Зеленая

«Вот почему он тебя продал, – нашептывал предательский голос у меня в голове. – Мальчика он бы любил и оставил себе».

Тогда я заплакала – впервые за несколько месяцев, проведенных в холодном доме, заплакала навзрыд. Не думаю, что я рыдала громко, но вскоре явилась госпожа Тирей и увидела, что я свернулась калачиком на полу в самом жалком виде.

– Девочка, – хриплым спросонок голосом спросила она, – что за материя у тебя в руках?

Госпожа Тирей вытолкала меня на заснеженный двор деревянным веретеном. Видимо, на сей раз ее не волновал мой внешний вид; она била меня до синяков и с каждым ударом все больше разъярялась.

– Я выбью из тебя эту дурь, мерзавка!

– Ни за что! – кричала я на родном языке. На моем прежнем языке.

Госпожа Тирей со всей силы ударила меня кулаком в подбородок, и я упала на снег. Рубашка моя стала липкой от пота и крови. Снежинки залетали под влажную, липнущую к коже ткань, замораживая позвоночник и ребра.

– Помяни мое слово, если еще раз затявкаешь на своем собачьем наречии, я вырву тебе язык! Управляющий продаст тебя в портовую таверну, где ты и до двадцати лет не доживешь!

Я пыталась отодвинуться, уползти. Госпожа Тирей снова замахнулась и ударила меня веретеном по коленям. Боль была ужасной.

– А сейчас ты сожжешь свой поганый шелк – здесь, на улице!

– Здесь снег… – начала было я, но госпожа Тирей влепила мне пощечину.

– Тебе не позволяли говорить! Жди меня здесь.

Она вразвалку вернулась на крыльцо, поднялась на второй этаж. Я, дрожа, сидела на снегу, глотая собственную кровь и жалея, что не могу умереть.

Вскоре женщина-утка вернулась, неся медную жаровню – такими мы в зимние холодные ночи согревали комнаты.

– Вот, – сказала она. – Порви шелк на куски и положи сюда!

Плача, я повиновалась – точнее, попыталась сделать то, что она требовала. Шелк оказался прочным. Госпожа Тирей достала из складок плаща нож и надрезала кусок материи.

Слезы выкатывались из моих глаз и тут же застывали; я бросала полоски ткани в горшок с углями. Она протянула мне склянку с маслом:

– Полей!

Я полила. Дни моей жизни горели, как будто их никогда не было. Гранатовые зернышки трескались в огне, подскакивали, унося с собой призраки того, что было моим.

Я подумала: «Может, они попадут к бабушке».

Когда огонь потух, госпожа Тирей велела мне отнести жаровню в нижнюю кухню. Хотя я держала ее толстой прихваткой, горячий металл обжигал пальцы и запястья. На кухне она натерла мои ожоги пальмовым маслом – грубо, безжалостно. Затем достала широкий, низкий горшок, в котором варили пищу на открытом огне.

Госпожа Тирей пересыпала в горшок пепел от сгоревшего шелка и обгорелые зернышки граната. Плеснула в горшок немного вина, воды. Не пожалела соли. Поставила горшок на огонь и стала помешивать варево. Вскоре оно запузырилось, закипело.

Вонь поднялась ужасная.

Варево уместилось в большую миску. Госпожа Тирей придвинула ее мне и приказала:

– Ешь!

Я с ужасом смотрела на вязкую серо-бурую массу.

– Съешь, – сказала госпожа Тирей, – и покончим с этим. Если не съешь, тебе конец.

Давясь, я глотала пепел, смешанный с солью. Я ела свое прошлое. Но дала себе зарок, что у меня еще будет будущее.

Позже, у себя в спальне, я сидела на кровати и смотрела за дверь, которую госпожа Тирей оставила приоткрытой. Мне на миг показалось, будто я вижу под заснеженным гранатом спящего буйвола. Я понимала, что это невозможно, но видение немного утешило меня.

На втором году пребывания на Гранатовом дворе у меня появились и другие наставницы. Они стали обучать меня разным наукам и ремеслам. Госпожа Тирей по-прежнему учила меня готовить. Госпожа Леони продолжала учить меня шить и разбираться в тканях. Госпожа Марга, которая была гораздо моложе двух первых наставниц, учила тщательно, по-северному, убирать комнаты и распознавать плохую работу. Госпожа Даная принесла стопки бумаги и показала мне беспокойные буквы Каменного побережья, продолжив занятия, начатые еще с Федеро на «Беге фортуны».

Каждая наставница по очереди раскрывала передо мной тайны своего ремесла. Госпожа Марга показала, как выбирать масла для разных пород дерева, в зависимости не только от самого материала, но и от того, для чего он служит и находится ли на свету или нет. Она могла часами рассказывать о крахмальных воротничках и манжетах; по ее словам, безупречные воротнички и манжеты способны многое сказать о сути того или иного горожанина и о его положении на общественной лестнице.

Госпожа Суаликс объясняла мне тайную магию чисел, показывала, как они пляшут в строках и колонках, соединяясь и порождая новые цифры. Она говорила сдержанно и тихо; казалось, ей наплевать на дисциплину, за соблюдением которой ревностно следили другие наставницы. Для госпожи Суаликс весь мир состоял из чисел. Числа двигали корабли, монеты и обутые в сапоги ноги воинов. Вскоре она убедила в этом и меня, и мне казалось, что в столбике монет я слышу мерное дыхание всего города.

Госпожа Балнеа учила меня ухаживать за лошадьми, собаками и более редкими видами домашних животных, которых некоторые женщины делали своими любимцами. Она приносила разноцветные картинки на растянутых кусках кожи и рассказывала об экстерьере и мастях. Весной она обещала научить меня ездить верхом. Я не видела особо много смысла в том, чтобы кружить на пони по тесному двору, но наставнице ничего не сказала.

Музыке меня тоже учили – приходила госпожа Малья, тонкая, мстительная особа, по сравнению с которой госпожа Леони казалась воплощением добра. Правда, госпожа Малья не питала злобы лично ко мне, даже наоборот, но она сразу дала мне понять: для нее я – всего лишь очередное орудие. Ее цель – настроить мой голос и обучить меня петь так, как принято здесь, на севере. Кроме того, я должна была отличать спинет от клавесина. Я была еще очень мала, когда госпожа Малья начала обучать меня, и в моем голосе еще присутствовала ангельская сладость, которой обладают только дети. Она предупредила, что, когда я вырасту, голос сломается, и пригрозила сломить меня раньше времени, если я не запомню каждую ноту и не буду работать в точности по ее приказам.

– Я не боюсь Управляющего, как остальные здешние наставницы, – сухо сказала госпожа Малья. – Ты будешь либо совершенством, либо никем – я сама об этом позабочусь.

От новых наставниц я получила и кое-что хорошее. Во-первых, дни мои стали разнообразнее и оживленнее. Значит, мне приходилось проводить меньше времени с госпожой Тирей и у меня появилось больше занятий. Мир уже начинал разворачиваться передо мной – я и не представляла, что такое возможно в клетке, какую представлял собой Гранатовый двор. Потом я чувствовала себя виноватой, потому что уроки казались мне интереснее, чем охота за лягушками в канавах под вечно палящим солнцем.

А все-таки дома меня не били!

Во-вторых, поскольку новые наставницы приходили и уходили, я постепенно начала сознавать, что за этими серо-голубыми стенами тоже есть жизнь. Во дворы редко проникали посторонние звуки, а когда проникали, казались неотчетливыми и почти ничего не значили. Наставницы приходили, а потом уходили выполнять другие поручения, что означало, что у них были свои обязанности, режим; от них требовались другие вещи. Они часто останавливались поболтать друг с другом. Правда, они старательно следили, чтобы их слова не достигли моих ушей, но следили не всегда и недостаточно. По обрывкам сплетен я поняла, что в других дворах дома Управляющего воспитываются и другие девочки. Все мы, кандидатки, соперничали друг с другом; каждой из нас лучше других удавались разные вещи. Одна малышка гениально готовила и разбиралась во всех специях и пряных травах, а другая замечательно преуспела в искусстве каллиграфии.

Я была еще очень мала, когда такие слова впервые задели мой слух. Они лишь укрепили мою решимость овладеть всем, чему меня обучали. Когда-нибудь я освобожусь!

Моя постель была такой большой и непривычно мягкой, что иногда я засыпала рядом с ней, на полу. Госпожа Тирей, ворча и пыхтя, уходила спать к себе в спальню, а я лежала без сна и рассказывала себе сказки на своем родном языке. Я быстро поняла, как мало я знаю слов на родном языке – гораздо меньше, чем на петрейском. О фруктах, пряностях, о шитье, о достоинствах собак я могла рассуждать только на языке моих тюремщиков с Каменного Берега.

На родном языке у меня даже не было слова для обозначения собаки. Нашим единственным животным был буйвол Стойкий; кроме того, я видела нескольких диких лесных птиц, которые рылись в земле у папиной хижины. Я могла говорить о черепахах, змеях и кусачей мошке, и все же мир, который охватывали эти слова, был так мал, что сердце мое болело.

Однажды я успешно записала очередные несколько строк из «Семнадцати жизней мегатерианцев». Госпожа Даная считала, что знатная дама всегда должна стремиться к чему-то высшему. Слова были длинными и трудными; смысла их я тогда еще не улавливала. Что может знать ребенок о переселении душ или супружеской измене? И все же за словами все отчетливее проступали звуки. Госпожа Даная вела меня через них медленно, терпеливо, шаг за шагом.

Я встала после урока. У меня переполнился мочевой пузырь, а час для помощи госпоже Тирей в верхней кухне еще не настал. Со свойственной ей жестокостью она объявила, что мы будем учиться варить супы.

К моему удивлению, госпожа Тирей ждала меня за дверью гостиной. Обычно она не любила стоять на холоде – если, конечно, не настоятельная необходимость.

– Девочка, – сказала она и замолчала. Такая неуверенность также была необычной для женщины-утки. – Сейчас ты познакомишься с новой наставницей. Она… в моем расписании ее уроков не предусмотрено, но ее прислал Федеро. – Прищурившись, госпожа Тирей продолжала: – Берегись! Она не из тех, к кому легко подлизаться, как к остальным!

Мне с трудом удалось не расхохотаться. Интересно, к кому я, по мнению госпожи Тирей, подлизывалась? С чего вдруг ей в голову пришла такая нелепая мысль? Но я не расхохоталась, а кивнула и посмотрела на свои ноги, чтобы скрыть огоньки, несомненно, пляшущие у меня в глазах.

– Ты думаешь, я шучу? – Госпожа Тирей схватила меня за ухо, но тут же отпустила, хотя я уже напряглась, готовясь терпеть боль. – Нет, сейчас твои уловки не пройдут. И не вздумай показывать ей свой мерзкий характер! Не смей тявкать по-своему, не смей воровать. Если захочешь, чтобы тебя побили, скажи мне, и я с тебя шкуру спущу. Но с новой наставницей шутки плохи!

Я кивнула, по-прежнему не глядя на нее. Может, новая наставница – страшная вооруженная королева? Или могущественная жрица с бельмами на глазах, которая приносит несчастье? В книгах госпожи Данаи я находила много историй о таких женщинах, необычных, внушающих ужас и обладающих тайной силой, которая оставалась не замеченной большинством мужчин.

Госпожа Тирей отвела меня вниз, в тренировочный зал. Я шла, по-прежнему понурив голову и пряча лицо. Я смотрела на свои ноги, измазанные грязью, которые стояли на соломенных циновках, которыми была устлана комната.

– Девочка, – сказала женщина-утка с дрожью в голосе, которая не укрылась от меня, – познакомься с Танцовщицей. Госпожа… вот наша девочка. Кандидатка Гранатового двора.

– Спасибо, госпожа Тирей. – Голос у Танцовщицы оказался ниже и грубее, чем у большинства женщин. Я подняла глаза и увидела высокую и стройную фигуру, покрытую серебристым мехом. За спиной у нее туда-сюда покачивался хвост. На концах широких, тупых пальцев виднелись кончики когтей.

Как страшно… Она – чудовище!

Внутри меня рождался крик. Танцовщица коснулась пальцем губ, своим простым жестом приказывая мне молчать. Ее жест оказался таким неожиданным, что я отвлеклась – на что она, видимо, и рассчитывала.

Я поняла: она не чудовище, но отличается от меня гораздо сильнее, чем бледнокожие уроженцы Каменного Берега, похожие на опарышей. Покрытые мехом острые уши были прижаты к черепу. С высокого лба смотрели прозрачные фиалковые глаза. Заостренный подбородок; рот широкий и почти человеческий, а не клыкастая треугольная звериная пасть. Чуть приплюснутый нос тоже был вполне человеческим, а не звериным.

Больше всего меня потряс покрывавший ее тело серебристый мех. Люди выглядели по-разному, могли быть разных цветов и размеров, но я еще не видела и не слышала ни об одном человеке, покрытом таким нежным и таким красивым мехом. Не видела я людей с длинными хвостами, которые мели по полу, как у Танцовщицы. В то же время она явно была женщиной. Ее грудь и бедра закрывало хлопчатобумажное одеяние – синее в мелкий цветочек.

– Я представительница древнего племени, – тихо сказала она. – Вы, люди, называете нас пардайнами. Я живу и зарабатываю себе на хлеб на Каменном Берегу. Учу танцевать и красиво двигаться девочек, женщин, а иногда – очень редко – и мужчин. Учу изяществу и равновесию. Некоторые мои ученицы умеют быстро бегать и ловко падать; эти навыки очень полезны в большом городе с большими домами, в тени которых часто таится угроза.

Я во все глаза смотрела на нее. Никому до нее не удавалось поразить меня настолько, чтобы я лишилась дара речи.

Танцовщица отошла от меня и села на деревянную скамью в тренировочном зале. Оглядевшись, я поняла, что госпожа Тирей вышла. А я даже не заметила!

– Боюсь, нам с тобой не обойтись без зеркал, – как будто с сожалением произнесла Танцовщица. – А теперь, девочка, расскажи мне о себе.

– Мне можно говорить? – спросила я, чуть не подавившись.

– Да, – кивнула Танцовщица. – Тебе можно говорить.

– Я… дочь своего народа. – Я глубоко вздохнула. Впервые с тех пор, как меня сюда привезли, я рискнула сказать правду. – Меня насильно привезли сюда, в Медные Холмы. Я должна жить среди своих поработителей и заслужить право на свободу.

Я зажмурилась, привычно ожидая крика и ударов. Ничего не последовало. Никто не бил меня, не щипал, не толкал. Подняв голову, я увидела в чуть раскосых синих глазах Танцовщицы глубокую печаль. Она раскинула руки, и я бросилась к ней в объятия. Впервые за мою недолгую жизнь кто-то отнесся ко мне по-дружески.

Хотя мне очень хотелось выплакаться, уткнувшись в ее мягкий, нежный мех, я не стала потакать своей слабости. Лишь позволила ей подержать меня – недолго, пока я не отдышалась.

– Девочка, – сказала наконец Танцовщица, – твои мысли принадлежат только тебе. Я ни в чем тебя не упрекаю. Но если ты ценишь свою жизнь и силу, которой ты надеешься когда-нибудь овладеть, держи такие слова при себе и никогда больше не произноси их в этих стенах.

Ее слова подарили мне, несчастной, лишенной всего девочке, искру надежды.

– Хорошо, госпожа! – пробормотала я, отрываясь от ее мехового плеча. – Скажи, пожалуйста, чему ты будешь меня учить?

Она как будто удивилась:

– Как чему? Конечно танцам!

Мы немного потанцевали.

Я не знала, как добыть еще кусок шелка и расшить его колокольчиками так, чтобы никто не узнал. Поэтому я начала пришивать колокольчики мысленно. Каждую ночь, перед тем как заснуть, я отсчитывала количество колокольчиков, нашитых до сегодняшнего дня. Сначала я представляла себе простые жестяные колокольчики, которые отсчитывали мою жизнь с отцом. Затем им на смену приходили металлические стружки, нашитые во время морского путешествия с Федеро. Позже появлялись гранатовые зернышки; они появились уже в Медных Холмах.

В моем воображении все они звенели, даже деревянные щепки и обломки гвоздей. Каждую ночь, пересчитав все мои колокольчики до единого и постаравшись не забыть ни одного, хотя отдельные отрезки времени приходилось восстанавливать по памяти, я мысленно пришивала к воображаемому шелку еще один колокольчик. Поскольку шила я лишь в воображении, я выбирала любые иглы – костяные, стальные, деревянные или даже иглы из слоновой кости; нитки тоже я выбирала по своему вкусу.

Важнее всего было не сбиться со счета. Недели на Гранатовом дворе текли ритмично; в одни и те же дни у меня были определенные уроки; в одни и те же дни нам привозили продукты. Календарей мы не вели. Каждый колокольчик знаменовал очередной день моей жизни… Как еще моя душа найдет дорогу домой, когда я покончу счеты с жизнью?

Я никому, даже Танцовщице, даже шепотом не сознавалась в том, чем занимаюсь перед сном. Я не могла признаться в своем занятии, не опасаясь тяжкого наказания, после которого я захлебнулась бы собственной кровью.

И все-таки Танцовщица стала моей самой близкой подругой в темные дни моей второй зимы на Гранатовом дворе – и в начале следующей весны, влажной и мрачной. Всего час проводила я в тренировочном зале, но там я могла хоть немного облегчить душу. Мы с Танцовщицей разучивали разные виды шагов. Она учила меня правильной походке, учила держать равновесие. Благодаря ей я стала лучше понимать собственное тело и лучше ориентироваться в пространстве. Иногда она действительно учила меня танцам, но чаще мы занимались просто движением.

– Большинство людей считает, что тела у них плоские, как будто нарисованные, – говорила Танцовщица. – Представь, что ты сделала бумажную куколку и двигаешь ее по игрушечной сцене. Но ты – не кукла. У тебя есть… объем, глубина. Ты можешь согнуть колени и локти; ты можешь выгнуться дугой.

Хотя ее слова казались вполне разумными, трудно было понять мысль, которая крылась за ними. Танцовщица дала мне скакалку – о таком занятии я и не слышала – и велела прыгать через нее. Сначала я вращала скакалку вперед, потом стала вращать ее спереди назад. Скоро я поняла, что могу прыгать, если понимаю в любой миг, где находится скакалка и где – мои ноги.

Иногда наши тренировки немного напоминали занятия с госпожой Тирей и госпожой Леони. Первая учила меня выбирать фрукты, едва взглянув на них, а вторая не уставала показывать различия между похожими на первый взгляд стежками. Я должна была видеть больше того, что открывалось даже самому поверхностному взгляду, должна была видеть то, что в самом деле казалось невидимым – например, собственную спину.

Наши занятия с Танцовщицей были странно тихими и спокойными, но вскоре я почувствовала, какую грацию они мне даруют. Я научилась подхватывать брошенный нож, прежде чем он падал на плиточный пол. Могла прыгнуть с галереи на нижнее крыльцо. Оказалось, что я еще и очень сильная. Очень сильная, как уверяла меня Танцовщица – даже сильнее многих мальчиков. Откуда мне было знать? Она обучила меня пользоваться своими преимуществами. Как-то раз – на улице немного потеплело – я быстро взобралась на самую верхушку гранатового дерева.

За тот поступок меня так сильно избили, что я два дня не могла ходить. После госпожа Тирей и Танцовщица даже поссорились – единственный раз на моей памяти. Потом женщина-утка, переваливаясь, вошла ко мне в спальню.

– Твое место здесь, – тихо сказала она. – Не заглядывай за стены, не смотри за ворота!

Забывшись, я выпалила:

– Что там такое? Чего я должна так бояться?

Госпожа Тирей притворилась, что не заметила еще одной моей оплошности.

– Там мир, который ты увидишь, когда придет время. Девочка, тебя готовят к величию. Пусть все разворачивается постепенно, тем способом, какой лучше всего знаком твоим наставницам.

Как и Федеро, госпожа Тирей считала, что мое пребывание на Гранатовом дворе мне только на пользу. Как они могли такое подумать?

Весна сменилась летом, а лето – осенью. На Гранатовом дворе я впервые узнала, что такое времена года. На родине были лишь вечная жара и солнце, которое лило на землю свой золотой свет. На Каменном Берегу небо было часами. Оно неспешно менялось, указывая, когда наступает время пахоты, посадок, сбора урожая, отдыха.

Разумеется, никаких сельскохозяйственных работ я не видела. Перед моими глазами круглый год было лишь гранатовое дерево, которое осенью приносило плоды. Впрочем, его зернышек меня лишили, как и колокольчиков. Сначала я еще надеялась их вернуть. Как только я научилась бегло читать, госпожа Даная стала приносить мне больше книг. Среди них затесалась книжка, имеющая отношение к сельскому хозяйству. Она называлась «Современный трактат по коневодству». То был первый по-настоящему старинный текст, прочитанный мною. Много недель подряд я ломала голову над книгой, но понимала, наверное, лишь одно слово из пяти.

С другой стороны, я родилась в семье крестьянина. Папа и Стойкий сажали рис, собирали урожай, очищали зерна от шелухи. Мне даже было знакомо кое-что из написанного Туллием, автором старинного трактата. Вот почему пособие вызвало мой интерес. Я слышала в нем отголосок чего-то знакомого, смешанное со сказками о принцах, битвах, полубогах и красках мира.

Из трактата я узнала еще одно: что со временем даже человеческая речь может меняться. Оказывается, в языке тоже бывают времена года, так же как есть времена года в жизни женщины. Некоторое время я бормотала себе под нос слова на древнепетрейском языке, хотя ответить на старинный лад госпоже Тирей или другим наставницам мне не хватало духу.

Многие занятия также переместились вниз. Мы все чаще готовили в большой кухне. Там выбор посуды, утвари, пряностей и способов приготовления оказался гораздо шире, чем наверху. В нижней кухне мы с госпожой Тирей довольно часто нарушали посты. Иногда мы там же и закусывали наскоро – днем или вечером. Что еще важнее, внизу я узнавала, что можно сделать с едой. Первые уроки были простыми, но мне уже тогда стало ясно: если хочешь достичь совершенства в искусстве кулинарии, учиться придется всю жизнь.

Однажды мы мыли земляные груши – маленькие, сморщенные корнеплоды с багрянистой кожурой и тонкими, как волоски, корнями.

– Эти плоды надо жарить на сильном огне или варить в кипятке не менее десяти минут, – сказала госпожа Тирей.

Я ничего никогда не записывала. Наставницы требовали, чтобы я все запоминала. От множества подробностей у меня голова шла кругом.

Я сложила вместе ладони – так я давала понять, что хочу задать вопрос по теме урока.

– Можешь говорить, девочка.

– Что будет, если съесть земляную грушу сырой или недоваренной?

Госпожа Тирей долго смотрела на меня.

– Можно сильно заболеть и даже погибнуть.

До тех пор мне и в голову не приходило, что еда может быть оружием.

– Значит, земляная груша опасна?

Госпожа Тирей отложила корнеплод в сторону и вытерла руки.

– Девочка, ты забегаешь вперед, и все же я отвечу на твой вопрос. Опасным может быть все. Масла, на которых мы жарим, могут испортить пищеварение, если их пить, как вино. Если бы я заставила тебя набить живот солью, вскоре ты бы умерла от жажды. Если съесть хотя бы щепотку порошка, приготовленного из некоторых трав или растений, можно умереть.

– Значит, кухонное искусство похоже на все остальное, чем я занимаюсь. – Я обвела кухню рукой, в которой сжимала земляную грушу. – Дело не в том, что мне придется готовить. Просто мне нужно так хорошо овладеть кухонным искусством, чтобы сразу видеть, если кто-то захочет отравить меня солью, плохим маслом или порошком из смертоносных трав!

На лице госпожи Тирей мелькнула тень улыбки.

– Девочка, Федеро правильно выбрал тебя.

Я смотрела на земляную грушу и думала, как бы незаметно скормить ее госпоже Тирей?

«Слова! – напомнила себе я. – Ты победишь ее словами».

Урок был ясен: опасным может стать что угодно, если пользоваться им определенным образом. Еда. Слова. Кусок шелка, сшитый в трубку и наполненный песком. Даже человек.

«Неужели они готовят меня к хорошей жизни? А может, меня учат разным способам убивать и умирать?»

Времена года сменяли друг друга, и мои уроки тоже менялись. Мои ноги стали длиннее. Как-то раз госпожа Балнеа привела во двор обещанную лошадь, и мы начали изучать живых лошадей вместо рисунков на пергаменте и рукописей. Моим «учебным пособием» стала старая гнедая кобыла с белой звездочкой во лбу. Она смотрела на меня пустыми глазами и вздрагивала всякий раз, как к ней прикасались – когда до нее дотрагивались пальцем или палкой. Наставница намекнула: когда-нибудь она позволит мне сесть верхом и немного покататься. Я не очень обрадовалась. Поездка верхом по тесному двору не казалась мне таким уж большим подарком. Иногда госпожа Балнеа приводила с собой не кобылу, а собак разных пород. Она объясняла, что они умеют и для чего их держат, каковы условия их содержания и как они устроены. Собаки были поживее сломленной старой кобылы, но и они казались мне пугливыми.

Так же менялись и другие занятия. Как-то ночью привезли и поставили под гранатовым деревом большой ткацкий станок; над ним натянули полотняный навес от дождя. Госпожа Леони начала учить меня другим способам ткачества. На кухню доставили свиную тушу, и мы с госпожой Тирей целых три дня разрубали ее на куски, чтобы я видела, из какой части туши получаются те или иные виды мяса. Одни куски мы закоптили, другие пожарили. Большую часть пришлось выбросить.

Управляющий не жалел ни времени, ни средств на мое образование. Я постепенно начала догадываться, кого из меня готовят.