Смерть – плохая примета

Спутанные, высохшие без расчески волосы облепили голову перекрученными рыжими жгутами, и не было сил, желания или повода приводить себя в порядок, смотреться в зеркало. Разгромленной, грязной, затоптанной чужими ногами квартире было все равно, как выглядит ее хозяйка. Разбитая любимая чашка не вызвала даже секундного сожаления.

«Боже, за что мне это?! Почему Марк так поступил со мной? Чем, чем я заслужила?!»

Марья легла на постель поверх полосатого тигрового пледа, замоталась в него, как в кокон, и, подтянув ноги в животу, уставилась в затемненное верхушками берез окно.

Расплата. Возмездие за годы слепоты, неумного доверия и нежелания взглянуть на вещи трезво.

Такое случается в любящих семьях. Он врет и горделиво думает – провел! Он так доволен, так верит в собственную ложь, она… она все видит. Но так желает верить, что даже бровью не ведет, выслушивая байки: как страус прячет голову в песок, забивает им глаза и уши и молит, чтобы каждое, любое слово, запорошенное песком, вдруг стало – правдой.

Марья слишком поздно начала скандалить. Терпеть не выносила выяснения отношений, не поджидала у дверей, не всматривалась в остекленевшие зрачки, не добивалась, не хотела… Опоздала.

Теперь расплачивается.

Когда-то давно молоденькая провинциалка приехала поступать в Строгановское. (А куда еще податься амбициозной деве с дипломом местечкового художественного училища? Конечно, в Строгановку, конечно, в центр…)

И конечно, провалилась.

Но прежде, гуляя между вступительными экзаменами по коридорам МХСУ, встретила ХУДОЖНИКА. Марк заглянул случайно в альма-матер, невнимательно познакомился с рыжеволосой абитуриенткой и сделал ей почти внимательный дежурный комплимент:

– Натура Тициана. Позировать не пробовали?

И Маша Ложкина влюбилась насмерть.

Нет, даже не влюбилась. Она воткнулась в Марка со всего размаха и, как гвоздь, вбитый в древесину подрастающего дуба, обросла его плотью, его сущностью по самую шляпку. И уходила вглубь, и застревала навсегда.

Иногда она себя сравнивала даже с глупой занозой, воткнувшейся в ладонь умелого хирурга. Тогда она могла только надеяться: извлечет ее Марк из своего нутра – совершенно безболезненная для пациента хирургическая операция – или позволит остаться? Любое решение оставалось только за Марком. Великим и ужасным до страха, до дрожи – гениальным.

Куда все делось?

Гению простительны слабости, с натяжкой позволено безволие, но отсутствие работоспособности – губительно абсолютно, поскольку есть ничто. Ничто не выходит из-под кисти, ничто не висит в галереях, пустое место невозможно ни представить, ни продать. Как пустоту.

И тогда по все законам вакуума гения заполняют нытье, водка и героин.

Будь проклят Стас Покрышкин! Друг детства, лукавый искуситель – сволочь!

Вначале неопытная провинциальная невеста не обращала внимания – покуривают парни легкие наркотики. Мажут носы кокаином.

Столица – так живет?

Возможно. Возможно, так живет. Богема, полуночные разговоры о прекрасном, вязь из красивых слов, из выпуклых фамилий, терминов – Марья, ты обеспечь закусочку полегче. Маш, сбегай в магазин. Машуля, ты на работу собираешься устраиваться?

Потом неудача с выставкой. Потом марихуану заменил героин.

«Когда я сделала ошибку?!»

Когда стала наказывать мужа невниманием, вместо того чтобы драться?

Нет. В то время было уже поздно. Марк отстранился первым. Ушел куда-то в свои наркотические миры еще задолго до обиженного молчания Марьи. Его не задевало даже полное отсутствие самого примитивного супружеского секса. Он вовсе не заметил, что Марья после смерти Татьяны Игоревны перебралась спать в ее комнату…

А потом совсем ушел.

Собрал в одночасье вещи и, пока Маша была на работе – исчез. Даже адреса, контакта не оставил.

Да Марья, по сути дела, его и не искала. По времени уход мужа совпал с увольнением из рекламного агентства…

И вот сейчас – вернулся. Не к ней, а только для того, чтобы застрелить бывшего одноклассника и подбросить бывшей (только де-факто) жене «горячее» оружие.

Марк отомстил Покрышкину? Или целенаправленно явился – обокрасть? Он знал, где старый приятель держит наркотики, выгреб все заначки, а часть оставил в диване про черный день?

Хотя… Пожалуй, нет. Покрышкин хитрый гад, много дури в доме никогда не держит… Не держал… Всегда успевал небольшой запасец смыть в туалет, пока милиция с обыском в железную дверь колотилась…

И с чего это Марк оставил в диване наркотики – непонятно… Он все задумал из-за них.

Или – первично убийство?

А пистолет? Зачем Марк спрятал пистолет?! Почему не выбросил его, например, в помойный ящик или канализационный люк?!

Он – принял дозу? «Поплыл»?.. И стало лень таскать в кармане ствол?

Может быть, оружие он взял у кого-то на время и его надо было отдавать? Затем Марк спрятал пистолет под полотенцами? Хотел вернуться? Наркоманы славятся необъяснимыми поступками…

Господи, дай силы не сойти с ума!

Бесконечные мысли согрели не только голову, но и все тело, Марья выпросталась из пледа, встала с кровати и вышла на балкон.

Уже совсем жаркое майское солнце сползало за крышу дома напротив. Во дворе занята каждая лавочка, пенсионерки греют косточки и смотрят на шумных, готовых к каникулам детей.

Скоро лето. Любимая пора.

Кошмар. Придется ждать ночи и лезть за пистолетом через ограждение балконов.

Или не лезть? Дождаться, пока приедет мама Ста-са, и напроситься в гости? Сказать, что, например, трусы на их балкон ветром забросило?

Но когда приедет тетя Света? В этой квартире она три года уже появляется редко. Переехала к сестре в Тушино, махнула на сына рукой…

(А ведь прежде даже словечка дурного по адресу Стаса не позволяла. Тоже – верила. Любила.)

А когда, приехав домой пять дней назад, увидела в комнате мертвого сына, чуть Богу душу не отдала… После похорон закрыла квартиру на все запоры и сказала – буду продавать… Воспоминаний много, а «черные дыры» она, судя по всему, развешивать по стенам не умеет…

Эх, надо было ей Стасика еще в школе как сидорову козу пороть! Марк говорил, Покрышкин с восьмого класса начал коробки с дурью таскать.

Сволочь!

Марья составила расписание на ближайшее время: уборка квартиры, короткий сон, физические упражнения по преодолению балконных барьеров. Заставила себя причесаться и съесть пару бутербродов и взялась приводить жилище в божеский вид.

До поздней ночи под окнами галдели готовые к каникулам подростки. До первых петухов на лавочке возле подъезда обнималась парочка. Мария плюнула на бдение и физические упражнения, перенесла операцию на следующую ночь и, отключив будильник, завалилась спать.

Беспечная и усталая, она не могла знать, что завтра утром бабулька из дома напротив выйдет погреться на солнышке, поболтает с соседками и услышит рассказ о том, как вчера днем в высотном доме опять была милиция с обыском. На той же лестничной площадке, где недавно застрелили высокого худого парня. Что страдает эта бабулька дальнозоркостью и хорошей памятью, что вспомнит она, как видела вчера рыжеволосую девушку, перебрасывающую что-то со своего балкона на соседний: картина приметная получилась, бабушка еще хотела сходить к подружке в этот дом, спросить – чего это у вас соседи друг дружке всякую дрянь подбрасывают? Не было бы беды, не случился бы пожар…

Сопоставит все это пенсионерка, сходит домой пообедать и после, надев выходное платье, отправится в милицию.

Конечно, Марья ничего не знала. Засыпая, она баюкала себя успокоительной мыслью: «А все же хорошо, что я так вовремя сориентировалась. Если бы после получения «сигнала» у меня нашли пистолет и наркотики, засыпала бы сейчас в тюремной камере на нарах. При подобном стечении обстоятельств и наличии мотива никто и разбираться бы особенно не стал. Засунули бы в камеру и заперли надолго.

Но какая же все-таки гадина сообщила о наркотиках и пистолете в доме?! – терзало, разрывая сон, недоумение. – Кто обвинил, кто оболгал?!

Неужто Марк?..

Не думать, не думать, не думать… Это кто-то из друзей Покрышкина решил немного «подшутить»… Мало ли придурков на свете? Я им часто «малину» обрубала…

Все это совпадение, совпадение, совпадение. Марк так не мог. Оставить пистолет в квартире – пожалуй, но сообщить в милицию?!

За что?!»

Часть первая

Глава 1

Участковый уполномоченный Алексей Андреевич Бубенцов торопливо доедал вторую тарелку любимого щавелевого супа. Плюс к щавелю в тарелке плавали листья молодой крапивы, щедро накрошенные вареные яйца, брусочки молодой картошки и две ложки сметаны; Бубенцов поглядел, как жена Анастасия выставляет на стол перед ним тарелку макарон по-флотски, и предупредительно помотал рукой с зажатым в ней ломтем черного хлеба.

– У-у, – произнес, не прекращая жевать.

– Сыру потереть? – догадалась Настя.

– Угу, – кивнул голодный муж. Настасья уже собралась отправиться на кухню, но была остановлена тетушкой.

– Останься, посиди с Алешей, я сама сыр на тру, – сказала Софья Тихоновна и проворно унеслась из столовой.

Женатый только четыре месяца старший лейтенант еще не успел привыкнуть к такой роскоши, как несколько ухаживающих женщин. Три дамы – Настя, тетя жены Софья Тихоновна и соседка, почти родственница баба Надя – наперебой старались угостить кормильца.

(Хотя, по сути дела, никаким «кормильцем» в этом доме Бубенцов не был. Ему повезло жениться на внезапно разбогатевшей наследнице, тетушки тоже особенно не бедствовали – баба Надя свое богатство из другого, но схожего источника приобрела, – и благородно приносимая до копейки зарплата участкового никакого «кормительного» эффекта здесь не имела.

Но все-таки. Пришел мужик с работы – все хлопочут. Все накрывают стол в гостиной, наперебой таскают закуски, подкладывают макарон и подливают в кружку молока.)

Надежда Прохоровна в тот день особенно не суетилась. Подперев кулаком щеку, сидела напротив и смотрела на опустошающего тарелку за тарелкой старшего лейтенанта. И было во взгляде бабы Нади столько удовольствия от вида жующего мужчины, что взгляд нисколько не смущал, не досаждал жующему мужчине.

– Что ж они тебя никак в покое не оставят, Алеша? – сердобольно поинтересовалась соседка – поч ти родственница. – Ты ж в отпуске с понедельника!

Что, без тебя никак не обойтись?

Слова эти, как и взгляд, легли на сердце жующего мужчины бальзамом – заботятся, жалеют работягу. (Попутно же интересуются, застольной беседой развлекают.)

– Да там такое было, баба Надя, – вздохнул «кормилец» и сыто посмотрел на наколотую вилкой макаронину. – Сначала скинхеды разгромили закусочную у рынка…

– Какую это? – оживилась крановщица на пенсии и вечная народная дружинница Надежда Прохоровна Губкина.

– А эту… – участковый мотнул головой в сторону окна, – с красными дверями, по дороге к метро…

– Эту?! – с готовностью поразилась баба Надя.

– Ага. Налетели всей бандой, столы покрушили, стойку опрокинули. Но не это главное. – Алеша выдержал театральную паузу, установив вилку, как восклицательный знак. – У Дулина сегодня подозреваемая в убийстве из кабинета сбежала.

– У Дулина?! – то ли восхитилась, то ли возмутилась баба Надя. – У капитана?!

– Уже – майора. – Вилка опустилась, поставив точку. – И конкретно даже не у него, а у Алтуфьева. Но, – старлей снова просигнализировал столовым прибором, – Дулин старший, и кабинеты у них смежные.

– Вот это да, – пробормотала крановщица-дружинница. – Как же это она умудрилась-то?

– А просто, – ухмыльнулся участковый. – Пока наряды скинхедов в обезьянник загружали, она и улизнула. Прошла, как сквозь воду. Никто даже внимания не обратил.

– А Дулин где был?! Алтуфьев этот?!

Возле обеденного стола уже собрались все женщины семейства, Настасья приглядывалась к тарелке – не пора ли убирать? Софья Тихоновна накрывала салфеточкой нарезанный хлеб – скоро с работы вернется ее муж Вадим Арнольдович, и желательно бородинский не подсушить.

Бубенцов запил флотские макароны магазинным молоком, откинулся на спинку стула и, чувствуя всеобщее внимание, ответил с сытым великодушием:

– Да там такое было – сумасшедший дом. Патрули скинхедов как следует не обыскали, у одного нож за голенищем ботинка оказался. Привезли их, значит, всем колхозом, таджиков побитых без регистрации из закусочной повыгребли… Стали по обезьянникам рас пихивать, а тот, что с ножом, выхватил перо и давай на одного из… мгм, гостей столицы.

– Дурной совсем? – справедливо поинтересовалась баба Надя. – В участке ножом размахивать…

– Обкуренный, – пожал плечами участковый.

– Никого не порезал?

– Не, скрутили. Но пока опомнились, остальные братки зашевелились… В общем, кавардак был, я вам скажу-у-у… Вселенский! Таджики визжат, скинхеды орут, наши тоже… горло драли будь здоров… Ну, эта Маша Лютая ноги под шумок и сделала.

– Лютая? Почему лютая? – удивилась скромная бывшая библиотекарша Софья Тихоновна, не так, к слову сказать, любившая смотреть по телевизору сериалы про ментов. «Менты», «Опера» и «Разбитые фонари» были исключительной епархией Надежды Прохоровны и молодого мужа племянницы.

– Фамилия у нее такая, – усмехнулся старший лейтенант. – Мария Лютая.

– Бывает же, – покрутила головой баба Надя. – Убийца – Лютая.

– И ловкая, – добавил Алексей. – Алтуфьев из кабинета на пять минут вышел, когда крики начались. Помог главного зачинщика скрутить…

– Разыщете? – спросила основная любительница криминальных разговоров. – Убийцу-то эту…

– А куда она денется? Разыщем обязательно. Документов и денег у нее нет, сама иногородняя, приметная – волосы рыжие, как проволока кучерявые. Такую в любой толпе не пропустят. Дело времени.

– А кого она убила?

– Наркодилера, – посуровев, ответил Бубенцов.

– Наркоманка?

– Нет. Муж у нее вроде наркоманом был.

– Отомстила, значит? – с внезапной проникновенностью проговорила баба Надя.

– Не знаю, не знаю, – многозначительно протянул участковый. – Девочка хитрая. Я на обыске был, держалась как партизан. Прежде чем дверь открыть, успела ствол на соседний балкон перекинуть.

– Господи, так тебя еще и на обыск таскали! – возмутилась бабушка Губкина.

– А что делать, – вздохнул «кормилец». – Отпуск не отпуск, участок мой, работать надо. – И обернулся к жене: – Насть, мы на поезд не опоздаем?

– Нет, – спокойно ответила жена, а баба Надя привычно пробурчала:

– Успеешь тут с такой работой, в отпуск человеку не дадут уехать…

– Ничего не поделаешь, – глубокомысленно сказал лейтенант, нагнулся под стол и вынул оттуда упирающегося большого рыжего кота: – Давай прощаться, друг Аврелий. Останешься тут за главного, присматривай за хозяйками, мышей лови.

– Типун тебе на язык, – отмахнулась Надежда Прохоровна, – мышей нам только плюс к ремонту не хватало.

Софья Тихоновна подошла к Алеше, взяла из его рук котика и, пристраивая его лапами на грудь, проворковала:

– Скоро, Маркуша, – полное имя кота звучало Марк Аврелий и подразумевало собой стоический характер животного, – поедем за город, к Роме, там на воле мышек мно-о-ого…

Алексей поднялся из-за стола, обвел хозяйским взглядом практически не готовую к ремонту гостиную, хотел дать какие-то ценные рекомендации относительно предстоящего события, но передумал. Отвесил тетушкам шутовской поклон и пошел в прихожую, где у зеркала, среди чемоданов, жена Настасья наводила последний марафет.

Выезжать на вокзал по улицам, заткнутым плотными километровыми пробками, всегда следует загодя. А с чемоданами и торбами по метро таскаться неудобно…

Усадив племянницу с мужем в такси, сто раз перепроверив, не оставили ли уезжающие билеты, документы, пакет с дорожной провизией, чемоданы и головы, Софья Тихоновна не задержалась на улице вместе с Надеждой Прохоровной и соседками-кумушками, а вернулась в дом.

Вернулась и тут же пожалела. Пустая квартира еще пахла Настиными духами, на столе в гостиной еще стояли чашки; остающимся всегда тяжелее, чем уезжающим. У тех дорога, бездна впечатлений и праздничный настрой – Настасья впервые везла мужа в родную Пермь на свадьбу школьной подруги. У Софьи Тихоновны сиротливые крошки на столе, остывший чай и сожаление, что не она сейчас устроится в купе перед окном, разложит на столе традиционный дорожный набор из жареной курицы, вареных яиц, мытых огурцов, конфеток-печенюшек и будет перекусывать, несмотря на то что плотно пообедала перед дорогой.

Так принято – уселся в поезд, доставай провизию. В каждом купе шуршат пакеты и хрустят яичные скорлупки, поезд пахнет колбасой и жареной курицей, любезные попутчики угощают друг друга практически одинаковой снедью…

Софья Тихоновна навела порядок в гостиной и пошла на кухню проверить, достаточно ли флотских макарон для возвращающегося с работы мужа.

Мужа… Вадима… Арнольдовича… Все это продолжало звучать непривычно. Иногда, думая о Вадиме, Софьюшка все еще краснела… Она – замужняя дама. Профессорская жена.

Кто бы мог подумать об этом еще полгода назад?!

К щекам, как у неопытной школьницы, опять прихлынула кровь… Они жили в одной квартире не один десяток лет. Встречались на кухне, в прихожей, сталкивались у дверей…

И везде, как тень за спиной, – Клавдия. Старшая сестра, домоправительница, не выносившая мужчин, не отвечающих на ругань, не принимающих упреки, недосягаемых… Плевком в подобных не попасть.

Никто из соседей по коммунальной квартире даже представить не мог, что странноватый Арнольдович, гуляющий в самый трескучий мороз по улицам в одной рубашке – тьфу, йог на нашу голову! – ученый с мировым именем. В уме Клавдии никак не получалось соотнести: чудной молодежный хвостик из седоватых волос, невнимательность к скандалам и ученые степени. «Наш малахольный, чудик, морж придурочный» – иных эпитетов у Клавы для соседа не было. Ну не укладывалось в уме у простой скандальной бабы, что какой-то ученый может жить в коммунальной квартире, ходить с тобой в один сортир, иметь наглость забывать оплачивать счета за электроэнергию!

А Вадик жил. Много лет назад оставил большую квартиру бывшей жене и поселился в коммуналке, управляемой сварливой Клавой…

Н-да, много было… О некотором даже вспоминать не хочется…

Но пустая квартира тем и отличается – стоит только людям разойтись, из старых стен выползают призраки, воспоминания… Фотографический портрет молоденькой Клавдии, мама и папа в серебряной рамочке, погибшие, умершие, живые перемешались на стенах и в памяти… После появления здесь Настеньки и Алеши квартира как бы перестала быть коммунальной и теперь протестовала: уехали отсюда новички – тоска, взрыв памяти.

Но все пустое. Нечего морочить голову былым. Сейчас мы все – семья. Большая дружная семья из бывших соседей и присоединившейся молодежи[1].

Кто бы мог подумать, что так оживет старая коммуналка?! Ведь Софья уже смирилась с мыслью, что будут они век коротать втроем: две вдовы Клава и Надя да она, тихая библиотекарская мышь с воспоминаниями о двух некачественных романах.

Но вот – к ремонту готовятся. На два месяца за город переезжают, пускай молдавская бригада спокойно трудится… Вадим будет наезжать из университета с инспекцией, приглядывать, пока они прохлаждаются с Надеждой и Маркушей за городом, на свежем воздухе в гостях у племянника мужа Романа. Алеша с Настенькой вернутся из отпуска и будут заходить после работы. Поживут пока у Лешиной мамы, а проверять тут тоже будут…

За городом хорошо… Деревья, свежий воздух, Марк Аврелий хоть немного по травке походит…

Так. Маркуша. Давно что-то не попадался на глаза.

Где Аврелий?!

Размышляя о былом, Софья Тихоновна уже битый час занимала себя всевозможными спасительными от печалей делами: помыла посуду, сварила еще немного макарон, протерла пол на кухне и раза три хлопнула дверцей холодильника.

Обычно стоит только хлопнуть дверцей холодильника – Аврелий тут как тут. Сидит и щурится – меня хозяйка не забыла угостить?

Но тут – пропал.

Софья Тихоновна взяла с кухонной полочки коробку с сухим кормом. Потрясла. Погремела кошачьими «сухарями».

Аврелий не явился.

Плохо дело.

Котишка трус, его, замерзающего, под дождем принес в их дом Алеша, подобрав у мусорных бачков. И кот, так хорошо запомнивший, как плохо живется котятам на улице, улицы этой боялся до жути. Максимум, на что хватало его вольностей, так это прошмыгнуть в подъезд, забиться там в какой-нибудь темный угол и благоразумно ждать, пока опомнившиеся хозяйки заберут его, бедного, обратно в теплый дом после невероятной, опаснейшей «прогулки».

И скорее всего, прошмыгнул Аврелий в момент, когда часа полтора назад на улицу к такси сносили чемоданы.

Бедный котик!

Софья Тихоновна стремительно поменяла домашние туфли на уличную обувь, выбежала в подъезд:

– Маркуша, Маркуша, кис-кис-кис!

Но бесполезно. Трусливый кот опять забился где то в угол, сидел и трясся. Ждал. За уши оттрепать негодника! Не хватает храбрости гулять по улице – сиди дома у теплой плиты, грей шкурку!

Софья Тихоновна спустилась со второго этажа, проверила, не спрятался ли Аврелий у входной двери, и, не найдя кота, стала медленно подниматься выше.

– Маркуша, кис-кис-кис!

Второй этаж, третий, четвертый… На площадке между пятым этажом и лестницей на чердак, на подоконнике большого полукруглого окна сидела рыжая девица в голубых джинсах и яркой полосатой кофточке. Сидела, с ногами забравшись на широкий подоконник, и испуганно смотрела на медленно поднимающуюся Софью Тихоновну. Возле ее ступней, так же наблюдая за хозяйкой, сидел вовсе не испуганный Аврелий. В глазах кота стоял вопрос: «Ну? Чего так долго? Я жду тут, жду. Компанию уже нашел…»

– Аврелий, – укоризненно сказала Софья Тихоновна, подходя. – Марк…

Кот широко разинул розовую пасть, зевнул, смешно оттянув назад усы и уши, и с места не двинулся.

Странно. Марк Аврелий на дух не выносил чужаков, обычно прятался под мебель, едва в квартире появлялись новые люди.

– Аврелий, – повторила хозяйка.

Кот сделал вид, что ничего не понял, отвернулся к окну и посмотрел на вольно порхающих за стеклом голубей.

Бывает же такое! Совсем от рук отбился!

– Это ваш котик? – не зная, как себя вести, хрипло спросила девушка.

– Мой, – твердо сказала Софья Тихоновна и подхватила сопротивляющегося негодника с подоконника. – Вы здесь кого-то ждете? – прищурилась на девушку.

– Да, – смутилась та. – Лена Синельникова здесь живет?

– Здесь.

– А вы не знаете…

– Лена на все лето уехала на дачу, – не дожидаясь окончания вопроса, сказала Софья Тихоновна, повернулась спиной к девушке и направилась к ступенькам лестницы.

– Подождите! – окликнула вдруг чужая гостья, спрыгнула с подоконника. – Простите, пожалуйста, вы не могли бы принести мне ножницы! Ненадолго! И косынку, пожалуйста… Я все верну! Любую косынку или платок! Пожалуйста…

Софья Тихоновна, прижимая к себе кота, медленно развернулась. «Рыжая девчонка, приметная, в толпе такую не пропустят… – внезапно вспомнились слова Алеши. – Убийца».

Широко открытые ярко-зеленые глаза девушки с мольбой смотрели на хозяйку доброго кота, составившего компанию беглянке. Перепутанные рыжие волосы, сплошь состоящие из мелких тугих кудряшек (такие, наверное, не каждая расческа возьмет), окружали голову наподобие шапки, прямой точеный носик с как будто прозрачными раздувающимися ноздрями, и полное отсутствие веснушек, что редко встретишь у рыжеволосых. На чудесно ровной матовой коже с яркими шлепками румянца на скулах ни единого пятнышка.

«Красивая, – подумала Софья Тихоновна. – И не девчонка. Уже под тридцать будет».

Убийца судорожно стискивала белые кулачки висящих вдоль тела рук, она вся вытянулась, словно готовая порваться тетива…

– Пожалуйста, – вновь повторила Маша Лютая.

А Марк Аврелий, упираясь всеми лапами в хозяй скую грудь, потянулся к рыжей беглянке.

«Странно. Очень странно. Аврелий чувствует людей, к плохому в жизни не пойдет…»

Кот изогнулся так, что чуть не упал на каменный пол, девушка быстро подставила руки.

– Пойдемте, – внезапно решилась Софья Тихоновна.

– Куда? – Преступница испуганно отпрянула.

– Пойдемте. Я живу на втором этаже, там дам вам платок и ножницы.

Капитан Алтуфьев пришел к Марье в три часа дня. Стоял в тамбуре за дверью со сломанным замком и держал на весу прозрачный пакет с черным пистолетом внутри. За его спиной, буравя Машу взглядом, возвышался незнакомый парень с прилизанной челкой и алыми прыщиками на скулах.

Алтуфьев красноречиво покачал перед замершей на пороге своей квартиры Марьей пакетом и сказал просто:

– Здравствуйте, Мария Анатольевна. Мы за вами, собирайтесь.

Мария молча кивнула и сделала шаг назад, сразу проваливаясь в какую-то изломанную жуткую реальность, где не было нормальных звуков, где исчезало время, а люди превращались в тени. Все словно стерлось, краски дня размылись, продолговато вытянутые слова стянули, спеленали тело прозрачными плотными простынями. Мария рухнула в безвременье, пропала, потерялась. Как пуговица. Что упала за подкладку старого пальто и завалилась в пыльный изнаночный угол.