Когда возвращается любовь

– Элизабет, – Андреас произнёс очень сдержанно, – я – Андреас, твой муж. У нас есть сын, Рич, – он прикусил свою нижнюю губу. – Мы тебя очень любим, – добавил он, готовый сам разрыдаться.

– Нет, нет, нет, Ахмар, ты же Ахмар, мой Ахмар, – я кинулась к двери, повернула вправо ручку, но дверь оказалась запертой. Тогда я дёрнула ручку ещё раз и ещё, и ещё…

– Остановись!

Андреас подскочил ко мне и убрал мои руки от двери. Я взглянула на него. Он смотрит на меня и не говорит ни слова.

«Мы наконец-то вместе, как он и хотел. Но почему он не берёт меня с собой? Почему он оставляет меня здесь? Почему он хочет, чтобы я снова туда падала?» – моё балансировавшее на тонкой грани сознание не давало никакого ответа, который бы я была в состоянии понять. – «Почему он молчит? Он умер!? Он умер! О нет!» Боль от нахлынувших с новой силой эмоций просто взорвала меня изнутри:

– Ахмар, не умирай! – я повисла на Андреаса, крепко обвив его шею своими руками. – Не умирай, Ахмар, нет…

– Лиз, Ахмар – это твоя выдумка, – Андреас пытался отстранить меня от себя. – Его нет! – он вскричал, но тут же осёкся.

«Этого не может быть… Зачем он мне врёт?»

Андреас быстро пересёк палату и нажал на красную кнопку, вмонтированную в изголовье кровати. Практически сразу вошла медсестра.

– Ей плохо, – сказал Андреас.

Медсестра всё и так поняла:

– Помогите мне.

«Нет, нет, нет…» – мой ум бился в агонии, мои конечности словно парализовало.

Андреас заблокировал мои руки, а медсестра, уже дышавшая на меня белой бездной, вколола мне в плечо очередную инъекцию. Всё расплылось перед глазами. Я вылетела из своего трясущегося тела…

Андреас ехал домой по автостраде. Дорога шла через лес. Говорят, когда-то здесь росли великие секвойи. Солнце скрылось за тучами, но с самого утра ни капли не упало с однотонной серой массы, в которую превратилось небо. Он остановился, припарковав машину у обочины.

«Иди в лес», – я шептала ему из своего пространства, – «иди».

Он открывает дверцу, ставит ногу на землю. В нерешительности.

«Иди», – подталкиваю я.

Выходит из машины и направляется в лес. Всё замерло вокруг. Кроме меня никто не слышит его шаги. Хруст тонких веток, шелест мертвых листьев. Он замедляет шаг, садится на корточки перед высоким дубом. Обхватывает голову руками, пальцы с силой давят на виски.

«Давай», – умоляю я.

Он резко встаёт, морщась как от сильной боли. Смотрит на окружающие его деревья. Делает глубокий вдох, ещё один, будто не может надышаться.

«Давай. Поплачь. Больше нельзя всё это держать в себе», – я мягко направляю поток своих мыслей ему в затылок в надежде, что он всё-таки меня услышит. «Хорошо», – я улыбнулась.

Андреас вытирает со щеки слезу, ещё одну. Выдох. Разворачивается и большими быстрыми шагами, чуть ли не на бегу, возвращается обратно в машину, берёт телефон:

– Мам, дай мне Рича.

Пауза.

– Папа, ты с мамой? – весёлый детский голос.

– Дорогой, маме пока ещё не очень хорошо. Доктор её лечит. Я скоро буду дома, малыш. Я люблю тебя.

– И я тебя люблю.

Отбивает звонок.

Мне хотелось прикоснуться пальцами к его щеке, но он меня не видел и даже не чувствовал, что я совсем рядом, сижу на своём переднем месте и смотрю на его. Он знал, что я люблю его. Я верила в него и очень хотела, чтобы сейчас он верил в меня.

***

Провожу рукой по безупречной глади выдолбленного в камне озера. В этот миг внешнее меня ничем не отвлекает, не слышу даже гремящего шума падающего со скалы потока. Я настолько погружена в себя, что имеет важность даже самая маленькая капля, которая ещё не успела скатиться с моей ладони вниз. Я искала в себе разгадку. Если бы я не могла её понять, я бы не хваталась сейчас так жадно за свой шанс, выпадающий один раз на миллион жизней. Я бросила свой клубок на землю, и он покатился, увлекая меня на хоженую мною тропинку.

Глава 10. Дельфания

Следуя долгу, предаёшь ли ты свою любовь, если долг и любовь оказались несовместимыми?

Зураб был правителем от Бога, как всем казалось. Статный, амбициозный, он умел зажигать людей своими речами. Не терпел тщеславия и был верен доблести. Личную честь ставил превыше всего, такого же требовал и от своих подданных. Он стоял у руля сильного государства – империи, где не было подчинения чужой воле, где люди жили по принципам открытого сердца: каждый чувствовал свой долг и знал своё предназначение; правитель был не выше пекаря, а пекарь был не ниже правителя, каждый был на своём месте.

Это была богатая страна, изобильная, но в ней не было того, что другие позже назовут деньгами. Так было испокон веков: люди хранили традиции и знали свой личный потенциал; никто не брал не своего, и никто не покушался на лишнее; люди обменивались энергией, которая была дарована им создателем для их земной жизни. Они именовали себя алланитами и строили свои храмы источнику Света в них самих, который они часто изображали как алое Солнце с шестью крылами.

Мой отец был из алланитов. Он встретил мою мать, когда по зову сердца пошёл защищать соседнюю страну – Оссу, первую столкнувшуюся с невежеством и жестокостью пришлых. Тысячелетия существовавший мироуклад пошатнулся и навсегда изменил свой облик. Пришлые народы были такими же людьми, но, жрецы говорили, в них горел совсем другой огонь – не земной. Благодаря алланитам в мире снова воцарился мир, а пришлые больше не воровали наших женщин и детей, не убивали мужчин. Отец решил не возвращаться в Аллантию и также по зову сердца остался в Оссе – стране моей матери. Когда я родилась, он мне много рассказывал о том, откуда он родом, он научил меня своему языку – ведь это был и мой язык тоже. Отец нисколько не сожалел, что больше никогда на увидит своих родных, потому что чувствовал, что его место было там, где были мы – его семья.

Если про народ моего отца говорили, что они вышли из большой воды, то про народ моей матери легенды писали, что они – дети земли. Моя мать была очень красивой, как и все женщины её большого рода. Она обладала удивительной способностью слышать и чувствовать землю под ногами, этой же способностью обладала и я. «Твоё предназначение – быть любовью, Дельфания», – эти слова как что-то мне предначертанное всегда слетали с её уст, когда она, словно в трансе, смотрела в воду. Маленькая, я не понимала, как она что-то видит в воде, но она видела. Этот дар тоже во мне откроется много лет спустя, но не тогда, когда я что-то смогу благодаря ему изменить в своей жизни.

Когда земной огонь выбрал брошенный мной жребий, моей первой мыслью было то, что теперь я больше никогда не смогу быть с Ахмаром вместе. В этом ли моя мать-оссийка видела моё предназначение: быть любовью для того, кого не любишь? Так или иначе сейчас я была в стране моего отца, где долг считался превыше всего, и часть меня действительно в это верила, но была и другая часть, которая просто хотела быть с тем, кого любишь, без всяких условностей, как любили друг друга мои мать и отец…

Три помощницы из храма земных жриц и один посвящённый алланит из храма Солнца готовили меня к ритуалу с правителем. Воздух во всей империи был как никогда напряжён, все чувствовали грядущую войну, щупальца которой опять потянулись к Оссе. На кону стояло будущее не только страны моего отца, но и страны моей матери – их вера и традиции были во многом схожи, и я это прекрасно понимала, – и это чувство долга руководило всеми моими действиями.

Я не сравнивала себя с жертвой любви, я шла на то, что я умею, на то, для чего я здесь. Мои помощницы делали сейчас со мной всё, что три года подряд я делала для Ялаллы, чтобы та смогла поднять из земли энергию, достаточную для её мужа-правителя. Я всегда чувствовала свой бурлящий внизу живота источник. Те, кто смотрел на меня, говорили, что я даже дышу окутывавшей моё тело любовью. Я по неписанному праву носила чёрные шёлковые одеяния верховной жрицы, потому что так хотела не я, так хотела Земля, и для этого я пришла сюда – на её зов.

Наибольшая сила проходит через женщину в момент её наивысшего удовольствия – оргазма. Это сила просто льётся из её лона, её невозможно не ощущать; она становится кислородом, который переливается золотом и серебром, и ты вдыхаешь его в себя, будто пьёшь благословенный нектар Бога…

«Она готова», – сказал алланит из храма Солнца, и правитель вошёл в моё тело, которое как лавина потекло в него раскалённой добела магмой.

***

Первая брачная ночь. Гарольд одним движением разорвал мою одежду невесты, которую я своими руками в течение нескольких месяцев специально расшивала для этого момента. Я просыпалась на рассвете, и в каждый стежок вкладывала молитвы и пожелания любви, которые шли из моего сердца, но моё столь искусно сплетённое кружево оборвалось, а вместе с ним и все мои надежды на женское счастье. Мой законный муж так сильно сжал мои соски, что я заплакала. Гарольд продолжал смотреть на моё беззащитное перед ним тело, будто от того, что он мне делает больно, он получал ни с чем несравнимое удовольствие.

«На колени!»

Я послушалась его. Он поднял свою рубаху и с силой прижал моё лицо к тому, что было у него между ног. Я никогда раньше не видела голого мужчину, во мне поднялось такое отвращение, что я вырвала. Он рассмеялся и как котёнка швырнул меня на кровать. Первый раз в своей жизни я испытывала казавшуюся мне невыносимой боль, которая без остановки пронзала моё тело снова и снова.

Когда всё кончилось, король сорвал с меня остатки моего нательного платья и довольный вышел из комнаты. Я знала, что будет дальше: ему нальют в кубок вина, и он как победитель поднимет перед всеми мою окровавленную свадебную одежду и прокричит, чтобы все в замке его слышали: «Она моя! Её кровь моя!» Именно так Гарольд и поступил – как и все владевшие землёй мужчины в Воландрии.

Как раненая кошка я лежала, обхватив руками свои колени. Меня всю трясло, но не от холода и уже неощущаемой мною боли, а от осознания того страшного, что со мной только что произошло.

Глава 11. Лиз

Я была на пятом месяце беременности. На УЗИ сказали, что у нас с Андреасом будет мальчик. Мой врач меня успокаивала, говоря, что токсикоз должен закончиться к концу третьего месяца, но я по-прежнему каждое утро рвала в ванной комнате, меня тошнило, а запах самого любимого человека стал меня просто раздражать, порой доводя до сумасшествия.

Я могла то плакать, то смеяться, а могла закрыться в нашей спальне и дрожать от панического страха, обхватив обеими руками подушку и с силой прижав к себе колени. Я не знала, откуда взялись во мне опасения, что за мной придут и убьют. Я даже попросила Андреаса, чтобы при мне он не брал ножи на кухне: в глазах, как какое-то смеющееся злым смехом наваждение, появлялись дикие картины резни и детские крики. Обидно то, что я видела это реально, но ни мой муж, ни мой доктор мне не верили, списывая всё это на побочные эффекты моего нынешнего положения. Всем, чем они могли мне помочь, – это прописать успокоительные, но жуткие картинки не спешили никуда уходить, и я была вынуждена проживать их наедине сама с собой.

Иногда меня посещала мысль, что, возможно, мои наваждения и впрямь вызваны моей беременностью. Тогда я начинала изводить себя виной и считать, что Андреас без всяких серьёзных оснований всё это терпит от меня. Но, к моему счастью, Андреас ни разу не сорвался, не накричал на меня, он был рядом, окружая меня своей заботой и теплом. Я немного успокаивалась, но ненадолго. Потом меня с головой накрывал токсикоза, и мне снова казалось, что я ненавижу его, и теперь я без всяких сожалений винила его во всём, что со мной происходит, но я не могла ему в этом открыто признаться.

Вдобавок ко всему меня очень сильно расстраивал факт, что работа над «Дельфанией» остановилась. Я так ждала окончания первого триместра, надеялась, что смогу снова писать как прежде. Но на третьем месяце на мои глаза словно упала белая пелена. Я испробовала все известные мне писательские приёмы, но ничего нового мне не приходило. Я открывала свой компьютер, смотрела на чистый лист и не могла выдавить из себя ни строчки. Я больше не видела событий. До этого картинки сами появлялись в воображении, я даже отчётливо слышала голоса персонажей, смотрела их глазами и чувствовала то же, что и они. Но всё куда-то ушло, словно меня кто-то по злому умыслу отключил от той жизни.

Видя, как мне тяжело, Андреас записал меня на курс психологической поддержки для беременных женщин. В группе нас было десять человек, и всем кроме меня было страшно рожать. Меня как-то вообще не волновал вопрос самих родов, что я не справлюсь и мне сделают кесарево сечение. Одна женщина так боялась вероятности этой операции – хотя у неё не было никаких показаний к ней, – что этим страхом она заразила полгруппы, и этот страх вылился в новую истерию и последующие за ней обсуждения, будто такие роды, то есть через операцию, неестественны, и ты не станешь настоящей женщиной. Я считала, что любые роды естественны, поскольку женское тело инстинктивно знает, что, как и когда ему делать, чтобы на свет появился малыш. И я не боялась боли, которая возникает при схватках и в пух и прах разбивает все грани твоей терпимости во время потуг, но меня ужасало то, о чём никто в группе не задумывался – что будет потом, когда женское тело уже исторгло из себя новую жизнь. Почему я не могла нормально воспринимать картинку «счастливая мать держит на руках своего новорожденного ребёнка»? При мысли об этом, меня всю сразу коробило, и я старалась переключиться на свой роман, но и там у меня предательски ничего не выходило.

Однажды на занятии кто-то поднял вопрос о душе ребёнка: кто через нас пройдёт в этот мир? какой урок несёт ребёнок для своих родителей? Началась оживлённая дискуссия. Так внимательно я ещё никогда не слушала, потому что на задворках моего сознания то и дело выглядывал ставший уже навязчивой мухой страх, что кто-то – ребёнок? – придёт и убьёт меня. Одни считали, что душа ребёнка заключает с душами родителей контракт; другие более ортодоксальные будущие мамы полагали, что детей назначает сам Бог, что мы не выбираем, кто станет нашим сыном или дочерью; третьи вообще молчали, так как то ли они не придавали особого значения поднятой теме, то ли у них не имелось ничего об этом сказать – я не знаю, – но я молчала вместе с ними, потому что для меня было куда важнее прислушиваться к себе, смотреть на реакцию моего тела – на какую идею и как оно откликнется.

Слова одной женщины запали глубоко в моё сознание. Она предположила, что вполне может быть и другой вариант: в своих прошлых жизнях мы – отец и/или мать – уже не раз пересекались с душой будущего ребёнка, и, возможно, в тех совместных воплощениях мы сделали друг другу что-то очень плохое – в этот момент у меня почему-то как цепями сковало живот, – и эти события создали соответствующий отпечаток в ауре души, и теперь рождение – это шанс всё исправить. «Или ещё больше всё усугубить», – я закончила про себя эту мысль.

Выйдя из зала наших встреч, я уже была вся не своя. Еле дождалась вечера, чтобы поделиться своими соображениями с Андреасом:

– А если наш ребёнок – это наш враг в прошлой жизни или убийца?

Теперь меня ничем было не остановить. Андреас парировал:

– А если это мы были его врагами или его убийцами?

– В любом случае, это всё ужасно! Как мы будем на него смотреть? – я была в полной растерянности. – Он будет нам мстить?

– Не преувеличивай, Лиз.

– Вот увидишь! Забыл, какие истерики дети закатывают родителям, когда те им что-то не покупают?! как они делают им всё назло?!

– Лиз, ну а если у нашего ребёнка другая история? Если в нём нет ничего страшного? Если… – Андреас умолк.

– Что если?

– Давай прекратим это дурацкое обсуждение. Лиз, оно явно не идёт тебе на пользу.

– Нет, уж. Закончи свою фразу: что если?

– Если ребёнок – просто подарок небес? – Андреас выдохнул.

– И всё? – столь нелепого ответа я не ожидала. – Нет, ты не понимаешь! Посмотри, что со мной происходит с момента, как я забеременела. Ты думаешь, это всё просто так? Просто такой подарок небес? Меня выворачивает наизнанку каждый божий день! Ну других же в группе не выворачивает! Они даже что-то своим… – я запнулась, – ну, тем, кто у них в животе… рассказывают, песни поют…

– Дорогая, – Андреас прижал меня к себе, – меня любили мои родители, тебя же тоже любили, да?

– Я ничего уже не знаю. – Я отстранилась от него и села на диван, закрыла ладонями лицо и заплакала. – А что если он убьёт меня ещё в моём животе? Или во время родов? Я читала статистику…

– Стоп! – резко прервал меня Андреас. – Никто тебя не убьёт, тебе же надо ещё закончить свой роман.

И тут я вдруг рассмеялась:

– Ага, моё воображение он точно уже убил.

– Посмотри на это с другой стороны, – Андреас сел рядом со мной, – ребёнок – это опыт, который нужен прежде всего тебе, – он смотрел на меня так мягко. – Чтобы ты завершила «Дельфанию». Ну или чтобы потом написала что-то новое. Чтобы твоя история кому-то помогла.

«Что-то в этом есть», – я стала потихоньку приходить в равновесие.

– Поцелуй меня. – Я не помню, когда в последний раз я так страстно целовалась с Андреасом. Во мне забурлило такое дикое желание, что я как кошка вцепилась своими когтями в спину мужа: – Возьми меня…

Мне хотелось заниматься с ним любовью до беспамятства. Вопреки тому, как было между нами принято, мне хотелось, чтобы он был со мной груб, чтобы подчинял меня своей несгибаемой мужской воле, и мне хотелось подчиняться ему, чтобы потерять себя и ни о чём не помнить. Это была не я, но мне чертовски нравилось то, что хотела во мне эта новая я. Как будто я наконец-то позволила себе то, что было за пределами моих осознанных чувств и эмоций. Взглянув в момент нашей близости в такие ясные глаза Андреаса, я подумала, что он точно меня не убивал в прошлой жизни, ведь он меня любит. «А что если не было никаких прошлых жизней и у нас есть только эта настоящая жизнь? – Тогда мне здорово повезло, что в этой жизни я люблю и меня любят. Будь что будет!» – я закричала не от боли, а от удовольствия, которое взрывалось во мне с неудержимой силой.

На следующее утро всё было иначе. Я начала не с привычных уже мне объятий с раковиной в ванной комнате, когда меня всю судорожно тошнило. Нет, всё было спокойно во мне, буря внезапно закончилась. Лёгкость. Хотелось летать. Я села за компьютер и с головой погрузилась в свой неоконченный роман. Слова шли с такой скоростью, что я едва успевала их записывать. Теперь у меня был другой план: чтобы с моей главной героиней было всё хорошо, так хорошо, как я верила, будет и со мной.

В мой кабинет вошёл Андреас, заспанный:

– С тобой всё в порядке?

– Да, любимый. – Я подставила свои губы, чтобы он меня поцеловал. – Только не говори, что я – твоя королева.

– Не буду, ты и так это знаешь.

***

Страна Владимира – это страна серебряных рос. Русия. На рассвете уходящие ввысь секвойи покрываются бесчисленными паутинками, которые сотканы из мельчайших капель божьей воды; их освещают лучи поначалу кажущегося холодным солнца; всё вокруг искрится, отчего внутри разливается какая-то необъяснимая благодать. Это была другая красота чем та, к которой привыкли мои глаза. Что меня здесь ждёт и увижу ли я когда-нибудь снова свой дом? Хотя был ли у меня в действительности дом? И я не знала, почему Владимир решился на этот побег, ведь он мог и дальше служить своему королю и получать за это хорошую оплату. Я смотрела на его сильное тело, которое делало всё, чтобы спасти меня и моего сына, и кроме самой скромной благодарности к нему я ничего не чувствовала. Я боялась чувствовать и эту благодарность, потому что чувства значили для меня боль, о которой я знала не понаслышке.

– В моей стране тебя не будут унижать. Ты женщина, а женщин у нас уважают. Ни над тобой, ни над твоим ребёнком не будут смеяться. Ты дала жизнь, а это у нас ценится. Ты будешь вольной, и если захочешь, выберешь себе мужа, – Владимир всегда говорил сдержанно.

– Я не хочу мужа. Я только что от одного сбежала. – Это был первый раз, когда я открыто заговорила о своих желаниях.

Между нами повисло молчание. Владимир стал собирать наши вещи:

– Моя королева, нужно идти. До стана один день.

Глава 12. Дельфания

Я видела в Ахмаре то же, что видела в своём отце – силу, смелость, доблесть. Я не раздумывала, могу ли я ему доверять, я это чувствовала, и если он говорил, что с ним я в безопасности, он сделает всё, чтобы так оно и было. Я не спрашивала ни про его семью, ни про его положение. Когда он нашёл моё тело, выброшенное на берег Атлантикой, он не задавал никаких вопросов, он давал мне возможность быть собой и открыться ему по моей готовности. Такое же право теперь давала ему и я, согласившись ехать с ним в Арру – столицу Аллантии.

По маленьким золотым подковам, служившим на его одежде застёжками, я поняла, что он был в числе тех, кто управлял армией: точно такие же подковы притягивали мой взгляд и мои детские пальцы, когда я пробиралась в комнату родителей: форма отца, которую он практически никогда не надевал, висела на видном месте, всегда безупречная. Во главе армий алланитов стояли воины, которых сама война ставила на места предводителей, и они всегда сражались бок о бок с другими бойцами. Алланиты верили в судьбу и считали, что если воин падёт, на его место встанет тот, кто должен там быть после него. Они не боялись смерти, и в этом я на собственном опыте смогу потом убедиться.

Наши лошади остановились у белоснежного каменного храма. Навстречу к нам вышла женщина в длинных чёрных одеяниях. Она поприветствовала Ахмара, склонив перед ним голову. Ахмар сделал то же самое, затем помог мне спуститься – в Оссе мало кто ездил на лошадях.

– Это Сирия – твоя наставница. Я обо всём договорился. Ты будешь жить в храме до момента, когда ты сама решишь свою судьбу: остаться здесь или уйти.

Сирия взяла мою руку, и меня словно пронзил магнетический ток:

– Она останется, ведь пути её уже привели сюда, – Сирия прижала меня к своей груди, как когда-то прижимала меня к себе мать.

Моё сердце чувствовало, как пылает её сердце, и я впервые после всего того, что пережила в Оссе, расплакалась. Она посмотрела в мои глаза, и неосознанно я каким-то образом передала ей картинки резни, боли и страданий, через которые прошла, а Сирия в ответ мне показала женский круг, внутри которого горело большое розовое пламя, напоминавшее мне тысячи лепестков, собранных вместе. Ахмар понял, что ему пора уходить, а мне пора исцелить свои душевные раны. Я была счастлива, что попала сюда, но в то же время, мне было грустно расставаться с воином, спасшим мою жизнь. Я не знаю как, но Ахмар без слов сказал мне, что будет рядом – я слышала его мысли…

И вот настал день моего первого совершеннолетия, день, когда я становилась готовой творить жизнь, потому что моя кровь теперь питала землю. Отныне я должна буду следить за своими эмоциями и состояниями, так как на меня возлагалась большая миссия – быть сосудом Матери-Земли.

В храме по этому случаю был устроен праздник, подготовка к которому велась особенно тщательно. С первыми лучами солнца все жрицы собрались в саду чтобы совершить омовение росой. Затем мне и другим молодым девушкам, вступившим в свои первые дни крови, распустили и расчесали волосы. Мы сняли свои старые одежды и предстали перед мягким утренним солнцем, которое напитывало нас своей силой. Прохладные капельки воды, образовавшиеся за ночь между небом и землёй, дарили лёгкость, сообщали нашим телам секрет вечной молодости. Вместе с росой по нашим ногам текла кровь, которая окропляла землю под босыми стопами. Я стала ощущать едва выраженное гудение внизу своего живота, как будто созревший во мне бутон сообщал, что он готов распуститься. Мы пели и танцевали, дарили земле приготовленные фрукты и овощи, произносили свои обеты и обещания.

Мне и другим девушкам выдали их первые чёрные платья, сшитые из мягкой хлопковой ткани. Чёрный цвет у алланитов считался цветом земной плоти, и его могли носить только те, кто был способен рождать материю во всех её проявлениях – эти и другие таинства мне ещё предстояло узнать на многочисленных встречах, на которых Сирия по крупицам будет раскрывать лепестки женской мудрости.

Со дня моего посвящения я уже полноправно принимала участие во всех событиях и ритуалах храма. Здесь никто не был привязан к своим обязанностям, каждый был волен в своём выборе, каким бы тяжёлым или лёгким он ни казался, поэтому в своём выборе я следовала текущему через меня внутреннему зову, и меня сразу охватывала блаженная лёгкость для всего, что просилось свершиться через мои руки.

Я так привязалась к Сирии, что проводила с ней времени даже больше, чем предполагали занятия в храме. По лицу наставницы было невозможно догадаться, сколько ей лет, но то, что она нам рассказывала о женщине, о любви, о земле, я воспринимала как высочайшую истину. Я чувствовала, что мир вокруг меня действительно устроен так. Но я также не могла забыть пережитый мною ужас, когда убили мою мать, когда без полученного согласия пришлые мужчины на моих глазах разорвали своей похотью плоть моей наставницы в нашем маленьком храме с чистой водой в Оссе.