Бетельгейзе. Часть 2

Он жестом пригласил занять место за столом и сразу же продолжил говорить:

– Но это только война, всего лишь война, если размышлять в государственном масштабе. Германия не должна исчезнуть с мировой карты, а вот это уже задача посерьёзней всех войсковых операций вместе взятых. «Бетельгейзе» подобна троянскому коню, надеюсь, что вам известна эта история. Нужно избавить наших врагов от возможности использовать ошибки правителей в свою пользу. Надеюсь, вы понимаете меня. Вы будете иметь дело с документами, с силой которых не сможет сравниться никакая армия мира. И в нашем случае судьба государства более зависит от того, в чьих руках находятся бумаги, кто прикасается к ним. Во втором случае это золото, казна….

И снова слова атташе удивили капитана. Шолл заметил это.

– Именно так, господин капитан. Золото сводит с ума наш мир с момента его появления. Нищий гений таковым и останется, но дай ему средств…, и золото будет воевать за него, кормить и ублажать, превознесёт до небес, а вот тут он и перестанет быть гением по своей сути, потому как страсть к ещё большему обогащению просто завладеет его разумом. Так вот, чтобы мои слова не обернулись реальностью, мы должны позаботиться и о золоте партии в том числе. Запомните, господин капитан, нет в этом мире у нас друзей, есть лишь враги. Разница в том, что одни захотят расправиться с тобой немедленно, а другие, не причиняя страданий, будут взирать на тебя со слезами на глазах и громко причитая ждать твоего конца. Но…, мы несколько отвлеклись от темы. Мне кажется, вы поняли меня, поэтому нужна постоянная связь лодки с миссией и ваше стремление спасти нашу Родину. Это не высокие слова, это необходимость, вызванная положением, в котором оказалась Германия.

– А как же Главный штаб ведения войны на море, – спросил Рейнгхард.

Генерал, до этого сидевший полубоком к Рейнгхарду, развернулся и, посмотрев в глаза капитана, сказал:

– Что сейчас происходит в Германии, нам известно лишь из сводок и официальных радиосообщений. И если верить всему что слышишь, то там до сих пор всё прекрасно.

Шолл поднялся со своего стула, но тут же, жестом, дал понять, что Рейнгхард может оставаться на своём месте. Подойдя к господину Отту, он принял из его рук увесистый пакет и, приблизившись к столу, положил его перед Рейнгхардом, накрыв его сверху своей рукой, так словно расставался с содержимым с большой неохотой.

– Вот. После выхода в море изучите.

Рейнгхард в недоумении посмотрел на военного атташе. Шолл улыбнулся и продолжил:

– Ну, хорошо. Это подробные карты побережья…, – он замолчал и оглядел стены своего кабинета, недвусмысленно намекая на исключительную секретность информации, – В общем, вы всё сами поймёте. Это серьёзная помощь вам в дальнейших действиях, здесь спасение.

– Спасение от кого, господин полковник? – спросил капитан, несколько язвительно, – Я не собираюсь сдаваться и дрожать от страха и уж тем более бежать.

– Ни от кого, дорогой Отто. Бегство солдата с поля боя постыдно, даже более того, оно преступно, и я не к этому вас призываю. Я говорю о спасении нации. Мне кажется, что вам удивительно видеть спасителей нации в простых людях, простых солдатах, таких как мы с вами. Тем не менее, господин капитан, это так.

Рейнгхард кивнул головой:

– Мне кажется, господин полковник, что вы сказали мне очень много, и теперь откажись я…. Вы не оставляете мне выбора.

Генерал Отт кашлянул в кулак и ответил, не дав договорить Рейнгхарду:

– Вы очень проницательны, господин капитан. Вы правильно понимаете ситуацию. Я буду с вами откровенен, дорогой Рейнгхард, у вас нет иного пути и уже не важно, как вы смотрите на военную или политическую ситуацию в мире. Даже абсолютно одинокий человек может быть уязвим. Ну я думаю, что мы поняли друг друга, дорогой Рейнгхард фон Отто. Значит, только прямое подчинение военной миссии в Японии и даже если вдруг с морского дна явится фюрер…, в общем, только миссия, либо я, либо полковник Шолл. В папке вы найдёте радиораспознование «свой- чужой». Нет времени на раздумья и уж тем более метанья. Позаботьтесь о сохранности пакета, лучше, что бы он был доставлен на лодку. На сегодня у нас всё, господин корветтен- капитан. Имеете ли вы просить о чём-нибудь? Не стесняйтесь, вы солдат, война спишет и наши поступки, и наши грехи, и судить о нас уже будут потомки.

Рейнгхард молчал. Шолл и Отт переглянулись между собой и, улыбнувшись, Шолл предложил:

– Господин капитан, вы несколько незнакомы с Японией, и давайте поступим с вами следующим образом. По причине занятости вы не можете сейчас отлучаться с базы, «Бетельгейзе» требует вашего внимания, но вот денька так через три или четыре, я уточню…, хочу предложить вам посетить японский театр. Рекомендую это сделать не в одиночку, красивая женщина может вас сопровождать, ну вы поняли меня. В общем, на сегодня всё. Мы не задерживаем вас более. Спасибо. В вашей разумности не сомневались ни я, ни господин генерал. Прощайте, а про театр всё же подумайте. Не пожалеете.

Не сговариваясь, все трое поднялись со своих мест и стали прощаться, пожимая руки друг другу. Рейнгхард повернулся и направился к выходу, но перед самой дверью его остановил голос полковника Шолла:

– Господин корветтен- капитан Рейнгхард!

Капитан обернулся. Лица обоих офицеров были серьёзными. Посмотрев на генерала, Шолл продолжил:

– Будьте готовы к тому, что вы не скоро увидите свою семью, если вообще такое станет возможно. Простите, мне очень жаль, и поверьте, мне нелегко такое сообщать вам, солдату Германии.

Рейнгхард промолчал и, кивнув головой, вышел из кабинета.

Некоторое время Шолл и Отт сохраняли молчание. Наконец генерал произнёс:

– Ну? И что скажете? Может он дурак? Хотя я очень далёк от этого определения капитану.

Шолл криво усмехнулся и ответил:

– Да вовсе нет, и далеко не дурак. Он прекрасно понимает, что никто кроме него не справится с «Бетельгейзе», ну а если и так, то придётся менять и экипаж. Только бунта нам тут не хватало. Поэтому мы будем носить на руках этого Рейнгхарда.

Отт согласно кивнул головой и, подняв палец вверх, сказал:

– Я бы походатайствовал перед…, – он не назвал имени могущественного человека, который присваивал воинские звания, и продолжил, – … о присвоении ему очередного звания, но у нас абсолютно нет времени, тем более сейчас, любые блага из Берлина не совсем нам на руку. Надо подумать, как наградить капитана и что бы это было непременно наше ведомство, награда из наших рук.

В один из весенних вечеров к парадному входу отеля «Хоши» города Нагасаки, подкатил сияющий лаком экипаж. Корветтен- капитан Отто фон Рейнгхард сидел в вычищенном морском плаще и парадном мундире офицера флота, при наградах и морском кортике. Он хотел было сойти, но служитель отеля жестом остановил его, давая понять, что сейчас не тот случай, чтобы выходить и встречать даму. Тут же двери отеля распахнулись, и на пороге появилась Тай-Тикки в вечернем платье, склонив покорно голову. Служитель помог ей подняться по ступенькам и склонился в поклоне. Экипаж тронулся. Весь путь до здания театра она сидела молча, всё так же, не поднимая головы. Отто вдохнул воздух, решив первым нарушить не совсем удобную паузу и сказать что-нибудь, да хоть о погоде, но вспомнив о невероятном языковом препятствии, только развёл руками, очертив в воздухе круг. Девушка сидела так, словно находилась в другом измерении, она совсем не походила на ту страстную женщину, которая была с ним накануне.

Расстояние между ними сократилось, когда они оказались в самом театре, очень маленьком помещении, освещаемом огромными свечами и крохотной сценой. В зале были в основном иностранцы и немногочисленные японские пары, буквально распираемые от своей важности, тем не менее, всё было достойно и очень тихо. Зрители разговаривали между собой очень тихо, а то и вовсе молчали, рассматривая необычное место, куда им довелось попасть. Оглядевшись, Рейнгхард подумал:

– Представляю, если бы я появился в Гамбурге или Киле с подобной Тай-Тикки. Смотрел бы кто-нибудь на сцену или нет? Вот тебе и цивилизация, вот тебе и культурная Европа.

Тай-Тикки следовала за ним словно послушная собачка, смешно семеня ножками, движение которых сдерживало тесно облегающее вечернее платье. Наконец удар гонга и первые звуки музыки известили гостей, что пора занимать свои места. Посетители были исключительно вежливы и приветствовали друг друга лёгким кивком головы. Служитель погасил несколько свечей, а на сцене засияли фонари, украшенные иероглифами. Представление началось.

Над сценой загулял ветер, импровизированные камыши пришли в движение, по полу поползла дымка, зазвучали колокола и появились актёры. В, общем, пьеса повествовала о журавле и камне. Суть постановки заключалась в том, что для прочистки зоба, птицы используют камешки, но в другом случае камень может сослужить недобрую службу, когда от неловкости или по другой причине, камешек останавливается в горле. Философия взаимоотношений в природе была основной линией представления, сколько нужно журавлю, чтобы отправиться в небытие и собственно камню, обречённому на вечность, чтобы превратиться в валун, или же, в песочную крупинку. Как сложится его судьба, выйти ли из журавля или стать одним из тех, из кого состоит Фудзияма. Для европейца более углублённо понять происходившее на сцене очень тяжело. Все действия сопровождались многочисленными движениями, стихами, произносимыми как нежным, так и грубым голосом, песни резали слух своей необычностью. Актёры, исключительно мужчины, иногда с более даже чем женственными лицами, беспощадно покрытыми белилами, были одеты в невообразимые одежды, так что кто на самом деле был журавль, а кто камень, было определить трудно, а тем более, кого представляли остальные присутствующие на сцене, было совершенно не понятно. Просто быть рядовым эстетом, чтобы насладиться старинным искусством, этого было слишком мало.

Тай-Тикки сидела, словно высеченная из камня, и казалось, даже не моргала. Ни каких эмоций на лице, ни одного движения, кажется, что она даже не дышала. Рейнгхард чувствовал себя неуютно, прежде всего, от полного непонимания происходящего представления, но лишь присутствие рядом красивой женщины удерживало его от желания покинуть театр. Он подался вперёд, и локоть его коснулся её руки. Она вздрогнула, но продолжала сидеть, не шевелясь и не поворачивая головы, сложив руки на коленях. Запах цветов от духов Тай-Тикки кружил ему голову. На сцене кипели страсти, и параллельно выяснениям отношений журавля и камня, в душе Рейнгхарда творилось что-то невообразимое.

Ещё недавно ему рисовалась картина возвращения домой, но теперь, после слов полковника Шолла, пришло осознание невозможности этого. В один миг исчезли толпы людей, встречающих подводников из долгого похода, слёзы на глазах родных и близких, и непременное участие командующего всем германским флотом гросс- адмирала Дёница. Всегда, официальная часть сводилась к минимуму, так как экипаж больше походил на команду пиратов, нежели на боевых офицеров и матросов субмарины. И вот в один момент всё это испарилось. К тому же пакет, переданный полковником, явно давал понять, что лодка, ни в ближайшее, ни в какое другое время, не увидит Германию. Но самым основным предметом интереса, без всякого сомнения, была женщина, отодвигая далеко на задний план всю эту романтическую чепуху о родных берегах. Перспектива встретиться когда-нибудь с Сашей растаяла совершенно. Теперь она была недосягаема, а рядом сидела молодая женщина, которая ещё недавно, очень страстно молила его о чём-то. И Рейнгхард сейчас стыдился своих чувств по отношению к Тай-Тикки. Она нравилась ему, если не сказать больше. Неуправляемая страсть буквально затмевала романтические переживания по своей семье. Скользнув по предплечью женщины, его рука схватила её кисть.

Она оставалась неподвижной, лишь быстро заговорила очень тихим голосом что-то, на непонятном языке:

– Господин, мой добрый господин! Не делайте этого, это нельзя, не сейчас! Поймите меня! Прошу вас!

Он, кажется, понял её, и с большим усилием отпустил её маленькую руку.

Мысли его в сумасшедшей пляске метались в голове, сводясь к одному:

– У неё нет любимого фюрера, она не посещает партийные собрания….

Его начавшиеся размышления прервало «хлопанье крыльев журавля» и его же громкий голос, произнёсший очевидно финальную философскую фразу. И тут, словно холодным ливнем, его окатило понимание слов Тай-Тикки, вернее он подумал, что правильно понял их. Вместо актёров на сцене, перед глазами ему явилась его Саша, из последнего сна. Она лучезарно улыбалась, весело махала ему руками и великолепное сочетание её пышных белокурых волос с солнечным светом, делало её какой-то не совсем настоящей. Она светилась, до уже нестерпимой яркости и Рейнгхард был вынужден даже прикрыть рукой глаза.

Раздался шум аплодисментов и видение пропало. Вокруг стояли зрители и аплодировали. Актёры на сцене склонились в поклонах. Небольшой зал наполнялся светом, от того, что служитель, стараясь быть незамеченным, быстро передвигался от одного подсвечника к другому и зажигал огонь на свечах. Зрители стали расходиться. Рейнгхард так и оставался стоять на месте со сложенными после хлопков ладонями.

Тай-Тики осторожно взяла его руки и опустила вниз.

– Всё кончено, мой господин! «Нам пора идти!» – негромко произнесла она, впервые за вечер глядела ему в глаза. Увлекая его руками, она добавила, – Нада хади!

– Да, да, я понимаю. Нада хади! Что же, тогда пошли!

Он посмотрел на неё, улыбнулся, согласно кивнул головой, и они направились к выходу. Саша победила, принеся некоторое облегчение капитану, но не стала от этого ближе. Выйдя из театра, он увидел машину и тут же, какой-то офицер, с погонами лейтенанта Вермахта, спешно приблизился к нему.

– Господин корветтен- капитан, я за вами! Необходимость требует немедленно прибыть на базу.

– Хорошо, – ответил Рейнгхард и произнёс, – Одну минуту….

– Офицер кивнул головой:

– Да, я понимаю, меня проинструктировали…, проститесь с мадмуазель, я подожду. Время терпит.

Рейнгхард направился к Тай-Тикки и в ту же минуту к крыльцу здания подкатил уже знакомый экипаж. Он взял её за руки, она не отстранилась, а лишь не моргая, смотрела на него с огромной и нескрываемой печалью.

– Прости, я должен…, ах ты ж, – спохватился капитан, вспомнив в очередной раз, что она не понимает его слов.

Она словно поняла его и теперь смотрела то на Рейнгхарда, то на офицера, стоявшего возле автомобиля и только лишь: «Нет…, нет, мой господин!», словно рвалось из неё. Она ещё больше походила на ребёнка, который по какой-то причине расстаётся со своим родителем. Два ручейка слёз, один за другим пролились из раскосых глаз.

– Нада хади, – тихо сказал Рейнгхард, приложив свою руку к себе, а потом дотронулся до её руки, лежавшей на груди, и добавил, – Хади ненада! Так надо, так будет лучше.

Лошадь, запряжённая в экипаж, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и мотала головой. Капитан подвёл Тай-Тикки к экипажу, открыв лакированную маленькую дверцу, помог взойти девушке по ступенькам. Он резко развернулся и быстрым шагом направился к автомобилю. Стоявший офицер выбросил сигарету, и сев в машину после Рейнгхарда, они тронулись с места. Вскоре редкие огни города скрылись окончательно.

Несколько раз, Отто встряхивал головой, так, словно хотел избавиться от навязчивых мыслей. Сопровождающий офицер обратил на это внимание, и внимательно посмотрев в зеркало заднего вида, спросил:

– С вами всё в порядке, господин капитан?

Рейнгхард кивнул головой, ничего не ответив.

Немного помолчав, офицер предположил:

– Я понимаю вас. Этот их театр, сплошной абсурд. Надо быть или японцем, или до конца сдвинутым, чтобы удовлетворяться подобным искусством. Да и вообще…, ни буфета, ни курительной комнаты, никакого фуршета. Размалёванные мужики и ничего более. А ещё это жуткое пойло, саке…, в общем, нам не понять их ценностей, к тому же, с таким обожанием своих традиций, они так и останутся в средневековье. Я вот заметил и сделал вывод…, а не зацвети сакура в положенный срок, так они всей нацией наверно на себя руки наложат. Странные эти японцы.

– А бабы у них какие? – подключился к рассуждениям лейтенанта унтер-офицер, управлявший автомобилем, – Всё равно что пластилин, как вылепишь, такой и будет. Правда, худосочные они какие-то все, щебечут на своём, не пойми что. Только и знают, что «Нада хади, хади ненада». По мне, так лучше какая-нибудь селянка, фройляйн или лучше, конечно, опытная фрау с налитыми сиськами и толстыми ляжками, и что бы между ног пахло или подмышками…. Эх, занесло же нас на край света, ни еды нормальной, ни выпивки, ни баб.

Лейтенант и унтер ещё долго рассуждали о нравах и устоях жизни японцев, но Рейнгхард их уже не слушал. Он старательно отгонял мысли о Тай-Тикки, внушая себе, что это всего лишь слабость солдата, романтическая чепуха и ничего более. Но эта маленькая японская девушка абсолютно не желала растворяться и покинуть сознание капитана. В укор себе капитан всё же надеялся на встречу с Тай-Тикки, но теперь автомобиль беспощадно увозил его всё дальше и дальше, делая надежду на встречу с девушкой такой же недосягаемой, как и в случае с Сашей Рауваль- Рейнгхард и изменить что- либо, не было уже ни какой возможности.

Вскоре автомобиль минул шлагбаум и вкатился на территорию базы, направившись прямиком к пирсу. Машина остановилась. Офицер вышел и откинул переднее сиденье, давая возможность Рейнгхарду выйти с заднего сиденья.

– Нада хади, господин капитан. У меня приказ, доставить вас на пирс. Прошу, дальше вы пойдёте один, вас ждут.

Офицеры обменялись воинскими приветствиями, и Рейнгхард решительно направился к пирсу, где царило неожиданное оживление. На встречу к капитану быстро двигался старпом Лемке.

Сблизившись, они обменялись приветствиями и рукопожатием и Лемке быстро заговорил:

– Господин капитан, вас ждут…, эти из миссии и посол. Этот идиот Глиэр…, он был часовым и не пустил их. Но мне кажется, что они не в претензии. Нечего делать на лодке без капитана, простите, когда он отсутствует.

Рейнгхард кивнул головой и спросил:

– Хорошо, хорошо! А как давно они здесь?

– Да вот только прибыли, около пяти минут назад.

Капитан и старпом приблизились к группе людей, стоявших на пирсе, которые рассматривали лодку и указывали по очереди руками на верхнюю рубку.

– Господин генерал, господа, – произнёс Рейнгхард, прикладывая руку к козырьку фуражки.

Отт указал на капитана и произнёс, обращаясь к своим спутникам:

– Приятно видеть, когда офицер выглядит вот так. Капитан, зная где вы находитесь, мы не стали беспокоить вас раньше времени, но тут уже дела безотлагательные. К тому же хочу отметить, что у вас на лодке абсолютная власть. Часовой нас не пустил. Я нахожу это похвальным. Идёт война, мало ли кто может разгуливать в генеральской шинели.

Отт светился от удовольствия. Он не любил пускаться в рассуждения, но тут он был в ударе, сейчас в нём говорил посол.

Оглядев присутствующих, он вновь обратился к капитану:

– Так вот, господин капитан. Мы должны осмотреть лодку. Выслушать все замечания, ещё сутки вам на докомплектацию и в море, господа. Завтра я вас жду в нашей резиденции, вы получите пакет с заданием. Я не вижу необходимости устраивать тут военные совещания и развивать стратегические инициативы. Я сторонник более простых решений, есть задача и она должна быть выполненной, а уж каким образом это будет сделано, меня не интересует, к тому же я всего лишь посол, почти гражданское лицо. Внезапная инспекция субмарины, это необходимость, прошу понять меня правильно. Господин капитан, командуйте.

Рейнгхард кивнул головой и обратился к Лемке:

– Команде занять свои места согласно судовой роли. По местам стоять. Боевая тревога!

Матросы и офицеры посыпали внутрь лодки, используя все возможные входы. Через десять минут комиссия взошла на трап и стала спускаться в лодку.

***

Глава 4.2. Господин Сато

И расцветёт богатство дикой сакурой,

Оставив злых завистников в печали.

Пурум- пум- пум, Парам- пам- пам, па- рарам!

Что журавли крылами прокричали!

(слова автора)

В дверь кабинета постучали и хозяин, господин Сато, грузный мужчина, лет чуть более за шестьдесят, до плеч с гривой длинных седых волос и с не менее длинной бородой, с сигарой во рту, пригласил войти, прервал своё пение нацепил круглые очки в толстой оправе. Вообще, в песне говорилось о счастье, но в этом случае у господина Сато на этот счёт имелось своё видение. У него было прекрасное настроение, а теперь ему помешали, и он был недоволен. Хозяин крупного борделя города Нагасаки сидел в глубоком кресле, вертев в руках глиняную фигурку бога Хотея, которая якобы способствует увеличению богатства. Тем не менее, с удовольствием осознавая тот факт, что более всего он обязан своему проницательному уму в организации своего бизнеса, нежели этому кусочку глины из которого была вылеплена фигурка добродушного толстяка. Дверь неслышно открылась, запуская посетителя. Перед ним предстал, Рико Хори, смотритель, который отвечал за девушек салона Сато под названием «Хоши», что значит звезда, антипод господину Сато по телосложению, достаточно худощавый, щупленький мужчина.

Вошедший человек почтительно склонился, приветствуя своего хозяина, и негромко произнёс:

– Хозяин, я пришёл поговорить с вами о Тай-Тикки.

– Ну… – протяжно ответил господин Сато, не вынимая изо рта сигару, немного помолчав, очевидно для важности выдерживая паузу.

– Хозяин, она отказывается работать, – сообщил посетитель и склонился ещё ниже.

– Вот как? – изумился хозяин, вскинув седые густые брови.

– Именно так, – ответил Хори, – Причина мне неизвестна, но только после того, как она побывала в Сасебо, я не узнаю её. После посещения базы очередной клиент остался недоволен Тай-Тикки, но исключительно из уважения к вам, уважаемый хозяин, он не стал раздувать скандал, и его недовольство осталось, между нами.

Глаза хозяина моментально открылись и в них засверкали гневные молнии, а губы и рот перекосились от негодования, да так, что обильный пепел сигары засыпал его жилетку и брюки. Господин Сато стал похож на статую в пагоде, смешно разинув рот, из которого шёл дым.

Придя в себя от такого неприятного известия, хозяин заговорил:

– Его недовольство…? И останется между нами…? Да он просто не хочет огласки своих похождений, или же может мужская сила его давно оставила, вот он и тыкается своим «прутиком» как слепой котёнок. Хотя….

Смотритель молчал.

Сато внимательно посмотрел на глиняную фигурку и продолжил:

– Хотя Тай-Тикки…, а ведь она может оживить даже камень. Ерунда…, знаю я этих…, вот как только представится случай насолить мне, в ход может пойти любой промах и уж тем более недовольство наших клиентов. Репутация моего предприятия для меня превыше всяких моральных принципов. В общем…, накажите её.

– Но хозяин, – виновато возразил Хори, – Именно вы запретили её наказывать, чтобы ни произошло. Её тело приносит большой доход, оно идеально. Она большой профессионал. Чудесный голос, умелые руки и глубокое знание своего ремесла. А как она читает стихи…

– Да…? Разве это я запретил…? А когда интересно я это сделал? – подумав немного, с удивлением переспросил хозяин, но потом утвердительно продолжил, – Да…, я запретил, и что с того? Такое моё решение!

Посетитель вновь молча согнулся в поклоне.

Хозяин шумно выдохнул и приказал:

– Эка незадача. Тогда вот что…, э-э-э…, убейте её семью. Отрежьте голову у отца или у матери что ли…, да, именно отрежьте…, ну и покажите ей. Может посговорчивей станет. И больше я не хочу ничего слышать ни о ней, ни о недовольных клиентах. А теперь уходи! Я занят, и ты мне мешаешь!

Не лишним будет сказать, что одно лишь упоминание о крови вводило в панику господина Сато. При всей своей кажущейся кровожадности, он был человеком слабым и даже где-то сентиментальным, поэтому упомянув о головах, как о способе решения проблемы, ему очень хотелось, чтобы смотритель удалился как можно быстрее и уж тем более не начал развивать тему крови и насилия.

Памятуя о давнем случае, когда господин Сато захотел пнуть маленькую и злобную собачку, которая внезапно, по причине известной лишь ей одной, напала на него в каком-то переулке, и с ним приключился конфуз. В силу своей природной неуклюжести по собачке он не попал, зато сломал палец, ударив ногой о стену, до колик в животах развеселив уличных мальчишек, от души потешавшихся над толстяком, при этом собачка таки извернулась и порвала на Сато штаны. С тех пор, все способы силового решения проблем вызывали у него фобию к боли, крови, ушибам, порезам и переломам. Теперь же, приобретя некоторое положение, господин Сато предпочитал действовать через помощников, но ни как ни сам.