Жил Певчий…

24 апреля

Когда мы, трое переводчиков, посланные в 5-й ВО из Луанды, с утра не евшие, вытрясенные и оглоушенные полётом в военно-транспортном самолёте, почти не спавшие в предыдущую ночь, добрались уже в сумерках, наконец, до советской военной миссии в г. Лубанго, то нас, не разместив, не поставив на довольствие, не устроив наши вещи, первым делом заставили таскать какой-то здоровенный, тяжеленный промышленный вентилятор по закоулкам незнакомого нам двора миссии. Негры-охранники сонно наблюдали за нами. Болела голова.

* * *

Чтобы выехать на машине с территории миссии, необходимо запланировать машину вечером предыдущего дня. Помимо этого, нужно ещё разрешение старшего группы СВСиС (советских военных советников и специалистов), его подпись. Старший с шумом снял как-то с дежурства оперативного дежурного – пожилого подполковника – за то, что тот выпустил утром в воскресенье запланированную машину, но без его, старшего, подписи. На этой машине в Намиб, к океану, куда уже больше года не возят на воскресный отдых живущих в Лубанго советских, уехал купаться особист. Приехал вечером, поздоровался со старшим. При нас ему не было сказано ни единого слова неудовольствия.

* * *

Два раза в неделю в 17–00 – занятия по физподготовке. Перед началом – построение, проверка, долгое выяснение причин не полного присутствия личного состава, команда: «Приступить к разминке!» Те, кто помоложе, делятся на две команды и играют в волейбол при участии очень любящего эту игру старшего группы СВСиС. 2–3 человека играют в бадминтон, на одной доске играют в шахматы. Если старший уходит, волейбол разваливается, все потихоньку расползаются по комнатам. Шахматисты сидят до темноты и в темноте.

29 апреля

Сегодня наконец-то свершилось: я в бригаде. Неужели, наконец, смогу пустить корешки, прижиться, приработаться? До Тешамутете летел около двух часов на вертолёте. Перед взлётом, при разгоне винта, вертолёт слегка раскачивается с боку на бок, как будто переминается с ноги на ногу, прежде чем оттолкнуться. Вертолёт боевой, с заряженными подвесками, кажется, НУРСы. Летели с открытой дверью и окнами, сквозило, даже было немножко холодно, но зато не так сильно било по ушам. Минут через 15 полёта закончилась освоенная зона и пошла сплошная мелкорослая мата. С километровой высоты поверхность земли похожа на серо-зелёно-грязножёлтую крупнозернистую наждачную бумагу с пролысинами. Ярко-зелёного цвета нет, только чуть-чуть на маленьких редких болотцах.

Встречать вертолёт выбежал почти весь негритянский посёлок. Живут в круглых кимбах. Белый посёлок – одноэтажные коттеджи, геометрически расчерченные краснозёмные улицы, есть даже бассейны, но без воды. Здесь раньше жили специалисты бывшего здесь рудника, белые. На красно-розовой горе, главенствующей над местностью и озером у подножия, видны крупные отвалы. Добывали, кажется, руду Красиво и чисто.

* * *

Каждый вечер, когда мы смотрели кино на крыше миссии в Лубанго, обязательно недалеко летели в чёрное небо трассирующие пули. Одна, две, целые веерные очереди. Сначала пролетают красные светляки, потом уже доносится звук выстрелов. ФАПЛовцы балуются. Женщины даже не возбуждаются и не пугаются, но ощущение не из приятных.

4 мая

Привыкаю, обживаюсь, вхожу в сложные отношения маленького, отрезанного от всех коллектива, работаю, устаю. Жизнь ещё взвешенная и несформировавшаяся, как пыль на просёлочной дороге. Народ здесь сугубо военный: служат все подолгу в СА, уже прочно зацементировались.

Мои основные обязанности: естественно, перевод кому что нужно весь рабочий день, а кроме того – рация. Выход на связь 3 раза в день, как раз во время приёма пищи, так что я почти всё время опаздываю к столу. Надо зашифровывать и расшифровывать радиограммы.

Говорить по связи можно только по-португальски, цифры называть только порядковые. Первые разы рука немела, сжимая тангенту, теперь освоился.

Грязь в моём новом жилище была чисто африканская: на стенах, потолке, по углам, на окнах – паутина. Пауки разных калибров, не стесняясь, шныряют по стенам. Всё выгребал, выметал, вымывал. В моём управлении также аптечка, где есть, кажется, всё, кроме того, что нужно, и сейф без ключа.

Кроме того, в моей комнате: стол, вернее детская школьная парта, за которую, пока не отвинтил спинку, не мог даже сесть; на этом столе рация, 4 гранаты, всякая мелочь, «Вальтер» с двумя обоймами, висит мой десантный автомат, стоят ещё два с деревянными прикладами, на антресоли ящик с гранатами и почти полный цинк патрон к автоматам. Можно выдержать осаду.

При нас живёт разная живность: три обезьяны, которые прыгают сами по себе, без привязи, но не уходят, попугай «Замполит» с подрезанными крыльями, ленивый и добрый, собака Машка, кошка Мурка, поросёнок. Есть огород. Воду возят из озера. Жить очень даже можно и хочется.

5 мая

Сегодня, когда я спал после ночного дежурства, прихватывая уже неположенное время, сладко и без задних ног, в мою комнату ворвался старший, крикнул: «Иван, подъём! Тревога!» и исчез. Ещё не прочухавшись, вколачивая ноги в высокие ботинки и чертыхаясь, что это ему пришло в голову так суетиться, я услышал орудийную пальбу, 3–5 залпов. Вернее, сначала-то я решил, что это рвутся гранаты прямо в посёлке. И почему-то веселясь от того, что я выбежал из дома с автоматом (успев положить в карман брюк «Вальтер» и обойму), но с расстёгнутой ширинкой и кителем навыпуск, я столкнулся на улице с неподдельной суетой. Анголане-охранники торопились с автоматами, грудными подсумками, вещмешками к углу двора, где уже стояли наши советники, тоже приводившие себя в порядок, все как один прилаживая к ремням фляги, ругаясь и посматривая в ту сторону, где только что шла пальба. Там же рядом было отрытое убежище, по колено заполненное дождевой водой, в котором укрылась жена комбрига с двумя детьми. Никто пока не мог сказать, что произошло. Решили, что стреляли по бригаде из орудий. Бригадный дивизион дал ответный залп. Старший угнал на машине с комбригом в передовой батальон.

Ожидая известий, советники начали горячо обсуждать необходимость отрыть более надёжные укрытия, а также постоянно носить при себе перевязочные пакеты. На укрытия захотели разобрать даже только что сделанную, с большими волнениями и радостными усилиями, городошную площадку – прочные небольшие бетонные плиты. Сразу вспомнили одного недавно уехавшего офицера. Над ним посмеивались, что он в одиночку отрывал укрытие (сейчас в нём укрывалась женщина с детьми). Теперь же все заговорили о нём с уважением.

Позднее оказалось, что стреляли не по бригаде, а – из миномётов и гранатомётов – по колонне, которая вышла утром. Видимо, засада. Мы сели праздновать, и все забыли, что только что обещали в кровь стереть руки, отрывая укрытия полного профиля.

* * *

В районе боя, в 14 км от Кувелаи, в 46 от нас (а слышно было, как будто рядом) нашли две сожженные машины – ЗИЛ и УАЗ. Позднее выяснилось: трое убитых (один солдат, женщина и ребёнок), три тяжелораненых, офицер сегуранса пропал без вести (всего ехало 9-10 человек).

Присутствовал при разговоре старшего с комбригом-анголанином. Старший уговаривал его не бить солдат на людях. Идея такова: бить можно и нужно, но в углу, чтоб никто не видел, а ещё лучше давать приказ бить другим – сегурансе, например, – а потом подходить, узнавать, в чём дело, то есть быть для всех хорошим, чтобы не выстрелили в спину, да и чтоб гражданские не видели расправ. Наш щупленький старший рассказал, как за ним по танкодрому, когда он был ещё капитаном, гонялся солдат на танке, хотел раздавить. Он его потом ещё хорошенько избил, но и решил на этом завязать с битьём.

14 мая

Сделали, наконец, себе убежище. До этого каждый день наша гварда рыла рефужу на участке наших домов. Но там всё время выступала вода, почва – мелкие камушки, перемешанные со светлой глиной.

Сегодня старший договорился, и к нам пришёл бульдозер «Suzuki» или «Kamatzu» и за полчаса вырыл отличный ров. Потом перетащил найденный нами в 1,5 км от дома, около кимб посёлка куаньяма, корпус бронетранспортёра. Зарыли его, теперь вычистить всё внутри, и можно играть в шашки во время любого арт- или авианалёта.

* * *

Черви здесь проблема. Гварда, когда ей приказывают, умудряется накопать десятка полтора, но они тоненькие, как ниточки. Наш навозный червь по сравнению с местным – просто анаконда.

* * *

В посёлке куаньяма костёр горит прямо в кимбе. Дым выходит через солому, покрывающую её сверху, и через щели между круглым корпусом этого шалаша и кровлей.

* * *

В саванне и мате здесь травы по колено, по грудь, местами выше человеческого роста. Во дворах же её не увидишь. Голая красновато-серая земля, как на спортивной площадке. Может быть, специально вырывают её.

Сейчас время созревания трав. Это настоящее бедствие. Если пройти по ней в кедах и носках, и не в ФАПЛе, а в трико, то потом каждое движение будет неприятным из-за зудящего покалывания сотен острейших семян с цепкими же ниточками. По полчаса потом дома уходит на выдёргивание их из одежды.

* * *

Мой приятель, начальник штаба бригады, избил солдата. Самого битья я не видел, но услышал разговор наших офицеров: «Что это за боец там лежит?» – «Да начштаба сейчас бил», и обратил внимание на лежащего, как оказалось, без сознания солдата. Это здесь, видимо, в порядке вещей, никто из других солдат и не думал вздыхать или возмущаться – дисциплина.

Аугушто небольшого роста, худенький кимбунду с маленьким, тонким, немного курносым носом и печальными глазами.

24 мая

После обеда все наши курят в кимбе перед входом и быстро расходятся спать. А вот после ужина рассаживаются (у каждого есть свое место, ящик, скамеечка) и начинают болтать.

Бабочки и вертолёт

Вот так позорно и закончился бой. Уже несколько минут тишины и полного отупения. Ненасытное гудение мух, живущих нашим грязным войском.

Повылазили из люков на броню, мокрые до трусов, закурили. Я и Борис бросили фляги с водой вниз, в любимый БТР, чтобы старший помыл задницу и переоделся. Семёныч потом приберёт. Гаврилов отстегнул свою флягу, плюнул и пристегнул назад.

Спрыгнули на траву, в тенёк, ближе к земле: ощущение опасности не отпускало.

Серёга выглянул из левого переднего люка:

– Триплекс заклинило, командиры! Будете теперь из башни мне подсказывать: «Налево, Серёженька, а вот сейчас, пожалуйста, направо».

Этот жилистый парень, майор с жестоким взглядом, встав по пояс в люке, посмотрел на солнце, зажмурился и со всей силы ударил кулаком по нашему защитнику-дому. Зелёная майка аж черная от пота. Упёрся ладонями в горячую броню, выругался и, как всегда лихо, перевернувшись через голову, прочно встал на землю. Шутник…

Замполит возник вроде бы ниоткуда и, как за ним водилось, не глядя никому в глаза, завздыхал.

Семёныч, прищемив ноздрю, очень по родному сморкнулся. Негритята нехотя начали поднимать и перетаскивать ближе к дороге раненых, в основном – контуженых.

Сучок хрустнул метрах в трёхстах.

После гула боя, когда уши ещё болят, а глаза слезятся, такой звук неожиданно сильно слышен.

Бабочки уже опять плавно и густо рассаживались по кустам, а тяжёлая пуля ударила в Борю под левым глазом, разорвала на вылете правое ухо и звонко щёлкнула о броню.

Не сучок, оказалось, хрустнул.

Красавец-молдаванин не упал сразу, а начал складываться. Руки вытянулись вдоль тела и оказались длиннее, чем нужно, потом подогнулись колени и стали расходиться в стороны, скривилась спина… из губ выпала дымящаяся сигарета.

Серёга животом по броне метнулся назад в люк, ногой откинул старшего и запустил левый движок. Борька ещё только ткнулся лбом в красную землю и стал заваливаться в жёсткую жёлтую траву, а сизый дым уже с рёвом рванул вверх.

Гаврилов, согнувшись пополам, коленями ко лбу, вскочил в бронетранспортёр. Башня начала разворачиваться влево, к деревьям.

В рёве мощного мотора я, прижимаясь к дрожащей земле, всё равно услышал, как прищёлкнулся к огромному пулемёту короб с патронами.

Сине-белые бабочки опять взлетели, будто снег пошёл снизу вверх.

В клубах дыма за кормой БТР побежали пять или шесть негритят нашей охраны.

Все сто пуль, каждая толще пальца, легли длинными очередями на небольшом расстоянии, где мог быть снайпер. Деревья, треща корой и ветвями, валились, как скошенная трава. Гулко плюнули два миномёта с нашей стороны, мы опять залегли – очень уж близко. Мины противно, как зубная боль, вымотали саксофонным надрывом нервы, разорвались. БТР, проломив кусты, уже был под деревьями, метрах в трёхстах. Негритята сильно отстали.

Замполит накрыл своей гимнастёркой Борину голову. У меня раскрошился зуб и заболело левое колено. От страха, что ли?

Подняв тучи бабочек, совсем беззвучно, как показалось, вернулся бронетранспортёр. Сзади, за башней, два негритёнка придерживали труп снайпера. Белый. По обмундированию – «Дикий Гусь». Достойного противника прибрали. Пуля калибра четырнадцать и пять десятых миллиметра разворотила ему таз. Кровь тонкими нитями стекала по вибрирующей броне на третье колесо и исчезала в поднятой пыли краснозёма.

Ствол пулемёта чуть заметно дымился сквозь овальные отверстия чёрного стального кожуха.

Гаврилов вылез из люка, соскользнул боком на землю и спрятал руки за спину. Серёга сунулся было наружу и опять исчез внутри бронетранспортёра. Не шутилось… Столько уже все вместе, и вот потеряли первого «нашего», родного до запаха. А в боевом отсеке лежал обгаженный старший, покрытый густым липким потом смертельной трусости.

Кто-то несильно ущипнул меня выше локтя. Обернулся, ещё не уняв дрожь в колене.

По тёмному оттенку кожи, почти чёрному – овим-бунду… Нос расплющен… виски седые… капитан… глаза ласковые…

Мне стремительно становилось плохо.

Он сжал ворот моей майки под горлом и тряхнул. Не очень резко… Жоануш… Начальник штаба бригады. Ростом мне по грудь. Я положил локти ему на плечи, выдохнул, обнял… и пришёл в себя.

– Асессор, у вас нога в крови, – он освободился от моих рук. – Иван, переведи своим – бригада осталась без воды.

Я ещё раз обернулся к дороге.

На асфальте догорали все наши пять бензовозов.

Три чёрно-жёлтых, рвущихся в небо, факела впереди. За ними две расстрелянные цистерны, вокруг которых бегали негритята с флягами, котелками и кастрюлями – это утекающая вода. Два полыхающих столба огня в конце колонны. Ни воды, ни горючего. И ещё три гигантские воронки, раскиданные на десятки метров колёса, моторы, обугленные доски, вырванные с корнями тлеющие деревья и кусты. Значит, и без боеприпасов. Вот почему ушито так болят. И тошнотворный запах горящей плоти.

Артиллерийская засада со снайперами вокруг. Когда-то я о таком слышал. В позапрошлой жизни.

…Ехавший первым, огромный КРАЗ подорвался на противотанковой мине, когда я ещё сидел в наушниках на броне, свесив ноги в люк и слушая плеер: была моя очередь на музыку. Взрыва не услышал, почувствовал, что земля колыхнулась. Поднял глаза и увидел – впереди, примерно в полукилометре – летящее в небо огромное колесо. Такое по два-три человека устанавливают на ось машины.

Взлетело метров на пятьдесят. Эти драгоценные тяжёлые грузовики недавно придумали ставить в голове колонны. Просто колёса кабины не под водителем, а впереди: при подрыве он будет ранен, контужен, но почти наверняка – жив.

После первого взрыва боевые машины пехоты вяло сползли с насыпи дороги, блестя зелёной бронёй, начали утюжить гусеницами кусты, поднимая облачка бабочек. И остались целы.

«Кентроны» ударили в начало колонны и в её конец.

И ведь будто наводчик среди нас сидел! Войско растянулось километров на пять, а реактивные снаряды рвались вокруг цистерн с горючим.

Гигантская масса металла остановилась. Пятнистая человеческая масса бросилась в стороны от асфальта, ломая телами цветущие заросли, втираясь всем существом в жёсткую землю, сжимая в ладонях сухую траву…

Снайперы, из пулемётов и винтовок не давая нашим солдатикам подняться, выпустили из цистерн почти всю воду и тремя выстрелами из гранатомётов подорвали машины с боеприпасами.

Расправа заняла минут девять…

Наконец, стихло. Бойцы отлежались. Тихо переговариваясь, ощупывая себя, поднялись. Побрели через кусты с обугленными бабочками к уцелевшим грузовикам, подбирая своих.

И вот тогда перезаряженные «Кентроны» ударили вторым залпом – в середину колонны.

Врезали нам по самое горло. Люди валились десятками. Высокая трава опять полыхнула, кусты затрещали в огне, раненые вопили…

У реактивной установки «Кентрон» всего лишь шесть стволов, работали по нам две установки, сделали два залпа. Значит, только двадцать четыре ракеты. Каждая весит тридцать семь килограммов. Унитовцы все грузы переносят пешком на себе. Снаряды тащили километров двести по два человека на штуку, ещё человек по десять на каждую, катили пусковые установки. Разведка, радиостанции, провиант…

«Диких Гусей» было не больше десяти – они десантировались, всё спланировали, сделали свою часть работы и первыми ушли, оставив одного прикрывающего.

Вот те на! Получается – всего лишь рота оборванных полуголодных ребят остановила тяжёлую пехотную бригаду с десятью бронированными боевыми машинами пехоты, лучшими в мире, батареей 122-миллиметровых гаубиц, бьющих снарядами почти с меня весом на 17 километров, дивизионом реактивных установок «Град», выстреливающим по 60 ракет, в два раза мощнее, чем у «Кентрона», за один залп, полусотней грузовиков, десятками вездеходных УАЗов, а главное – с двумя с половиной тысячами бойцов (ну, уже человек на триста меньше)… А ещё один убитый белый военный советник и другой, повредившийся умом.

Это был разгром…

Жоануш скользнул ладонью по моей бритой голове. Погладил, что ли? А где фуражка?

– Иван, вон идёт комбриг, будет спрашивать у ваших совета. Скажи своим, чтобы приказали бросить всё ненужное и гнали бригаду вперёд по этому асфальту. До реки ещё сорок-пятьдесят километров. Без воды погибнем. Дня два-три, не больше… Сейчас пришлю Лушту. У вас осколок мины в ноге.

Иван по-португальски как раз Жоануш. Тёзки, стало быть.

И тут опять ударило по ушам – прямо над дорогой, на высоте пятьдесят-семьдесят метров, чтобы «Стингерами» по ним не успели прицелиться, промчались два наших МИГа. Я увидел короткое бордово-голубое пламя в их хвостовых соплах, почувствовалось, как лицо обдало жаром. Какое же это счастье – поверить, что нас прикрывают!

Первый, ревя турбиной, ушёл влево, второй, почти не слышно, свернул направо.

И вот рванули слева две двухсотпятидесятикилограммовые бомбы. Земля дрогнула. С колёс нашего БТРа посыпалась краснозёмная крошка.

Нашёл, значит.

Второй МИГ развернулся, и минут через десять нас опять тряхнуло.

Когда подбежал Лушту, единственный врач нашего бригадного госпиталя, я уже распорол штанину и прижимал тампоном из ранпокета глубокую, до кости, ссадину от осколка мины нашего же миномёта. С Лушту я дружил, его в бригаде называли колдуном. Мы знали, что он часто ходит за линию охранения собирать лечебные травы, а заодно подлечивать и унитовцев. Я обрадовался, увидев его, но мне стало стыдно, что такого человека прислали ко мне из-за чепухи, когда у него было уже несколько десятков по-настоящему раненых. Он отрезал-таки мне штанину, стремительно сделал прекрасную прочную повязку, левую ладонь положил мне на затылок, правым кулаком упёрся в мой лоб, упруго сжал, колдун-банту, улыбнулся, прокричал:

– Жоануш, Ва-а-ня, всё будет хорошо!

И побежал назад к своим раненым.

И тут подлетели «Алуэты», сразу три. Они грохочущими пропеллерами втирали оставшихся на поле боя бабочек в траву и землю. Как же спокойно стало на душе. Вертолёты – это надежная поддержка. Не наши здоровенные, которые неуправляемыми реактивными снарядами наведут бестолковой жути и подставят свои беззащитные бока под «Стингеры», а вот такие – маленькие, вертлявые, умеющие летать и хвостом вперёд, и боком к земле, и пузом назад, и между деревьями.

Зависли над нами, метрах в двадцати, опять разрывая уши – треском двигателей. С обоих бортов торчат крупнокалиберные пулемёты. Пилот первой машины задрал вверх хвостовой винт, потом, прижав руку к горлу, к переговорному устройству, что-то прокричал, обернувшись в боевой отсек, ещё чуть спустился, и через пару секунд в низко повисшей над нами выпуклой пластиковой сфере я увидел лица и пилота, и стрелка. Винт обдавал нас струями жаркого воздуха, жёсткой колючей травой, ветками, царапающей пылью красной земли, но вертолётчики смотрели именно на нас, белых, и не поднимались выше. Повернулись лицами друг к другу о чём-то переговорили через шлемофоны, захохотали, как дети, и оба начали махать руками и тыкать пальцами – мне!

Два других борта, обогнув слева и справа первую машину, пошли вперёд, над горящей колонной.

Меня подташнивало, противно саднило ногу, вокруг воняло гарью и смертью. И вдруг я их узнал – да ведь с этими ребятами я летал, когда воевал на юге, в провинции Уила, против батальона «Буффало»!

Тогда этот самый пилот – хоть убей, не помню его имени, разрешил мне пострелять. Меня с оказией перекидывали из одной бригады в другую заменить переводчика, заболевшего желтухой, а их вертолёт как раз послали туда за каким-то важным пленным. Я впервые летел на «французской легенде», на заднем сиденье, пристёгнутый двумя ремнями безопасности. У боевых «Алуэтов» нет дверей, налево и направо торчат пулемёты, называются, правда, 20-миллиметровыми автоматическими пушками.

Кричать без шлемофона в грохоте двигателя бесполезно. Я начал стучать ногой по алюминиевому полу. Пилот как раз виртуозно проскочил между двумя высоченными эвкалиптами, от рёва двигателя и вихря винта с них посыпались отжившие уже своё потемневшие чешуйки, резко бросил машину вдоль склона холма вниз, к озеру, закрутил над головой кулаком, как футбольный болельщик и, видимо, почувствовав вибрацию пола, оглянулся. Я отдал ему честь, показал пальцем на пушку, задёргал руками, изображая, что стреляю: «Можно?»

Он что-то сказал через шлемофон стрелку. Тот резко обернулся крупноватым для «Алуэта» телом и засмеялся. Когда круглолицые негры смеются, это – белые зубы под белыми глазами и несколько морщинок. Правой рукой он открыл что-то под своим сиденьем и вытащил такой же жёсткий корсет от перегрузок, в которых были они сами.

Стрелок, я обратил на это внимание ещё на земле, перед самым взлётом проверил, как пристёгнут к пилотскому креслу командир, сильно дёрнув за перекрестие его ремней, а сам прищёлкнулся к толстому стальному тросу под потолком, когда машина уже была в воздухе. Теперь он прицепил к этому же тросу корсет для меня, сделал, упираясь в крышу и борт, два быстрых шажка и отстегнул мои ремни безопасности. Запеленал в гибкую броню, стянувшую тело от копчика до затылка, быстро и почти не больно, притом, что застёгивается эта полезная, но неудобная вещь – сзади. Всего-то повертел меня сильными ручищами влево – вправо, вдавил розовой ладонью мою голову в плечи, чем-то пощёлкал ещё возле шеи и в паху, опять прижал ремнями к жёсткой спинке: стрелять удобнее сидя.

Сам плюхнулся рядом, тоже пристегнулся ремнями. Лишнего шлемофона на борту не было. Проорал мне в ухо:

– Больше пяти-шести картушей за раз не выстреливай, «Птичку» будет задирать. Если командир идёт на вираж – ствол вниз, береги винт…

«Птичка»!

Мне показалось, что я весь вытеку адреналином через носки и ботинки, под мышками и сквозь фуражку…

Пилот обрушил «Птичку» до самого зеркала реки Кунене и помчался в двух-пяти метрах над водой, слегка задрав хвостовой винт, нарезая на зелёно-бурой поверхности пенящиеся круги. Нам всё равно надо было ещё километров тридцать двигаться на восток, но правее, над саванной, а ребята решили меня развлечь – вдоль реки. И ведь пушку дали по правому борту: солнце не било в глаза.

Умные цапли поднимались ещё вдалеке и, косо ложась на крыло, уходили белыми стаями над почти прозрачными, из-за опавших листьев, деревьями в стороны от реки, не дожидаясь приближения непонятного грохота. Утки же кувыркались и расплющивались крыльями, целыми выводками, в поднимаемой пене.

Стрелок ткнул меня кулачищем в плечо – ну, давай!

И я дал… У такой пушки-пулемёта две ухватистых вертикальных ручки, обнимаешь их ладонями, а большими пальцами жмешь между ними. От сильного возбуждения я вовремя не снял пальцы со спускового механизма, «гашетки», будто цеплялся за орудие, как за последний шанс в жизни. Длинная очередь, сотрясая мне локти, шла вдоль густого тростника, швыряя воду, высокие стебли и листья на прибрежные кусты, и вдруг – зелени не стало, в дверь засвистело синенькое небо. Дымящиеся длинные гильзы, не попавшие в брезентовый гильзоприёмник, звонко катились по полу и падали за другой борт. Стрелок саданул локтём мне по рёбрам, короткой очередью своей пушки выровнял вертолёт и, хохоча, обернулся. Я зажал ладони между коленями. Он раскрыл перед моим носом пятерню, не розовой, а чёрной, тыльной стороной, и указательным пальцем другой кисти быстро погладил каждый ноготь: