Три корзинки с разными ягодами

Чем бы дитя не тешилось, как говорится…

Наскучило мне с ними, ушел проветриться на зону ресепшена и чудным образом попал, поучаствовал, и даже действительно пару раз помог в сложновыстроенных церемониях встреч – сначала делегации вьетнамцев, неведомо как занесенных в наши края и на этот саммит конкретно. А затем и мэра со свитой. С его прибытием журналисты сразу начали тыкать во все стороны своими камерами, штативами и диктофонами, министры судорожно забегали, кейтеринг загремел тарелками, Ти, стоя в стороне, спокойно и очень сосредоточенно заматерился, а музыканты в лаунже вздохнули, как-то напряглись, собрались и вдруг залабали какую-то совсем уж несусветную оглушительную чушь.

Мэр неспешно покружил по разным площадкам саммита, пожал около сотни рук, похлопал по нескольким десяткам плеч, приобнял исключительно приветственно пару-тройку талий. Затем пофоткался с улыбающимися и кивающими каждые две секунды вьетнамцами, подхватил их главного гука под ручку и поднялся с ним на сцену. Там сольно зарядил десятиминутную бойкую речь о целях и задачах, о планах и перспективах, о направлениях развития, поблагодарил всех и каждого за то, что мы у него самые лучшие, только сиротки совсем без него и юродивые слегка, и отбыл себе благополучно восвояси, забрав с собой куда-то всех вьетнамцев и даже, кажется, парочку случайно затесавшихся в эту развеселую компанию монголов и киргизов.

Мэр уехал, саммит подходил к концу, круглые столы плавно закруглялись, ну и я работать перестал. Пяятница, хватит. Стоял в стороне, наверху, у экскаваторов, опираясь на парапет, и смотрел вниз, задумавшись. Ждал Ти, чтобы с уже прибывшим к нам Ленивым Ло отвезти его в гостиницу, ждал конца этого дня, и этой, еще одной, больной на всю голову, недельки.

Сколько их там впереди еще будет нарисовано мне?

…

В моей пещере есть старый платяной шкаф, а в нём – моя старая спортивная сумка. В сумке – картонная коробка из-под кроссовок, а в ней – моя небольшая коллекция. Яркий ворох разноцветных бантиков из лоскутов атласной ткани. Бантики, сорванные мною с трусиков Си. Не так уж и много, но зато все разные. Я на ощупь по каждому бантику могу определить, какие это были трусики, и вспомнить каждую из ночей, которые мы с ней провели вместе, и она была одета только в них, и мы любили друг друга – близко или чуть на расстоянии.

Нам было хорошо вместе – за долгими разговорами, ласками, просмотром сериалов и мультфильмов, с шаурмой и курицей из KFC, когда бывали деньжата, или с дешевыми сосисками из «Победы», когда (часто) с деньгами было туговато. В соцсетях, на eBay или Aliexpress, листая и выбирая всякую чепуху, которую мы никогда не купим. Мечтая о совместных путешествиях, читая заметки о дальних странах и засматриваясь обзорами разных курортов на Youtube. Планируя переезды в другие города – столицы, миры и планеты. Нам было хорошо, где нас нет, и нам было хорошо, где мы были – лишь бы вдвоем. Весь мир был её именем на моих губах, а больше ничего не было.

По утрам мы не хотели вставать и очень часто не делали этого, просыпая всё на свете, прогуливая учебу, не являясь на первые, ранние пары. Мы так не хотели отрываться друг от друга и вываливаться в мир за пределами нашей пещеры – он был нам чужд и чужой, если в нем не было наших рук, сплетенных вместе. Полунищие студенты, наивные дети, не боящиеся ни ада, ни рая, ни черта на этом свете – мы еще не умели тогда бояться. Весь мир был у наших ног.

И, как это часто бывает, мы тогда не умели еще беречь и ценить этот дар, этот самый хрупкий хрустальный шар, данный нам небом. Играя им, играя самым дорогим, мы разбили всё, и всё закончилось.

С того дня, как от тебя в слезах ушла Си, поменялось многое, хоть ты и виду не подаешь – ни себе, ни, тем более, окружающим. Ты стал более равнодушным и циничным снаружи, и еще более закрытым, опасающимся душевных ран, изнутри. Такие противоречия наводят тот еще фейерверк в твоей бедной голове. И по утрам, двигая на работу, ты буквально физически чувствуешь, как плавно съезжает твоя кукуха и мир вокруг задергивается пеленой меланхолии и отчаяния.

Но здесь не принято ходить к психологам.

…

С тех пор, как из этой пещеры в слезах уехала Си, здесь во множестве поселились пустые бутылки, пустые мысли и пустые вечера. Я равнодушно посмотрел через пыльное окно на пыльный город, зевнул, и отошел к кровати. Наша комнатная фиалка на подоконнике засохла и, кажется, сдохла, зараза такая. Мумия.

Все оставленные и позабытые ею вещи я еще неделю назад бережно собрал и сложил на старый прикроватный пуфик. В былые времена он служил нам и местом отдыха, и гардеробом, и местом перекусов, и, даже, как-то раз, местом секса. Я поднял с его вельветовой поверхности её пижамные шортики, удивленно и беспомощно повертел их в руках и положил обратно.

Затем выпрямился и рывком, одним движением, выдрал из сердца хищно загнутую и завитую сверлом толстую иглу. Внимательно осмотрел её, потрогал пальцем тупой, с заусеницами, наконечник, прикоснулся к окровавленным воспаленным краям раны, из которой игла была извлечена. Поцокал языком, а затем бережно, аккуратно, вдумчиво ввернул иглу обратно в сердце. До самого края.

Надо сходить в душ. Надо поесть, а затем устало выпить перед равнодушно мерцающим экраном телевизора две свои законные банки пятничного пива. Надо ложиться спать.

Интерлюдия раз.

И спал я, и снился мне сон. Комната, в которой я живу, а в комнате я один. За окнами – мир или серая пустота, не видно, потому что шторы на окнах. Лампочка горит, свисает на проводе с потолка, смотрит на меня. Я один здесь.

И звонок в дверь. Надо идти, открывать. Пришли. Подхожу к двери, а всё вокруг скручивается и визжит шипяще-звенящим пронзительным шепотом – «Не открывай!». Но дверной звонок заглушает шепоты, и тревожно становится, будто в темную холодную воду опускают. Можно посмотреть в глазок, что там, кто там.

Через глазок весь мир – круглый, как будто глупый. Подъездную клетку видно, дверь соседскую напротив видно, обитую потрескавшимся коричневым дерматином. Нет никого. Но как же нет никого? Вот же, пёс стоит, он и до этого здесь был, прямо у моей двери. Почему-то я его не видел. Не просто пёс, теперь видно – это же Черный Пёс. Морда длинная, и уши черные, и глаза черные. Ростом странный, голова Пса – на уровне глазка прям, высоченный. Лапы длинные. Или стоит на задних лапах. Или Пёс такой, как человек совсем, только вместо головы человечьей – Пёсья. Не человек. Не животное. С той стороны пришло, не отсюда. Стоит, молчит, смотрит на меня. Знает, что я его вижу, и смотрит на меня. Быстро отдернул голову от глазка, поздно – он видел меня, но всё равно отпрянул от двери. Это же Смерть пришла.

Отвернулся – и обратно в комнату, по коридору. А с потолка – вдруг рыбы начали падать, прямо на пол. Сначала мало, по одной, а потом уже как дождь пошел, только не вода, а рыбы падают. Крупные, в два локтя, с блестящей чешуей. Дохлые. Много их, падают и падают.

Весь пол быстро завалило дохлой рыбой, тяжело по ней идти, скользко, путаются тела под ступнями. А за спиной, за дверью, рядом, затылком чувствую, – Черный Пёс стоит, смотрит, видит меня, ждёт. Если захочет – пройдет через дверь, и засовы ему не помеха, зайдет и двинется ко мне. Холодный липкий страх захлестнул дыхание. Безысходность.

И время загустело вокруг, как кисель, медленное стало, тягучее, размазалось и застывать начало – не двинешься, только если очень медленно. Странно, что совсем не воняет дохлой рыбой – запахов совсем нет. И ничего нет. Всё золотистое…

…

После дурного и тревожного, неправильного сна я проснулся весь в поту, с тяжелым дыханием. Резко сел на кровати, в темноте, ногой зацепил и с шумом снес с пола пустые алюминиевые банки из-под пива. Пошел на кухню закурить, пока дымил – проснулся окончательно. Си ни за что не разрешила бы мне курить на кухне и разбрасывать по полу пивные банки. Но её здесь больше не было. Или всё еще была?

Когда после длительных отношений ты остаешься один – ты обретаешь невиданную и ошеломляющую тебя свободу. Пей, кури, трахай. Не ночуй дома сколько хочешь и где хочешь. Ночуй дома с кем угодно. Кидай носки на люстру. Играй в компьютерные игры хоть все выходные подряд. Смотри по три серии подряд свои, мужские, дикие сериалы. Врубай порнушку со звуком. Уйди в запой на три дня. Гоняй свой непонятный музон на полную громкость, хоть сутками напролет. Ни с кем не надо советоваться. Не у кого просить разрешения и прощения. Никто на тебя не обидится и не надуется на весь вечер и ночь не пойми из-за чего. Не с кем ругаться. Не услышишь теперь, что вам надо сесть и спокойно поговорить. Не ходи больше по больницам, врачам, стоматологам, не проводи волшебные часы выходных в отделе женской обуви, и даже наносить регулярные нудные и натянутые визиты вежливости её родителям больше не надо. Ты теперь свободен. Ты теперь один. Оторвись теперь на всю катушку. Наверстай упущенное.

Что же ты тогда так невесел, братец?

Я докурил, попил невкусной шипящей воды прямо из-под крана кухонной мойки, и хотел уже снова возвращаться в кровать. По привычке так и ложился, и спал – лишь на одной половине нашего все время разложенного дивана. На той его половине, что ближе к выходу, не раскидывая ноги и руки, чтобы не задеть её, не потревожить ненароком её сон, не придавить ей больно эти вечные вездесущие волосы на подушке. Волос уже не было – а я всё еще так боялся их придавить.

Дойди до комнаты не успел – резко затявкал телефон, замигал требовательно, завибрировал беспокойно, и это в половине второго ночи-то. Звонил Ти. Этого отчаянного персонажа прямо в лобби гостиницы перехватили какие-то ушлые типы, предложив снять комнатенку в богом забытой общажке, но, зато, конечно же, «квартирного типа». А, главное, по привлекательной цене – почти втрое меньше заявленной за сутки в отеле. На его объяснения, что он, видите ли, официально командированный, и поэтому обязан официально заселиться в официальную гостиницу, чтобы получить все нужные печати и подписи на бланки командировки и подтвердить таким образом свои затраты, типы лишь насмешливо хмыкнули, сообщили ему, что всё схвачено, и в две минуты все эти печати и подписи ловко намутили. Таким образом, Ти сэкономил приличную сумму денег, но при этом комната в общаге ожидаемо оказалась до невозможности паршивой. Из развлечений в ней предлагалась лишь монотонная беседа в форме монолога с двумя тараканами, вусмерть накуренными своей любимой дустовой отравой. Ти резонно заскучал и пошел на улицу, проветриться и заодно немного облегчить свои карманы, поменяв случайно образовавшуюся лишнюю наличность на нелишние скромные радости нашего ночного Города.

Он звал меня к нему немедленно присоединяться, ведь пьянствовать в одиночку – удел горьких алкоголиков и совсем уж утонченных личностей. Этот хитрец умело и ловко применял при этом базовые методы НЛП, давя сразу на три заманчивых предложения – такси он мне вызовет, выпивкой угостит, а взять и отказать вообще недопустимо – хотя бы из соображений безопасности. Ведь в этом Городе он никого не знает. Одному в такой ситуации, ночью, в чужой и незнакомой местности лучше, конечно, не надираться, и отказать обратившемуся за помощью, нуждающемуся, уповающему – было бы форменным свинством.

Я вздохнул, невольно восхищаясь такой завидной непосредственностью и лёгкостью, с какой некоторые люди умеют относиться к этой чертовой жизни, продиктовал ему, беззаботно что-то уже дальше гогочущему в трубку, свой адрес для такси, и начал собираться.

Не каждая пятница, как и не каждая женщина, согласится вот так просто выпустить тебя из своих цепких рук, даже если ты уже сделал вроде бы успешную попытку улизнуть от неё.

Не отпустила и эта…

…

И была ночь пятницы. Было пьяно, шумно, цветасто, как в цыганском таборе. Шлюх было больше, чем китайцев. Этот бар был настоящим адовым местечком. Но, впрочем, этой ночью и в этом мире места лучше было уже не придумать. В нашем провинциальном городке в наше дивное время любые подобные заведения – мрачный мрак.

Раньше, конечно, тоже была лютая жесть, но она была совсем иного рода, и в ней всё-таки были, стоит признать, свой стиль и своя, передаваемая, атмосфера. Кучин и Шатунов надрываются, вперемешку, из хриплых колонок музыкального центра, выкрученных на полную. Адики и кожанки, гондонки на затылках, печатки на пальцах, темно-фиолетовые и пестро черно-белые рубашки с длинными отложными воротниками, «вострые» туфли. Смурые взгляды исподлобья, плевки под ноги, громко матерящиеся девахи, «дым сигаре-е-ет с ментолом», невнятные рамсы по пьяни, массовые драки на крыльце, ментовские бобики, дешевое пойло рекой, вот это вот всё. Я не ностальгирую, боже упаси, но разве сейчас, меняясь, стало много лучше?

Теперь каждый второй бар и прочее уподобляющееся ему заведение в Городе – это безвкусная и беззубая попытка передрать увиденные кем-то где-то интерьеры общепита Первопрестольной. Все пытаются быть такими разными, и при этом все такие уныло одинаковые. Гольный, доведенный до абсурдного абсолюта лофт на лофте и лофтом погоняет. Все эти хреновы металлические бочки-канистры вместо всего, чего только можно – вместо барной стойки, вместо столов, вместо стульев, вместо унитаза. Все эти здоровенные лампочки без абажуров, свисающие с потолка на проводах, будто висельники. Все эти орнаменты голой кирпичной кладки, впихиваемые повсюду, к месту и без. Обилие хрома и бездушных зеркальных поверхностей. Музон унылый – преимущественно пресный синт, мяукающий чил, медидативный транс или бренькающий олдскульный американский рок. Щепотки безвкусного китча – какие-то картинки в рамочках на стенах, резные деревянные рамы, диковинные туалетные комнаты. Закуску подают на каких-то небывалых тарелках, на дощечках, на крафтовой бумажечке, того и гляди, скоро начнут просто вываливать тебе еду на стол. Зато каждая вилочка и сраная ложечка обязательно при этом будут упакованы в отдельный кожаный саквояжик и обернуты в салфеточку, ведь это так важно и так «дорого-бохато» для местной клиентуры. Ценники везде конечно, под стать этим роскошным ложечкам – конские. Поэтому и посетители, все как один, кроме совсем уж счастливчиков, которым уже на всё по фиг, так как они пережрали паленой текилы вперемешку с энергетиками, все косят под элитную элитку, томную богему, развязную золотую молодежь, изящных тусовщиков, бывалых завсегдатаев ресторанов, снобов и ценителей звезд Мишлен.

Я не любитель подобных мест. По мне – так лучше нажраться с добрыми корешами по старинке у подъездной лавочки, хотя и это, конечно, моветон и людям спать мешаешь. Но эти рассадники небрежных владельцев айфонов позапрошлых моделей, любителей поселфиться и блевотно, с важным видом, тянуть по часу микроскопическими глотками маленький бокал давным-давно выдохшегося крафтового пива с карамельно-сливово-имбирным вкусом по цене в три сотни за 0,3 литра – неет, это точно не по мне, и никогда моим не будет.

Но я же сейчас здесь?

Это потому что я уже преизрядно пьяненькый, и при этом продолжаю нагружать себя всё больше, зачем-то мешая пиво с водкой по бессмертным заветам старого дядюшки Ёрша.

Тут и Ти меня подзуживает, со своими любимыми философскими сентенциями, глубокомысленно так, под руку с бокалом:

– Запомни, мой юный захмелевший друг! Все твои радости не будут столь прекрасны, как они же, произошедшие впервые – все, кроме алкоголя.

Ну охр…ть…

С каждым новым глотком я становлюсь всё более спокойным и умиротворённым. Мы вроде недавно пришли сюда, а мне уже всё нравится. И девочки тут ничего такие, красивые, правда – редкие, и все, конечно, по компашкам. И бармен совсем не такой уж и бородатый пидор, каким он показался мне вначале. А Ти вообще, оказывается, норм. Сейчас вот еще зарядим по шоту-другому, говорит он мне, а затем двинем в сауну. Посреди лета – да в сауну, ну-ну. Он точно напрочь отбитый.

Выпьем еще, нам и тут пока неплохо. Здесь совсем не ярмарка тщеславия, как может показаться на первый взгляд. Нет, это – банальный супермаркет фальши с красными ценниками и просрочкой фасованной радости на полках.

А каково было бы моё идеальное место для подобного отдыха?

Интерлюдия два.

И спал я, и снился мне сон. Средневековая таверна. Да, именно так. С закопченным медным очагом в углу и вертелом на жарких углях. Сложенная из крепких бревен, с высокой скатной крышей, может быть даже – с соломенной. Просторная, но при этом, за счет слабого освещения, множества столов, утвари, посетителей – очень уютная. Уютная – это прям определяющее, это в основе. Пусть за подслеповатыми оконцами с мутными цветастыми стеклами – воет метель, или хлещет ручьями постылый осенний ливень. А в моей таверне – тепло, сытно, пьяно, покойно. Усталые путники, одиночки и компании, местные подгулявшие цеховые трудяги, несколько засидевшихся деревенских с дневной ярмарки. Споро снуют с подносами и посудой пара хорошеньких улыбчивых девиц, одаривая неожиданно крепким и соленым словцом зарывающихся нахалов, пытающихся ущипнуть их за что помягче. Столы заставлены тарелками и крынками, кувшинами и кружками. За широкой стойкой суетится толстый хозяин-трактирщик, раздает распоряжения кухонным работникам, беззлобно прикрикивает на поварят, готовящих, судя по запаху, знатное жаркое из цельного поросенка в сливах в тесной кухне позади основного зала. Все знают – если обратиться к трактирщику с беседой, да сунуть ему в нужный момент одну-другую монету – он охотно поделится с вами свежей порцией сплетен и информацией о здешних порядках и обитателях.

Ближе к середине таверны за большим круглым столом шумит компания гномов-краснолюдов. Хватают ручищами в массивных кожаных наручах здоровенные кружки, плескают на пол и на стол пеной от темного эля. Аппетитно и смачно поедают из общей тарелины размером с добрую ладью, стоящей посреди стола, квашенную капусту. Хохочут и галдят наперебой, громко стучат об доски столешницы пятками кружек, а об доски крепкого пола, присыпанного опилками – пятками своих окованных железом башмаков. Среди них сидит один высокий, худощавый, с прямой спиной и рукоятью меча за плечом, беловолосый. Белый Волк заглянул к нам сегодня на огонек!

В углу, подальше от света очага, за маленьким столом устроились четыре низенькие фигуры в капюшонах – едят, попивают, шушукаются еле слышно о чем-то своем. А из самого темного угла таверны, вольно развалившись на плетеном стуле со спинкой, за наивными хоббитцами уже давно и очень пристально наблюдает высокий следопыт в сером дорожном плаще, вытянув устало ноги в заляпанных свежей грязью сапогах с высокими ботфортами. Приветствую тебя, Арагорн, сын Араторна! Помахал бы тебе рукой, но, вижу, ты сегодня здесь инкогнито. Жаль Гэндальфа не видно – он всегда душа любой компании в подобных вечерних посиделках.

В другом углу, за круглым маленьким столиком – сидят двое, одетые как-то слишком уж нелепо даже для этих вольных мест. Тусклый, моргающий подгорающим фитилем фонарь, закрепленный на столбе прямо над их головами, нечетко и тенями освещает небывалый балахон того, что повыше ростом. Он, кажется, слегка задремал, утомленный, слегка тревожно всхлипывая во сне, прямо за столом, уперев в него худые локти. А тот, что пониже, вполне себе бодрствует – безмятежно и спокойно поедает самую обычную, жареную на решетке, рыбу с таким видом, будто впервые пробует невиданный заморский деликатес. При этом он успевает с явным любопытством осматривать посетителей и обстановку зала живыми озорными глазами. В полутьме этого почти не видно, но под их столом еле уместился внушительных размеров сундучище. И, конечно, всего лишь кажется, что сундук этот будто живой, слегка шевелится и пощелкивает крышкой, будто пёс, ждущий команды или угощения от подкрепляющегося рыбиной хозяина. Двацветок, Ринсвинд, ба, как же далеко вас занесло на этот раз от самого Края Мира – прямо в наши обетованные земли!

Хорошо мне в такой таверне. Тепло, сытно, хмельно, весело и, одновременно, – очень спокойно. Здесь все свои.

…

Будто бы задремал даже на пару минут за неудобной барной стойкой. От приятных расслабленных полумыслей-полумечтаний меня бесцеремонно вытряхнула рука Ти, хлопнувшего меня по моему плечу. Не люблю, когда так делают. Но вряд ли это его сильно волнует.

Гремела музыка. Что-то новомодное, как сейчас любит молодежь – не очень внятное и понятное, но на своем стиле. То ли просто дурачатся, то ли слишком умные, то ли наркоманы какие-то. Хорошо хоть, не про пчёл, и то ладно.

Нам далеко-далеко

До перемен

Нам далеко-далеко

До лучших измен

Это не из-за тебя

Это не из-за тебя

Я просто ухожу в отрыв

Когда наступит закат

Малиновый свет упал на окна

Танцует во тьме пара влюблённых

Малиновый свет

Малиновый свет

Малиновый свет искал нас долго.

Впрочем, гипнотический ритм был очень даже приятным, а тягучие, обволакивающие сознание слова-рефрены органично в него вписывались, не перегружая мозг лишними смыслами – здесь это было вовсе ни к чему. Песня, видимо нравилась девочкам, и они со всех сторон стайками потянулись на танцпол, освещенный фиолетовыми диодными лентами и мигающими разноцветными плитками пола – киберпанк какой-то, да и только.

Для этого-то Ти меня и хлопнул по плечу, решительно отвлекая от медитативных волхований над бокалом светлого нефильтрованного. Как он и показал сразу жестами – ты только посмотри, какие красавицы, да как они двигаются.

Я посмотрел. Тут-то я и увидел её. Пчела…

Её звали Ли, и я знал её. Она работала у нас в конторе, еще до того, как туда взяли меня. Отдел общественных коммуникаций, журналюги и пресс-секретари, короче, если без наших бюрократических косноязыких заворотов. Она была филолог по образованию, мне как-то раз попадалась на глаза скан-копия её диплома, когда мы прошлой осенью отправляли делегацию на слет каких-то придурков типа «Энергия синергии бессмысленных смыслов форум семинар конференция 2.0»

Не люблю я этих филологов и прочую пишущую братию. Сплошь неумехи, слишком чувствительные для рутинной работы, зато вечно с задранным самомнением и неимоверными амбициями. Парни – так вообще все странные типы или придурошные педики, через одного, сколько я их не встречал. Как еще в такую область может занести мужской пол – других объяснений у меня нет. В жизни не встречал (а мне уже 25 лет, напомню, и я кое-что повидал) ни одного адекватного и толкового филолога или, как их там, филологиню.

Поэтому, наверное, и на Ли никогда особо не обращал внимания. Да и типаж был не совсем мой – пожалуй, слишком шумновата поведением и слишком широковатые бедра. Хотя сейчас это очень модно и ценится парнями. Выдающаяся попа – выдающиеся достижения, привет, Кардашьян!

Ли, как и многие до и после неё, уволилась из конторы, приблизительно полгода назад, подалась куда-то в коммерцию. Слышал, сейчас она работает маркетологом что ли, в какой-то компании по производству высококачественного прокисшего говна медведей, очень нужного всем-всем-всем.

Многим хорошо там, где их нет, а мне сегодня хорошо там, где наливают.

Но, однако ж, что она выделывает сейчас в танце этими своими бедрами, и не только ими…О её святые Кирилл и Мефодий, вы бы видели сейчас вашу дщерь! Красивая кошка. Такую вряд ли я забуду.

…

Ти оставил меня, отправив напрямик к ней, чуть ли не за плечи подтолкнул. При этом, конечно, он не удержался, чтобы с важным менторским видом не изречь снова своё, замысловатое, но на этот раз достаточно короткое:

– Сегодня ночью ни о чем не думай и просто отдыхай. Ты это заслужил. И не парься – ты всё равно не поймёшь значимость любого момента в жизни, пока он не станет воспоминанием.

Как же это здорово – быть самоуверенным и развязным.

Жаль, что я не такой. Но пьяному и маскарад не в тягость. Я протянул свою руку к ней – без слов прося и требуя вложить её ладонь в свою. Сжал покрепче, начал подчёркнуто внимательно рассматривать. Аккуратный маникюр. На безымянном пальце уже успела чуть надломить ноготь. А на указательном – слегка зацарапать лак. Белеет галочка тоненького шрама между большим и указательным пальцами. Кожа слегка суховатая по прикосновениям и чуть теплее, чем принято в подобных случаях. Но всё равно – приятная и приятно. На запястье – часики с черным ремешком, циферблат усеян какими-то маленькими глупенькими самоцветками.

Чуть ниже часов и ближе ко мне – браслетик, какие они носят зачем-то, то ли волосы, если что, в хвост закрепить, то ли просто форсят, модно – такой, знаете ли, как будто от провода телефонного, спиралью завивается. О, вот это уже интересно. Добрался до него, подсунул пальцы под завитки спирали, чуть потянул – да и начал снимать. Отдай мне, значит. Это игра такая, флирт. Забери у неё какую-нибудь безделушку. Их, женскую, штучку. Заберешь – будет тебе талисман. В нём будет частичка её самой. Они на такое чутко реагируют, хоть и прикидываются иногда непонятливыми дурочками – ерунда, всё они понимают. Тут важно тоже дурачком немножко прикинуться – только вовремя и в меру. Типа просто шутка такая – отдай браслетик. А глаза и без слов всё скажут и расскажут, даже смотреть в них друг другу не надо. Всё и так понятно. Ну, а нет – так нет. Будет у тебя тогда просто браслетик. Тоже дело.