Гончий бес

Александр Сивинских

Гончий бес

(Проходящий сквозь стены-2)

Готово. Началось.

Борис Пастернак

Глава 1

Павел

Стена строения была обширна и глуха, точно бок крепостного бастиона. Лишь на уровне третьего этажа виднелось несколько зарешеченных окошек, узких как бойницы, да прямо над моей головой на хлипком кронштейне нависала коробка кондиционера. Мрачность этого донельзя подозрительного места усиливало нанесённое на стену граффити. Художественные достоинства росписи были сомнительными, но идея ясна как божий день. Внутри контура человеческого тела, раскинувшего руки и ноги, лежала кривоватая надпись:

УБИВАЦЦО ТУТ

Надпись и рисунок были выполнены зеленовато-желтой люминесцентной краской. В беззвездных сумерках, по соседству с мокрыми тёмными кустами, светящаяся картинка смотрелась жутковато. Наверное, подумал я, так должна выглядеть тень особенно плотного фантома, освещённого болотным огнями или огнями Святого Эльма.

Сразу захотелось поёжиться и обернуться – не подкрадывается ли там какая-нибудь нечисть на самом деле? Я мужественно сдержался.

Из-за спины послышалось:

– Символично, не находишь?

Теперь обернуться можно было без малейшего урона для мужского достоинства. Не разговаривать же через плечо. Что я немедленно и проделал. В смысле, развернулся.

Сцена открылась возмутительная. Йоркширский терьер размером чуть больше кошки вольготно устроился поверх вороха моей одежды и улыбался во всю пасть. Уши у него остро топорщились и слегка заворачивались внутрь, отчего напоминали рожки. Из левого уха сбегал проводок наушника. Оканчивался он в разъёме iPod-а, прикреплённого к бордовой кожаной шлейке, опоясавшей собачонку, как портупея – офицера. Глаза терьера фосфорически мерцали, а левую переднюю лапу украшал крупный перстень с чёрным камнем.

Псина лязгнула зубками и повторила:

– Символичная картинка, правда? Если в стену вмонтирован КД-контур, тут-то ты и убьёшься.

В отличие от обычного гражданина я не стал в изумлении восклицать: «Оно разговаривает!». Не бросился ловить чудесное животное для продажи на телевиденье, в цирк или вивисекторам для опытов. Даже не перекрестился.

Хотя последнее-то проделать как раз стоило бы.

Потому что болтливое животное было вовсе не собакой. Да и не животным, строго говоря. Это был самый настоящий бес, из-за жуткой гримасы судьбы являющийся моим коллегой и напарником. Как и положено врагу рода человеческого, чертёнок этот был нагл, лжив, самовлюблён, мстителен, коварен, язвителен… и далее по списку любого справочника демонологии. А самое главное, он прямо-таки обожал комфорт и искал его повсюду. Если же найти не мог, создавал сам. Нередко в ущерб окружающим. Чаще всего в ущерб Павлу Дезире – славному парню, любимцу дамочек за сорок и девушек моложе двадцати, надёжному другу, весёлому собеседнику, атлету и симпатяге.

То есть мне.

В этот раз для создания удобств бес решил использовать первое, что подвернулось под лапу. Подвернулась ему моя футболка, а ещё джинсы, носки и, извиняюсь, плавки. Всего минуту назад вещи, аккуратно свёрнутые, лежали в пакете, а лохматый гедонист сидел рядом.

– Жерар… – вкрадчиво сказал я. – Помнится, тебе было приказано стеречь вещи, а не валяться на них…

– Чем я и занят, чувачок. Чем и занят, – развязно тявкнул тот. – Согласись, так гораздо надёжнее. Ни одна сволочь из-под меня твои шмотки не выхватит. Во всяком случае, незаметно.

– Пока что я наблюдаю здесь одну-единственную сволочь. И она уже выволокла мою одежду оттуда, где…

– Паша, Паша, брось горячиться, – заюлил Жерар. – Что за приступ немотивированного гнева?

– Он чертовски мотивирован, сукин ты сын. А ну пшёл!

Я придал лицу грозное выражение и шагнул к бесу. Тот не стал ждать, чем это обернётся, и ринулся в кусты – только листва зашуршала.

– У меня, между прочим, была причина! – пискнул он оттуда. – Серьёзная, чувачок.

– Готов выслушать.

– А ты угадай с трёх попыток.

Наглость этого кабыздоха переходила всякие границы. Я осмотрелся в поисках чего-нибудь тяжёлого. Камня, бутылки, а лучше всего – урны. Такой, знаете, пудовой ёмкости, литой из чугуна… Сквер был хоть и диковатым, но подходящие метательные снаряды отсутствовали. Я вздохнул. Продираться сквозь ветки голышом, чтоб взять поганца за шкирку, – радости мало. К тому же не факт, что охота будет успешной. Бесёнок осторожен словно шпион и вертляв как уклейка.

Распрощавшись с идеей немедленного отмщения, я начал укладывать одежду обратно в пакет.

– Почему не отгадываешь? – с детской наивностью поинтересовался Жерар через пару секунд.

– Мучительно выбираю ответ, – огрызнулся я. – Слишком много вариантов в голову приходит.

– Ну, Пашенька… Ну назови любой. Мне очень-очень важно узнать твоё мнение!

Что ты с ним поделаешь. Скотина он, конечно. Но до чего ж обаятельная.

– Окорочка озябли, – буркнул я.

– Колоссально! В точку. А как догадался? – Из-под акации выглянула не по-собачьи любопытная морда. Шерсть на ней намокла и свисала сосульками, только ушки по-прежнему лихо топорщились. Я представил, как сейчас выглядит остальная шкура Жерара, и понял, что участь моих джинсов и футболки предрешена. Быть им мокрыми, грязными, мятыми и воняющими псиной. Если, конечно, не принять мер по сохранению.

– Очень просто. Аналогию провёл, – буркнул я и подвесил пакет высоко на сучок. – С собой.

Жерар проследил за моими действиями тоскливым взглядом.

– Ну, ты-то сам виноват, что замёрз, – сказал он, высовываясь уже наполовину.

Посмотрел, как я отреагирую, понял, что экзекуция отменяется, и выбрался целиком. Отряхнулся, разбрасывая брызги и налипший мусор, после чего продолжил:

– Сколько можно гипнотизировать эту стену? Торчим в проклятущем сквере чуть не полчаса. Того и гляди, простудимся оба. Не май месяц, и мокро вдобавок. Гадская гроза!

– Да уж, – согласился я. – Не май. Кстати, коллега, не находишь, что гроза в сентябре – явление редкое, если не сказать исключительное? Сдаётся, неспроста она сегодня разразилась. Вдруг это знак? Предупреждение? Дескать, берегись, ребята, не нужно лезть в этот ГЛОК.

– Глупо было бы считать знаком пятнадцатиминутный дождичек. Пусть даже с громом и молниями. А вот болтливость кое-кого – явный симптом того, что этот кое-кто празднует труса, – заявил Жерар.

Стыдно признать, но маленький негодник был прав. Я и впрямь жутко боялся соваться в офис проектно-конструкторской фирмы ГЛОК. Казалось бы, ничего опасного. Предварительная разведка проведена на совесть. План здания, размещение и количество камер наблюдения и датчиков охранной сигнализации известно. Время выбрано идеально. Субботний вечер, все помещения гарантировано пустуют. Охранник здания намертво нейтрализован отборочным матчем чемпионата Европы по футболу и несколькими литрами пива. За старшими сотрудниками ГЛОКа сегодня весь день следили, следят и сейчас. Ни одного из них ближе пяти километров отсюда нет, а вероятнее всего и не будет. Босс в кругу семьи жарит шашлыки за городом, его зам отправился к любовнице. Главный проектировщик и ведущий конструктор нагружаются водочкой, лицезря всё тот же футбол в ТВ-баре. Остальные два десятка работников – люди починённые. В выходной день без специального указания руководства на службу их палкой не загонишь.

То есть с этой стороны всё чисто.

Далее. Объект штурма. Та самая стена из красного кирпича. Глухая, без окон и дверей. Для человека, у которого под рукой нет полкилограмма взрывчатки или хотя бы отбойного молотка, она могла бы стать непреодолимым препятствием. Для человека, но не для меня. Потому что я, при абсолютной внешней и внутренней человекообразности, сапиенс несколько другого вида. Монстр, мутант, шутка природы – называйте, как нравится. Жерар, когда злится, ругает меня короедом, перфоратором или проходимцем. Ну а мне нравится называть себя комбинатором. Потому что так оно и есть. Я – существо, обладающее способностью диффузной комбинаторики. Или транспозиции. То есть прохождения сквозь преграды.

Например, такие, как эта стена.

Кирпич вообще один из моих любимейших материалов, сразу после дерева. Пробить его будет даже приятно. Опасность напороться на КД-контур ничтожна. К моему счастью, существование людей, способных просачиваться сквозь материальные тела, до сих пор считается фантастикой, притом низкосортной. Поэтому и контрдиффузными контурами (на жаргоне – КДК) оборудованы очень редкие помещения. Но если даже металлическая сетка, сквозь которую время от времени пропускается электроток, всё-таки вмонтирована в стену, я определю это одним пальцем, не бросаясь на проволоку голой грудью.

В общем, условия были самые подходящие. И всё-таки тревога меня не оставляла.

Размышления об её причинах были прерваны истошным взвизгом Жерара:

– А-а-а-а! Да! Да! Пеналь! Оле, Россия! Сейчас или никогда!

– Ты о чём? – удивленно спросил я.

Бес осёкся и похлопал лапкой по iPod-у:

– По радио только что передали. Пенальти в румынские ворота. Сейчас можно хоть взрывать эту стену, хоть бульдозером ломать. Охранник и ухом не поведёт. Поэтому – вперёд, комбинатор!

Последние слова он пролаял голосом, в котором не осталось ничего человеческого. Собачьего, между прочим, тоже. В утробном рычании смешался вой проглотившего серебряную пилюлю оборотня, хрип загарпуненного кашалота, лязг танковых гусениц и прочее в том же духе. Это был настоящий адский рык, напитанный инфразвуком. Рёв взбесившегося демона, приказывающего грешнику прыгать в котёл с кипящей смолой.

Он подстегнул меня сильнее плети.

Шагнув к зданию, я возложил ладони на светящуюся картинку. Кирпичи были холодными и шершавыми. Мне потребовалась секунда, чтобы сконцентрироваться.

А потом я напрягся и погрузил руки в стену. По локоть. Неприятного пощипывания в пальцах, которое сигнализирует о работающем КДК, не ощущалось. Я коснулся преграды обнаженной грудью, выдохнул, и наконец нырнул в стену целиком.

* * *

Чувство было примерно такое же, какое наступает, когда из жаркой парилки выскакиваешь на улицу и падаешь ничком в сугроб. Пробиваешь корочку наста, а под ней – глубокий крупитчатый снег. Удар, мгновенный температурный ожог, одновременно болезненный и приятный, а затем уколы тысяч снежных кристалликов и растущее ощущение напитанного силой и здоровьем тела, способного одолеть любое препятствие.

Я продвигался вперёд. Обоняние и слух не работали, зрение улавливало лишь иллюзорное скольжение радужных пятен-амёб. Толщина кладки вряд ли составляла более полуметра, но мне казалось, что путь одолевается приличный. Сопротивление, вначале значительное, постепенно снижалось, и скоро я перестал ощущать его совсем. А через пяток секунд вышагнул внутрь помещения.

Это была обширная Г-образная комната с высокими потолками, не особенно плотно заполненная офисной мебелью. Сквозь жалюзи на окнах-бойницах виднелись грубоватые железные решетки. Вдоль стен стояли книжные шкафы, возле столов – чертёжные доски. В дальней части помещения на небольшом полукруглом возвышении, похожем на эстраду, находился стол со стареньким компьютером и печатно-копировальным комбайном «Xerox».

В первый момент после диффузии организм комбинатора столь податлив, что может принимать практически любую форму. Ограничением является недостаток фантазии да собственный вес, так что стать слоном или мышонком не получится. Если же с воображением порядок, то стоит ясно представить, в кого хочешь превратиться – и пожалуйте! Можно обернуться хоть чудовищем, хоть ангелом, хоть неодушевлённым предметом. Я в порядке эксперимента бывал различными животными, включая вымерших и несуществующих; людьми – включая женщину и сиамских близнецов. А также креслом, ковром, столбом и мопедом.

Дольше всего я эксплуатировал образ вервольфа. Пока не получил в мягкое место заряд дроби-нулёвки. Уж не знаю, серебряной ли она была, однако обожгла – моё почтение!

Чаще всего я принимал образ симпатичного пони в приталенном пальто, с шёлковым кашне на шее и в брюках со стрелками. Быть девушкой мне совсем не понравилось. Может быть оттого, что Паулина Дезире раз за разом получалась рыжей, невообразимо веснушчатой толстухой с волосатыми ногами и микроскопической грудью. Нос у неё был картошкой, губы ниточкой, а глаза хоть и красивые – ярко-синие, опушенные шикарными ресницами, но близорукие до последней степени. Самое же ужасное заключалось в том, что мужская часть моего естества не желала мириться с женским обличьем и нагло вылезала наружу, стоило расслабиться хотя бы на минуту. Это был настоящий кошмар в женской бане! Кстати, вы когда-нибудь слышали, как гремит жестяная шайка с мыльной водой, обрушенная на голову? А две?

Впрочем, я отвлёкся.

На этот раз у меня не было нужды превращаться в коня, в оборотня, и даже в мотоциклет. Я стал кульманом. Чертёжной доской на подставке, оборудованной линейками и грузом-противовесом. Конечно, оставаться в этом уродском виде надолго я не собирался. Мне нужно было лишь проверить, сработает ли сигнализация. Видеокамер в помещении не было, но имелся объёмно-измерительный датчик. Если с него поступит сигнал охраннику и тот явится с проверкой, то нарушителя не обнаружит. Вряд ли он заподозрит в злом умысле старенький чертёжный станок в углу. Дальше – просто. Сторож уйдёт, я проверну дельце и ретируюсь.

Итак, я стал кульманом. Признаюсь, удовольствия в этом обнаружилось до неприличия мало. Нужно было постоянно держаться настороже, иначе форма терялась, контуры оплывали. Древесина чертёжной доски приобретала оттенок и фактуру здоровой человеческой кожи. На металлической подставке прорисовывались ногти и суставы. О глазах, появляющихся то там, то сям, и говорить нечего. Но я не роптал, а терпел, терпел и терпел. Если хотите знать, долготерпение – самый важный признак профессиональных разведчиков и частных детективов. Таких, как я.

Время шло, охранник не появлялся. Возможно, разгильдяй попросту отключил сигнализацию на время матча. Я на его месте так бы и поступил. Потому что стеречь в этой Главной Лаборатории Опытных Конструкций было решительно нечего. Даже те гипотетические документы, за которыми я сюда вломился, представляли невеликий интерес для всех, кроме моего шефа. Иначе трудно объяснить, почему владельцы хранили их не в надёжном банковском сейфе или у себя под подушкой, а где-то тут. В здании, где помимо ГЛОКа расположено ещё полдюжины различных фирмочек, где охранник хлебает пивко под футбольчик вместо того, чтоб без устали ходить дозором. Где, наконец, помещения имеют фанерные двери, запертые на замки «мечта домушника».

Прошло пять минут. Ждать дальше смысла не было. Бросив притворяться, я принял свой обычный облик. В комнате не горела ни одна лампочка, зато верхняя часть внутренней стены представляла собой ряд панелей из толстого гофрированного стекла. Сквозь них сочился желтоватый свет из коридора. Конечно, для того чтобы гравировать портрет президента на рисовом зерне, этого света было явно маловато. Но для того, чтобы проводить розыскные мероприятия, не натыкаясь на столы, вполне хватало.

Я осмотрелся получше. Ничего опасного или любопытного не заметил, зато увидел неподалёку вешалку с синими и серыми халатами. Выбрав один поновее, принарядился в него и двинулся обследовать мебель. Моей задачей было отыскать некую старинную папку из розового картона с коричневым дерматиновым корешком, потрёпанными завязками и трафаретной надписью: «Черт. 1060.1230.01 – 1060.1230.25». Папка должна быть довольно толстой и тяжёлой. Других сведений не имелось.

К счастью, абсолютное большинство столов и тумбочек не имели замков, поэтому с ними я управился за какие-нибудь десять минут. Папки не было. Со шкафами пришлось повозиться дольше. Они были буквально под завязку забиты техническими справочниками, чертёжными атласами, проспектами фирм, производящих механическое оборудование, и прочей документацией. Стоило открыть дверцы, стопки бумаги с победоносным шуршанием устремлялись на волю, грозя погрести меня, как снежная лавина – неосторожного лыжника. Я тихонько рычал, перебирал весь этот печатный хлам, аккуратно запихивал назад и двигался к следующему шкафу.

Потеряв около получаса времени и перепачкавшись в пыли, выяснил, что вожделенной папки нет и там.

Для поисков оставалось ещё одно место. Кабинет большого босса. К моей огромной досаде, расположен он был этажом выше. Чтоб попасть туда, предстояло проникнуть в коридор, а самое неприятное – миновать охранника. Конечно, можно воспользоваться радикальным способом и сигануть напрямую через потолок. Но здешнее помещение было высотой метра четыре, и даже со шкафа допрыгнуть до потолка представлялось задачей сложнейшей. Я решил оставить попытку на крайний случай.

Но в любом случае, сперва надлежало предупредить коллег, чтоб были готовы вызволять меня, если дело пойдёт наперекосяк. О том, что план отвлечения охраны и экстренной эвакуации существует, я знал точно. Но мне очень не хотелось, чтоб он был пущен в ход. Потому что шеф мой, Сулейман Маймунович, – личность склонная к жёстким, а подчас жестоким методам решения проблем. С охранником могут поступить очень неласково.

Телефон здесь, слава богу, имелся. Я позвонил сидящей на связи девочке Зарине и сказал:

– В проектном пусто. Иду наверх.

– О’кей. Чмоки, Пашенька, – промурлыкала она.

– Чмоки, киса, – бесстрастно ответствовал я.

Халат пришлось сбросить. Одежду не протащишь сквозь преграду, как вообще любые чужеродные объекты, находящиеся на теле комбинатора или внутри него. Обычно это доставляет массу неудобств, но иногда очень и очень полезно. Болезнетворные микробы во время транспозиции дохнут, паразиты выводятся, а однажды мне даже удалось избавиться от имплантата, вживлённого в черепушку нехорошими людьми.

Но чудо-медаль имеет и обратную сторону. Когда у меня от старости или неправильного питания испортятся зубы, придётся обходиться без протезов.

Или без транспозиций.

* * *

В коридоре было пусто и прохладно, по ногам тянуло сквозняком. Со стороны фойе доносилась приглушенная скороговорка футбольного комментатора. Я прокрался вдоль стенки до поворота и осторожно выглянул из-за угла. Пост охраны находился поблизости от входа. От моего наблюдательного пункта до него было метров десять. Дверца стеклянной будки была открыта нараспашку, сам вахтёр – грузный мужик в камуфляже – сидел ко мне спиной. Повыше его лысины виднелись отключенные мониторы наблюдения. Панель сигнализации на левой стенке была так же обесточена, там не светился ни один огонёк. Зато переносной телевизор полыхал жирным глянцем и неестественными красками. В матче наступил перерыв, и власть над телевизионным эфиром захватила реклама.

Возле ног безответственного сторожа-болельщика валялась пустая полуторалитровая бутылка из-под пива. Вторая, ополовиненная, возвышалась на столике рядом с телевизором. Подножие этого современного мини-храма, посвящённого старине Бахусу, было засыпано подношениями в виде сухариков и обёрток от вяленых морепродуктов. На боку бутылки имелось изображение самого божества пьяниц: бородатый мужик цыганистого вида вздымал огромную кружку и хитро щурился. Видимо, прикидывал в уме, сколько человечков за сегодняшний вечер нырнёт в эту ёмкость с головой.

Судя по расслабленной позе, охранник уже вдоволь наплавался среди янтарно-пенных волн и теперь дремал. Тревожить его покой было безнравственно, поэтому я прошмыгнул к лестничной площадке тихо как мышь. Конечно, для полного соответствия метафоры с жизнью, мне следовало превратиться в пасюка соответствующих размеров (тем более что возможности для трансформации ещё оставались), но я решил не испытывать судьбу. Если охранник случайно оглянется и приметит гигантского грызуна, то без промедления начнёт палить из табельного оружия. Даже спросонок.

А голого мальчонку, небось, пожалеет.

На счастье обеих сторон, появление в фойе восьмизарядного изобретения товарища Макарова так и осталось в области вероятных событий. Охранник продолжил клевать носом, а я уже через пару секунд скрылся из зоны его видимости и, что было духу, помчался по вытертой ковровой дорожке на второй этаж.

Приёмная директора ГЛОКа нашлась быстро. Дверь здесь стояла попрочнее, чем в проектном отделе. Стальная, с модным напылением под гранит и двумя замками – кодовым электронным и «позолоченным» английским. Ломиться сквозь металл наш брат комбинатор может только по двум причинам. От непомерного избытка здоровья или от катастрофического недостатка ума. На здоровье не жалуюсь, но и с головой стараюсь водить крепкую дружбу. Поэтому я сделал шаг в сторону от двери, а уж только потом – вперёд.

Стена оказалась дерьмовенькой. Не в том смысле, что из сушёного навоза, но вроде того. Гипсокартон. При достаточной решимости и хорошем разбеге сквозь неё запросто прошёл бы кто угодно. Разве что пылью припорошился бы.

Кабинет глоковского босса мог служить эталонной иллюстрацией для журнала «Таджикский евродизайн». Если, конечно, такой журнал существует. Подпись гласила бы: «Офис некрупного, но солидного и знающего себе цену руководителя». Меня, впрочем, мало беспокоили проблемы со вкусом и финансами у человека, которого я в жизни не встречал. И даст бог, никогда не встречу. Мне была нужно только папка, которой владел этот дядя.

Шарить по ящикам не пришлось. Папка лежала прямо на директорском столе. Именно такая, как описывал шеф. Объёмистая, из розоватого картона с коричневым дерматиновым корешком, протёршимся на сгибах до нитяной основы. И завязки были потрёпаны, и трафаретная надпись присутствовала. «Черт. 1060.1230.01 – 1060.1230.25». Когда я открыл папку, то понял, что «черт.» в данном случае – это не пособник Люцифера, а сокращение от «чертежи».

Чертежи, двадцать четыре выполненных тушью листа (каждый аккуратно сложен гармошкой вчетверо, после чего ещё пополам), были такие же старые, как их картонное вместилище. Основой для рисунка служила прочная голубоватая калька. Структура кальки, как на ощупь, так и на просвет напоминала вощёный шёлк. Или это и был вощёный шёлк? Чертёжи можно было заключать в рамки под стекло, и любоваться ими как произведениями искусства. Рисовал их человек, определённо не лишённый чувства прекрасного, – и, кроме того, обладающий идеально твёрдой рукой. Сейчас так не умеют, но когда-то по-другому просто не делали. Если вы видели чертежи кораблей и самолётов, созданные в глухую докомпьютерную эпоху, где-нибудь в начале XX века, то поймёте меня без труда.

Тут был не корабль и не самолёт. Я худо разбираюсь в технике, особенно когда она всего лишь набор линий, размеров и непонятных надписей, но мне показалось, что это были части механического насекомого.

«Бедная моя голова!» – подумал я, раскладывая первый лист на полу.

Для жалости к себе имелись серьёзные основания. Мне предстояло ни много, ни мало, запомнить все изображения. До последней чёрточки, до последнего штришка и буковки. Невозможно? Бросьте, возможно и не такое. Для выведения памяти на уровень биологического фотоаппарата существует старинная и надёжная методика «мемориального транса». Я ею владею в совершенстве, но милый боженька! – какие жуткие мигрени терзают меня после подобных фокусов…

Я ещё раз с тоской взглянул на стол босса проектно-конструкторской фирмы ГЛОК. Там, будто дразня меня изображением надкушенного яблока на серебристой крышке (надкусил, да не ты!), лежал ноутбук. С подключенным сетевым кабелем. Рядом – цифровая фотокамера. Хорошая, между прочим, камера. С большим объективом и уймой мегапикселей «на борту». Снимай себе секретные документы, переправляй снимки на компьютер и рассылай электронной почтой куда требуется.

Только вот беда, ноутбук имел сканер отпечатка пальца. Поэтому, если ты не хозяин, роняй на него слюну зависти, а пальчик с неправильным папиллярным узором куда-нибудь засунь.

Например, в нос.

Что я и проделал. Но не для того, чтобы наковырять козявок. Глубоко погруженный в ноздрю палец – обязательный элемент подготовки к «мемориальному трансу».

Полчаса после этого я пялился на чертежи как солдат на вошь и читал в уме рифмованные строчки великого узбекского поэта Алишера Навои, неизвестные даже его исследователям. И которые вряд ли когда-нибудь станут известны. Да это, по сути, и не стихи вовсе. Это ритмическая основа, в которую единственно возможным образом вплетаются нити запоминаемой информации. Читал я их на языке оригинала. Честно признаться, фарси мне известен не более чем язык птиц и зверей, но в том и заключается секрет. Знание языка только вредит запоминанию. Отвлекает, заставляет задумываться. Хуже того – подключает воображение. Именно по этой причине я не использую ритмическую основу, написанную Барковым или Сологубом, которую весьма любят комбинаторы, не знающие русского.

Интересно, стихи Навои такие же фривольные, как барковские?