Нежнее нежного (сборник)

Осип Эмильевич Мандельштам

Нежнее нежного

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Из книги «Камень»

(1908–1915)

«Сусальным золотом горят…»

Сусальным золотом горятВ лесах рождественские елки;В кустах игрушечные волкиГлазами страшными глядят.О, вещая моя печаль,О, тихая моя свободаИ неживого небосводаВсегда смеющийся хрусталь!

«Только детские книги читать…»

Только детские книги читать,Только детские думы лелеять,Всё большое далёко развеять,Из глубокой печали восстать.Я от жизни смертельно устал,Ничего от нее не приемлю,Но люблю мою бедную землюОттого, что иной не видал.Я качался в далеком садуНа простой деревянной качели,И высокие темные елиВспоминаю в туманном бреду.

«Нежнее нежного…»

Нежнее нежногоЛицо твое,Белее белогоТвоя рука,От мира целогоТы далека,И всё твое —От неизбежного.От неизбежного —Твоя печаль,И пальцы рукНеостывающих,И тихий звукНеунывающихРечей,И дальТвоих очей.

«На бледно-голубой эмали…»

На бледно-голубой эмали,Какая мыслима в апреле,Березы ветви поднималиИ незаметно вечерели.Узор отточенный и мелкий,Застыла тоненькая сетка,Как на фарфоровой тарелкеРисунок, вычерченный метко, —Когда его художник милыйВыводит на стеклянной тверди,В сознании минутной силы,В забвении печальной смерти.

«Есть целомудренные чары…»

Есть целомудренные чары:Высокий лад, глубокий мир;Далёко от эфирных лирМной установленные лары.У тщательно обмытых нишВ часы внимательных закатовЯ слушаю моих пенатовВсегда восторженную тишь.Какой игрушечный удел,Какие робкие законыПриказывает торс точеныйИ холод этих хрупких тел!Иных богов не надо славить:Они как равные с тобой,И, осторожною рукой,Позволено их переставить.

«Дано мне тело – что мне делать с ним…»

Дано мне тело – что мне делать с ним,Таким единым и таким моим?За радость тихую дышать и житьКого, скажите, мне благодарить?Я и садовник, я же и цветок,В темнице мира я не одинок.На стекла вечности уже леглоМое дыхание, мое тепло,Запечатлеется на нем узор,Неузнаваемый с недавних пор.Пускай мгновения стекает муть —Узора милого не зачеркнуть!

«Невыразимая печаль…»

Невыразимая печальОткрыла два огромных глаза,Цветочная проснулась вазаИ выплеснула свой хрусталь.Вся комната напоенаИстомой – сладкое лекарство!Такое маленькое царствоТак много поглотило сна.Немного красного вина,Немного солнечного мая —И, тоненький бисквит ломая,Тончайших пальцев белизна…

«Ни о чем не нужно говорить…»

Ни о чем не нужно говорить,Ничему не следует учить,И печальна так и хорошаТемная звериная душа:Ничему не хочет научить,Не умеет вовсе говоритьИ плывет дельфином молодымПо седым пучинам мировым.

«Когда удар с ударами встречается…»

Когда удар с ударами встречается,И надо мною роковойНеутомимый маятник качаетсяИ хочет быть моей судьбой,Торопится, и грубо остановится,И упадет веретено, —И невозможно встретиться, условиться,И уклониться не дано.Узоры острые переплетаются,И всё быстрее и быстрейОтравленные дротики взвиваютсяВ руках отважных дикарей…

«Медлительнее снежный улей…»

Медлительнее снежный улей,Прозрачнее окна хрусталь,И бирюзовая вуальНебрежно брошена на стуле.Ткань, опьяненная собой,Изнеженная лаской света,Она испытывает лето,Как бы не тронута зимой;И если в ледяных алмазахСтруится вечности мороз,Здесь – трепетание стрекозБыстроживущих, синеглазых.

Silentium

Она еще не родилась,Она и музыка и слово,И потому всего живогоНенарушаемая связь.Спокойно дышат моря груди,Но, как безумный, светел день,И пены бледная сиреньВ черно-лазоревом сосуде.Да обретут мои устаПервоначальную немоту,Как кристаллическую ноту,Что от рождения чиста!Останься пеной, Афродита,И, слово, в музыку вернись,И, сердце, сердца устыдись,С первоосновой жизни слито!

«Слух чуткий – парус напрягает…»

Слух чуткий – парус напрягает,Расширенный пустеет взор,И тишину переплываетПолночных птиц незвучный хор.Я так же беден, как природа,И так же прост, как небеса,И призрачна моя свобода,Как птиц полночных голоса.Я вижу месяц бездыханныйИ небо мертвенней холста;Твой мир, болезненный и странный,Я принимаю, пустота!

«Как тень внезапных облаков…»

Как тень внезапных облаков,Морская гостья налетелаИ, проскользнув, прошелестелаСмущенных мимо берегов.Огромный парус строго реет;Смертельно-бледная волнаОтпрянула – и вновь онаКоснуться берега не смеет;И лодка, волнами шурша,Как листьями, – уже далёко…И, принимая ветер рока,Раскрыла парус свой душа.

«Из омута злого и вязкого…»

Из омута злого и вязкогоЯ вырос, тростинкой шурша,И страстно, и томно, и ласковоЗапретною жизнью дыша.И никну, никем не замеченный,В холодный и топкий приют,Приветственным шелестом встреченныйКоротких осенних минут.Я счастлив жестокой обидою,И в жизни, похожей на сон,Я каждому тайно завидуюИ в каждого тайно влюблен.

«В огромном омуте прозрачно и темно…»

В огромном омуте прозрачно и темно,И томное окно белеет;А сердце, отчего так медленно оноИ так упорно тяжелеет?То всею тяжестью оно идет ко дну,Соскучившись по милом иле,То, как соломинка, минуя глубину,Наверх всплывает без усилий.С притворной нежностью у изголовья стойИ сам себя всю жизнь баюкай,Как небылицею, своей томись тоскойИ ласков будь с надменной скукой.

«Как кони медленно ступают…»

Как кони медленно ступают,Как мало в фонарях огня!Чужие люди, верно, знают,Куда везут они меня.А я вверяюсь их заботе.Мне холодно, я спать хочу;Подбросило на повороте,Навстречу звездному лучу.Горячей головы качаньеИ нежный лед руки чужой,И темных елей очертанья,Еще невиданные мной.

«Скудный луч, холодной мерою…»

Скудный луч, холодной мерою,Сеет свет в сыром лесу.Я печаль, как птицу серую,В сердце медленно несу.Что мне делать с птицей раненой?Твердь умолкла, умерла.С колокольни отуманеннойКто-то снял колокола,И стоит осиротелаяИ немая вышина —Как пустая башня белая,Где туман и тишина.Утро, нежностью бездонное, —Полуявь и полусон,Забытье неутоленное —Дум туманный перезвон…

«Воздух пасмурный влажен и гулок…»

Воздух пасмурный влажен и гулок;Хорошо и не страшно в лесу.Легкий крест одиноких прогулокЯ покорно опять понесу.И опять к равнодушной отчизнеДикой уткой взовьется упрек:Я участвую в сумрачной жизни,Где один к одному одинок!Выстрел грянул. Над озером соннымКрылья уток теперь тяжелы,И двойным бытием отраженнымОдурманены сосен стволы.Небо тусклое с отцветом странным —Мировая туманная боль —О, позволь мне быть также туманнымИ тебя не любить мне позволь!

«Сегодня дурной день…»

Сегодня дурной день:Кузнечиков хор спит,И сумрачных скал сень —Мрачней гробовых плит.Мелькающих стрел звонИ вещих ворон крик…Я вижу дурной сон,За мигом летит миг.Явлений раздвинь грань,Земную разрушь клеть,И яростный гимн грянь —Бунтующих тайн медь!О, маятник душ строг —Качается глух, прям,И страстно стучит рокВ запретную дверь, к нам…

«Смутно-дышащими листьями…»

Смутно-дышащими листьямиЧерный ветер шелестит,И трепещущая ласточкаВ темном небе круг чертит.Тихо спорят в сердце ласковомУмирающем моемНаступающие сумеркиС догорающим лучом.И над лесом вечереющимВстала медная луна;Отчего так мало музыкиИ такая тишина?

«Отчего душа – так певуча…»

Отчего душа – так певуча,И так мало милых имен,И мгновенный ритм – только случай,Неожиданный Аквилон?Он подымет облако пыли,Зашумит бумажной листвой,И совсем не вернется – илиОн вернется совсем другой…О широкий ветер Орфея,Ты уйдешь в морские края —И, несозданный мир лелея,Я забыл ненужное «я».Я блуждал в игрушечной чащеИ открыл лазоревый грот…Неужели я настоящийИ действительно смерть придет?

«На перламутровый челнок…»

На перламутровый челнокНатягивая шелка нити,О пальцы гибкие, начнитеОчаровательный урок!Приливы и отливы рук —Однообразные движенья,Ты заклинаешь, без сомненья,Какой-то солнечный испуг, —Когда широкая ладонь,Как раковина, пламенея,То гаснет, к теням тяготея,То в розовый уйдет огонь!

«Я вздрагиваю от холода…»

Я вздрагиваю от холода —Мне хочется онеметь!А в небе танцует золото —Приказывает мне петь.Томись, музыкант встревоженный,Люби, вспоминай и плачьИ, с тусклой планеты брошенный,Подхватывай легкий мяч!Так вот она – настоящаяС таинственным миром связь!Какая тоска щемящая,Какая беда стряслась!Что, если, вздрогнув неправильно,Мерцающая всегда,Своей булавкой заржавленнойДостанет меня звезда?

«Я ненавижу свет…»

Я ненавижу светОднообразных звезд.Здравствуй, мой давний бред —Башни стрельчатой рост!Кружевом, камень, будьИ паутиной стань:Неба пустую грудьТонкой иглою рань!Будет и мой черед —Чую размах крыла.Так – но куда уйдетМысли живой стрела?Или, свой путь и срок,Я, исчерпав, вернусь:Там – я любить не мог,Здесь – я любить боюсь…

«Образ твой, мучительный и зыбкий…»

Образ твой, мучительный и зыбкий,Я не мог в тумане осязать.«Господи!» – сказал я по ошибке,Сам того не думая сказать.Божье имя, как большая птица,Вылетело из моей груди.Впереди густой туман клубится,И пустая клетка позади.

Пешеход

М. Л. Лозинскому

Я чувствую непобедимый страхВ присутствии таинственных высот;Я ласточкой доволен в небесах,И колокольни я люблю полет!И, кажется, старинный пешеход,Над пропастью, на гнущихся мостках,Я слушаю – как снежный ком растетИ вечность бьет на каменных часах.Когда бы так! Но я не путник тот,Мелькающий на выцветших листах,И подлинно во мне печаль поет;Действительно, лавина есть в горах!И вся моя душа – в колоколах,Но музыка от бездны не спасет!

Золотой

Целый день сырой осенний воздухЯ вдыхал в смятеньи и тоске;Я хочу поужинать, и звездыЗолотые в темном кошельке!И, дрожа от желтого тумана,Я спустился в маленький подвал;Я нигде такого ресторанаИ такого сброда не видал!Мелкие чиновники, японцы,Теоретики чужой казны…За прилавком щупает червонцыЧеловек, – и все они пьяны.– Будьте так любезны, разменяйте, —Убедительно его прошу, —Только мне бумажек не давайте —Трехрублевок я не выношу!Что мне делать с пьяною оравой?Как попал сюда я, боже мой?Если я на то имею право —Разменяйте мне мой золотой!

Айя-София

Айя-София – здесь остановитьсяСудил Господь народам и царям!Ведь купол твой, по слову очевидца,Как на цепи, подвешен к небесам.И всем векам – пример Юстиниана,Когда похитить для чужих боговПозволила эфесская ДианаСто семь зеленых мраморных столбов.Но что же думал твой строитель щедрый,Когда, душой и помыслом высок,Расположил апсиды и экседры,Им указав на запад и восток?Прекрасен храм, купающийся в мире,И сорок окон – света торжество;На парусах, под куполом, четыреАрхангела – прекраснее всего.И мудрое сферическое зданьеНароды и века переживет,И серафимов гулкое рыданьеНе покоробит темных позолот.

Notre Dame

Где римский судия судил чужой народ,Стоит базилика, – и, радостный и первый,Как некогда Адам, распластывая нервы,Играет мышцами крестовый легкий свод.Но выдает себя снаружи тайный план:Здесь позаботилась подпружных арок сила,Чтоб масса грузная стены не сокрушила,И свода дерзкого бездействует таран.Стихийный лабиринт, непостижимый лес,Души готической рассудочная пропасть,Египетская мощь и христианства робость,С тростинкой рядом – дуб, и всюду царь —                                                                 отвес.Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,Я изучал твои чудовищные ребра,Тем чаще думал я: из тяжести недобройИ я когда-нибудь прекрасное создам.

Петербургские строфы

Н. Гумилеву

Над желтизной правительственных зданийКружилась долго мутная метель,И правовед опять садится в сани,Широким жестом запахнув шинель.Зимуют пароходы. На припекеЗажглось каюты толстое стекло.Чудовищна – как броненосец в доке —Россия отдыхает тяжело.А над Невой – посольства полумира,Адмиралтейство, солнце, тишина!И государства жесткая порфира,Как власяница грубая, бедна.Тяжка обуза северного сноба —Онегина старинная тоска;На площади Сената – вал сугроба,Дымок костра и холодок штыка.Черпали воду ялики, и чайкиМорские посещали склад пеньки,Где, продавая сбитень или сайки,Лишь оперные бродят мужики.Летит в туман моторов вереница;Самолюбивый, скромный пешеход —Чудак Евгений – бедности стыдится,Бензин вдыхает и судьбу клянет!

«Дев полуночных отвага…»

Дев полуночных отвагаИ безумных звезд разбег,Да привяжется бродяга,Вымогая на ночлег.Кто, скажите, мне сознаньеВиноградом замутит,Если явь – Петра созданье,Медный всадник и гранит?Слышу с крепости сигналы,Замечаю, как тепло.Выстрел пушечный в подвалы,Вероятно, донесло.И гораздо глубже бредаВоспаленной головыЗвезды, трезвая беседа,Ветер западный с Невы.

Бах

Здесь прихожане – дети прахаИ доски вместо образов,Где мелом, Себастьяна Баха,Лишь цифры значатся псалмов.Разноголосица какаяВ трактирах буйных и в церквах,А ты ликуешь, как Исайя,О рассудительнейший Бах!Высокий спорщик, неужели,Играя внукам свой хорал,Опору духа в самом делеТы в доказательстве искал?Что звук? Шестнадцатые доли,Органа многосложный крик —Лишь воркотня твоя, не боле,О несговорчивый старик!И лютеранский проповедникНа черной кафедре своейС твоими, гневный собеседник,Мешает звук своих речей!

«В спокойных пригородах снег…»

В спокойных пригородах снегСгребают дворники лопатами;Я с мужиками бородатымиИду, прохожий человек.Мелькают женщины в платках,И тявкают дворняжки шалые,И самоваров розы алыеГорят в трактирах и домах.

«Мы напряженного молчанья не выносим…»

Мы напряженного молчанья не выносим —Несовершенство душ обидно, наконец!И в замешательстве уж объявился чтец,И радостно его приветствовали: «Просим!»Я так и знал, кто здесь присутствовал незримо!Кошмарный человек читает «Улялюм».Значенье – суета, и слово – только шум,Когда фонетика – служанка серафима.О доме Эшеров Эдгара пела арфа.Безумный воду пил, очнулся и умолк.Я был на улице. Свистел осенний шелк…И горло греет шелк щекочущего шарфа…

Кинематограф

Кинематограф. Три скамейки.Сантиментальная горячка.Аристократка и богачкаВ сетях соперницы-злодейки.Не удержать любви полета:Она ни в чем не виновата!Самоотверженно, как брата,Любила лейтенанта флота.А он скитается в пустыне,Седого графа сын побочный.Так начинается лубочныйРоман красавицы-графини.И в исступленьи, как гитана,Она заламывает руки.Разлука. Бешеные звукиЗатравленного фортепьяно.В груди доверчивой и слабойЕще достаточно отвагиПохитить важные бумагиДля неприятельского штаба.И по каштановой аллееЧудовищный мотор несется.Стрекочет лента, сердце бьетсяТревожнее и веселее.В дорожном платье, с саквояжем,В автомобиле и в вагоне,Она боится лишь погони,Сухим измучена миражем.Какая горькая нелепость:Цель не оправдывает средства!Ему – отцовское наследство,А ей – пожизненная крепость!

Теннис

Средь аляповатых дач,Где шатается шарманка,Сам собой летает мяч,Как волшебная приманка.Кто, смиривший грубый пыл,Облеченный в снег альпийский,С резвой девушкой вступилВ поединок олимпийский?Слишком дряхлы струны лир:Золотой ракеты струныУкрепил и бросил в мирАнгличанин вечно юный!Он творит игры обряд,Так легко вооруженный,Как аттический солдат,В своего врага влюбленный!Май. Грозовых туч клочки.Неживая зелень чахнет.Всё моторы и гудки —И сирень бензином пахнет.Ключевую воду пьетИз ковша спортсмен веселый;И опять война идет,И мелькает локоть голый!

Американка

Американка в двадцать летДолжна добраться до Египта,Забыв «Титаника» совет,Что спит на дне мрачнее крипта.В Америке гудки поют,И красных небоскребов трубыХолодным тучам отдаютСвои прокопченные губы.И в Лувре океана дочьСтоит, прекрасная, как тополь;Чтоб мрамор сахарный толочь,Влезает белкой на Акрополь.Не понимая ничего,Читает «Фауста» в вагонеИ сожалеет, отчегоЛюдовик больше не на троне.

«Отравлен хлеб и воздух выпит…»

Отравлен хлеб и воздух выпит.Как трудно раны врачевать!Иосиф, проданный в Египет,Не мог сильнее тосковать!Под звездным небом бедуины,Закрыв глаза и на коне,Слагают вольные былиныО смутно пережитом дне.Немного нужно для наитий:Кто потерял в песке колчан,Кто выменял коня, – событийРассеивается туман;И, если подлинно поетсяИ полной грудью, наконец,Всё исчезает – остаетсяПространство, звезды и певец!

«Летают валькирии, поют смычки…»

Летают валькирии, поют смычки.Громоздкая опера к концу идет.С тяжелыми шубами гайдукиНа мраморных лестницах ждут господ.Уж занавес наглухо упасть готов;Еще рукоплещет в райке глупец,Извозчики пляшут вокруг костров.Карету такого-то! Разъезд. Конец.

Ахматова

Вполоборота – о, печаль! —На равнодушных поглядела.Спадая с плеч, окаменелаЛожноклассическая шаль.Зловещий голос – горький хмель —Души расковывает недра:Так – негодующая Федра —Стояла некогда Рашель.

«О временах простых и грубых…»

О временах простых и грубыхКопыта конские твердят,И дворники в тяжелых шубахНа деревянных лавках спят.На стук в железные воротаПривратник, царственно-ленив,Встал, и звериная зевотаНапомнила твой образ, скиф,Когда с дряхлеющей любовью,Мешая в песнях Рим и снег,Овидий пел арбу воловьюВ походе варварских телег.

«На площадь выбежав, свободен…»

На площадь выбежав, свободенСтал колоннады полукруг —И распластался храм Господень,Как легкий крестовик-паук.А зодчий не был итальянец,Но русский в Риме; ну так что ж!Ты каждый раз, как иностранец,Сквозь рощу портиков идешь;И храма маленькое телоОдушевленнее стократГиганта, что скалою целойК земле беспомощно прижат!

«Есть иволги в лесах, и гласных долгота…»

Есть иволги в лесах, и гласных долготаВ тонических стихах единственная мера.Но только раз в году бывает разлитаВ природе длительность, как в метрике Гомера.Как бы цезурою зияет этот день:Уже с утра покой и трудные длинноты;Волы на пастбище, и золотая леньИз тростника извлечь богатство целой ноты.

««Мороженно!» Солнце. Воздушный бисквит…»

«Мороженно!» Солнце. Воздушный бисквит.Прозрачный стакан с ледяною водою.И в мир шоколада с румяной зарею,В молочные Альпы мечтанье летит.Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть —И в тесной беседке, средь пыльных акаций,Принять благосклонно от булочных грацийВ затейливой чашечке хрупкую снедь…Подруга шарманки, появится вдругБродячего ледника пестрая крышка —И с жадным вниманием смотрит мальчишкаВ чудесного холода полный сундук.И боги не ведают – что он возьмет:Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой,Сверкая на солнце, божественный лед.

«Природа – тот же Рим и отразилась в нем…»

Природа – тот же Рим и отразилась в нем.Мы видим образы его гражданской мощиВ прозрачном воздухе, как в цирке голубом,На форуме полей и в колоннаде рощи.Природа – тот же Рим! И, кажется, опятьНам незачем богов напрасно беспокоить —Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать,Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить!

«Пусть имена цветущих городов…»

Пусть имена цветущих городовЛаскают слух значительностью бренной:Не город Рим живет среди веков,А место человека во вселенной.Им овладеть пытаются цари,Священники оправдывают войны;И без него презрения достойны,Как жалкий сор, дома и алтари!

«Я не слыхал рассказов Оссиана…»

Я не слыхал рассказов Оссиана,Не пробовал старинного вина;Зачем же мне мерещится поляна,Шотландии кровавая луна?И перекличка ворона и арфыМне чудится в зловещей тишине;И ветром развеваемые шарфыДружинников мелькают при луне!Я получил блаженное наследство —Чужих певцов блуждающие сны;Свое родство и скучное соседствоМы презирать заведомо вольны.И не одно сокровище, быть может,Минуя внуков, к правнукам уйдет;И снова скальд чужую песню сложитИ как свою ее произнесет.

Европа

Как средиземный краб или звезда морская,Был выброшен водой последний материк;К широкой Азии, к Америке привык,Слабеет океан, Европу омывая.Изрезаны ее живые берега,И полуостровов воздушны изваянья;Немного женственны заливов очертанья:Бискайи, Генуи ленивая дуга.Завоевателей исконная земля,Европа в рубище Священного союза;Пята Испании, Италии медуза,И Польша нежная, где нету короля;Европа цезарей! С тех пор, как в БонапартаГусиное перо направил Меттерних, —Впервые за сто лет и на глазах моихМеняется твоя таинственная карта!

Посох

Посох мой, моя свобода —Сердцевина бытия,Скоро ль истиной народаСтанет истина моя?Я земле не поклонилсяПрежде, чем себя нашел;Посох взял, развеселилсяИ в далекий Рим пошел.А снега на черных пашняхНе растают никогда,И печаль моих домашнихМне по-прежнему чужда.Снег растает на утесах —Солнцем истины палим…Прав народ, вручивший посохМне, увидевшему Рим!

Ода Бетховену

Бывает сердце так сурово,Что и любя его не тронь!И в темной комнате глухогоБетховена горит огонь.И я не мог твоей, мучитель,Чрезмерной радости понять —Уже бросает исполнительИспепеленную тетрадь.………………………………………..………………………………………..………………………………………..Кто этот дивный пешеход?Он так стремительно ступаетС зеленой шляпою в руке,………………………………………..………………………………………..С кем можно глубже и полнееВсю чашу нежности испить;Кто может, ярче пламенея,Усилье воли освятить;Кто по-крестьянски, сын фламандца,Мир пригласил на ритурнельИ до тех пор не кончил танца,Пока не вышел буйный хмель?О Дионис, как муж, наивныйИ благодарный, как дитя,Ты перенес свой жребий дивныйТо негодуя, то шутя!С каким глухим негодованьемТы собирал с князей оброкИли с рассеянным вниманьемНа фортепьянный шел урок!Тебе монашеские кельи —Всемирной радости приют,Тебе в пророческом весельиОгнепоклонники поют;Огонь пылает в человеке,Его унять никто не мог.Тебя назвать не смели греки,Но чтили, неизвестный бог!О, величавой жертвы пламя!Полнеба охватил костер —И царской скинии над намиРазодран шелковый шатер.И в промежутке воспаленном,Где мы не видим ничего, —Ты указал в чертоге тронномНа белой славы торжество!

«Уничтожает пламень…»

Уничтожает пламеньСухую жизнь мою,И ныне я не камень,А дерево пою.Оно легко и грубо;Из одного кускаИ сердцевина дуба,И весла рыбака.Вбивайте крепче сваи,Стучите, молотки,О деревянном рае,Где вещи так легки.

«И поныне на Афоне…»

И поныне на АфонеДрево чудное растет,На крутом зеленом склонеИмя Божие поет.В каждой радуются кельеИмябожцы-мужики:Слово – чистое веселье,Исцеленье от тоски!Всенародно, громогласноЧернецы осуждены,Но от ереси прекраснойМы спасаться не должны.Каждый раз, когда мы любим,Мы в нее впадаем вновь.Безымянную мы губимВместе с именем любовь.

«От вторника и до субботы…»

От вторника и до субботыОдна пустыня пролегла.О, длительные перелеты!Семь тысяч верст – одна стрела.И ласточки, когда летелиВ Египет водяным путем,Четыре дня они висели,Не зачерпнув воды крылом.

«О свободе небывалой…»

О свободе небывалойСладко думать у свечи.– Ты побудь со мной сначала, —Верность плакала в ночи, —Только я мою коронуВозлагаю на тебя,Чтоб свободе, как закону,Подчинился ты, любя…– Я свободе, как закону,Обручен, и потомуЭту легкую коронуНикогда я не сниму.Нам ли, брошенным в пространстве,Обреченным умереть,О прекрасном постоянствеИ о верности жалеть!

«Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.Я список кораблей прочел до середины:Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,Что над Элладою когда-то поднялся.Как журавлиный клин в чужие рубежи —На головах царей божественная пена —Куда плывете вы? Когда бы не Елена,Что Троя вам одна, ахейские мужи?И море, и Гомер – всё движется любовью.Кого же слушать мне? И вот, Гомер молчит,И море черное, витийствуя, шумитИ с тяжким грохотом подходит к изголовью.

«С веселым ржанием пасутся табуны…»

С веселым ржанием пасутся табуны,И римской ржавчиной окрасилась долина;Сухое золото классической весныУносит времени прозрачная стремнина.Топча по осени дубовые листы,Что густо стелются пустынною тропинкой,Я вспомню Цезаря прекрасные черты —Сей профиль женственный с коварною                                                       горбинкой!Здесь, Капитолия и Форума вдали,Средь увядания спокойного природы,Я слышу Августа и на краю землиДержавным яблоком катящиеся годы.Да будет в старости печаль моя светла:Я в Риме родился, и он ко мне вернулся;Мне осень добрая волчицею была,И – месяц Цезаря – мне август улыбнулся.

«Я не увижу знаменитой «Федры»…»

Я не увижу знаменитой «Федры»В старинном многоярусном театре,С прокопченной высокой галереи,При свете оплывающих свечей.И, равнодушен к суете актеров,Сбирающих рукоплесканий жатву,Я не услышу обращенный к рампе,Двойною рифмой оперенный стих:– Как эти покрывала мне постылы…Театр Расина! Мощная завесаНас отделяет от другого мира;Глубокими морщинами волнуя,Меж ним и нами занавес лежит:Спадают с плеч классические шали,Расплавленный страданьем крепнет голос,И достигает скорбного закалаНегодованьем раскаленный слог…Я опоздал на празднество Расина…Вновь шелестят истлевшие афиши,И слабо пахнет апельсинной коркой,И словно из столетней летаргииОчнувшийся сосед мне говорит:– Измученный безумством Мельпомены,Я в этой жизни жажду только мира;Уйдем, покуда зрители-шакалыНа растерзанье Музы не пришли!Когда бы грек увидел наши игры…