаясь, сказала она. – Разве нельзя? Мы сегодня здесь проводим вечерок…

– Хм, – кашлянул в кулак Ребров, – и поймал себя на мысли, что едва не отдал честь – таким элегантным дамам…

Гости еще немного потоптались, и двинулись к выходу.

– Всегда рады видеть, заходите еще, – радушно улыбалась хозяйка.

Обратно по улице шли молча и не останавливаясь. Только на площади вздохнули спокойно, и майор Евстрахин разрядил напряжение шуткой:

– Да-а, эдакого противника встречать еще не доводилось. – Разведка удалась, но штаб теперь сломает голову: какую выбрать тактику, стратегию?!

И все рассмеялись, усаживаясь в машину.

Ночь Володя провёл беспокойную. Всё увиденное было для него потрясением, молодая горячая кровь бурлила помимо его воли, соблазнительные картины сами по себе возникали перед глазами. И только его здоровая крестьянская натура, крепкие нравственные силы помогли преодолеть наваждение, взять себя в руки – и в конце концов он успокоился – и почувствовал брезгливость, отвращение к увиденному.

Купаться на озеро он помчался по раннему холодку, яростно загребал воду, плавал и нырял, а потом, стоя на берегу, сам неожиданно для себя изо всех сил закричал, потрясая кулаками:

– Эге-ге-ге-гей!..

И окончательно пришел в себя, не торопясь доехал до дома, тщательно оделся, сходил на завтрак – и уже спокойно, буднично пошел к месту службы. Увидел всех – и увидел Елену, и радостно удивился: как же хорошо в ней сочетаются и строгость, и чистота всего облика – и женственность…

И какой страшной чепухой показались ему ночные терзания!

И тут же услышал от Реброва:

– Сняли с нас это дело. По наведению порядка. Звонили ни свет ни заря: дескать, в городе на днях появится нормальная власть, она и решит все вопросы, по советскому закону. Как будто раньше не знали – давай нас дёргать! Я всю ночь вертелся с боку на бок: что же делать-то?! Часовых ставить, девок разгонять – или самому ходить орать: разойдись!..

Все посмеялись.

– Ну, слава богу…

День прошел тихо, спокойно, все находились в умиротворенном состоянии. Вечером Володя поговорил с хозяевами насчет книг – ведь неудобно, брать не спрашивая. Немолодые хозяева оказались рады потолковать на отвлеченные темы, поближе познакомиться. Как люди опытные, мудрые, они понимали: русские пришли надолго, если не навсегда… Надо жить, налаживать добрые отношения. И Володя был доволен. День идёт за днём, а он тут как незваный гость: да и нет – и все разговоры, хотя и культурно-вежливо…

Несколько дней Володя пребывал в благостном расположении духа: природа, озеро, дорога – и люди – уже не казались такими чужими; и на гимнастических снарядах он не знал усталости – наоборот, прибавлялось только бодрости, весёлой уверенности, что всё ему по плечу; и когда крутил на турнике «солнышко», казалось, что и небо, и земля – весь мир – в его руках.

Его даже почти не беспокоило, что с Еленой у них уже не было возможности о чем-то поговорить, рядом пройтись, даже постоять – будет, всё еще будет! Вот выберет он момент – и пригласит ее прокатиться на мотоцикле, и пролетят они по дороге вдоль озера, и будет он слышать не только шум ветра в ушах, но и трепетание её платья…

Последнее время Володя взял привычку не сразу напрямую идти домой, а делать по улицам крюк – знакомиться с посёлком: рассматривать дома, заходить в магазины… И однажды, не спеша идя по улице, заметил командирский «Опель»: Ребров и… рядом с ним Елена. Он даже приостановился от неожиданности, но спохватился, и, глядя в другую сторону, свернул в проулок. Но… Сердце билось громко, кровь бросилась в лицо, и он зашагал уже не зная куда… Как и любой 20-летний человек, Володя считал 40-летнего подполковника чуть ли не стариком… Хотя, понятно: 40 лет – совсем не старость. И ехали они в этом «Опеле» явно не по делам службы… Да что там – в сторону квартиры Реброва ехали!

Володя не знал, что и думать: ну, не было, абсолютно ничего такого, что указывало бы на какие-то их отношения вне службы! Он бы заметил… А может, прокатиться поехали?! А может, всё-таки по делу какому-нибудь? Или помочь по хозяйству требуется – одинокому, холостому подполковнику? Да нет. Нет! Вот же чёрт… Или прельстили Елену духи, вино – и тот же «Опель»? Да нет, Елена не такая…

Девушкам, бывает, нравятся зрелые мужчины, и они даже влюбляются – это Володя слышал. Но тут же не было ни-че-го!

Просто согласилась поехать к Реброву по какой-то необходимости – на том Володя и порешил. А если не так – всё быстро узнается…

Утром на душе у него все-таки было смутно. На озеро съездил, искупался – но так, без желания. А гимнастикой заниматься совсем неохота… Когда же подходил к отделу, с волнением справиться не мог: сердце стучало. Однако и Ребров, и Елена держались настолько естественно-просто, как всегда, что Володя сразу успокоился. Правда, днём осторожно поглядывал на него – на неё… Нет – ничего!

Прошел день, другой, и однажды, когда Володя, уже спокойно, мельком взглянув на Реброва, перевёл долгий взгляд на читающую «Войну и мир» Елену, Желахов вдруг слегка крякнул, задумчиво почесал бровь… Володя посмотрел на Желахова – и сердце у него опустилось, голова похолодела… Несколько дней он жил по инерции: после службы сразу шел домой, лежал на диване, перед сном ходил туда-сюда по улице. Пробовал читать – но сразу откладывал книгу…

Хозяева с некоторой тревогой переглядывались: что случилось с молодым постояльцем?

Володины мученья, однако, разрешились разом. Как-то вечером он остался в отделе один – не считая дежурного, который постоянно теперь находился в «предбаннике» – так офицеры назвали промежуточную комнату для переодевания. Евстрахин и Желахов ушли домой, Ребров давно уже уехал в город – видимо, встречать начальство: он побагровел, слушая рыкающие звуки в телефонной трубке, хлопнул по столу ладонью – и вышел. Вскоре «Опель», с шофером за рулем, вылетел за ворота. Чуть погодя, ушла Елена. Потом и все.

Владимир походил по комнате, постоял у окна – никуда не торопился. Сел за стол Елены, пошевелил аккуратно заточенные карандаши в подставке… Отвалился на спинку стула, увидел в глубине стола «Войну и мир», немного поколебался – ничего же особенного, если он книгу полистает – и взял в руки том. Открыл, полистал туда-сюда – и не сразу понял, что это: плотные чистые листы посреди книги. Недоуменно потрогал, поводил по ним пальцем – гладкие…

И вскочил – это же фотографические листы – похожие! Так вот почему она использовала документы как закладки! И уносила книгу домой… А когда пошли строгости, книга застряла здесь! И сейчас она делает вид, что читает…

Но неужели?! Неужели это правда…

И Владимир тихо сел на стул: так вот зачем нужен ей подполковник Ребров, эти отношения, вдруг, ни с того ни с сего…

Четко встал, почти бегом пробежал до дома, сел на мотоцикл, рванул на квартиру к Елене. Нету дома…

– Когда ушла?

– Утром…

На квартиру к Реброву! И здесь нет…

Подъехал к части, увидел две машины, группу офицеров – и Реброва.

– Где?!. – заорал тот.

– Нигде нет.

– Евстрахин, Желахов, Петров! Взять солдат – прочесать лес! Я звоню в город!

Поиски продолжались несколько дней – и ни к чему не привели.

– Как в воду канула… Елена – устало думал Володя, сидя на берегу озера, когда всякие поиски уже заканчивались.

Швырнул в озеро камушек – сверкнули радужные брызги, пошли по воде круги – и вскоре затихли. Только небо – и бегущие облака, в небе – и на воде…

***

– Ну, вот кто она была? – разводит руками старик, нашедший во мне благодарного слушателя: целую неделю, день за днём, он всё рассказывал – а я внимательно слушал.

И как мог записал эту историю.

Мы сидим на больничных кроватях друг против друга: я, по сравнению с ним еще молодой, и он, совсем старый – 60 с лишним лет прошло после тех событий в его жизни. В больнице одна радость: послушать да поговорить. Тут все равны.

– Понятное дело, – шпионка, хотя сейчас всех называют разведчиками. Или наоборот, всех – шпионами, и своих и чужих. Не-е-т, она была шпионка – и никаких гвоздей! Попробуй-ка я, тогда, когда она исчезла, хотя бы вздохнуть о ней… Сейчас бы здесь не сидел. А ведь она была первая женщина, девушка, которая вошла мне в душу. Понимаешь?

Я киваю головой.

– А! – так я спрашиваю: кто она? Шпионка-то шпионка, только я уверен – русская она! По молодости было сомневался: немка? англичанка? А может, американка? Сейчас не сомневаюсь: русская, но совсем другая, чем все мы, тогда…

Было время – я не вспоминал о ней лет по десять, когда женился. Дети пошли, семья, работа… Сам понимаешь. Сейчас у меня времени посидеть-подумать, повспоминать – полно, живу один, жены три года нет, дети далеко… Ты понимаешь, вот какое дело, я вот что понял… Благодаря той встрече, с ней, я стал… слегка другим. Нет, я и жену любил, и в жизни всё нормально было…

– Каким другим? – он улыбнулся. – Ну, теперь уж скоро встретимся, с ней, Еленой. Она подскажет. Расскажет, и почему была на той стороне, а не на этой. Пусть расскажет…

Санкт-Петербург,

октябрь 2007 года.

Встреча

Рассказ

– Здравствуйте, а Нина дома?

На пороге стояла её мама, и не успела ответить, как послышался звонкий, весёлый, энергичный голос:

– А-а-а, проходи, проходи!

Нина – это соседка по лестничной клетке, и они ровесники: по 17 лет. Утром он часто слышал, как она летела вниз со своим псом, Джеком, а в другое время – не видел, не слышал, не встречал: как-то так получалось, хотя и учились в одной школе, в разных классах… Не встречались – и всё тут: ни по дороге в школу, ни обратно – нигде и никак. И только иногда набирался он смелости, заходил к ней домой: книгу взять, чуть поболтать. Держались весело и просто: книжку взять-отдать, ничего такого, ни даже на диване посидеть. Спокойно держались.

Да у него и в мыслях ничего не было. Соседка! Тут родители, там родители. Хотя он видел, понимал её красоту: хорошая фигура в лёгком платьице, стройные ноги… Глаза с весёлой искоркой. Хотя… Уж очень она решительная, что ли… В общем, ему нравились другие: спокойные, миловидные девочки. С некоторыми уже и целовался – проявляя решительность!

Постоял у шкафа, перебирая книги, читая названия, фамилии авторов. Инстинктивно выбирал русских классиков, обходя советских писателей. Инстинктивно. Книжек немного, так, одна полка – а у него дома вообще ничего, разве что «Атлас мира» да что-нибудь случайное, неизвестно как в дом попавшее: «Персидские письма» французского философа Монтескье! Читал, читал – ничего не понял, пока в предисловие не заглянул.

А у неё всё-таки – «Вешние воды», Бунин, Лев Толстой… Интересно.

– Вот это возьму?..

– А?.. Бери, бери!

Так помаленьку всю полку и перечитал, беря по книжке. Как сейчас он помнит себя, тогдашнего, свои мысли, чувства, впечатления.

Впечатления… Всякие впечатления. Запах книги, скрип дощатого пола, стёртый порог у двери – и обкатанный сучок, словно большой палец, выступающий из доски… Зачем помнится? А вот помнится.

Лето, тишина, деревянные перила лестницы – и сама лестница, тоже деревянная, нагретая солнцем через пыльное высокое окно. Наверное, до сию пору на нём лежит та же самая пыль, что и тогда… Странно всё-таки устроен мир: у людей жизнь прошла, а какая-нибудь пылинка, листик, залетевший с улицы – как лежал, так и лежит себе в уголке того окна.

Дома… Дома пусто. Железная кровать, маленький диванчик, этажерка в углу – и несколько учебников на ней. На полу, у кровати – чемодан, где… ничего. Пустяки. Несколько писем от девчонки из младшего класса, вдруг надумавшей писать ему прошлым летом из какого-то санатория (а потом у них даже не хватило смелости подойти друг к другу). Но письма – так, ни о чем – сохранились. А еще дневник! Нет, школьный-то дневник лежал на этажерке, а личный, где всякие переживания насчет уроков, описания погоды, событий в классе – в чемодане.

Да, еще в комнате – стол и табуретка перед ним. Всё. Даже занавесок на окне, не говоря уж про всякие там шторы – нету. И окно чаще всего – нараспашку, и весь мир – вот он: ряд сараев, несколько двухэтажных – таких же как этот – домов, и частных домишек. И всё прокалено, прожарено солнцем; и жар, и комната – одно целое. Потому он весь день в одних трусах, да никакой «домашней одежды» у него тоже нет, да он и не слыхал о такой.

А вечером, ближе к ночи, да еще после дождя, вид за окном – романтический. Темно, светятся окна и далекие огоньки на столбах, в окно задувает приятный прохладный ветерок, приносит запах тополей. Залетают ночные бабочки, мягко шуршат по стенам…

Открывал книгу, читал:

И Улисс говорит: «О, Цирцея!

Всё прекрасно в тебе: и рука,

Что причёски коснулась слегка,

И сияющий локоть, и шея!»

А богиня с улыбкой: «Улисс!

Я горжусь лишь плечами своими

Да пушком апельсинным меж ними,

По спине убегающим вниз!»

Каково читать такие строки в 17 лет?! Аж мурашки по спине… Хотя и понимал: юмор. А кто такие Цирцея да Улисс – тоже узнал, чуть позже, когда на филфак поступил; античная литература – на первом курсе. До сих пор где-то учебник стоит, на полке…

Да, а многие ли тогда читали стихи? В его окружении, как понимаете, никто не читал. А вообще… Как всегда: единицы. Больше пишут, нежели читают. Как заметил один мастер слова, «если бы всех художников и писателей … внезапно унесла чума египетская… большинство граждан даже не заметили бы потери»…

Но… Вы же романтик, дорогой читатель? Иначе бы не дошли до этих строк. Романтика… Впечатления от стихов (пушок апельсинный, бегущий вниз), залетающий в окно ветерок, чьи-то голоса на улице… Никаких событий, одни впечатления – дороже многих, многих событий; они и стихи научат любить, и каждую минуту жизни ценить, и… и в жизни смысл видеть, а не просто череду житейских событий.

Голоса во дворе стали ближе, слышнее – девичьи голоса. Нина с подругой… Он тихо опустился на табуретку, глядя в окно, на звёзды в небе…

– Хм-хм… Хм… Витя…

Витя замер. Снизу его не видно, но открытое окно, свет… Понятно же – дома.

Сидел, думал: выглянуть – не выглянуть… Нет-нет, не боялся, не волновался, и что сказать – сразу бы нашелся: язык, что называется, подвешен хорошо. Но дома – это не на улице, в компании, тут язык малость присыхает… Да и не разговаривали они, по сути-то дела, еще ни разу!

Пока так сидел-думал, и уже было собрался выглянуть с весёлым видом – голоса притихли, стали удаляться…

Он еще посидел, посмотрел на звёзды, на далёкие огоньки… Сердце всё-таки стучало, мысли скакали-перескакивали-путались – спать не хотелось. Решительно встал, выглянул в окно. Никого. Шевелит листиками тополь, у входа внизу светит лампочка, освещая стол и две скамейки – тогда столы-скамейки были у каждого дома, подъезда; и дверь нараспашку…

Оделся, спустился вниз, присел на скамейку – так, безо всяких мыслей. Пожалуй, первый раз в жизни: ночь, на скамейке, один… Обычно за этим столом днём сидели старушки, тихо о чем-то говоря; а вечером, бывало, и мужики выходили – молча посидеть, покурить. Отдохнуть. Все работали много, трудно, тяжело (это он сейчас понимает). С получки, с аванса мужики приходили домой пьяные: законно выпивали! Повкалывай-ка с лопатой, ломом, кувалдой…

А сейчас место он занял – с пушком апельсинным… в голове. Законно. Мужики, тётеньки, старушки – спят, а он, начитавшись, впечатлениями пропитавшись – вот, звёзды считает, шорох тополя слушает… Новое поколение! Двадцать лет после войны прошло – подросли и такие… Мужики-тётеньки-старушки книжки уважают, но читать их привычки не имеют: только купят иногда, книжную полку занять… Даже скажут: «Читай! Может, не будешь вкалывать, как мы»…

Наивные, чистые души. Откуда им знать: люди за всю свою историю не придумали ничего более трудного, чем писать, на чистом листе, сочинять-выдумывать… Да, и он сам, уже тогда, пытался сочинять, рифмовать. Окружающая действительность, наверное, казалась совсем непоэтичной, а потому на пожелтевших бумажках, которые он перебирает сегодня, действуют какие-то страдающие «красны девицы»: «всё слезами уливается – под венец ли мне отправиться?», или мужественные рыцари: «держись, Филипп, ты славно бился!»… Наверное, так и появляется на свет какой-нибудь «Ганс Кюхельгартен», улетающий в печку и не оставляющий потомкам ничего, кроме своего имени. Извечный вопрос: о чём же писать мне?! В семнадцать лет… Когда другие уже вон целые тома понаписали, целые библиотеки…

А ныне еще интернет, где среди океана чепухи светят островки таланта, ума, поэзии. Так и остаются почти необитаемы, эти островки. Но еще более «необитаемы» книжки: вроде, материальные, но никому не ведомые… Затишье перед бурей? Ожиданье перемен? Время – вперёд?! Наверное, так! Возрастёт духовность, появятся таланты, хорошие читатели; и, наконец – гений! Появление которого ожидалось где-то в конце века – да, видимо, не пережил человек испытаний, сгинул в черной буре 90-х… Понятно, что и должен был написать он – правдивый роман о событиях 20-го века: о революции, войне, советской власти… Понятно, что роман в будущем напишут: только не будет он столь правдивым. Нет свидетелей, участников – остроты момента нет! Хотя, всё равно, будет новая «Война и мир».

Сейчас тот гений работает у Господа. А здесь, на земле, пойдёт новая поросль: травка, берёзки, сосны – и могучий дуб! Ну, или кедр…

Ишь, куда занесло с дощатой скамейки, отполированной пролетарскими штанами, стоящей в далёком-далёком городишке, полвека тому назад! Смотрел, смотрел на себя, сидящего под тополем, под тёплым небом, спокойными звёздами – и как прошёлся мысленно! От пушка апельсинного, сучка на пороге, листочка жухлого в окне – до работы у Господа.

Однако, загулялись, пора возвращаться. А вот и кошка подходит, светя глубокими зелёными глазами, с электрическим отблеском. Своя кошка, Женька. На кошек, собак тогда не обращали никакого внимания: живёт себе – и пусть живёт. Кормили объедками, обрезками: чем же еще?

А Женька была необычная – боевая, самостоятельная – даже собак гоняла! Уходила на неделю, приходила. Да как приходила! Однажды зимой, уже ночью, в мороз, вдруг у форточки (второго этажа!) появляется кошачья морда, из последних сил цепляется за дощатую стену – и орёт. Форточку открыл – спрыгнула на пол, крутится у ног, орёт, поесть просит. Две недели не было! А дома – ничего, только хлеб. Начал отламывать кусочки, бросать на пол. Съела с жадностью, напилась воды, улеглась в угол. Всё. Вся эпопея.

А тут впервые он и поговорил с ней – она даже посмотрела на него.

– Ну, пошли, Женька, домой?

Пошли…

Женька обнюхала свою пустую плошку, попила воды – и растянулась на полу. А он стал разбирать свою постель… Впрочем, сильно сказано: откинул одеяло – и заваливайся. Обычно только до подушки – и сон до утра. Безо всяких сновидений. А тут… Может, почитать чего? «Вешние воды», дочитывать надо, отдавать пора.

«Вешние воды»… С возрастом несколько раз возвращался к ним, перечитывал отдельные места. А совсем уже с возрастом осознал и самую первую страницу, и понял: развязка обозначена в самом начале. И какая развязка…

В семнадцать-то лет он просто утонул в этих «водах», не обратив никакого внимания на первые строки, купался в любовной истории… В этот вечер добрался и до последних страниц…

– Как же так?!

Пришлось ему на кухню идти, воду пить, и холодной водой умываться.

Никак не мог понять: как можно было связаться с какой-то «тёткой», когда и невеста была – и любовь, да какая любовь! И ради этой «тётки» бросить всё, и с таким позором уехать…

Потом уже, потом, ему предстояло увидеть, осознать и такую красоту, как у невесты, и такую любовь, как к этой «тётке»…

Проснулся поздно. Жарко светило солнце, чирикали за окном воробьи. Немного полежал, разглядывая щербинки, полоски, почти невидимые чёрточки на белёной стене – играя в детскую игру , когда пристально глядишь на что-нибудь, и выдумываешь, выдумываешь: вот эта вмятинка похожа на смешную рожицу, а вот эти завитушки с полосками – на машину… Повернулся на другой бок, увидел высоко в небе кучевые облака… Нет уж, облака – это можно целый день разглядывать-придумывать! Пора вставать.

Дома никого нету, родители уехали на три дня – такая у них работа. Надо завтрак сготовить, самому поесть, кошку покормить – сидит у порога, смотрит. Никаких проблем! У стены стоит целое ведро яиц, сейчас будет глазунья. Включил радио: надо ж новости послушать современному молодому человеку!

– Выполняя решения ХХIII съезда КПСС, труженики совхоза «Заря коммунизма» приняли повышенные социалистические обязательства…

Оч-чень ценные сведения. Это они, труженики, выпускают газету «За яйцо»? На днях он услышал анекдот-быль про птицефабрику – и газету с таким названием.

Чайник скипел, чаю попили, а глазунью даже посыпали зелёным луком. Белки-жиры-углеводы-витамины! Можно действовать. Денёк солнечный, облака улетели – на пляж сходить, что ли? С полчаса ходьбы, а там и одноклассники, друзья. Плавки вот только… С другом купили в магазине, а дома потом сами переделывали, шили-перешивали. Надо еще раз примерить – посмотреть. Надел, кое-как приладил на подоконнике небольшое зеркало, повертелся… Нормально!

– Голь на выдумки горазда, – часто любит повторять его тётя – тётя Таня.

Настроение повысилось, поставил музыку: Сальваторе Адамо, «Падает снег». Друг, опять же друг выручил: оставил магнитофон на денёк-другой…

Дорога на пляж идёт сначала по асфальту, а далее по лесопарку, среди сосен, с горы на гору. Скользят под ногами иголки, сосны обдают смолистым ароматом, солнце печёт всё сильнее – и в самый нестерпимо жаркий момент подходишь к длинному, раскаленно-вязкому песчаному спуску. Делать нечего: подсучиваешь штаны, подтягиваешь носки – вперёд, потихоньку, потихоньку, обмирая от жары.

На всю жизнь запомнил дорогу. Живя в других краях, гораздо более прохладных – с тоской вспоминал!

Вода в реке, вообще, всегда холодная – но в такую жару и она прогрелась. Побросал на песок штаны-рубашку, и, блаженствуя, забрёл в воду, проплыл, окунулся… Аж круги радужные пошли перед глазами – до того жарко! Еще поплавал-понырял – наконец, вылез на берег. Отдышался, огляделся. Никто, вроде, на него не смотрит, знакомых не видно. Там вон галдят ребятишки, кучей сидят мужики в черных трусах до колен, выпивают-закусывают. Но вдали пара девчонок, вроде знакомых… Да, с короткой стрижкой – это Нина, и подруга с ней. Нина что-то говорит, делая энергичные жесты, подруга согласно кивает… Подойти, что ль? После вчерашнего, пожалуй, можно и подойти, только надо изобразить: не слышал ничего… Но тут они сами, сдёрнув своё покрывало и прихватив журнал, двинулись в его сторону. Понятно, мужики допекли, всё гогочут и подвигаются к ним…

– А-а, привет! – весело, как всегда, помахала рукой Нина. – Мы тут рядом – хорошо? У тебя тихо.