Зеленая

– Девочка, – сказала она наконец, криво усмехнувшись, – ты поработала на славу. Неплохо, очень неплохо. Ты не посрамила Гранатовый двор.

Значит, я олицетворяю Гранатовый двор?! Ее похвала так ошеломила меня, что я молчала. Только кивнула и робко улыбнулась.

В тот день мне пришлось учиться управлять целой сворой гончих. Потом я ткала на станке коврик, упражнялась в каллиграфии, изучала восточный шрифт, принятый в Шафранной Башне, и делала все, что от меня требовалось. Как ни странно, Танцовщица в тот день не пришла. Потом я поняла: Танцовщица никогда не приходила, если Управляющий был дома. И все же я скучала по ней, хотя и злилась на себя за то, что скучаю.

В тот день мы ничего не узнали о результатах состязания. Не узнали и на следующий день, хотя Танцовщица вернулась. Она стала учить меня новому ритуальному танцу, который зародился на далеких островах в Солнечном море. Главной особенностью этого танца были многочисленные выпады и удары ногами. В танце участвовали двое; они по очереди нападали друг на друга и оборонялись. После нападения Танцовщицы я много раз валилась на соломенные маты и набила шишек больше, чем во время наших ночных вылазок. Естественно, госпожа Тирей и внимания не обращала на мои синяки и ушибы, как, впрочем, и на те, что наносила мне сама.

Танцовщица мстила мне? А может, она тем самым пыталась что-то мне сообщить? Я долго думала, что же она хочет мне передать, но потом мне надоело мучиться догадками. Я не стану потакать ей! Я могу доказать свою независимость и по-другому. Буду состязаться с девочками, живущими на других дворах, и над всеми одержу победу.

На следующий день, едва выйдя из спальни, я получила сильную пощечину от госпожи Тирей.

– Снимай рубашку! – потребовала она, хлопая себя трубкой с песком по бедру.

Всего два дня назад мы так дружно работали на кухне – и вот все ее дружелюбие пропало, растворилось в злорадной ненависти, которая никогда не оставляла ее. Госпожа Тирей била меня, пока не запыхалась; покосившись на нее, я увидела, что она чуть не плачет.

– Из-за твоих дурацких пирожных тебе чуть не отрезали язык! Управляющий хотел продать тебя! – зарычала на меня госпожа Тирей. От нее сильно пахло вином – и страхом. – Только глупый щеголь Федеро заступился за тебя и спас тебя!

Я сразу же поняла: спасая меня, Федеро спас и ее.

Говорить было не о чем, спрашивать нечего. Я крепко схватилась за перила; ноги подо мной задрожали. Госпожа Тирей поняла, что молчание – моя единственная броня.

Закончив меня бить, она отошла от меня, но тут же наклонилась и схватила меня за плечо так крепко, что остались синяки.

– Одной родственнице Управляющего стало плохо от твоего миндаля. Губы обметало, она задыхалась. Сначала решили, что ее отравили, но потом ее служанка призналась, что госпоже всегда делается плохо от определенных орехов. Федеро сказал, что ты не могла этого знать, и унял гнев Управляющего. Тебе крупно повезло, девочка!

После того как госпожа Тирей ушла, я медленно подобрала с пола сорочку и надела ее через голову. С чего слугам Управляющего кажется, что мне крупно повезло? Повезло им – они по-прежнему могут бить и унижать меня! Ведь не их лишили родителей, увезли из родного дома и безжалостно ломают!

Позже в тот день, во время молчаливого занятия с Танцовщицей, я протянула ей черный лоскут. Она ничего не сказала, не подала мне никакого знака, но я видела, что она поняла. Мышцы у меня ныли, ноги дрожали. И все же я решила держаться.

В ту ночь я лежала в постели, ожидая, пока госпожа Тирей заснет, и представляла, как задушу ее подушкой или впихну в горло стрелу, обмотанную шелком. Пусть вопит сколько влезет и раскрошит все зубы о металлический наконечник! Злобные мысли согревали меня, но я понимала, что ничего подобного не сделаю. Танцовщица была права, когда велела мне ждать и копить силы. Силы мне еще понадобятся!

Наконец я встала и распорола швы на подушке. Мой черный наряд лежал на месте; от него пахло древесной корой и застарелым потом. Я достала свой наряд и переоделась прямо в спальне, не боясь, что меня схватят. Когда я вышла на галерею, госпожа Тирей застонала и заворочалась в кровати.

Застыв на месте, я смотрела на двор, окутанный туманом. Вот скрипнула кровать; потом я услышала знакомый звук струи, льющейся в ночной горшок. Я стояла совершенно неподвижно и старалась не дышать.

Застонав и закряхтев, госпожа Тирей снова легла. В последний раз пожалев о том, что не могу сейчас закрыть ей лицо подушкой, я перемахнула через перила галереи и приземлилась во дворе. Спускаться по скрипучей лестнице было рискованно.

Однако я недооценила силы утренней порки. Мои отбитые мышцы меня подвели. Упала я неудачно и, тяжело дыша, растянулась на булыжниках. Через миг надо мной нависла Танцовщица; ее маленькие округлые ушки четко выделялись на тусклом серебристом фоне ночного неба.

Она протянула мне руку. Я оттолкнула ее, потому что еще злилась и на нее, и на госпожу Тирей, и на всех. Больше всего я злилась на себя, но не хотела задумываться об этом.

Я встала; меня шатало. Мы посмотрели друг другу в глаза.

– Во-первых, – прошептала я, – покажи, как ты сбросила меня со стены в тот, последний раз. Когда я научусь уклоняться, ты научишь меня спускаться со стены и возьмешь меня с собой в город!

– Не смей мне приказывать! – Голос у нее был тихим и хладнокровным, но хвост застыл почти в вертикальном положении.

– Мне тоже надоело слушать чьи-то приказы! – Эти слова удивили меня саму. – Я останусь здесь, потому что сама так хочу. Я превзойду всех наставниц в их искусствах, одержу победу над девочками с других дворов и, наконец, одержу победу над самим Управляющим. А потом, когда пойму, что готова, я уйду отсюда.

Ответом мне послужило ее молчание. Хвост ее уже не стоял вертикально, но слегка подрагивал.

– А ты… – Несмотря на темноту, я почувствовала, как краснею. Наверное, лицо у меня горело, как маяк. – Ты научишь меня тому, что мне надо знать, чтобы самой выбирать свой путь? – Я молча вглядывалась в нее. – Ну, пожалуйста!

Она хмыкнула; кончик хвоста загнулся кверху. Потом она снова протянула руку. Я взяла ее и сжала, как будто просила разрешения притянуть ее к себе.

– Давай-ка поучимся уклоняться от ударов и падать. – Она подвела меня к лошадиному загону, и мы стали учиться падать.

После этого все пошло по-другому. Госпожа Тирей по-прежнему злилась на меня, но вместе с тем как будто чего-то боялась. После кулинарного состязания в наших отношениях наметился надлом. Тогда я словно выиграла очко – и почти выиграла всю партию.

Я не возомнила о себе, но осмелела. Охотнее и чаще спрашивала позволения говорить. Мои вопросы стали острее; я словно бросала наставницам вызов. Я старалась думать на несколько ходов вперед. Пища предназначена для еды, но может быть также оружием, демонстрацией, состязанием, угрозой и вызовом. Собаки – слуги, но вместе с тем, как ни странно, и хозяева; их неглубокий, но острый ум способен воспринимать мир через непрочную призму запахов и стайный инстинкт; если их слушать, они могут рассказать о своих чувствах. Язык одежды, складок и узоров оказался сложным и запутанным, как любой логический дискурс о Великих Меннах или владыках Шафранной Башни.

Я задавала вопросы, провоцировала наставниц и предвидела трудности. Наставницы отвечали на мои вопросы, развивая мой ум. Как ни странно, бить меня стали реже. Я приспособилась к жизни на Гранатовом дворе. Говоря языком госпожи Балнеа, всадник научился обходиться без хлыста.

Танцовщица целый лунный месяц учила меня правильно держать равновесие и падать.

– Это только азы, – сказала она. – Ты должна уметь держаться на ногах и заранее чувствовать удары. – Скоро я научилась уклоняться от ее выпадов, хотя ударам она меня не учила, каждый раз обещая: – В другой раз. Потом. Времени у нас еще много.

Я просила научить меня всему, чтобы потом я чувствовала себя в безопасности на улицах города. Танцовщица охотно учила меня прятаться, убегать и обороняться. О нападении речи не было. Меня никто не должен был бояться.

Наконец, в следующее новолуние, мы снова встретились у гранатового дерева. Сгустился холодный туман – лето заканчивалось. Я соскользнула вниз в своем черном наряде. Танцовщица уже ждала меня под деревом, как всегда. Прежняя наша близость так и не вернулась, однако она по-прежнему относилась ко мне с состраданием. Я жаждала большего, но на первых порах и сострадания было достаточно.

Танцовщица легко положила руку мне на плечи:

– Ты готова?

– Да. – Я широко улыбнулась.

– Нет, – возразила она, тоже улыбаясь, – ты еще не готова. Никто не знает, готов ли он к следующему шагу; все просто шагают вперед, когда приходит время.

– Тогда нам надо двигаться вперед!

– Лезь на стену! Считаю до десяти!

Я побежала, как будто земля горела у меня под ногами.

Позже в ту ночь я достала свой воображаемый шелк и нашила на него еще один колокольчик. Потом долго рассказывала себе сказку на своем родном языке – о девочке, которая плавала в канавах или играла под брюхом буйвола по имени Стойкий. Только он, бесконечно терпеливый буйвол с большими карими глазами, не предал меня – не умер и не отослал прочь. Мне было больно оттого, что не хватало слов на родном языке и давались они мне с трудом. Я понимала, что не виновата. Мой словарный запас на родном языке очень скуден не потому, что я глупа и ленива. Просто Федеро увез меня из родного дома в очень раннем возрасте. И все же мои пробелы в знаниях очень меня удручали.

Огорчившись, я плакала в подушку. Подушка глотала мои слезы, а потом – и обрывки мыслей, которые вертелись в голове.

Через несколько дней я сидела в саду с госпожой Тирей; я сдернула с глаз повязку, чтобы проверить, хороший ли выбрала плод. То, что началось несколько лет назад как жестокая забава, превратилось в интересную игру. Когда я в очередной раз закрыла глаза повязкой, скрипнула створка ворот. Кто-то толкнул ее с той стороны.

Мы обе посмотрели на входящего Федеро.

В тот день он был одет как благородный городской купец. Госпожа Леони недавно начала учить меня распознавать значение шляп, перьев, шарфов и булавок – с их помощью легко определить происхождение и общественное положение владельца. Правда, фасоны одежды и аксессуары подвержены веяниям моды, поэтому все они часто меняются.

Два павлиньих пера, перекрещиваясь, ниспадали слева с фиолетовой фетровой головной повязки – такой же, как и лацканы его пиджака. Под пиджаком я увидела кремовую рубашку, которая застегивалась слева направо, с небольшим воротником, который застегивался на три серебряные застежки. Темные брюки из алтамского твида в елочку сужались книзу; отвороты открывали темно-красные кожаные полусапожки. Через плечо был небрежно переброшен темно-синий, почти черный, шарф.

Я подумала, что Федеро выглядит довольно глупо, хотя весь его наряд свидетельствовал о высоком положении в обществе.

– Здравствуй, девочка! – Федеро сухо кивнул госпоже Тирей. – Как успехи кандидатки?

– Я представлю отчет в надлежащий срок. – Госпожа Тирей злобно покосилась на меня. Ей не хотелось, чтобы я слышала их перепалку.

Склонив голову, я ждала. Что от меня понадобилось Федеро?

– Я бы хотел немного побеседовать с девочкой, – многозначительно сказал Федеро.

– Если я понадоблюсь, я буду в гостиной. – Госпожа Тирей вперевалочку зашагала прочь; гримаса на ее перекошенном лице не сулила мне ничего хорошего.

Я стиснула руки, когда она скрылась в тени крыльца. Я давно поняла, что Федеро и Танцовщица зачем-то вступили в сговор ради меня. Я не понимала, с какой целью – правда, тогда почти вся моя жизнь казалась туманной.

Федеро опустился на одно колено и сказал:

– Я уезжаю… надолго. Возможно, меня не будет год или больше.

Я кивнула.

– Говори, девочка. Я ведь не принадлежу к числу твоих мегер-наставниц со злобными лицами и кашей вместо мозгов.

– Счастливого пути, – сказала я. Хотя я не хотела быть с ним грубой, не хотела спорить с ним, я могла думать только об одном: о дне, когда он купил меня у папы. Неужели он уезжает, чтобы купить еще девочек, едва научившихся ходить?

– Мне говорили, ты делаешь успехи.

– Мне нравятся танцы.

Его ответная улыбка подсказала мне, что я ответила правильно.

– Превосходно! Я почти ничем не могу тебе помочь, но я радуюсь твоим достижениям. Кое-кто другой… точнее, другая… может сделать для тебя гораздо больше.

– Я сожалею о том, что нагрубила ей… и тебе.

На миг лицо у него вытянулось, опечаленное воспоминаниями.

– Выслушивать горькую правду тяжело, но грубостью я бы ее не назвал. – Он дотронулся пальцем до моего подбородка, как будто хотел снова склонить мою голову набок и внимательно осмотреть меня. – Все мы ходим туда-сюда за решетками, все сидим в клетках.

– Твоя клетка – весь мир, – в досаде возразила я, хотя не собиралась бить его наотмашь.

– Весь мир – клетка для всех. Только у одних мир больше, а у других – меньше.

С этими словами Федеро оставил меня. Перед уходом он еще немного поговорил с госпожой Тирей. Я же стала плодосъемником снимать с дерева последние в том сезоне гранаты.

Следующая вылазка с Танцовщицей задала тон всему, чем мы с ней занимались зимой. В ту ночь она впервые взяла меня с собой за стену, и мы заглянули в один из пустующих домов Управляющего. Мы медленно поднимались по пыльным лестницам, останавливаясь через каждые два-три шага, чтобы замести за собой следы, и ждали, пока уляжется пыль. Урок стал для меня настоящим открытием, ведь госпожа Тирей в буквальном смысле вдолбила в меня, что пыль – это враг. А в брошенном доме пыль стала другом, который отлично скрывал наши следы.

Несмотря на то что приходилось то и дело останавливаться, наверху мы очутились меньше чем через десять минут. Передо мной раскинулись покатые крыши, дымовые трубы, башенки с врезанными в них окошками, водосточные трубы с отдушинами, прикрытыми металлическими карнизами… Короче говоря, вся округа. Легко можно было представить, что я дома и смотрю на родные рощи. Только здесь вместо деревьев повсюду были металл, дерево и кирпич.

– Здесь крыша плоская, – сказала Танцовщица. – Если по ней бежишь, легко можно споткнуться и загреметь. И тогда тебя заметят.

– Да, госпожа.

– Даже на настенной галерее, которая идет вокруг поместья Управляющего, ты в основном в безопасности. Обнаружить тебя могут в основном случайно. Здесь же отвалившаяся черепица или камешек грозят тебе смертью.

– Да, госпожа.

Танцовщица вздохнула.

– Попозже… когда я решу, что ты готова, мы поучимся прыгать.

– Спасибо! – Мне показалось, будто она чего-то ждет, поэтому я задала ей вопрос, который не давал мне покоя: – Раз здесь так опасно, зачем мы выбираемся сюда?

– Чтобы ты когда-нибудь сумела раскрыть все свои таланты.

– Такими танцами, как со мной, ты не занимаешься с другими кандидатками.

– Да, девочка. Почти никогда.

Даже в темноте я заметила, как грустно она улыбнулась.

Мы начали гулять по крышам ближайшего к нам квартала; Танцовщица шепотом предупреждала меня об опасности и иногда читала мне краткие лекции под луной. Она учила меня стоять и скользить по скату крыши, рассказывала о достоинствах различных коньковых брусов, объясняла, какие трубы лучше обходить стороной и как понять, куда лучше не приближаться. Внизу, на улицах, об опасности могли предупредить лица прохожих, звуки и запахи. Наверху, на уровне крыш, приходилось ориентироваться по углам, внимательно смотреть себе под ноги и избегать опасностей совсем иного рода.

Зимой крыши обледенели, и пришлось учиться заново. Даже улицу сложно было пересечь, потому что на снегу четко отпечатывались следы. Всю зиму мы совершали вылазки в тихие, темные кварталы, расположенные рядом с поместьем Управляющего. Я оставалась дома лишь в те дни, когда на улице было слишком холодно и можно было простудиться. Простуда выдала бы меня госпоже Тирей.

Женщина-утка заметила мое приподнятое настроение и не раз допрашивала меня, не приносят ли другие наставницы чего-то запретного на свои уроки. Мне не хотелось бросать тень подозрения на Танцовщицу, поэтому я нарочно намекала то на госпожу Леони, то на госпожу Данаю, то на остальных. Я втайне радовалась, видя, как злобные мегеры следят друг за другом и иногда ссорятся. Правда, доставалось и мне, но теперь они, по крайней мере, не были заодно против меня и не усугубляли мое унижение.

Верный своему слову, Федеро не возвращался больше года. Я продолжала расти; в каком-то возрасте я стала похожа на жеребенка – длиннорукая, длинноногая, неуклюжая. Наставницы твердили, что такой я останусь до тех пор, пока не стану женщиной. Моя неуклюжесть сильно удручала меня и Танцовщицу на ежедневных тренировках в нижнем зале и еще больше – во время наших ночных вылазок на крыши.

Новая наставница, госпожа Эллера, стала учить меня искусству рисования красками и углем; она открыла во мне дар, который даже я сама в себе не подозревала. Довольно скоро я научилась сносно рисовать черно-белые портреты на прикрепленных к стенам листах писчей бумаги. Я забавлялась, делая наброски со всех моих наставниц. Наконец госпожа Тирей велела мне прекратить «баловство». Видимо, она боялась, что ее унизят, высмеяв на рисунке. И все же палитра госпожи Эллеры, в которой имелись разные цвета, оттенки и кисти, открыла мне окно в мир, о существовании которого я и не подозревала.

Я чуть не лишилась своих преимуществ, когда, забывшись, нарисовала буйвола Стойкого, стоящего по колено в грязи на рисовом поле. Госпожа Тирей что-то заподозрила. Лишь с большим трудом мне удалось убедить ее, что я изобразила божественную корову принца Захара из книги сказок госпожи Данаи.

Время от времени меня по-прежнему били – за невыученные уроки или за то, что подавала голос не спросясь. Жизнь шла как всегда.

Несмотря на мою неуклюжесть, мы с Танцовщицей продолжали обследовать крыши. Мы все дальше отходили от поместья Управляющего; я училась забираться наверх по водосточным трубам или по шпалерам, увитым виноградными лозами. Прохожие на улицах больше не отвлекали и не беспокоили меня, и все же я предпочитала обследовать город сверху, в тишине.

Там, на крышах, мы иногда встречали других людей – таких же тайных путешественников, как и мы. Молчание казалось нам лучшим приветствием и самым добрым прощальным напутствием. Все мы как будто разделяли общую тайну; я любила проводить ночи под звездным небом.

Мое существование постепенно вошло в привычную колею. Жилось мне, можно сказать, неплохо, если не задумываться об обстоятельствах моего заточения. Каждый вечер перед сном я по-прежнему пришивала колокольчик к воображаемому куску материи, но жгучее чувство несправедливости слегка померкло в силу привычки и благодаря многочисленным открытиям, сделанным мною на уроках.

Наступило лето; время от времени я поглядывала на ворота – не вернулся ли Федеро. Танцовщица снова изменила свои ночные уроки. Как-то раз мы не забрались на крышу, а прибежали в узкий двор в двух кварталах от поместья Управляющего. Двор был завален мусором; в мусорных кучах копошились крысы с горящими во тьме глазами. Если задрать голову, можно было увидеть лишь узкую полоску неба. Во дворе было душно и смрадно; мусор странно шуршал.

– Сегодня мы выбираем необычный путь, – объявила Танцовщица. – Можешь сказать, куда мы пойдем?

– Не наверх и не внутрь… – Я огляделась по сторонам, потом посмотрела на металлическую решетку под ногами. – Неужели вниз?

– Внизу, под городом, тоже кипит жизнь. – Улыбка ее сделалась мрачной. – Ты узнаешь правду, которая лежит внизу. – Она взяла меня за руку. – Там, внизу, не отходи от меня ни на шаг! Если потеряешься на крыше, ты всегда можешь спуститься на улицу и вернуться назад. Внизу никаких опознавательных знаков нет. Выходов на поверхность очень мало, и расположены они, как правило, в самых неподходящих местах.

Когда мы перебирались с крыши на крышу, мы то и дело спускались вниз, а потом снова поднимались вверх. Иногда нужно было выжидать, пока пройдут прохожие, или искать укромный уголок. Я поняла, когда можно спускаться вниз, а когда лучше переждать. Есть ли внизу места, где можно спрятаться?

– Далеко ли ведет этот путь?

– Мы не сможем проникнуть всюду, – призналась Танцовщица, – но мест, куда мы попадем, будет намного больше, чем ты можешь вообразить. Под городом есть несколько уровней.

– Вода течет глубже?

– Канализационные шахты ведут в основном в порт. Но под канализацией есть другие шахты, галереи и норы. Они сохранились с древних времен, когда здешние жители предпочитали строиться под землей.

Ее слова меня заворожили.

Мы сняли решетку и заглянули в замшелую дыру, откуда несло плесенью. В стене виднелись металлические ступеньки. И ступеньки, и кирпичную кладку колодца покрывала слизь.

– Внизу я всегда буду идти первой, – сказала Танцовщица. – Если только не прикажу тебе поступить по-другому.

Она начала спускаться. Я последовала за ней. Не придумав, как закрыть за собой решетку люка, я оставила ее открытой.

Ступеньки не доходили до дна локтей на восемь или десять; пришлось прыгать. Танцовщица помогла мне не упасть. Почувствовав под ногами дно, я задрала голову и увидела вдали круг звезд и молодой месяц. Он словно перевернулся, закрыл собой все ночное небо, оставив видимым лишь один звездный диск.

Где-то журчала вода. Запах плесени сменился запахом влажного камня и гниения. Оглядевшись по сторонам, я поняла, что ничего не вижу.

– Ты можешь, сама того не ведая, провалиться в яму. – И голос Танцовщицы донесся совсем не с того места, где она, по моим расчетам, должна была находиться. Я вздрогнула от неожиданности. – Здесь, внизу, кое-кто живет. В основном отвратительные твари. – Танцовщица снова переместилась, и я снова ничего не заметила. Она двигалась совершенно бесшумно. Ее коварство заставило меня понять, насколько я завишу от собственных глаз.

– Света здесь нет, кроме того, что ты принесешь с собой. – Тут мне показалось, что я услышала, как ее нога шлепнула по камню. – Закрой глаза и повернись кругом! – Она положила руки мне на плечи и развернула. Как ни странно, когда я закрыла глаза, стало хуже. Как будто равновесие отчасти зависело от зрения – пусть даже и в кромешной тьме.

Танцовщица еще несколько раз повернула меня кругом и, наконец, велела остановиться.

– Ну-ка, шагни!

Я попробовала сделать шаг и тут же упала, едва не вскрикнув от удивления и боли. Я с силой ударилась об осклизлый камень; мне показалось, будто я вывихнула колено.

Под рукой что-то извивалось. Я невольно вскрикнула; сердце забилось чаще.

– Нравится тебе здесь? – спросила Танцовщица откуда-то сверху. Ее дыхание было горячим; мне показалось, будто я вижу тусклое мерцание в том месте, где находятся ее глаза.

– Д-да… – Я держалась за свой страх, прижимая его к себе, как прижимала к себе гнев и печаль, живя на Гранатовом дворе. Здесь, внизу, я была свободна – так же свободна, как под звездным небом на крышах. Когда я научусь ориентироваться здесь и определять расстояние, будет еще лучше… Если госпожа Тирей узнает, что я спускалась под землю, она убьет меня на месте или сразу продаст.

Спуск под землю стал для меня страшным опытом. Если бы Танцовщица не держала меня за руку, я бы не смогла никуда идти. Стен не было, кроме сводов туннелей. Оказывается, под ногами моих тюремщиков раскинулась громадная клетка размером с целый город.

– Да, – повторила я, – мне здесь нравится.

– Хорошо, – ответила Танцовщица. – Но и о страхе не забывай. Он сохранит тебе жизнь здесь, внизу.

«Страх не сохранит мне жизнь, – подумала я. – Мне хранит жизнь мысль о том, что я должна вернуть долг».

– Вот, возьми! – Танцовщица протянула мне ленту из черной материи.

Через девять дней после первого похода в подземелье, холодной, промозглой ночью мы вышли во двор. Мне не терпелось снова очутиться внизу.

– Зачем?

– Завяжи глаза.

Началась старая игра. То же самое я часто проделывала с госпожой Тирей. Я сложила материю втрое и повязала так, чтобы полностью закрыть глаза. Хотя я еще ничего не знала, мы готовились к одному из самых ценных уроков.

– Медленно дойди отсюда до лошадиного стойла. – Она крепче сжала мне предплечье – так, что когти впились в кожу. – Только помни: медленно!

Танцовщица развернула меня лицом к дальней стене двора и отпустила. Я уверенно шагнула вперед – и тут же ударилась голенью о низкую ограду вокруг гранатового дерева. Споткнувшись, я полетела вперед и врезалась в дерево, оцарапав ладони о шершавую кору. Теперь у меня болела не только нога, но и плечо. Подавив рвущийся из горла крик, я, запинаясь, пробормотала:

– Зачем ты меня развернула?

Я не скрывала упрека; мне казалось, что она меня предала.