– Ну, лейтенант Ефимцева! Что за формулировки? – Полковник нахмурился и, отмахиваясь от дыма папирос Ксении, подошел к сейфу. – Мы проверили его по всем ведомствам. Всё в порядке. Была там одна мутная история… но она к делу не относится. – Он захлопнул папку с делом бывшего летчика. – Он лучший на данный момент в городе. Ты просто обязана с ним сработаться.

Ксения, докурив, нахмурившись, молчала.

– Моя интуиция…

– Ксения! Факты. Только факты! – Повысив голос, полковник расстроился, словно оскорбил любимого человека. Покраснел. И выходя из неловкого положения, принялся выгонять её: – Все, иди работай! И отчет мне в понедельник утром на стол.

Ксения обернулась возле двери, пытаясь что-то сказать.

– Только факты! Иначе уволю ко всем чертям из органов…

Никитин пересекал кабинет по диагонали. Будучи летчиком, он был стеснен габаритами кабины, но всегда знал, что за бортом боевого летающего крейсера необъятный простор, называемый кротким военным термином «воздух».

Сейчас же кабинета было мало. Так было всегда, когда эмоции зашкаливали. Причиной этих эмоциональных волнений была, конечно, лейтенант особого отдела, которой было поручено ведение непростого дела. Несмотря на его возраст, боевой опыт и опыт оперативной работы в уже мирных условиях.

И все же что-то было в ней – этой болезненно худой, с порой восторженными глазами, девушке. Что-то. Но это что-то не перевешивало чашу весов, на которой находились гордость и амбиции боевого летчика.

– Ну вот где она? – Никитин знал, что коллеги не ответят на этот вопрос, даже если знают ответ. – Где материалы дела? Где дела анало… гичных преступлений, о которых она тут пела?

– Она в Главное управление поехала. – Комов был единственный, кто мог вставлять фразы в подобные моменты эмоционального волнения своего начальника, а по совместительству напарника.

– С делом!? – Никитин на секунду остановился возле окна, заметив пикирующую птицу, его рука невольно потянулась к несуществующему штурвалу, но он вовремя вернулся в реальность. – Так взяла бы туда труп девочки отвезла, чтобы наглядно показать, …отчитаться, как полагается. Мы что, сидеть без дела будем?

– Так мы и так всё знаем… – Голос Комова перемешался со звуками глотков поглощаемого им чая и звоном бьющейся при этом о стекло стакана ложки. – Вон эксперты здесь, фотограф со снимками. Доктор с результатами, – Комов взглянул на дно стакана, – вскрытия…

– Комов!? – Впервые Никитин развернулся лицом к коллегам. – У тебя скачок по карьерной лестнице в сторону особого отдела!? Или твоя защита на чем-то другом основана?..

– Успокойтесь, капитан, – донесся голос Ксении из-за полуоткрытой двери кабинета. – Орете там, как на аэродроме…Всех уже тут распугали! За делами я ездила. – Она вошла, едва заметно кивнув всем, не удостоив взглядом только самого Никитина, – Взять их тоже не так просто. Надо подтвердить схожесть преступления хотя бы на пятьдесят процентов, поэтому и брала дело с собой.

– А что вашему слову… уже не верят? – Сергей снова отвернулся к окну, ища глазами в хмуром небе птицу, как ищет в небе самолет врага боевой летчик.

– Верят. – Ксения устало опустилась на стул. – Но до определенной буквы каждого сказанного мною слова.

Преступления действительно были идентичны. Тела расположены в различных позах на столах, словно жертвоприношения древним богам. Изгиб конечностей тела формировали очередной символ. Свеча, а где-то и две, дополняли ужасный «рисунок». Отличие в незначительных деталях: где-то вместо скатерти лежала простынь, сорванная второпях с кровати в спальне. Это подтверждало стремление убийцы (или убийц) придать священность, ритуальность своему страшному деянию.

Рабочие кадры, сделанные при плохом освещении, тем самым подчеркивающие ужасную реальность, заставили многих из присутствующих ощутить шевеление волос на голове.

– Ну что скажете, сыщики? – Ксения во время ознакомления с делом группой стояла у окна и курила. – На данный момент вы самые лучшие в городе. Какие первые впечатления? Часто от них многое зависит.

Сидящие за столом переглянулись между собой. Некоторые гордо приподняли подбородки. Многим из них не было и тридцати. Революция, Гражданская война и Вторая мировая омолодили ряды силовых учреждений, наделяя страшным кровавым опытом ее членов. Да и «зачистки»… Под карающий меч «правосудия» НКВД попадали в основном товарищи более старшего поколения, кто уже наделал жизненных «ошибок» высказываниями и своими мыслями или попросту мешал крутиться жерновам власти. Молодежь была ослеплена идеей «светлого пути коммунизма» и свято верила в его будущее.

Опять же, комсомол – незаменимый помощник партии.

Во многих ведомствах работали едва сформировавшиеся мальчишки и девчонки, имеющие в своей практике такое, чем в мирных условиях не каждый взрослый сможет похвастаться. Но только не в это время и не в этой стране. В стране, где террор и массовые убийства очередными вспышками в течение десятилетий оправдывались идеологическими мотивами и партийными тезисами. Оправданные жертвы…

Но это все отголоски демагогии. Несмотря ни на что, страна сплотилась и при помощи невероятных усилий победила фашизм. Даже с учетом репрессий, переполненных лагерей и невинно казненных своих сынов.

– Если делиться именно первым впечатлением… – Комов задумчиво рассматривал снимки из привезенных Ефимцевой дел, передавая их товарищам, сидевшим за столом друг напротив друга. – Исходя из своего личного опыта…

Гриша закашлялся, ощутив на себе полдюжины удивленно-встревоженных взглядов.

– Письмо! У меня складывается впечатление, что он пишет письмо. – Комов, поправив челку черных, как смоль, волос, краснея, нелепо улыбнулся. – Убийство – иероглиф с заложенным смыслом, еще жертва – очередное послание. Ч-е-го!? Я в детстве увлекался и писал девчонкам…

– Так, еще кто? – Голос Ксении, подстегивая кнутом, заставлял шелестеть листами папок и шевелить мозгами.

– Он определенно силен, если это одиночка, конечно. – Миша Данилов, рассудительный, не говорящий лишних слов, пришел в милицию после войны, сразу попал в отдел по борьбе с бандитизмом. Физически крепок, хладнокровен, прямолинеен; год во фронтовой разведке, десяток выходов за линию фронта и столько же диверсий в составе группы. – Да, жертвы преступления – дети и подростки до пятнадцати лет, но везде убит кто-то из взрослых. А в пригородном случае даже бывший военный. – Миша развел руки в стороны, опуская папку с материалами дела на поверхность стола. – Молодой, сильный мужчина, имеющий боевой опыт… Тут как бы все само за себя говорит.

– Ещё? – Ксения взяла со стола граненый стакан с чаем и просто грела о него руки, глядя на медленно падающие снежинки за окном.

– Он где-то наследил. – Виктор Белый, не имеющий боевого опыта работник уголовного розыска, не взятый добровольцем на фронт из-за врожденной травмы ноги, но обладающий аналитическим складом ума, и поэтому также был необходим в команде. Виктор стрелял не хуже всех здесь собравшихся, но это не помогло ему встать в строй во время мобилизаций – полсотни отказов от медицинской комиссии. Фотограф, от которого вечно специфически пахло реактивами. – Первые два преступления совершены в городе, следующее – пригород, а затем он расширяет поле своей… деятельности, словно скрываясь, уходя за сотни километров от города.

– Интересная версия… – Ксения глотнула невкусного, но согревающего, отдающего землей напитка. – А может, погодные условия… Не думал об этом?

– Сезонность? – Виктор вскинул свои красивые глаза на Ксению и затараторил: – Ну да, в принципе, возможно… Территория санатория в мае и… – Он торопливо листал страницы папки под нетерпеливыми взглядами остальных. – Колхоз Ленинец в августе. Логично…

– Или просто летом любит пикник на природе. А? – Ксения как-то странно улыбнулась, вызывая недоумение на лицах присутствующих.

– Может, он все-таки запутывает следы? – Ежов Олег, также военный, связист, обеспечивал связью передовые части в тяжелых боевых условиях. Был лучшим в своем деле, передвигался незаметным для немецких снайперов, используя идеальные методы маскировки, которые сам и разрабатывал. – Переезды с места на место… Эту версию отбрасывать нельзя. – Олег стремился в разведку, но прошлое его отца, от которого он даже отрекся, не давало сбыться его мечте. Он взглянул на Данилова (разведчика) с некоторой иронией. – Ну и удары. Точечные удары в сердце. Это или человек, подготовленный к подобному… убийству, или хорошо знающий анатомию тела…

– Доктор? – Ксения улыбнулась «точечному удару» Ежова.

– Не знаю… – Василиса Васильева, по прозвищу Три "В"(отчество ее Васильевна) была самая старшая в группе. Медицинское образование, практика в хирургии. Банальная травма сухожилия не позволила перспективному хирургу далее оперировать, но знакомства мужа, погибшего на фронте, дали возможность работать в учреждении с дополнительным пайком, что было немаловажно для женщины, воспитывающей двух детей в условиях блокады. – Даже на некоторых малых скотобойнях практикуют точечный удар в сердце. Из неразборчивых описаний патологоанатомов, представленных вами, дело может связать в единое целое то, что жертвы сначала убиты, а затем с них снята частично плоть, если можно так сказать, филейная часть… специальным филейным ножом, ну вы сами все читали. Несомненно, это напрямую перекликается с нашим делом, и мое мнение: это серия. – Василиса потрогала шрам на своей руке и, заметив общее к этому внимание, одернула рукав, пряча причину своей «смерти» как хирурга.

– Никитин? – Ксения устало взглянула на летчика, прерывая внезапно возникший всеобщий гул в кабинете.

– Может, мое мнение слишком отвлеченное… – Никитин прокашлялся, глядя на модель военного самолета, стоящую на шкафу. – Я вижу все-таки больше, чем, как это сказать, «гастрономический интерес» убийцы. Послание? Да, возможно. Но это все второстепенно. Жертвы в основном упитанной комплекции, что, понятно, немаловажно в условиях послевоенного голода. – Он взглянул на Ефимцеву, убеждаясь, что его слова доходят до «адресата». – Это дети чиновников или военных из верхних эшелонов власти. Что тоже можно списать на «гастрономические интересы» преступника. – Никитин оглядел лица присутствующих, чьи взгляды ожидающе прикованы к нему. – Именно это объясняет сверхсекретность дела и участие в нем работника особого отдела…

– Так! – Ксения, бледнея лицом, резко встала. – Все устали… Распишитесь, товарищи, о неразглашении и завтра в восемь начнется интенсивный поиск убийц. Команда ваша утверждена. Отдел засекречен, работаем под литерой «М». Все сводки, в первую очередь, доставляются к нам, и у нас полная свобода действий и поддержка на самом высоком уровне. Никитин, задержись!

Коллеги, покидая кабинет, прощаясь, сочувственно кивали Сергею.

– Ты что же думаешь, Никитин, – Ксения подошла вплотную к капитану, ее глаза темнели от гнева, – что сейчас, раструбив направо-налево о подобном, происходящем в центре страны, возрождающейся из пепла, оставленного войной, мы поднимем её моральный дух!?

От нее пахло приятно мылом и женским телом. Несколько портил впечатление запах табака.

– Да дело больше не в огласке и сверхсекретности…

– А в чем тогда!? – Ксения ткнула указательным пальцем в грудь летчика, туда, где на ткани защитного цвета френча виднелись дырки от боевых орденов.

– Тише, тише, товарищ особист, гнев не ваш конек. – Никитин рассматривал вблизи ее лицо, бархатистую и слишком бледную кожу, проступившие на ней от волнения пятна. – Вам бы детей рожать и воспитывать, да мужа заботливо с работы ждать…

– А я уже воспитывала… дочь. – Ксения, не отрывая взгляда от расширенных зрачков глаз Никитина, сглотнула слюну. – Только однажды кое-кто другой пришел, и явно не с работы…

– Кто?

– Пошел вон! – Ксения, отворачиваясь, процедила сквозь зубы.

Ксению, несмотря на ее удостоверение, неохотно пропустили в клинику. Пришлось сделать несколько звонков в управление.

Ожидая профессора Вяземского в коридоре, она рассматривала пациентов, чье поведение казалось вполне тихим и адекватным. Ей, наоборот, виделись ненормальными лица, мимика и смех санитаров, стоящих неподалеку от нее. Их ненормативная лексика не стесняла их в своем проявлении, несмотря на стоящую рядом прилично выглядевшую девушку.

– Ксения Павловна? – раздался мягкий голос за ее спиной.

Внешний вид профессора оказался вполне типичным: пожилой, седой, в очках с круглой оправой, опирающийся на трость из толстого бамбука. Само собой, отождествляющий всю медицину белый халат.

– Да, это я. – Она полезла в карман за удостоверением, чтобы подтвердить свою личность.

– Мне достаточно звонка. – Профессор поднял руку, предупреждая ее порыв. – Тем более, в мире, когда по одному звонку протежируют, продвигают по службе, арестовывают и расстреливают…

– Вы что-то хотите озвучить конкретное? – Ксения шла по коридору, ведомая жестом, приглашающим ее.

– Нет, что вы! Метафоры, метафоры… – Профессор едва заметно кивнул, представляясь, сжимая в тонкую линию губы: – Игорь Викторович Вяземский.

Кабинет врача светлый, впрочем, в тон всему интерьеру клиники. Наличие удобного кожаного кресла и еще нескольких предметов интерьера подчеркивали значимость положения в клинике хозяина кабинета. Профессор лично заваривает чай, украдкой рассматривая гостью, не отрываясь от ритуала приготовления к чаепитию. В итоге хозяин кабинета располагается напротив нее в удобном кресле.

– М-м-м, неплохой аромат… – Ксения искренне удивилась. – Настоящий чай она пила последний раз до войны. Перед ее самым началом, на даче своих родственников – она даже мельком ощутила привкус вишневого варенья, которое в тот день ели с двоюродными сестрами.

– Аромат… – Профессор улыбнулся, закрыл глаза, мечтая или вспоминая. – Как хочется порой оградиться от бытовых запахов, уйти от вони испражнений, туда, к ароматам дорогих женских духов, французских вин, и коснуться обонянием амбре цветущей магнолии. Иногда мне просто не хватает присутствия в блюдах базилика, розмарина или тимьяна… – Он внезапно поспешно открыл глаза. – Впрочем, я отвлекся! Вы извините, мы не любим, когда в клинику приходят чужие, несмотря на их статус и положение в обществе и даже непосредственную причастность к органам. Так чем я обязан?

– Пару дней назад к вам поступила девочка. – Ксения, допив чай, закурила папиросу, кивком благодаря за пододвинутую к ней пепельницу. – Сильное психическое потрясение после…

– Катенька. Да, да, – профессор мечтательно взглянул в окно, – есть такая девочка у нас. Очень тяжелый случай. Тем более, нам неизвестны причины шока. Формулировка настолько «бедная» – свидетель жестокого убийства. Трудно работать с пациентом, имея на руках такие сухие материалы. Приходится самим искать причины потрясения, порой еще больше травмировать человека своими вторжениями в его сознание…

– Как сейчас себя чувствует девочка? – Ксения невольно поморщилась трактовкам профессора.

– Знаете, Ксения, – он слегка дрожащей рукой долил чая в ее кружку, – срок после пережитого пациенткой шока очень короткий. Конечно, девочка в ступоре, абстрагирована стрессом и частично лекарствами от внешнего мира. Но, что интересно, на второй день она начала рисовать, царапая краску закрашенного окна куском битого кирпича, вытащенным(!) из небольшого пролома в стене ее палаты…

– Что, что она рисовала? – Ксения, волнуясь, закурила еще одну папиросу, не потушив предыдущую.

– Образы, как мне показалось… – Профессор, подойдя к дальнему столу, положил руки на заспиртованные в банках внутренние органы человеческого тела. – Я распорядился оставить в ее палате альбомные листы и мелки. Я не ошибся – это действительно образы и, видимо, преследующие её.

– Я могу взглянуть на них? – Ксения с отвращением смотрела на заспиртованные части человеческого тела.

– На анатомию? – Профессор удивленно поднял брови, убирая руки от сосудов.

– Нет же… – Ксения, снова поморщившись, стукнула ладонью по поверхности стола. – На ее рисунки.

– Ах, милая девушка… – Он театрально сел в кресло, абсолютно забыв при передвижении о трости. – Услуга за услугу. Вы мне информацию – я вам рисунки!

– Вы что себе позволяете, товарищ!? – Ксения даже растерялась от наглости, медленно поднимаясь со стула. – Что за шантаж? Или вы до конца не осознаете, за каким ведомством закреплено дело этой девочки?

– Исключительно, – профессор выговаривал каждое слово по слогам, – исключительно для достижения необходимых этому же ведомству целей мне и нужна подробная информация о тех или иных действиях, очевидцем которых пациентка стала, и которые так повлияли на ее психическое состояние.

– Мне необходимо сделать звонок. – Она выдохнула, услышав логику в мотивациях профессора. – И, если я получу разрешение, вам будет необходимо поставить вашу подпись на бумаге…

– О неразглашении. – Вяземский театрально вздохнул. – Знали бы вы, моя дорогая, сколько я их уже поставил… Звоните, телефон к вашим услугам!

На удивление Ксении, положительный ответ был дан достаточно легко.

Ксения, как и товарищи, собранные ею в особую группу, тоже видела многое за свою жизнь. Но эти рисунки! Девочка использовала только два цвета: черный и красный. Со слов медперсонала, остальные мелки проигнорированных пациенткой цветов были найдены раздавленными на входе в ее палату утром.

Образы? Ксения нервно усмехнулась оценке художественного исполнения, данного профессором. Демоны. Ужасные человеческие лица и головы с клыками неопределенных демонических существ. Окровавленные рты, их ужасные руки…

– У девочки абсолютно не было тяги к рисованию. – Учительница с лицом, покрытым оспинами, смотрела на Ксению сквозь стекла очков. – Ей объем-то в простой его форме был недоступен, что уж там говорить о лицах – только плоскости… У меня, кстати, где-то есть последние работы их класса.

Ксения взглянула на стены кабинета – видимо, лучшее из школьных работ: парусник с натянутыми парусами в штормовой стихии вот-вот сорвется с листа бумаги, бронепоезд с символикой комсомола мчится к светлому будущему… Все очень живо и реалистично.

– Вот ее работа. – Пошелестев листами, учительница представила ей рисунок с тремя людьми, по-детски исполненными, – взрослая женщина и две девочки, судя по галстукам, все в пионерской форме. – И вот, например, ее одноклассник… Работа не самого одаренного мальчика.

– Да, контраст очевиден. – Ксения задумчиво вернулась к рисунку Кати. – Пионервожатая?

– Я думаю, мама… – Учительница закрыла рот руками, словно только сейчас осознав причину появления следователя в школе. – У нее это во всем было. Если парк, то три дерева: одно большое и два маленьких, отдельно от всего массива, если цветы…

– Я возьму? – Ксения подняла перед глазами учительницы рисунок Кати.

– Да, конечно. – Учительница вытерла слезу и, провожая, слегка коснулась плеча Ксении. – Катя отлично танцевала, движения были пластичны и всегда в такт музыке. Ведущая танцевального кружка рекомендовала ее…

У Ксении, идущей по коридорам школы, тихим во время уроков, перед глазами лицо профессора, переваривающего информацию по убийству. Он кивает головой, понимая причины произошедшего с девочкой, словно в его понимании дорисовывается целостность произошедшего из отдельных фрагментов. И убийство родственников Кати – это лишь часть чего-то большого и целого. Убийственно ужасного.

Она помнит, как профессор дрожащей рукой подает ей очередной листок, последний из трех, что успела за короткий промежуток времени нарисовать Катя. На нем офицер в немецкой форме, с черепом в петлицах – принадлежность войскам СС. Ужасное лицо, впившееся зубами в руку, по очертаниям явно видно – в плоть ребенка.

– Ладно лица, образы, – Ксения еще пребывает в состоянии шока от увиденного ею, – но форма офицера?

– Это как раз вполне объяснимо, – задумчиво говорит профессор, глядя в потолок. – Это она могла увидеть и на агитационных плакатах, размноженных по всей стране. Меня беспокоит сам смысл…

– Что вы имеете в виду? – Ксения переводила взгляд с одного рисунка на другой, – Что-то конкретное?

– С ваших слов, девочка могла видеть только результат убийства. – Он несколько лихорадочно постучал ребром ладони по бамбуку трости. – Срезанная с тела ее сестры плоть. Она не могла видеть саму суть каннибализма – поедание плоти…

– И…?

– И значит, все лежит где-то гораздо глубже. – Профессор внезапно засуетился, складывая рисунки в отдельную папку. – Извините, мне нужно работать!

– Вы что-то знаете, – Ксения поднялась со стула, с грохотом его отодвигая, – и не хотите говорить!

Она подошла к профессору вплотную, заставив того замереть. Ксения смотрела в его блекло-зеленые глаза. Профессор снял очки, разглядывая ее лицо.

– Как, впрочем, и вы… – Профессор вдохнул в себя воздух, задержав на секунду, выдохнул. – Что-то не договариваете.

– Ну! – Это Ксения процедила сквозь зубы.

– Абсолютно ничего, пока только предположения. – Он демонстративно открыл дверь перед Ксенией. – Только предположения…

Профессор смотрел сквозь стекло на входящий в ворох снежинок силуэт хрупкой женщины со стальным стержнем внутри и серьезными амбициями. Что-то в ней было не так – в ее взгляде, в мимике, когда они обсуждали рисунки девочки. Знакомые тени в цветовой гамме ее глаз напоминали ему что-то из прошлого, и недалекого прошлого.

***

Игорь Викторович смотрел сквозь дверное стекло на «особого пациента». Он всегда оценивал его положение на больничной койке, прежде чем входил к нему. Главврач, основываясь на личных наблюдениях, считал: если уж позиция собеседника выдает его внутреннее состояние, то поза лежащего больного также говорит о многом – о его физическом состоянии организма как минимум и о моральном как максимум.

Перебинтованная голова пациента склонена к груди, словно подсознательно он, разглядывая, искал изъяны в своем частично покалеченном теле.

Игорь Викторович, скрипнув дверью, вошел в палату. Пациент слегка дернулся, реагируя на внешний, раздражающий его сознание звук. Скрип половиц. Хруст оконных рам от натисков ветра. Разрывы далекой артиллерийской канонады. Относительно тихо по меркам идущей не первый год войны.

Он сел возле койки и принялся тщательно разглядывать пациента. Его лицо, посеченное мелкими осколками или камнями. Его дергающиеся веки. И зрачки глаз, нервно бегающие за этими веками.

Игорь Викторович считал, возводя свое мнение в ранг очередной научной теории: в спящем человеке, даже когда отдыхает его мозг, бодрствует, и даже трудится, его подсознание. Поэтому то, что выдает человек движением тела, мимикой лица в этот момент, – это и есть его психическое и эмоциональное состояние на данном этапе жизни.

Правда, совершенно непонятно, почему Вяземский отбрасывал факт ранения и контузии человека в этом конкретном случае.

Пациент нервно дергал конечностями правой стороны, борясь с кем-то во сне. Он беззвучно шевелил губами в крике и даже, открывая рот, «кусал» что-то или кого-то. С учетом паралича левой части лица эти укусы были кривыми и какими-то недоразвитыми. До конца не произведенными.

Человек, лежащий перед Игорем Викторовичем, был больше похож на зверя. Или недоразвитого человека. Недочеловека.

Пациент внезапно заговорил. Скорее зашептал. Главврач, поворачиваясь правым ухом (левое плохо слышало после разрыва снаряда в окопах Гражданской войны) приблизился к голове, частично замотанной в бинты с кровоподтеками и пятнами мазей, жидкостей, выделяемых заживающими ранами.

Шепот прерывался хрипом. Но он разобрал слова.

– Жить… и убивать тварей…

Услышанное, шокировав главврача, заставило отодвинуться от пациента. И тогда он увидел открытые глаза и четко сфокусированный на нем взгляд. Расширенные темные зрачки притягивали, порабощали.

– Ближе, – донеслось до Игоря Викторовича. – Ближе.

Игорь Викторович приблизился к самым губам пациента. Резкое движение. Боль. Боль, шокирующая и вызывающая непроизвольный крик. Он с трудом оторвался от пациента. Чей кривой рот был окровавлен. А глаза светились звериным блеском.

Игорь Викторович, держась за окровавленное ухо, успокаивает жестом руки вбежавшую на звук дежурившую в ночь медсестру.

Это начало. Начало работы с пациентом. Особенность которого загоняет врача в определенные особистом рамки.

– Егоров. – Капитан привстал, отвечая на звонок и услышав в трубке телефона «знакомый до боли» голос. – Да, товарищ Первый… Я занимаюсь этим вопросом… Все в рамках особой секретности.

Выслушав распоряжения сверху – а они были с самого верха его ведомства – Егоров невольно открыл сейф и достал стеклянный сосуд со спиртом. Плеснув в армейскую кружку, он выпил приличную дозу. Но он не ощутил ни жжения внутри, ни изменения эмоционального состояния.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4