Парк Горького

– Почему она оказалась здесь? – спросил Петрович, хмурясь. – Именно в этом месте?

Макар Анисимов поглядел на него с удивлением.

– Так это, она чуть ли не каждый день тут ходила. От дома до остановки трамвая – самый короткий путь. Ну или мимо аптеки идти, тоже быстро дойдешь. Кому как удобно…

– То есть она собиралась поехать на работу? – уточнил Опалин.

– Ну так.

– Без вещей, без документов? Платье-то без карманов.

Казачинский затрепетал от восторга. Вот, значит, как работают настоящие сыщики. Подбираются, задают вроде бы незначительные вопросы, прощупывают обстановку и хоп – документы-то где? А деньги? Не бесплатно же она на трамвае ездила…

– А ведь верно! – с удивлением воскликнул дворник. – То-то я думаю: чего-то не хватает… У нее же сумочка была. А сумочки-то и нет…

– Опишите, как сумочка выглядела, – велел Петрович.

– Как выглядела? Ну… черная, обыкновенная, сверху желтая защелка…

– Металлическая? – уточнил Опалин.

– Вот, вот!

– Сумочка какая по форме – круглая, квадратная?

– Длинная. Не круглая…

– На ремешке?

– Да.

– Ремешок короткий, длинный?

– Хороший такой, чтобы через плечо носить. Красивая сумочка была, я вам скажу. Так что, Зою из-за нее…

Милиционер, который изнывал от желания вставить слово, наконец учуял возможность – и вмешался.

– Ну, из-за нее или не из-за нее – товарищи из угрозыска разберутся… Ты ничего от нас не утаил?

– А что мне таить? – обиделся Макар. – Я человек маленький, что знаю – то и говорю. А чего не знаю, того уж, простите, не скажу…

– Володя! – окликнул Опалин судмедэксперта, и Шаповалов тотчас подошел к нему.

– Мертва около часа, – доложил врач, – убита практически в упор. На одежде вокруг раны частицы пороха… Но ты и сам наверняка заметил. Она шла, убийца двигался навстречу, выстрелил в нее, забрал сумочку и скрылся. Вот и все… – И он повторил, оглянувшись на тело: – Вот и все.

– Слышал ли кто-то выстрел, вот в чем вопрос, – буркнул Опалин. – Макар Петрович! Час назад или около того – вы не слышали какой-то странный шум? Похожий на выстрел?

Но Анисимов объявил, что он ничего такого не помнит, потому что возился дома с метлой, которую надо было починить, и окно у него выходит на другую сторону.

– Неужели действительно из-за сумочки? – пробормотал себе под нос Петрович, хмурясь. – Скажи, а что, Зоя носила при себе большие суммы денег? – спросил он у дворника, повышая голос.

– Да почем мне знать? – пожал тот плечами. – Странные вы вопросы задаете, молодые люди…

– Но кто-то же мог знать, – буркнул Опалин, насупившись. – Или…

– Тебя что-то смущает? – спросил Петрович без обиняков.

– Время. Если бы ее убили ночью…

Он оглянулся на воробьев, которые плескались в луже, и мрачно о чем-то задумался.

– О ночи и речи быть не может, – объявил Шаповалов. Он заложил руки за спину, вскинул подбородок и глазами сверкнул, как рассерженный кот.

– Володя, да разве я говорил, что сомневаюсь, – усмехнулся Опалин. И судмедэксперт сразу же успокоился, лицо его расслабилось.

В конце переулка показалась простоволосая женщина, увидела белую фигуру милиционера в суконном шлеме с красной звездой, группу людей возле тела, охнула и исчезла. Через минуту она вернулась с еще двумя, взволнованно толкуя о чем-то и размахивая руками, как мельница. Спутницы охали, ахали, ужасались и проявляли живейший интерес.

– Сюда нельзя! – на всякий случай прокричал Ларионов, приосанившись. – Тут место преступления… Нельзя, кому говорят! – прикрикнул милиционер, когда одна из женщин захотела подойти поближе.

– Не может быть, чтобы она ни с кем не ссорилась, – пробормотал Петрович, глядя на убитую. – У всякого живого человека есть враги. Да и у мертвых, бывает…

– Два поклонника, – напомнил фотограф со значением. Поглядывая на солнце, которому именно теперь взбрело в голову поиграть в прятки с немногими облаками, он готовился заснять тело.

– Поклонники? – рассеянно переспросил Опалин, который ходил вокруг тела, что-то изучал на асфальте, оглядывался и что-то прикидывал. – Да… конечно…

Казачинский почувствовал, что его дергают за рукав, и, обернувшись, увидел Яшу Кауфмана, о котором, по правде говоря, успел уже забыть.

– Крови много? – спросил Яша с мученическим видом.

– Да нет, – пожал плечами Казачинский. Его собеседник покосился в сторону трупа и на глазах стал бледнеть. Чертыхнувшись про себя, Юра подхватил своего незадачливого коллегу под локоть, оттащил его в сторону и встал так, чтобы заслонить от него убитую.

– Со мной все в порядке, – пробормотал Яша, снимая очки и нервным движением протирая их. – Я… я ничего. Все в порядке…

– Слушай, – не удержался Казачинский, – если ты вида крови боишься, что ты вообще делаешь в угрозыске?

– Ну не всем же так повезло, как тебе! – рассердился Яша, надевая очки и заправляя дужки за уши.

– Повезло? В чем?

– В том, что ты… А! – Яша безнадежно махнул рукой. – Скажи, только честно: ты ведь не снимался в «Чапаеве»?

– Нет, – признался Казачинский.

– Так я и знал! Я сразу же понял, что они шутят. Конечно, у тебя побольше опыта, чем у меня. – Юра открыл рот. – Но я исправлюсь! Я же понимаю, что выходит нелепо. Не должен сотрудник угрозыска бояться крови. Но пока – это сильнее меня. Не знаю как, почему, но едва вижу кровь, у меня в глазах темнеет, и вообще… – Он передернул плечами. – Скажи, я не кажусь тебе смешным? Только честно. Я считаю, что человек должен уметь преодолевать себя. Свои страхи. Мы живем в эпоху великих свершений, а между тем – нас тормозят такие глупости…

Он сыпал словами, лихорадочно перескакивая с предмета на предмет. Юра глядел на него с удивлением. Тень накрыла переулок, и вытянутая рука молодой женщины стала казаться неестественно белой. Спиридонов, устав ждать, когда солнце вернется, возился с магниевой вспышкой.

– Чего стоим? – сурово спросил Петрович, обращаясь к новичкам. – У нас еще прорва работы, между прочим. Осмотреть комнату убитой, допросить соседей… Яша! И ты, трюкач… Не отставать и никуда не встревать, ясно? Вы пока только учитесь…

– Ваня, я тебе больше не нужен? – спросил Шаповалов у Опалина. – Тогда я к Харулину.

Он удалился. Милиционер поглядел ему вслед и вздохнул.

– Пиво пить небось будут, – неизвестно кому меланхолически сообщил Ларионов. Он снял свой суконный шлем, вытер рукавом пот со лба и вернул головной убор на место.

Усилием воли отогнав соблазнительное видение, представшее перед его внутренним взором, – кружку прохладного пива, увенчанную толстой шапкой пены, – Казачинский двинулся следом за Опалиным. Яша семенил рядом, на ходу приноравливаясь к широким шагам своего нового товарища. Когда они покинули переулок, из-за облаков показалось солнце, и Спиридонов, не рассчитав момент, полыхнул вспышкой. Он сдавленно ругнулся, поняв, что пожег магний зря, и стал переустанавливать фотоаппарат, чтобы – как требовалось тогдашними правилами криминалистики – переснять труп с противоположной точки.

Глава 4. Рутина

Государственная кондитерская фабрика «Марат» производит высокого качества драже. Орех, бобы мокко, вишня, миндаль, грильяж в шоколаде. Халва шоколадная, ванильная, ореховая. Пектус прохладительный. Язычки, «октябрята», «морские камни», барбарис желейный.

Рекламное объявление

– Ах, какая неприятность, товарищи! Какая неприятность!

Управдом Петр Иванович Минускин не понравился Казачинскому сразу и бесповоротно. Этакий советский буржуа – в костюмчике, который шел ему как корове седло, и ботинках на толстой подошве. Сам весь округлый, плечи покатые, волос на голове три штуки, и из них две протянуты поперек ранней лысины в тщетной надежде хоть как-нибудь ее замаскировать. Физиономия лоснящаяся и хитрая, ни малейшего доверия не внушающая, интонации лизоблюдские, а в глубине глаз – тревога. Как бы чего не вышло – для Минускина, само собой; на остальных ему, разумеется, наплевать.

– Бедная Зоя… Какая неприятность, однако!

Черт возьми, с мрачной злостью помыслил Казачинский, неужели нельзя было как-нибудь устроить, чтобы вместо бедной девушки ухлопали вот этого мелкого паразита, который чужую смерть упорно именовал «неприятностью».

– Вы хорошо знали Зою Ходоровскую? – спросил Опалин у управдома.

– Ну, не то чтобы хорошо, товарищ, но по долгу службы, так сказать, приходилось сталкиваться… Дом у нас большой, вы же сами понимаете, сколько хлопот, сколько обязанностей…

– Где она жила?

– В коммуналке на третьем этаже.

– Соседи? – отрывисто бросил Опалин, которому, похоже, Минускин тоже не внушал особой симпатии.

– Соседи… – Минускин наморщил лоб, – всего в квартире четыре семьи в шести… нет, в пяти комнатах. Лучины, Герчиковы, Карасики и Ходоровские. – Чувствуя, что от него ждут продолжения, управдом прочистил горло и бодро зачастил: – Герчиковы занимают две комнаты, отец служит в «Экспортльне» на ответственной должности, супруга – там же, секретаршей числится. Сын и дочь учатся в университете… Лучины – муж работает на фабрике звукозаписи, жена – учительница, дети – школьники. Карасик – сторож на фабрике Марата. Ну, той, которая сладости выпускает…

– Зоя дружила с кем-нибудь из соседей?

– Мгм… Ну, может быть, с женой Лучина. Или с сестрой Карасика…

– Что за сестра?

– Обыкновенная, родная, – ответил Минускин с готовностью. – После пожара с детьми к брату переехала. Пожар – в смысле, сгорело их жилье, вчистую. Неприятно, конечно…

И опять это кошмарное словечко. Неужели он не чувствует, насколько оно неуместно?

– Скажите, а с кем-нибудь из соседей Зоя ссорилась? – спросил Петрович. – Было такое?

– Мне ничего об этом не известно, – подумав, ответил управдом. И добавил, судя по всему, вполне искренне: – Вообще она, знаете, хорошая девушка была… И совсем не склочная.

Насупившись, Юра слушал, как Опалин расспрашивает управдома насчет ключей и говорит, что ему необходимо осмотреть комнату убитой и поговорить с соседями.

– А из соседей-то никого сейчас и нет, наверное, – шепотом заметил Яша, обращаясь к Казачинскому. – Все на работе или учатся… Вообще, конечно, бандита надо искать, аналогичные дела поднимать.

– Какие-какие? – нервно переспросил Юра.

– Аналогичные. Ну, где кого-нибудь тоже застрелили на улице и ценности забрали. Начать с этого района… Затем соседние. Не исключено, что убийца – местный… Проверить всех рецидивистов в округе. Ну, вы понимаете…

Юра ровным счетом ничего не понимал, но смутно чувствовал, что у Опалина какая-то своя система, которой он придерживается, что он кусочек за кусочком выстраивает общую картину, как некую сложную головоломку, и что все эти вопросы – о конфликтах, о соседях, об окружении убитой – служат одной и той же цели: найти преступника.

– Скажите, а вы видели ее поклонников? – спросил Иван у управдома.

– Пару раз. Знаком не был. Ира о них говорила…

– Что за Ира?

– Ах, простите, я не сказал… Моя жена.

Судя по лицу Минускина, он уже раскаивался в том, что упомянул ее при представителях власти. Но Опалин, к удивлению Казачинского, расщедрился на обаятельнейшую улыбку, которая совершенно преобразила его замкнутое лицо с крупноватыми приятными чертами.

– Ваша супруга, наверное, была в курсе всех сердечных дел жильцов… Ну же, Петр Иванович! Мы в угрозыске давно привыкли, что жены управдомов знают все… Что она вам сказала об этих молодых людях?

– Понимаете, товарищ, – пробормотал Минускин, – я сплетен не люблю, и вообще никогда не прислушиваюсь… Мне в моей работе сплетни ни к чему. Но строго между нами… – Он даже понизил голос, словно речь шла о сведениях государственной важности, и у Юры невольно мелькнула мысль, что супруга-то держит своего благоверного на коротком поводке. – Ира думала, что Зоя может найти себе кого получше. Нет, и Копылов, и Судейкин – прекрасные ребята, комсомольцы… Но один с окраины, другой ютится где-то в общежитии… Я, конечно, говорил Ире, что это не наше дело…

– Копылов – это Никита, что ли? – прищурился Опалин.

– Он!

– А Судейкина не Василием зовут?

– Я вижу, вы все уже знаете, – вырвалось у пораженного управдома. – Вы… простите, вы кого-нибудь из них подозреваете?

– Этого я вам не могу сказать, – загадочно ответил Опалин.

Казачинский напряженно размышлял. Так… теперь, конечно, все более-менее проясняется. Любовный треугольник, имена и фамилии подозреваемых Опалин уже установил, теперь, наверное, они поедут на завод «Жиркости», будут… как это называется… производить арест…

Но пока что пришлось покинуть кабинет управдома с чахлым фикусом на окне, подняться по лестнице и под стук сапог вторгнуться в чужое пространство – небольшую (по московским меркам) коммуналку с общей вешалкой возле входа, на которой обмяк чей-то плащ и топорщился старый сложенный зонт со сломанной спицей. На стене висел древний телефонный аппарат – с наушником, который надо прикладывать к уху, и трубкой микрофона, вмонтированной в корпус.

Дверь комнаты Зои Ходоровской была, разумеется, заперта. Опалин и Петрович стали совещаться, и прозвучало новое и непонятное для Казачинского слово «понятые».

– Я приведу дворника, – вызвался Яша и убежал.

Опалин достал коробку папирос, поделился с Петровичем и закурил. Юра от предложенной папиросы отказался и теперь мучился вопросом, не совершил ли он ошибку. «Может быть, лучше было согласиться… чтобы, так сказать, быть с ними на одной волне…» В дверь сунулась молодая веснушчатая баба – одна из тех, которую Казачинский недавно видел в переулке.

– Ой, че деется, че деется, – проговорила она нараспев. – А Зойку и правда того? Ой, ну никогда бы не подумала…

– Вы, гражданочка, кто? – спросил Петрович таким добрым голосом, что собеседница слегка переменилась в лице и даже отступила на шаг, но тотчас опомнилась и перешла в атаку – состояние для нее куда более привычное.

– Да я внизу живу… Ивановы наше фамилиё! Слыхали небось? – задорно спросила она. – Известное фамилиё, что уж там! Куда ни пойдешь, обязательно Иванова встретишь… А Зойку жалко, ой, жалко-то как! Сил нет как жалко. Она у меня недавно хотела пять рублей занять, хорошо, что я ей не дала. Дала бы – и с кого теперь спросишь?

Минускин сделал страшные глаза и отчаянно махнул на болтушку рукой. Иванова засмеялась и, повторив: «Ой, че деется!», исчезла.

– Это кто? – спросил Опалин.

– Наталья Иванова, – ответил управдом. – Из пятой квартиры…

– Служит?

– Приходящая домработница она. Вы только не подумайте чего…

– Да я ничего и не думаю, – перебил его Опалин, – а скажите-ка мне вот что: среди ваших жильцов числятся бывшие уголовные?

Минускин вытаращил глаза.

– Что вы! Да если б кто был, я бы сразу же вам сказал… Разве ж я не понимаю? Я прекрасно понимаю… подозрительный, так сказать, элемент…

Казачинскому опротивел этот червяк. Все вдруг стало казаться каким-то чудовищно пошлым – и лоснящаяся рожа Минускина, и одинокие волосины на его лысине, и тошнотворная соседка снизу, которая радовалась тому, что не одолжила убитой денег, и то, что Опалин зачем-то тянул время и хотел взглянуть на комнату жертвы, вместо того чтобы действовать. Юра вспомнил удивленное личико Зои, ее глаза, в которых застыла боль, и ему стало не по себе. У кого-то хватило духу отнять ее молодую, прекрасную жизнь – а те, кому положено искать убийцу, равнодушно дымят и, пожалуйста, теперь обсуждают с управдомом предстоящую отмену продовольственных карточек. Хорошо это будет или плохо и не пойдут ли опять цены вверх.

Сердясь на весь свет, Казачинский прогулялся до конца коридора и заглянул в кухню, где стояли примусы, четыре разнокалиберных стола и прочая мебель. Он попытался определить, за каким столом сидела Зоя, хорошенько сам не понимая, почему это так для него важно. Герчиков служит в «Экспортльне», в семье четыре человека. Лучин с фабрики звукозаписи, жена учительница, в семье тоже не меньше четырех человек, потому что управдом сказал «дети» во множественном числе, а это как минимум двое. Сторож Карасик живет с сестрой и племянниками, а у Зои была только мать. Значит, два стула или два табурета; значит, вон тот чистенький стол у окна. Никогда больше Зоя за него не сядет. Растравив себя вконец, Казачинский вышел из кухни – и обнаружил, что в коридоре больше никого нет. Пока он отсутствовал, Яша привел второго понятого (первым, по неписаной традиции, был управдом), и сыщики занялись осмотром жилья жертвы. Чертыхнувшись, Юра подбежал к двери, с силой толкнул ее – и неожиданно оказался в сильно захламленной комнате, перегороженной ширмами, шкафами и набитой мебелью так, что невозможно было ступить и трех шагов, не споткнувшись о детскую кровать, об угол стола или койку. Ни сыщиков, ни управдома, ни дворника с Яшей тут не было, зато имелся расплывшийся усатый гражданин лет сорока с мешками под глазами, небритый, в штанах и грязной майке. Лицо мясистое, веки набрякшие, волосы всклокочены, как после сна, но вовсе не это обстоятельство озадачило Казачинского.

В руке незнакомец держал дамскую сумочку на ремешке, снабженную желтой защелкой.

Юра уставился на нее, пораженный до глубины души. Сумочка – чья? – зачем? – и почему она так похожа на ту, которая была с Зоей Ходоровской, когда ее…

Он наконец-то оторвал взгляд от сумочки и догадался посмотреть на лицо человека, который ее держал. Что-то бесконечно нелепое, растерянное, почти детское было в выражении незнакомца; он явно был захвачен врасплох и не знал, что делать и как себя вести. Облизнув губы, обладатель сумочки попытался выжать из себя что-то вроде подобострастной улыбки, которая, впрочем, получилась больше похожей на гримасу. Но едва Юра, опомнившись, сделал шаг назад, стоящий напротив проворно сунул свободную руку в какой-то ящик и достал оттуда тускло блеснувший маузер.

Дуло пистолета повернулось в сторону Казачинского, круглое, как чей-то недобрый зрачок, и он вдруг всем существом осознал, что на него смотрит его смерть и что – все, конец, финальная остановка, а между тем он столько в жизни не успел, ничего толком не добился, не…

– Убью… с-сука… твари… убью… – бормотал незнакомец, дергая ртом и все сильнее взвинчивая себя. И тут с Юрой произошло нечто дикое, нечто совершенно непонятное. Он словно приклеился к месту, заиндевел, впал в ступор. Он просто стоял, как последний болван, и таращился на пистолет, который ходил ходуном в пухлой, заросшей черными волосами руке с грязными ногтями. Какая-то часть Казачинского, которая еще была способна размышлять, подсказывала, что он ошибся дверью и попал в чужую комнату, что шум выстрела наверняка привлечет Опалина и остальных, которые находятся где-то поблизости, и что смерть, которая еще час назад казалась такой далекой, почти немыслимой, почти…

– Бросай оружие!

Бах! Что-то грохнуло, в ноздри ударил резкий запах пороха. «Я умираю», – успел обреченно подумать Юра, но в следующее мгновение увидел, что его противник повалился – рухнул грудой на какую-то детскую пищащую игрушку, которая издала протяжный жалобный звук, и ноги его стали как-то странно подергиваться. Петрович, опрокинув по пути стул, добрался до лежащего и выхватил у него из руки маузер. Обладатель пистолета не сопротивлялся – он, словно давясь, водил нижней челюстью, и ноги его по-прежнему дергались. Игрушка больше не пищала.

– Нападение на сотрудника угрозыска, нападающий ранен! Яша! Тащи сюда Шаповалова, а сам не входи! – рявкнул Петрович, пряча свое оружие и оборачиваясь к двери. И Казачинскому: – Цел?

– У него сумочка, – пробормотал Юра, едва осознавая, о чем его спрашивают. Петрович поглядел ему в лицо, выругался и заставил его сесть. Казачинский повиновался. Он по-прежнему пребывал в каком-то тягостном, ни на что не похожем оцепенении и очнулся лишь тогда, когда услышал рядом с собой голос Опалина.

– Было же сказано: никуда не отходить. Петрович, ты что, не предупредил его?

– Предупредил.

– Так какого черта ты сюда сунулся? – сердито спросил Иван, обращаясь к Казачинскому.

– Я двери перепутал, – механически ответил тот. – Вошел, а он… сумочка у него… Хотел вас позвать, а он за револьвер…

– Пистолет, – поправил Петрович, насупившись.

– Я не разбира…

– Ну и какого черта ты приперся тогда в угрозыск, раз элементарных вещей не знаешь? У пистолета – обойма, у револьвера – барабан! Полным идиотом надо быть, чтобы их перепутать…

Опалин взглядом призвал Логинова к порядку.

– Хорошо, я заметил, что ты куда-то делся, – сказал Иван Казачинскому, – и послал Петровича тебя найти. А если бы он запоздал хоть на пять секунд? Ты вообще соображаешь, что творишь? Правила угрозыска, к твоему сведению, написаны кровью. Кровью наших товарищей, которые ими пренебрегали… Если тебе говорят – не заниматься самодеятельностью и никуда не отходить, – будь добр, исполняй в точности!

Юра молчал. С того места, где он находился, были видны ноги застреленного, и сейчас они уже не двигались.

– На парне лица нет, – буркнул Петрович, немного смягчившись. – Может, тебе принести что-нибудь выпить?

– Я не пью, – ответил Казачинский хрипло. – Кто он? – спросил Юра, кивая на ноги.

– Сергей Карасик, девяносто девятого года рождения, беспартийный, сторож фабрики «Марат», – ответил Опалин. – Часто работает в ночную смену. Женат, двое детей, а недавно ему как снег на голову свалилась сестра со своими тремя детьми.

– Я не знал, что он женат, – вырвалось у Юры. – Ему деньги были нужны? Поэтому он Зою убил?

– Да не в деньгах дело, а в жилплощади. После смерти матери Зоя осталась в комнате одна. Ты что, не понимаешь, что ли? Убийства из-за жилплощади – самые распространенные в Москве после бытовых. За комнату в коммуналке некоторые на что угодно пойдут… Освободилась бы комната, и Карасик бы наверняка ее получил. Пять детей – это не шутки…

Но тут вернулся Яша, который привел судмедэксперта, и Опалину пришлось прерваться.

Глава 5. Протокол

Духи, продажная цена за десяток. «Дивная сирень», «Дивный ландыш» – 46 руб. «Кармен» – 77 руб. «Новая заря», «Сада-Якко» – 135 руб. 50 коп. «Красная Москва» – 300 руб.

«Прейскурант на парфюмерно-косметические изделия», 1935

В мутноватом зеркале ванной комнаты отражалось бледное, напряженное лицо. Казачинский плескал в него воду, чтобы прийти в себя – не потому, что верил в действенность этого средства, а потому, что когда позже явился фотограф со своим громоздким штативом, в комнате Карасика стало слишком тесно, и Петрович выставил Юру, сказав ему:

– Ты это, под ногами не путайся пока. Пойди, умойся холодной водичкой, что ли… Приедет следователь – тебя позовут.

Скрипнула дверь, и Казачинский рефлекторно дернулся. Но это оказался всего лишь Яша. Он покосился на Юру, вздохнул, снял очки и стал их протирать платком, который вытащил из кармана.

– Двадцать шесть рублей и три гривенника, – сообщил Яша, подышав на стекла.

– Что? – Казачинский решил, что ослышался.

– В сумочке у нее с собой было.

– Ее не из-за денег убили. – Юра насупился.

– Конечно, но еще в сумочке был ключ от комнаты, и Карасик не устоял перед соблазном. Иван Григорьевич думает, что он обшарил жилье убитой и кое-что присвоил.

– Деньги?

– Ну, деньги доказать будет трудно – жена и сестра сторожа, конечно, покажут, что это ихнее. Зоя Ходоровская работала в «Жиркости», у нее в шкафчике дорогое мыло лежало, духи хорошие. И коробочка от «Красной Москвы» стоит, но пустая, а флакон почему-то в комнате Карасика нашелся. Ну и разные другие мелочи.

Духи «Красная Москва» стоили недешево – в ту эпоху они делались из лучших компонентов и славились великолепным ароматом, но Казачинскому, по правде говоря, было не до таких тонкостей.

– А сторож? – спросил он больным голосом.

– Что – сторож? – Яша водрузил очки обратно на нос и посмотрел на собеседника с удивлением.

– Он умер?

– Ну а куда ему деваться? Умер, конечно.

– А… – Казачинский собрался с мыслями, – а у Петровича не будет из-за этого неприятностей?

– Зависит от следователя, – ответил Яша серьезно, подумав.

– Я думал, следователи – мы, – пробормотал Казачинский и тотчас же об этом пожалел. Юный коллега вытаращился на него так, словно Юра сморозил величайшую глупость на свете.

– Ты что? Следователи работают в прокуратуре, а мы – уголовный розыск. Они в кабинетах сидят в основном, бумажки заполняют, но считают, что главнее их нет никого не свете. Мы же занимаемся дознанием, и основная работа лежит именно на нас… Да ты смеешься, что ли, надо мной? – Яша начал сердиться. – Быть такого не может, чтобы ты пришел в угрозыск и не знал, чем здесь занимаются!

«Ничего я не знал, – вяло подумал Казачинский. – Просто мне надо было… Не важно. Главное, испугался я или нет, когда он наставил на меня пистолет? – Проанализировав свои недавние ощущения, он мысленно подытожил: – Нет, не испугался. Но это пакостное ощущение… что смерть где-то совсем близко и что тебя от нее отделяет даже не волосок, а меньше…»