Мы, или Хроника одного сплава

– Напиться, говоришь? – переспрашиваю я, оценивая такой вариант развития событий.

– Ну да… – пожимает Миша плечами.

– В принципе можно…

…В ближайшей забегаловке мы заказываем котлеты по-киевски, салаты «Мимоза» и двухсотграммовый графинчик водки.

– За что? – спрашивает Миша, разлив водку по рюмкам.

Я картинно морщу лоб, пытаясь придумать повод.

– Давай за твой отпуск! – предлагает Михаил.

– Давай.

Чокнувшись, мы опрокидываем по первой.

– Куда отдыхать отправляешься? – осведомляется Миша, наполняя рюмки заново. – В Турцию или в Египет? И вообще, куда сейчас модно ездить на нашем уровне?

– Не знаю, – отвечаю честно. – Я, Миш, с друзьями на «байдах» по реке сплавляться собрался.

– На байдарках? – уточняет Миша.

– Ага.

– Выходит, экстримом увлекаешься?

– Да ладно тебе. Экстрим – это по горной реке: водопады, пороги, напряг с утра до ночи. А мы по-простому, по-деревенски: вёслами чуток помахать, вина попить. Короче, расслабиться на природе.

– Тогда давай за природу, – улыбается Миша, и мы выпиваем. – Я бы тоже рванул на такое мероприятие… – говорит мой собутыльник, закусывая.

– Миш, я бы тебя с радостью пригласил, но состав укомплектован, мест нет… Если только по быстрому найдёшь себе компаньона с «байдой»… Но очень быстро. Самое позднее – послезавтра.

Миша дважды кивает, жуя, и я уже достаю сотовый, чтобы описать ситуацию Косте и получить одобрение на возможное вливание в наш состав новых членов, но Миша меня останавливает:

– Если ты по моему поводу звонить собрался, то не суетись. У меня тут свои мероприятия намечаются.

Пока я прячу сотовый в карман, Миша наливает нам ещё водки.

– Так давай за мероприятия и выпьем, чтобы всё удалось! – предлагает он.

Мы снова чокаемся, я споро опрокидываю в себя очередную стопку, а Миша заунывным голосом выдаёт:

– Уезжаю я… из страны…

– Как? – я едва не поперхнулся.

– Так… – грустно улыбается Миша. – И, скорее всего, навсегда…

Вот это номер! А мы всем отделом гадали, чем Миша займётся, некоторые даже ставки делать пытались, а он… Да уж, что и говорить, всех перехитрил.

– Если не секрет, почему? – интересуюсь я, зажевывая водку салатом. – И чего вдруг так сразу?

– А что меня тут ждёт? – отвечает Миша вопросом на вопрос. – Какие у меня здесь перспективы?

– Ну, я не знаю… Ты же парень головастый.

– Я математик, Вань. Математику с детства любил, «Мехмат» МГУ закончил с отличием, аспирантуру, кандидатскую защитил… Не хочу я всего этого, – он тычет пальцем в не первой свежести окно забегаловки. Из него видны верхние этажи здания, в котором обосновалась наша контора. – Всё это – беспрерывное зарабатывание денег… Это сейчас главное в этой стране, все на этом помешались. А я? Что мне среди этого делать? Раньше для матери старался, а теперь… Я наукой заниматься хочу, Иван! А кому тут эта наука нужна? Разговоры одни про неё, про субсидии, выделяемые на её развитие. А на деле – академики друг с другом и с властью грызутся. Кто-то те субсидии делит, кто-то власть над учёными… Ай, да ладно! – взмахивает он рукой. – В общем, уезжаю.

– Куда, если не секрет.

Прежде чем ответить, Миша выливает в рюмки остатки водки. Подзывает официантку.

– Девушка, мы ещё грамм двести водки возьмем и по порции этих ваших котлет. Ты не против, Вань?

– Можно.

Прихватив с собой графин и пустые тарелки, девушка удаляется, а Миша поднимает рюмку и безмолвно осушает её.

– Сначала собирался в Канаду, – произносит он, поднеся к носу кусочек чёрного хлеба. – Однокашник мой туда убыл с женой и детьми. Пристроился на кафедре, сейчас докторскую дописывает. Приезжал он месяца полтора назад – такое рассказал, аж слюнки потекли. Работай, твори – простор, размах. Дети учатся, жена при деле. Курсы языка за счёт государства, стипендия на время обучения на этих курсах. Но самое главное, потом математикой можно будет заниматься в своё удовольствие! Он меня ещё тогда к себе звал, обещал помочь обустроиться. Но тогда мать жива была, куда я от неё? А сейчас – вольная птица…

– Значит, в Канаду? – уточняю я.

– В Канаду уже передумал.

– Хм, я смотрю у тебя большой выбор… Так куда?

– Куда ещё, кроме Канады, может собираться человек с фамилией Шифман? – улыбается Миша.

– Неужели в Землю Обетованную?

– Туда, – кивает Миша, грустно улыбнувшись. – Тётка у меня там, как оказалось. Я не подозревал даже, что родственники за границей есть, а тут, как маме совсем плохо стало, она меня и порадовала. Попросила связаться.

У нашего столика появляется всё та же официантка, составляет с подноса тарелки с котлетами и наполненный до краёв графинчик.

– Давай, Иван, за родственников выпьем, чтобы они были здоровы! – предлагает Миша, и мы выпиваем. – Так вот, – продолжает Михаил, – у тётки муж профессор-физик, и удачно так получилось, что в его конторе место вакантное есть и именно математик нужен.

– Понятно…

– Тётка говорит, свои своим помогать должны.

– Кто бы спорил, – соглашаюсь я, ковыряя вилкой котлету.

…Из забегаловки мы выходим в приподнятом настроении – двести грамм водки на брата это всё же не просто так. На пути к метро Миша продолжает делиться со мной своими планами на будущее, а я искренне надеюсь, что всё у него там, в далёком Израиле, сложится хорошо. У бортика подземного перехода мы останавливаемся, чтобы попрощаться: мне под землю, а Мишка решил переместиться к дому на троллейбусе.

– Ты когда отчаливаешь в свой Рай? – интересуюсь я.

– Не раньше, чем через месяц. Так что увидимся. Но, если вдруг раньше уеду, имей в виду, что рад был знакомству и общению с тобой! Счастливо оставаться! Эх, Ваня… – вздыхает Михаил. – Нет, ну надо же, уезжаю… Ну, а вы… Вы здесь – кровь на рыле – топай к светлому концу…

– Ты же, сука, в Израиле будешь жрать свою мацу! – на автомате откликаюсь я и тут же спохватываюсь: – Ой, Миш, извини! Вырвалось как-то…

В ответ на мою реплику Миша разражается хохотом! Да ёще каким хохотом – так и на концерте Задорнова не смеются, когда клеймит американов почём зря.

– Уважаю, – выговаривает Миша, с трудом давя смех. – Галича уважаю. И Владимира Семёновича с его Мишкой Шифманом тоже уважаю!

– Владимира Владимировича уважаешь? – раздаётся неподалёку от нас. – Мы как один поворачиваемся на голос, и нашим глазам предстаёт потрёпанного вида мужичонка с бутылкой пива в одной руке и авоськой в другой. – Владимира Владимировича уважаешь? – переспрашивает он, отхлебнув из бутылки. – Малацца! Владимир Владимирович – это… Ик… Это… это… Ик!

– Зомби… – зло шипит Миша. Лицо его перекошено, от недавней безбашенной весёлости на нём не осталось и следа.

Отсалютовав нам бутылкой, мужичок неловко переступает на месте и, не удержав равновесие, с очередным «Ик!» оседает в предательски притаившиеся в сгустившихся летних сумерках кусты. Оттуда немедленно доносятся звуки оживлённой возни и вдохновенное, как стих о Родине, «ЭТО!»

– Наше все, твою мать… – цедит Миша, отвернувшись от павшего авоськоносителя.

– Миш, ты чего?!

– Такое ощущение, что живу среди зомби…

…В вагоне метро, где я с удобством расположился, оккупировав в одиночку целое сиденье, вместе со мной всего десяток пассажиров. Вагон раскачивается на ходу, мерно постукивают колёса, меня неудержимо клонит в сон. То и дело впадая в дрёму, я заваливаюсь на бок, но как только голова касается сиденья, пробуждаюсь, усаживаюсь поровнее, мутным взглядом скольжу по пассажирам, которым до меня нет никакого дела, и всё повторяется с начала. Наконец, мне это надоедает, да и неудобно всё же перед людьми… Я беру себя в руки и, кажется, одерживаю победу над Морфеем – временную, конечно. На очередной станции в вагон входит компания – четверо мужчин лет так под шестьдесят. Солидные, при костюмах и галстуках. Не часто таких в метро встретишь. Наверное, личные водители запили, и крутым дядям приходится добираться домой на общественном транспорте. Дяди придирчиво осматривают вагон и сбиваются в кучку на площадке у дверей – аккурат рядом со мной.

– Вечер, – задумчиво произносит один из них, самый седой и тучный, ещё раз оглядев вагон. – И лимиты не так много. Я ведь их по рожам узнаю.

Его попутчики, все как один, кивают.

– Вот ты, – обращается ко мне седой.

– Я? – уточняю на всякий случай.

– Да, ты.

– Ну?

– Вот вижу я, что ты наш, московский, парень! Так скажи ты мне, чего они сюда едут и едут, едут и едут, а?

Я вяло пожимаю плечами.

– Не знаешь? – грустно спрашивает седой. – И я не знаю… Сидели бы в своих Кислодрищенсках, ан нет… Едут… И продохнуть от них скоро нельзя будет… Да-а-а… дела… – А вы, мужчины, – обращается он к своим, – знаете?

Мужчины важно покачивают головами, дескать, не знают.

– Как тебя зовут, парень? – это седовласый снова мне.

– Иван.

– Во! Настоящее, наше, имя! Так вот что я тебе скажу, Иван! Ты молодой, жизни ещё, можно сказать, не нюхал, но я тебя научу! Запомни, Ваня, гнать их надо отсюда, иначе погубят они нашу Москву… – в голосе его через край какой-то прямо таки вселенской тоски. – Попомни моё слово, погубят!

Его попутчики опять закивали.

– Ну ладно, Иван, выходить мне сейчас, – сообщает седой, почувствовав, что состав начинает сбавлять ход. – Будь здоров!

– Спасибо конечно… Но только… – я сую руку в задний карман джинсов и извлекаю оттуда паспорт.

– Чего там у тебя? – вяло интересуется седой.

– Да собственно вот… – я раскрываю паспорт на первой странице и, встав, сую его под нос седому: – Читай тут… а теперь тут… – я открываю страницу с данными о прописке. – И московской регистрации у меня нет. Это я тебе так, до кучи, рожеузнаватель…

Не знаю, что могло бы быть дальше, но поезд останавливается. Наверное, к счастью останавливается. Один из попутчиков выволакивает впавшего в ступор седого из вагона, а я, как ни в чём не бывало, плюхаюсь на сиденье. Ни злости, ни обиды, может потому, что пьян, а может, оттого, что не собираюсь я с ним, с седым этим, ничего делить: ни его Москву, ни свой Кислодрищенск.

Состав минует ещё несколько станций и, наконец, бесчувственный женский голос из динамиков объявляет «Речной вокзал». Поезд дальше не пойдёт.

…Если бы не фонари, фары и окна ларьков, на улице было бы темно, а ещё на небе были бы видны звёзды. Я вдыхаю пропитанный выхлопами автомобилей воздух и, чтобы заглушить эту вонь, выбиваю из пачки сигарету, подкуриваю. Впервые за вечер и, однозначно, зря. После первой затяжки ноги моментально делаются ватными, во рту становится сухо и противно, голова наполняется туманом, точно сигаретный дым угодил прямиком в черепную коробку, мир перед глазами начинает «плыть». Чёрт! Сколько раз зарекался курить после выпивки…

Мотаю головой, моргаю глазами, наводя резкость. Делаю резкий выдох:

– Ф-ф-у-у-х.

Вроде бы норма… Лёгким щелчком посылаю сигарету вдаль. Разгорающимся метеором пролетев с пяток метров, она падет на асфальт, породив фонтанчик огненных брызг.

– Осторожнее! – звучит раздражённый женский голос. И у того самого места, куда только что шлёпнулась сигарета, появляется пара ног в черных лаковых туфельках.

Мой взгляд скользит по щиколоткам, достигает коленей, поднимается до середины бёдер и упирается в край юбки. Симпатичные ножки…

– Совсем сдурел?! – вопрошает всё тот же голос. – А если бы в ноги мне попал? Ожог ведь мог быть!

Да уж, и подумать страшно! Подпортил бы такую красоту.

Мой взгляд стремительно взмывает и встречается с взглядом обладательницы едва не загубленных мной ног.

И личико тоже симпатичное… Пухленькие щёчки, чуть курносый носик, тонкие бровки. Вот только в глазках поменьше бы злости…

– Меня Иваном зовут, а вас?

Злость в глазках сменяется лёгким удивлением, а губки, вздрогнув, выдают:

– Таня.

– Очень приятно, Таня! Будем знакомы! Может быть, прогуляемся?

Спустя минут пятнадцать – двадцать неспешного хождения по тротуару мы сидим на соседней с метро автобусной остановке и мило беседуем. А ещё через пятнадцать минут я беру Татьянину ладонь в свою, легонько пожимаю и, не встретив сопротивления, произношу:

– Тань, я тут рядом живу, пойдём ко мне?

…Разгорячённые мы лежим на кровати и пытаемся перевести дух. Одной рукой я прижимаю к себе Татьяну, другой глажу её по волосам. Они шелковисто обволакивают мою ладонь, источают едва уловимый нежный аромат. Я зарываюсь в них лицом. Мне очень хочется сказать что-нибудь нежное…

– Ой, я совсем забыла! – восклицает Таня, отстраняясь. – Мне бежать надо! – Она порывисто вскакивает с кровати, сдёргивает с меня простыню и заворачивается в неё.

– Куда ты? Ночь на дворе! Оставайся…

– Меня ждут…

Подхватив разбросанную по полу одежду и сумочку, она убегает в ванную комнату и вскоре появляется оттуда одетая и подкрашенная.

– Проводить? – интересуюсь я.

– Не надо, я сама.

– Такси вызвать?

– Мне тут недалеко… Я пешком.

– А, может, всё же останешься? – спрашиваю с надеждой.

Татьяна охватывает бесстыже обнажённого меня жадным взглядом. На её лице читается сомнение: борьба желания и необходимости. Борьба эта длится несколько секунд.

– Нет, – наконец, решительно заявляет Таня.

Закрыв за ней дверь, я вдруг ловлю себя на мысли, что мне очень хочется подойти к окну и увидеть, как Таня выйдет из подъезда, смотреть ей вслед через весь двор до самой подворотни, которая заглотит её и, наверняка, навсегда вычеркнет из моей жизни. ЧуднО…

К окну я не подхожу. Врубаю «комп», запускаю «The Bat». Качаю почту.

Среди прорвавшегося через чистилище «антиспамера» мусора одно единственное интересное мне послание:

«Пьете, небось?»

А вот и не угадал ты ни разу…

«Какое там… У Костика траблы образовались. Только завтра подгребёт. Один тут кукую. Сирота…»

Заслав это душещипательное письмишко Серёге Красинскому, с которым нам ближайшие две недели существовать борт к борту, я отправляюсь в ванную. После водных процедур забираюсь в кровать. Жаль, что Татьяна ушла, очень жаль… – с тоской думаю я. Вроде бы неплохая девчонка. Может, попробовать покараулить её у метро. Да, у метро. Метро. «Поезд дальше не идёт». Седой с его опасениями за Москву. Эти мыслеобразы обратным отсчётом событий, проматываемой назад киноплёнкой вползают в моё сознание. Забегаловка. Миша Шифман и его замогильное «Уезжаю»… Уезжает… Жаль, одним хорошим человеком в стране станет меньше. Эта мысль является мне за мгновенье до того, как я проваливаюсь в сон.

***

Утро будит меня привычным дребезжанием будильника.

– Блин… – выдавливаю я раздосадовано, дотягиваюсь до будильника и заставляю его заткнуться.

Во рту сухо, виски и затылок легонько ломит. Вроде бы не много вчера выпил… Это всё от недосыпа, наверное. Надо попробовать вздремнуть ещё хотя бы часок. Укутавшись в простыню, я переворачиваюсь на бок, поджимаю колени к животу и собираюсь сладко уснуть. Но не тут-то было. Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Видимо, Всевышнему было угодно, чтобы голова моя разболелась сильнее прежнего. Ломота в затылке превращается в резкую пульсирующую боль. Хорошее начало отпуска, ничего не скажешь…

Издав страдальческий стон, я усаживаюсь на кровати, опускаю ступни на неуспевший прогреться пол. Приятная прохлада поднимается по ногам. Хорошо.

Из прихожей доносится звук телефонного звонка. Тяжело переставляя ноги, я отправляюсь отвечать на вызов.

– Алло?

– Иван? – вырывается из трубки старушечий голос.

– А кто же ещё? – вздыхаю я. – Здравствуйте, Евгения Тихоновна.

– Иван, я вчера заходила. Опять у тебя беспорядок! Я сколько раз говорила, что если этот бардак не прекратится, откажу тебе в квартире?

– Не помню. Много, наверное…

– Иван, это последнее предупреждение!

Да иди ты знаешь куда со своими предупреждениями?! – так и хочется мне выкрикнуть в трубку. Достала! Какого хрена ты вообще приходишь в моё отсутствие?

– Постараюсь исправиться.

– Ты уж постарайся… – вкрадчиво произносит хозяйка моей съёмной берлоги. – А то родственница моя на неделе спрашивала, могу ли я её пустить пожить.

– А она молодая, симпатичная? – интересуюсь я не менее вкрадчиво.

– Кто? – не врубается старушка.

– Родственница ваша. Если да, то я совсем не против. Присылайте!

– Типун тебе на язык, похабник! – восклицает Евгения Тихоновна нарочито строго. – Всё бы вам, кобелям…

– А что? Вдруг я ей понравлюсь, так и станем вместе жить. Поженимся. И ей хорошо, и мне такие деньги платить не надо. Вы ж с родственницы деньги брать не будете?

На том конце провода повисает пауза… Я с остервенением потираю затылок. От беседы с Евгенией Тихоновной он разболелся ещё сильнее.

– В общем, я тебя предупредила, – холодно бросает Евгения Тихоновна и кладёт трубку.

Карга старая! Предупреждает она меня. Кинуть видимо решила, бабушка – божий одуванчик… Небось, жильца повыгоднее нашла, пообещал кто-то побольше – вот и весь сказ… А то родственница, видите ли, у неё! Чёрт… Неужели придётся новую хату искать? В предощущении такой перспективы мне становится тоскливо. К этой квартире я уже успел привыкнуть, я бы сказал, прикипеть душой. Четвёртый год живу всё-таки. Сколько всякого-разного здесь было: посиделки с друзьями, романтические свидания с девушками, бессонные ночи с ними же… Эх… Да и возня с переездом меня совсем не радует…

С больной головой и подпорченным настроением я бреду на кухню, открываю холодильник. Ага! Сейчас взбодримся!

На столе появляются початая бутылка водки, оставшаяся с недавнего празднования моего тридцатилетия, и лимон. Отрезаю кружок лимона, высыпаю на него щепотку растворимого кофе и сверху немного сахара. Готово… Теперь плеснуть водочку в рюмочку и… Звонок в дверь… Да что же это такое! Уже и выпить спокойно не дадут!

Натянув брюки, я ковыляю к двери.

– Кто там? – вопрошаю вяло. В глазок заглядывать лень. Поперекрикиваемся.

– Сто грамм! – доносится из-за двух листов стали, разделённых деревянной прослойкой.

В один момент дверь оказывается распахнутой настежь. С порога мне улыбается Костик Казаков. Он, как и прежде, высок и поджар. Смуглая физиономия хронически обветрена, тяжёлый квадратный подбородок подёрнут трёхдневной щетиной. На голове коротенький «ёжик». В общем, красавец мужчина.

– Вваливайся, гость дорогой! – приветствую я его.

– Здорово, орёл! – Костик протягивает мне ладонь. Хватаю её, с силой дергаю на себя, и Константин в прямом смысле вваливается в квартиру. Я придерживаю его поперёк груди, не давая упасть. – Здоров стал, чертяка… – ворчит Костя беззлобно.

– Разувайся, я на кухню. Сварганю чего-нибудь по-быстрому. Яичницу будешь?

– Да я вообще-то ел… – отвечает Костя, потерев горбинку на носу. – А вот от чая не откажусь!

Пока Костя возится в прихожей, я зажигаю газ, ставлю на плиту чайник и сковородку. Это он сейчас говорит, что только чай, улыбаюсь мысленно, а как только почует запах съестного…

– Значит, пьёшь? – интересуется Костя, войдя в кухню. Сев на табуретку, он берёт в руку водочную бутылку и с интересом разглядывает этикетку, потом переводит взгляд на стол. – Во как! – тычет пальцем в присыпанный кофе с сахаром лимонный кружок.

– Чего там, Кость?

– Закуска «Николашка», водка, – на вытянутой руке Костик показывает мне бутылку, – «Путинка». Символично…

Пожав плечами, выливаю содержимое шести куриных яиц на сковородку, присаливаю, посыпаю специями и накрываю крышкой. Спрашиваю:

– Что тут символичного?

– Один из них уже успел плохо кончить…

– Николай?

– Не просто Николай, а Николай «Кровавый»… Тот самый, который, как говорят, любил лимончик с кофе и сахаром под коньячок…

– Слышал что-то такое, – вставляю я. – Но там вроде икра чёрная была вместо кофе с сахаром?

– Разные варианты есть… – задумывается Костик. – Так вот, о чём это я… А! Выглянет Николай в окошко, посмотрит, как казачки народец русский на Сенатской рубают, и коньячку хряп! И лимончиком его, лимончиком! Красота!

Я снимаю со сковородки крышку, поддеваю свернувшийся белок кончиком ножа – вроде бы готово.

– А чем это так запахло? – настораживается Константин.

– Яичницей.

– Давай её сюда!

Разложив яичницу по тарелкам, я подсаживаюсь к столу.

– Хлеба нет… – развожу руками.

– Обойдусь, – кивает Костик

С минуту мы молча жуём. Я параллельно оцениваю своё состояние и поглядываю на бутылку. Затылок мой всё ещё побаливает, не так сильно, как вначале, но всё же… Подлечиться или не стоит?

– Так и бросишь засыхать? – вилкой тычет Костя в лимонный кружок, точно угадав мои мысли.

– Не знаю… Не обидишься, если один выпью?

– Какие обиды? Тем более, я за рулём.

Я наливаю себе водки, киваю Костику «твоё здоровье», залпом выпиваю и закусываю лимоном.

– Вот так оно было, так и будет, – задумчиво произносит Константин. – Человек русский всё проглотит и переварит… Даже булыжник, если тот ляжет ему поперёк дороги…

Лимон с сахаром и кофе образуют у меня во рту кисло-горько-сладкий коктейль вкусов. От водки по телу разливается благодатное тепло. От желудка оно поднимается к груди и выше – до головы, изгоняя остатки боли.

– Ладно, нечего засиживаться! По коням! – командует Костя, отодвинув тарелку. – А то нам ещё через весь город тащиться.

– Это почему? – настораживаюсь я.

– Пробки, – морщится Константин, – я машину оставил рядом с «Дмитрия Донского». Там на въезде такой тромб образовался… Пришлось бросить машину и на метро к тебе – поясняет Константин. – А иначе бы и к обеду не успел.

Ну что ж, на метро так на метро. Хотя перспектива такая меня абсолютно не радует. Метро это уже изрядно достало. Рано утром и поздно вечером – ещё туда-сюда, а вот в часы пик… Толкотня, штурмовка вагонов… Бр-р-р… Но куда деваться?

***

Сейчас, судя по происходящему у входа на станцию «Речной вокзал», как раз кончается час-пик. Впрочем, вернее сказать – временной период-пик. Угадать его продолжительность в данный конкретный день практически невозможно. Может, действительно час, а может и два, и больше.

Мы вклиниваемся в людской поток, он подхватывает нас, проносит через турникеты и втаскивает прямиком в распахнутые двери вагона.

– Посадка закончена! – надрывно звучит из динамиков.

Люди продолжают втискиваться в вагон.

– Не мешайте отправлению поезда!

Меня всё сильнее вдавливает в стену, к которой я прислонился в надежде облегчить себе продолжительное стояние.

– Я сказал, закончена посадка! Отпустите двери! – срываясь на хрип, вопит машинист.

Давление на меня стабилизируется. С тихим визгом двери захлопываются, и состав, тяжело вздрогнув, устремляется в туннель. Едва придя в себя после трамбовки, я мгновенно окунаюсь в ужасную, как в парной, духоту и какофонию запахов: пот, духи, кожа ботинок, чьё-то несвежее дыхание. И движение, перетекающее от одного конца вагона к другому. Здесь кто-то переступил с ноги на ногу, чуть дальше кто-то покачнулся, кто-то задел кого-то локтем – всё вокруг колышется из стороны в сторону и вверх-вниз. И звуки: женские, мужские, подростковые голоса прорываются сквозь грохот состава, трезвон чьего-то мобильника. Рядом со мной средних лет мужчина, балансируя на растяжке правая нога – левая рука, уставился в зажатую в правой ладони книжку. От нечего делать я пытаюсь вчитываться в текст – ровно до того момента, пока изо рта мужчины не вырывается сдавленных чих. Ничем не прикрытый, разлетается миллионом капелек, задевая моё лицо. Брезгливо морщусь, отворачиваюсь и закрываю глаза. Трясусь в темноте, среди запахов, движения и шума. «Станция Тверская» – звучит, как избавление.

Я отделяюсь от стены и опять отдаюсь на волю людского потока. Он выплёвывает меня на перрон, а затем снова подхватывает и увлекает прямиком к эскалатору. Мерно гудящая и изредка чем-то поскрипывающая машина неспешно опускает меня вниз – хоть какая-то передышка среди толкотни. И опять голоса и запахи, и даже здесь непрерывное движение: оглядываются, поправляют сумки, переминаются стоящие справа; слева, стуча каблуками, проскакивают самые торопящиеся. Стриженый затылок Костика маячит неподалёку – внизу, в пяти головах от меня. На сходе с последней ступеньки, за секунду до очередного включения во всеобщее безостановочное движение, передо мной, на уровне живота, вдруг возникает скрюченная морщинистая ладошка с пригоршней монеток.

– Сынок… хлебушек… – доносится до меня.

Тут кто-то толкает меня в левый бок, отчего я подаюсь вправо и получаю лёгкий, почти невесомый, тычок справа под рёбра. Даже не в меня ткнули, а я сам сшиб что-то. До ушей долетает звонкий стук меди о каменный пол.

А меня уже подхватила неудержимая сила и понесла. Всё что я успеваю – бросить короткий взгляд туда, откуда прозвучало «хлебушек». В темном углу у эскалатора глаза выхватывают сгорбленную седовласую фигурку в потрёпанной серой кофточке и юбке до пола. А там, на полу, редкой россыпью тускло поблескивают кругляши медяков…