Странные люди

– Я хочу тебя!

– Лидия, не голосом, взглядом! Мельком посмотрите на меня и глазами выплесните это чувство! Вот, так, умничка! Каким духами пользуетесь? Тащите сюда косметику!

– Скажите, Лидия, а вам не мешает обнаженность? Ничего, ничего, это я так к слову. Обратите внимание, вы уже чувствуете себя непринужденно, хотя шастаете по дому практически голая в присутствии малознакомого мужчины.

– Но вы же доктор! Вы же сами так сказали!

– Можно подумать, именно это вас раскрепостило. Просто запомните это состояние – вам хорошо и комфортно в любом состоянии, вы красивы и обаятельны, у вас замечательное тело, ваша фигура женственна и грациозна. Вам приятно слышать это?

– Спрашиваете, я прямо и не знаю куда деваться от счастья. Мне никто не говорил столько комплиментов за раз. Честно говоря, мне их вообще никто не говорил.

– Запомните, Лидия, то, что я сказал, думает каждый мужчина, глядящий на вас! Прочувствовали?

– В самом деле? Вы мне льстите! Отродясь они так не смотрят. Что в стенку, что на меня, смотрят, как на манекен.

– Глупости, вы это сами себе придумали, вы убедили себя в этом, вы сделали это своим девизом, написали у себя на лбу. И чего вы хотите от мужчин? Они же существа простые. Им говорят, пошел вон, они идут прочь. Идут, между прочим к тем, у кого на лбу написано: «Я хочу тебя!». Все, выбросили из головы глупости, вспомнили взгляд, чувство и демонстрируйте мне свои духи.

– Мда, отличная коллекция. Дорогие духи?

– Спрашиваете, конечно дорогие. Я дешевые духи не покупаю!

– А зря. Дорогие духи сложнее выбросить.

– Как выбросить? Это же духи!

– Просто выбросить. На помойку. Или подарите их своим конкуренткам. Точно, замечательная идея, раздайте их под благовидным предлогом своим конкуренткам.

– Ни за что! Они будут привлекать этими ароматами мужчин, а я как тополь на Плющихе буду ароматизировать лошадиным потом?

– В точку! Потом не потом, но вы будете пахнуть сама собой. Поверьте мужчине – женщина должна пахнуть молоком, медом и хлебом. Мужчина не пчелка, которую привлекает острый запах, он любит все, что пахнет едой. Поставьте с одной стороны духи от Шанель, а с другой сковородку с котлетами и куда, как вы думаете, повернется нос мужчины? Правильно! Мы договорились?

– Ну-у-у, хорошо… если вы так считаете… А можно я оставлю себе хотя бы вот это?

– Это? Дайте-ка его сюда. Тонко, пряно, кружит голову. Хорошо, это оставьте. Сделайте это своим запахом, своим брэндом, если хотите. Пусть этот запах будет вашей визитной карточкой. Но за визитной карточкой должен следовать солидный офис. Переходим к гардеробу. В темпе вальса, мы уже в цейтноте, несколько ваших нарядов. Убегаете в спальню, наряжаетесь и дефилируете на кухню. Именно дефилируете, а не вбегаете, как пожарный по тревоге. Покажите мне парочку ваших рабочих нарядов, ваш любимый наряд для друзей, домашний наряд и любимый купальник, а также ваш комплект для фитнеса.

– Сами покупаете или шьете на заказ?

– У меня портниха, между прочим одна из лучших!

– Расстаньтесь с ней, порекомендуйте ее тем же, кому подарите духи. Отряхните прах и забудьте. Отличный крой, замечательная дорогая ткань, волшебная вышивка, чудные пуговицы! А женщина? Где за всем этим женщина? Вы спрятались за этими чудными тряпками, как премьер Большого театра за занавесом. Ваши зрители видят не вас, а ваши тряпки. В бутик, в тусовку, потратьте деньги не на вещи, а на тех, кто поможет вам выбрать нужное, подчеркивающее вашу неповторимость и красоту. Именно вашу красоту, а не вещи. Фитнес можете оставить, это не так важно, как может показаться, но именно здесь вы подошли с позиции удобства и были правы. Купальник к черту! Эхма как вы! Я же не говорил снять его прямо сейчас, но все равно чудесно!

– Что я хочу сказать вам напоследок, Лидия?

– Наверное, сколько я вам должна за услугу!

– Нет, Лидия! Я хочу вас сказать, что вы непроходимая дура и уродина, в вас нет ни грации, ни женственности, ни обаяния. Вы одеваетесь как пугало огородное, от вас несет ароматом лакокрасочной фабрики. При встрече с вами хочется перейти на другую сторону улицы. Если вам так уж хочется потрахаться, то бегом на панель, там народ непритязательный – после второй бутылки и вы станете красавицей.

– Но как же… вы же говорили… как вы смеете… сами вы урод…

– Стоп! Свет в студию! Лидия, вытрите слезы, сопли и сядьте на место.

– Да я вас на порог… негодяй… извращенец…

– Я сказал, сядь на место! Это жестокий, но необходимый шаг, обязательный элемент программы. Выкиньте из головы все, что вы собрались мне сказать, но не забудьте ничего из того, что я вам сказал. Вам было обидно? Вы решили, что я таким образом зло над вами подшутил? И самое главное, внутренне вы согласились со всем, что я вам сказал?

– А разве это не так? Вы… они… так всегда…

– Мы с вами потратили целый час на то, чтобы нарисовать ваш идеальный образ – образ неотразимой женщины, женщины, пробуждающей в мужчинах желание, женщины-мечты. Но это миф, такого не бывает. В реальном мире нет ничего идеального. Мы всего лишь то, что сами о себе думаем. Вы думаете Наполеон был красавцем? А женщины по нему сходили с ума! Знаете почему? Потому что он сам считал себя совершенно неотразимым красавцем и великолепным любовником.

– Я не знаю, что там думал Наполеон, но ведь я для того вам и позвонила…

– Вы позвонили мне, надеясь таким образом скрасить свое одиночество. Вы надеялись на легкий ни к чему не обязывающий секс. Вам хотелось тепла и страсти, грубых мужских ласк, запаха мужского пота и смятых простыней. Вы готовы были заплатить мне за все это любые деньги, лишь бы я согласился часочек потешить вас в постели. Только честно, вы думали именно об этом, когда звонили мне?

– Ну, не совсем так… но потом. Я подумала, а почему бы и нет. Он, то есть вы, ходите по чужим квартирам, вам не впервой бывать с дамами наедине, скорее всего вы пользуетесь у женщин успехом, вы берете деньги за свои услуги. Почему бы и нет, подумала я? И позвонила. Это плохо? Я безнадежна?

– Лилечка, идите ко мне, дайте я вас обниму и вытру ваши заплаканные глазки. Прижмите ухо к моей груди, вы чувствуете, как стучит сердце? Это сердце мужчины. Оно ничем не отличается от сердца женщины, кроме того, что по-другому реагирует на этот мир. Вам нужно знать твердо, железно, железобетонно – вы ничем не хуже всех прочих. Более того, вы лучше, потому что хотите любви. Вы как цветок, что открывается доверчиво навстречу солнцу. Вы как нежная трель соловья, пробуждающая в сердце любовь. Вы сон, нежнейшая фантазия, счастье того, в чьем сердце зажжете огонь.

– А где же он тот единственный, как его найти?

– Лилечка, вам не нужно искать. Самый главный секрет заключается в отсутствии секрета. Вспомните все, что я вам сказал, сделайте это правилом жизни и он сам вас найдет. Он будет смотреть в твои глаза, девочка, будет дарить тебе цветы, писать стихи, шептать ласковые слова и, однажды, с трепетом во взгляде, попросит тебя стать его женой.

– А это не вы? Вы такой нежный все понимающий, с вами легко и надежно. Почему бы вам не стать этим мужчиной?

– Лилечка, я стар и корыстен. Меня не столько интересует твое счастье, сколько сумма гонорара. Я с удовольствием выпью пива сегодня вечером за твое здоровье. Но, сперва, обдеру как липку, заберу последние деньги, оставив всего лишь надежду. Если ты услышала в моих словах искренность и заботу, то ты ошиблась. Я груб и расчетлив.

– Не верю! Или вы великий артист или…

– Скорее второе. Если ты не возражаешь, я бы хотел вернуться к вопросу гонорара. Ты мне должна за услугу ровно тысячу долларов.

– Но вы же говорили что-то о трехбалльной системе. Вдруг я оценю ваше мастерство дороже или дешевле?

– Я лгал. Видишь, как легко я обманываю. Нет никакой системы, все просто и банально.

– Как скажете, доктор. Вот ваши деньги. Можно один вопрос на прощание?

– За такие деньги, хоть два!

– Как вас зовут? Я даже не знаю вашего имени!

– Зачем оно тебе, Лилечка? Имя пустой звук. Я могу назвать любое имя на выбор и ты можешь быть уверена, что я солгу. Хуже того, мой образ тоже поддельный, я сниму грим и стану другим человеком. Для тебя я никто, просто Доктор. Без имени и образа. Я не должен стоять между тобой и твоим избранником, ты не сможешь вспомнить обо мне ничего уже через час, ничего, кроме того факта, что твоя жизнь изменилась. Ты ни-че-го не вспомнишь! Ты! Начинаешь! Новую! Жизнь! Твои глаза закрыты, ты дышишь глубоко и ровно, как только стукнет дверь, ты закроешь ее на замок и пойдешь собираться на работу! Ты вспомнишь все, чему я учил тебя и применишь это на практике!

Сухо щелкнула захлопнувшаяся дверь, девушка вздрогнула от звука, медленно открыла глаза и недоуменно огляделась по сторонам, словно не понимая, что она делает одна в коридоре. Ах, да! Кто-то должен был прийти, с кем-то она вчера назначала встречу на утро! В памяти ничего не всплывало. Девушка улыбнулась, махнула рукой и, напевая веселую песенку, поскакала на одной ножке в душ. Странно, подумалось ей мимолетно, чего это я стояла голая перед дверью?

Муза по вызову

– Семерикин Николай Иванович? Писатель?

– Да, а вы собственно к кому? – Семерикин уже жалел, что оторвался от рукописи и открыл дверь незнакомому человеку.

– К вам, Николай Иванович. Я ваша Муза. Муза Степановна. Буду жить с вами, помогать в творчестве. Позвольте пройти, не стоять же на пороге. Так-так, интересно, и тут вы, значит, творите?

– Позвольте, что значит Муза? Между прочим я женат, – выдвинул он несокрушимый по его мнению аргумент.

– Это ничего, – успокоила его Муза, – объясним. Главное, чтобы вы, дорогой наш писатель, не отрывались от дела, писали на радость своим читателям. Жене некогда – работа, хозяйство, приготовь, постирай, а мужа послушать-вдохновить некогда, да и неохота.

Семерикин, как завороженный кивал, соглашаясь со словами Музы, но вдруг спохватился.

– Жена у меня – замечательный человек, она вопреки всем житейским трудностям находит минутку, чтобы вдохновлять меня на новые свершения!

– Вот и я говорю, – согласилась Муза Степановна, – житейские трудности – вещь опасная. Сегодня ты им вопреки, завтра они тебя поперек. Кстати, со мной будет жить мой муж, на все руки мастер, затейник и балагур. Обещаю – скучать не придется.

– Постойте, что значит муж? Я понимаю – Муза, но про мужа никто никогда не говорил, я не согласен, – уперся Семерикин, смирившийся уже с неотвратимостью существования Музы Степановны.

– Дорогой вы наш, а как же без мужа, что жена ваша подумает? То-то и оно. А так все по-людски, все по правилам, комар носу не подточит. К тому же кто-то должен и мужскую работу в доме справлять – табуретку починить, стекло вставить, мясо порубить, ремонт квартире дать в конце-то концов. Вы знаете, Николай Иванович, сколь пагубное влияние оказывает на творчество писателей затянувшийся ремонт? Вот! А мой Прохор мигом весь ремонт закончит.

– Я ж разве спорю? Я и не спорю вовсе, – поник плечами Семерикин, представивший совместную жизнь двух семейств в маленькой однокомнатной квартирке.

В комнате он на пишущей машинке стучит, рядом с ним Муза Степановна вдохновляет, на кухне жена сковородками гремит и между всего этого шмыгает мастер на все руки и балагур Прохор с молотком и гармошкой.

– Вот и замечательно, – подвела итог разговору Муза Степановна. – Так, что мы тут пишем?

Она достала из футляра очки, нацепила их на нос и, отставив лист на расстояние вытянутой руки, прочитала громко с выражением:

«Смеркалось. Зловещая ночь словно подкрадывалась к не спящим от ужаса сельчанам, притаившимся за крепко закрытыми дверями и ставнями. Ветер зловеще выл в трубах, вытягивая последнее тепло из нетопленных печей.»

– Нет, никуда не годится, нашему читателю этого не надо, – решительно заявила Муза и разорвала лист. – Садитесь и пишите!

Семерикин автоматически плюхнулся на стул, заправил чистый лист в машинку, пальцы его замерли над клавишами:

– Что писать? – задал он дурацкий по его мнению вопрос.

Дурацкий, потому что писатель этот вопрос задает лишь самому себе и собственному вдохновению, но никак не постороннему человеку, даже если тот называет себя Музой.

– Пишите!

«Занимался рассвет. Нежное розовое утро ласково обнимало спящие дома сельчан. Светлана чихнула и проснулась. Луч солнца золотой проник в щель ставни и заиграл на ее золотистых кудрях. Ах, – воскликнула Светлана, – утро новой жизни, новой любви, я так люблю своего Прохора.»

– Постойте, я не буду писать эту чушь, – возмутился Семерикин, отодвигая от себя пишущую машинку. – У меня есть собственные мысли и я буду их писать, даже если они вам не нравятся.

– Что значит собственные? – возмутилась Муза Степановна. – Откуда эти собственнические настроения? Вы писатель, я ваша Муза и мысли у нас общие – пишите, я вам говорю!

– Не буду, мне не нравится, я так не пишу, – слабо сопротивлялся Семерикин, не привыкший спорить с женщинами. – И почему героя зовут Прохор?

– Так зовут моего мужа, – как малому ребенку терпеливо пояснила Муза Степановна. – Вам без разницы, а мне было бы приятно увековечить его имя. Николай Иванович, не отвлекайтесь, у нас работы невпроворот, нам писать и писать. У меня этих самых творческих задумок на семь романов и пять повестей, мы с вами ого-го как прославимся.

Писатель Семерикин представил перспективу совместного написания с Музой Степановной семи романов и пяти повестей, взвыл от горя и бухнулся головой об стол. Свет померк в его глазах.

– Коля, Коленька, очнись миленький, – услышал он как через вату озабоченный голос жены.

Противный запах нашатыря ударил в нос, заставив Семерикина подскочить на месте и в ужасе открыть глаза. Он лихорадочно озирался, нигде не находя зловредной Музы.

– Где она, куда она подевалась? – в страхе твердил он, вцепившись в руку жены.

– Коленька, кто она? Тут никого, кроме нас нет! Успокойся, миленький, вот водички выпей и успокойся.

– Тут Муза была, – стуча зубами о край стакана, признался он.

– Ах, Муза, – облегченно вздохнула жена. – Ушла Муза, нету ее, пора тебе отдохнуть, Коленька, совсем заработался со своей книжкой.

– Нету? – не поверил Семерикин. – И дверь запертая была? – спохватился он, вспомнив, что дверь за Музой Степановной не закрыл. – Все вещи на месте?

– Коленька, успокойся, что у нас можно украсть? – усмехнулась жена. – А дверь совершенно точно была закрытой.

Семерикин облегченно вздохнул – сон, глупый сон, переработал, вот и сморило.

– На чем ты там остановился, писатель мой великий? – жена вытянула лист из пишущей машинки и близоруко прищурилась.

«Занимался рассвет. Нежное розовое утро ласково обнимало спящие дома сельчан. Светлана чихнула и проснулась. Луч солнца золотой проник в щель ставни и заиграл на ее золотистых кудрях. Ах, – воскликнула Светлана, – утро новой жизни, новой любви, я так люблю своего Прохора.»

– Как интересно, – засмеялась жена, – совсем на тебя не похоже. А почему героя зовут Прохор?

Семерикин медленно оседал на стул – не приснилось!

С аудиоверсией рассказа можно познакомиться по адресу:

http://linear.ucoz.ru/MuzaPoVyzovu.mp32

Венечка, только не это!

В доме Вениамина Витольдовича Некрасова семейная буря набирала обороты, громыхали далекие громы, посверкивали молнии, брови хмурились и руки заламывались в мольбах и обвинениях.

– Венечка, только не это! – умоляла мужа Софья Сергеевна, женщина далеко не средних лет, но моложавая и весьма приятная на вид. – Я не могу больше терпеть этих мучений, каждый день проходя мимо соседей и видя их взгляды! Ты видел, как они на нас с тобой смотрят?

– И как? – неловко улыбаясь, спросил Венечка, сделав робкую попытку скрыться в кабинете.

– Лучше бы ты пил! – горестно воскликнула жена и уронила седеющую голову на локоток руки лежащей на столе.

В другой руке она теребила кисейный платочек, изредка весьма демонстративно прикладывая его к заплаканным глазам.

– Ну почему, почему, Венечка, у других мужья, как мужья? Ведь слова кривого про них не скажешь, все при деле, уважаемые люди, опора семьи, гордость детей. Ну почему бы тебе не взяться за ум и не устроиться в магазин грузчиком?

– Мне? Русскому писателю? Грузчиком в магазин? Никогда! – Вениамин встал в позу обиженного Наполеона, вперив взгляд в старенькие обои.

– Вот-вот, – оживилась Софья Сергеевна, – вот-вот, именно что! Ты знаешь, что чувствовал наш внучек Андрюшенька, когда при всем классе его назвали внуком русского писателя? А как на него смотрела его девушка?

– Девушка? Софья, ты в своем уме? Наш внук в третьем классе! Какая девушка? – взорвался Вениамин Витольдович, потрясая руками над головой в позе возмущенного Зевса.

– А почему ты не спросил, почему они так на него смотрели, а? – в свою очередь возмутилась Софья Сергеевна. – Между прочим, ты безнадежно отстал от жизни, писатель русский! Девушек заводят еще в садике и остаются им верными до самого пятого класса, к твоему сведению, – язвительно уведомила она мужа, часто моргающего от удивления.

– Мне стыдно, мне ужасно стыдно перед соседями, перед школьной учительницей, да перед собственными детьми стыдно, что не смогла удержать тебя от этой пагубной страсти! Венечка, миленький, ну, давай сходим к врачу, – она вцепилась ему в плечо и теребила, пытаясь привлечь внимание нахмурившегося и закрывшегося от нее мужа. – Это бесплатно, я объявление видела, их теперь на каждом столбе развешивают, потому что нельзя оставлять такое на самотек! Ты не виноват, это просто болезнь, временное помутнение, это пройдет, нужно только обратиться к специалисту, – она гладила его по голове и говорила, говорила вкрадчиво, ласково, словно с малым ребенком.

– Нет, – вскинулся Вениамин, отстраняясь от жены и делая шаг в сторону. – Это не болезнь! Я в любой момент могу бросить, если захочу! Но пока я не хочу бросать, – уточнил он в ответ на язвительную усмешку жены. – Что в этом позорного? Ведь я не пишу на улице, в общественных местах. Не собираюсь шумными компаниями и не кричу заполночь о судьбах русской литературы. Я пишу дома, пишу в стол, даже не пытаясь отправлять это в издательство. Почему я должен этого стыдиться? Почему меня от этого нужно лечить?

– Венечка, миленький, но согласись, если человек болеет, то не имеет значения, где он болеет – дома, на работе или на улице. Ты согласен? – вопрос был риторическим, и Софья Сергеевна продолжила, не дожидаясь ответа. – Давай я тебя с Михаилом Сергеевичем познакомлю, соседом нашим по лестничной клетке. Чудеснейший человек, должна тебе сказать. Жену любит, значит, бьет иногда. С получки выпивает, но всегда в компании, с друзьями. А как он играет в домино, Венечка, тебе понравится! Все полезнее, чем корпеть над бумажками!

– Может, мне тебя тоже ударить? – пыхтя от возмущения, еле выговорил Вениамин Витольдович, выталкивая слова, как тяжелые камни. – Может, мне тоже напиться и подраться на улице?

– А и ударь, Венечка, и напейся, стань ты, наконец, нормальным мужиком, чтобы мне было о чем с соседками поговорить, а не пробегать мимо них серой мышкой, боясь брошенных вслед слов: «Видали? Писателева жена побежала! Бедняжка! Вот ведь как не повезло ей в жизни, а так-то из себя женщина видная, да за писателя выскочила! Любовь зла!»

– А если я умру? Прямо сейчас умру, – трагическим голосом с надрывом вскричал Вениамин, представив собственный хладный труп и столпившихся вкруг него родственников и соседей, а также классную училку, внука и девушку его. – Вам станет легче жить? Вы перестанете меня стыдиться? Так пусть же я умру!

Он взмахнул рукой и рванулся к открытому окну квартиры, расположенной на девятом этаже, явно собираясь исполнить обещанное, но споткнулся и, ударившись головой о табуреточку, потерял сознание. Мир погрузился во тьму.

– Венечка, миленький, что с тобой? – словно сквозь вату услышал он озабоченный голос жены. – Приснилось что-то, а?

Вениамин Витольдович прислушался к словам.

Приснилось? Так это все приснилось? Господи, радость-то какая? А он уж подумал, что все, жизнь закончилась! И не беда, что повесть, которую он обещал редактору сдать еще в прошлом месяце, написана едва ли наполовину. Не беда, что нет совершенно никаких мыслей, что именно писать дальше! Главное, что это был сон, а на самом деле…

– Венечка, хватить меня пугать! – возмутилась жена, неверно истолковав дурацкую ухмылку на лице счастливого русского писателя. – Мне твои сочинительства уже вот где сидят, – она рубанула ребром ладони по нежной шейке. – Все, хватит!

Вениамин Витольдович замер в ужасе.

– Вынеси мусор и иди пиши свою повесть, писатель русский! Что я скажу учительнице Андрюшеньки? Она давно хочет пригласить тебя на классный час, чтобы ты рассказал детям о своей повести. Ведь не у каждого ученика нашей школы есть дед – русский писатель! Представляешь, как Андрюшенька будет гордиться тобой?

– А девушка Андрюшеньки тоже там будет? – осторожно спросил Венечка, не веря еще до конца в чудо.

– Венечка, Бог с тобой, какая девушка? Андрюшенька в третьем классе! – Софья Сергеевна постучала Вениамина Витольдовича по высокому писательскому лбу согнутым пальчиком, и он почувствовал себя при этом самым счастливым человеком на свете.

Он может и хочет писать и это не болезнь!

Палёнка

Кто без изъяна, кинь в меня кирпичом! В любом человеке недостаток есть, а в ином тех недостатков еще и с избытком. Я сам к изъянам нормально отношусь: рожу не кривлю и через губу с человеком не разговариваю, кем бы он ни был и в каком бы состоянии не находился.

Есть у нас в цеху слесарь – дядя Витя. Вообще-то, Виктор Степанович, но его чаще дядей Витей кличут, племяннички, етить их в коромысло. Мастер – золотые руки, ежели трезвый, конечно, а выпить дядя Витя любит, хотя достоинства человеческого при этом не теряет – хобби у него такое, говорит.

Жена за ним смотрит зорко, соколом на зарплату кидается, любую заначку почище таможни враз найдет – нет у дяди Вити средств, чтобы пить, а пьян и жизнью доволен совершенно. Способов выпить на халяву находит прорву и ни разу не повторился. Народ про его способности знает, бережется, но не было еще случая, чтобы дядя Витя сплоховал и без почетного приза остался.

Об одном таком случае и рассказать хочу, потому как вспомню его, так на слезу умиления пробивает. Ай, да дядя Витя, ай, да… ну, дальше вы сами лучше моего знаете.

Обычно по пятницам мужики под вечер после смены в столярке собираются. Заранее скидываются и припас закупают, чтобы почтить памятью прошедшую неделю бутылочкой-другой крепкого напитка. Начальство на это дело глаза закрывает и мимо проходит – не бузят и ладно. Пойди, поищи на такую зарплату работников, чтобы они к станку встали или на морозе трубы варили! Нынче все норовят в теплом кабинете да в белой рубашечке бумажки перекладывать, руками работать – желающих нет. Потому пятничное рандеву в столярке проходит регулярно и без сбоев.

Участники за столом импровизированным рассаживаются, но все запасы на стол не выставляют, берегутся на всякий случай – вдруг кто на халяву выпить захочет, а тут всего ничего, самим мало. Потому на столе стоит початая бутылка водки, простецкая закусь на газетках аккуратно порублена, да стаканы строго по числу участников праздника жизни.

Народ, стало быть, в предвкушении замер, стаканы налиты, во рту слюна сглатывается и огурчик в руке очереди ждет. И тут входит в столярку дядя Витя, словно бы по делу, торопливо проходит мимо стола и молчком спиной к замершим от неожиданности сотоварищам начинает в ящике с инструментом ковыряться.

– Дядь Витя, – не выдерживает самый нетерпеливый Петро с малярки, – тебе чего надо? Может подсказать?

– Ничего-ничего, Петя, сам найду, а вы отдыхайте в свое удовольствие, у меня еще дел не переделать, не ко времени мне водку пить, – отнекивается дядя Витя, проявляя полнейшее равнодушие к налитым стаканам и водочным ароматам.

– Ну-у-у-у, – подвел общее резюме Петя, мужик под два метра ростом, сам себя шире, – поехали! – и поднял стакан, готовясь влить содержимое в луженую глотку.

– Лишь бы не палёнка, – подал голос дядя Витя, словно рассуждая сам собой и ни к кому конкретно не обращаясь.

Стаканы, как приколоченные, замерли в воздухе, затем плавно опустились на стол.

– В смысле? – откашлявшись, спросил Петро.

– Говорю, ежели палёнка, то бывает худо, а с нормальной водки и голова утром не болит. Только где ж ее нормальную-то купить? Я вот на прошлой неделе выпил и три дня сам не свой был, чуть не помер, едрид её ангидрид! Да вы пейте, робяты, пейте! Хуже нет теплой водки и… палёнки, – добавил он вдогонку, уставив взгляд в потолок столярки, словно вспоминая произошедшее с ним несчастье.