Война и мир Петра Рыбася

Когда перестрелка закончилась, ротный вылезает из БМП. «О, баран! Хорошо! – руки потирает. – Отрубите-ка мне его задние ноги!» – «Ага, – обломали ему аппетит наполовину, – раз не разрешали стрелять в него, только одну дадим».

– Правильно, а то ишь – разогнался! – дед Петро заправил в мундштук сигарету. – А мы раз учудили! Были у нас один другого хлеще кадры: Митька Жиров (в деда-прадеда бандюга) и Борька Оборвись – с Митькой два сапога пара. В сорок четвёртом они к Рокоссовскому удрали. Тот всех жуликов подбирал! В сорок третьем, ещё перед Курской дугой, на Первое мая выдали в честь праздника по двести граммов водки. Мы на Калининском фронте истощали вконец. Мясо получали бычками, тёлками. Сами пасли. Расчётами ходили зелень собирать: щавель, листья липы. Витамины, говорят. А нам бы мяса да хлеба вместо этих витаминов. Выпили свои наркомовские, Митька говорит: «Ещё хочешь?» – «Откуда?» – спрашиваю. «Сейчас принесу!» – и показывает на штабную машину крытую, что у дома стоит, в котором командир части живёт. Часовой охраняет. Замок. Пломба. И ведь принёс. Часовой, конечно, не строевой шаг вокруг печатает. И не как заведённый кругами бегает. Вот у дверцы кабины постоял, у капота тормознул. Митька шасть с другой стороны. Раз-раз: замок открыл, пломбу отогнул и внутрь. Пару бутылок водки и американскую резаную колбасу в баночках схватил, пломбу на место поставил. Шито-крыто. Во, рукодельник! А в тот раз Борька Оборвись подбил нас учудить.

И дед Петро начал рассказывать историю из боевого прошлого. Борис почему «Оборвись»? По документам он Васюков. Да пройда, каких свет не видывал. Развесёлый красавец, и язык минуты не помолчит. Как затишье на фронте, по снабжению его привлекали. Бычка в деревне получить, картошки для части привезти. Всё достанет и сверх того успеет. Любому в душу влезет, не мытьём, так катаньем уговорит. И провиант добывал, и зазнобы в каждом населённом пункте. Уедет из части, так с концами. Оборвись одно слово.

В сорок четвёртом на Украине разжился мешком трофейного сахара. В селе Лыповец сговорился с одноруким председателем колхоза: тот зарежет быка на благо Красной армии и получит официальную бумагу, куда девалась скотинка. Из немецкого сахара председатель по уговору должен сделать хохляцкую самогонку. Половину мешка берёт за работу, из второй сладкой части ставит бражку и гонит на благо отдельных представителей всё той же доблестной армии веселящий душу и дурманящий голову продукт. На него официальная бумага, само собой, не выдаётся. Тут полюбовное соглашение. Но если напиток получится хороший, вдобавок к сахару Борька Оборвись страшно дефицитной соли обещал отсыпать. Немцы её для гражданского населения не завозили, нашим тоже было не до неё. А без соли жизнь у местного населения совсем несладкая.

В миролюбивые планы вклинились боевые действия. Противник вытеснил Красную армию из Лыповец раньше, чем бражка вызрела. И быка только полтуши Борис Оборвись забрать успел, а как за второй собрался – немец в наступление двинул.

Борис ругался, обзывал немцев гадами, не хотел мириться с потерей.

И вдруг как-то вечером говорит:

– А поехали заберём! Поди, выгнал чёрт однорукий. И полбыка должен мне. Немчуре, что ли, оставлять?

– Ни хрена себе заявочки на длинной палочке! – удивился Митька Жиров и напомнил однополчанину географию боевых действий. – Там же линия фронта! Нарвёмся на окопы!

– Не будут они зимой копать! Проскочим по темноте. Я дорогу, как у себя под носом, знаю, сколько раз мотался, пока под нами село было.

Километров пять отделяло героев от передовой, столько же в тыл до самогонки.

– Ведь у тебя ещё сахар есть, – Митька пытался вразумить дружка, – отдай, здесь выгонят. Зачем башкой рисковать?

– Там готовая! А здесь сколько ждать? Айда! За машину ручаюсь!

Борька настырный. Почему, дескать, самогонку бойцов Красной армии немчура должна лакать?

Была у него «полуторка» с фанерной будкой.

– Если баллоны пробьют, – заверял, – на дисках доедем!

Шоферюга Борька, несмотря на баламутство, был что надо!

В сорок третьем на Курской дуге поехал Петро с ним в штаб, командир части вызвал. Борис Оборвись подвыпивший. Гонит машину, песни поёт. И тут сзади два «доджа три четверти». Явно не простые вояки едут. Дорога узкая щебёнкой отсыпана.

– Хренушки вам! – Борис на газ давит.

Решил не пропускать.

– Не дури! – Петро ругается. – Прижмись к обочине.

Да за грудки на скорости не схватишь.

У Бориса глаза горят, машину из стороны в сторону кидает. Сзади истошно сигналят.

«Доджу», конечно, обогнать «полуторку» – раз плюнуть. Но только сунутся, Борька подставит машину. Лихач.

Наконец один проскочил и поперёк дороги встал. Гонки окончены, выходи подводить финишные итоги.

У Петра под ложечкой ёкнуло: в «додже» не просто офицер – командующий армией Катуков. Петро знал его по Калининскому фронту.

Борьке хоть бы хны.

– Рулевое испортилось, товарищ гвардии генерал-лейтенант! – вытянулся в струнку, врёт не морщится. – Такое старьё!

И как начал тарахтеть, не остановить, что днями и ночами баранку крутит, ремонтироваться толком некогда… Запчастей нет…

На лобовом стекле «полуторки» гвардейский значок. Их миномётная часть «катюш» со дня рождения гвардейская.

– Гвардейцы называются! – свёл грозные брови генерал. – Доложите командиру части: вам двадцать суток ареста!

– Есть! – вытянулся в струнку Борис.

Ни капельки не смутился и не расстроился.

Он и не подумал докладывать.

И вот уговорил друзей, втроём рванули за самогонкой в тыл врага. Взяли десятка два гранат, автоматы. Стёкла на дверцах машины выставили. Ночью по-тихому с выключенными фарами окольными путями проскочили линию фронта. Борис точно выехал к хате с самогонкой.

– А если там немцы? – Петро говорит.

Насовали в карманы гранат, постучались.

У хозяина глаза на лоб:

– Вы шо – село заняли?

– Успеется! – отложил Борис военную тему. – Сначала давай самогон и быка.

– А где взять?

Начал мямлить: мясо у родственницы «сховал», чтоб немцы не сожрали собственность Красной армии. А самогона «трошки» всего.

– Выпил, немецкий прихвостень?

– Та не.

Начал шариться по углам, банками греметь. Литра полтора наскрёб, в бутыль слил. Кусок мяса достал килограмма на три.

– Ладно, остальное потом отдашь! – Борис торопит. – Ещё как-нибудь заскочим!

Хоть и лихие ребята, а нервы жим-жим. Вдруг какой патруль за их машину, что у ворот, запнётся!

Похватали добычу и по своему следу обратно. У крайних окопов молодцы-удальцы по две гранаты бросили в расположение противника. Мало того, что увели из-под носа самогонку, ещё и панику захотели посеять в стане врага. Попугать наступлением. Немец не бросился наутёк, стрельбу открыл. Митька в кабине сидел, Петро – в будке. Дал оттуда длинную очередь в темноту.

Вдруг звяк, и в нос ударил запах сивухи.

В самое дорогое немец угодил! С ненавистью Петро разрядил рожок в сторону Берлина.

Машина в обратном от логова Гитлера направлении мчится, вдруг – дёрг, Петра швырнуло на борт. Баллон пробило. Но Борька, как и обещал, довёз друзей в целости и сохранности.

Ни царапины, один самогон пострадал.

– Надо было грудью защищать! – ругался Борис Оборвись. – А ты за бутылью отсиживался, разведчик хренов!

– Он, поди, – погрозил Митька кулаком, – от страха засадил из горла, а бутыль, заметая от нас следы, кокнул об борт!

– Нюхай! – дыхнул в своё оправдание Петро.

– Ладно, что нам горе горевать, когда надо воевать! – Борис подмигнул однополчанам и с плутовской физиономией растворился в темноте.

Минут через десять является с точно такой же бутылью, целой и полной.

– На кой под пули лезли? – заругался Митька.

– Зато развеялись! – хохотнул Борис Оборвись и разлил по кружкам…

– Везёт дуракам! – мотал головой дед Петро, рассказывая молодому ветерану фронтовой случай. – И самогонка не так нужна, как удаль показать. Я ведь не хотел ехать. Да побоялся трусом выставиться. Дурак был!

Старый ветеран закурил.

– Во сне воюешь? – спросил.

– Бывает, – заулыбался Женя. – Брат ругается: «Опять ваххабитов крошил?» Спим в одной комнате. «Прикрой! – ору. – Отходим!» Часто миномётный обстрел снится. Мина в меня летит, «фыр-фыр-фыр» свистит, падаю в окоп, с мамой, братьями прощаюсь, а она будто зависла надо мной…

– Я тоже, если выпью, воюю всю ночь!

В гараже стояла прохлада. За воротами горел июльский день.

С жарким солнцем, высоким небом, знойным ветерком. Водка была тепловатой. Дед Петро уже не отваживался на классические сорок градусов, разбавлял их забористость минералкой. Женя плескал себе на донышко стакана чистый продукт.

– У нас парень из Иркутска был, – продолжил разговор юный ветеран, – Вещим Олегом прозвали. Чутьё собачье. Переедем с места на место, обязательно спрашиваем: «Олег, землянку копать или в палатке перекантуемся?» – «Нет, – скажет, – не возитесь, через два дня уйдём». Нам жалко уродоваться, на одну ночь в землю зарываться. Или скажет: «А вот здесь копайте, стоять будем две недели». Никогда не ошибался. Из-под Грозного маршем двигались, машина Паши Шалдаева, механика-водителя, на фугас наскочила. Пашу выбросило. Вещий Олег рядом со мной шёл. И вдруг как заорёт, не могу понять к чему: «Говорил – не подметай!» Оказывается, перед отправкой Паша залез в кузов с веником. Олег увидел. «Паша, не подметай, – предупредил, – плохая примета». Паша веником отмахнулся: иди, не каркай. Олег как в воду глядел. Хорошо, Паша только руку сломал и контузило чуток…

– А больше всего, – помолчав, добавил Женя, – политиканов, сволочей, ненавижу и журналюг. Раз наша колонна попала в засаду под Грозным. Пятнадцать ребят погибло. И Вещий Олег… Через пару часов по телевизору сообщают про этот бой: наши потери – двое убито и четверо ранено. Суки!.. Как-то сидим вечером, только разлили выпить, подлетает машина, оттуда выпрыгивает оператор – ни здрасьте, ни разрешения спросить – и ну снимать… У меня автомат под рукой. Над головой у него дал очередь… Тот плюхнулся на живот, пыль глотает: «Только камеру не трогайте!» Отобрали кассету…

Старый ветеран с превеликой осторожностью начал разбавлять очередную порцию водки. И недолить плохо, тем паче – переливом испортить продукт.

– Ни разу не ранило? – спросил, справившись с задачей.

– Везло. Вдвоём стоим. Вдруг очередь, он падает, я следом, чтоб думали – убит. Потом поднимаюсь, а товарищ – без движения…

– Всю войну считал – заговорён! – тяжело вздохнул дед Петро. – Глушило, засыпало землёй, но ничегошеньки серьёзного. Думал, отвоюю без царапины, а вышло – без ног. Судьба… Но главное, Жека, расстреляй меня комар, не война, а манёвры.

– Нинка не дождалась меня. О матери столько не думал, как о Нинке. Она в Германию на заработки уехала и за немца выскочила.

– Не рви сердце, Жека!

– А рви карман?

– Во-во! Нинки-картинки – товар приходяще-уходящий. А ты живой вернулся, Жека, живой! С руками и ногами. Остальное…

Дед Петро махнул рукой, дескать, остальное приложится. И по идеально точной траектории закруглил жест у стакана. Выпил. На закуску хлопнул себя по протезу:

Эх, милка моя!

Шевелилка моя!

Полюбила ты мене!

На постели у себе!

– Свои ордена в сорок шестом выкинул, перестали за них платить, сгрёб и выбросил…

– Я тоже медаль ни разу не надевал.

Грибы на четырёх костях

«Как день с утра не задастся, – вспоминал дед Петро войну, – так, расстреляй меня комар, до ночи наперекосяк… В то утро ложку посеял. Рассчитывал с ней Берлин брать, с Калининского фронта вместе, а тут обыскался – нет…»

А ещё, рассказывая про тот роковой день, говорил: «Наши враги – жадность и лень». Напирал на первую часть мудрости. По жизни Петро был мужиком рачительным, но на войне не жадничал, не гонялся за трофеями. Ни в Польше, ни в Германии. Помнил завет матери: «Чужое не тронь – руки отсохнут». Мужики таскали в сидорах костюмы, отрезы. Петро одни часы швейцарские имел. А тут смотрит – ботинки. И до того приглянулись деревенскому парню. Светло-коричневые, подошва в палец толщиной, с рантами. Не ботинки, а картинки…

Их 1-я гвардейская Краснознамённая танковая бригада шла на острие клина. «Эх, ребята были! – вспоминал дед Петро однополчан. – Цвет! Молодёжь необстрелянную не брали. С госпиталей многие. Дрались соответственно. Преград не было!..»

Три танковых полка с автоматчиками на броне. Сзади дивизион «катюш», дивизион противотанковой артиллерии, дивизион броневиков с крупнокалиберными пулеметами. Сила! Задача: прорвать фронт и сеять панику – круши! дави! сметай! – в тылу врага. Днём и ночью больше шума и огня для неразберихи в немецком стане.

Петро – что в мирной жизни швец и жнец, что на войне по любому хлебу, металлу и салу. Посади за руль машины – не растеряется, и разведчик опытный, и радист лучший в бригаде. С этой специальности начинал войну, рядом с радиостанцией закончил. Та, последняя, на крытом газике была установлена, который за танком комбрига неотвязно следовал для оперативной связи. Например, вдруг появилась загвоздка продвижению в виде вражеской артиллерии. Через Петро вызываются «катюши», они – «огонь!», и путь свободен. Или въезжает колонна в лес. Сосны громадные, а на ветвях «кукушки», которые по нашим автоматчикам, что на броне танков, как давай поливать. «Броневики вперед!» – передаёт Петро приказ командира. Те выдвинулись и айда крупнокалиберными счетверёнными пулемётами по «кукующим» фрицам. Лес, как косой, вместе с «птичьими гнёздами» срезали и дальше…

«В сорок четвёртом, ещё в Польше, – рассказывал дед Петро, – нас начали готовить для взятия Германии. “Вы оккупационная армия!” – говорили. Офицеров, как жрать правильно, обучали. С деревень многие – вилок в глаза не видели, какие там салфетки и ножи за обедом. Гоняли, как платком рот вытирать, вилку держать и другим застольным выкрутасам. Почище, чем политзанятия. А установка на бой: можешь на танке ломануть не по дороге, а по дому – круши его, вали, дави, но после боя – пуговицу мирного населения не тронь».

Петро не удержался… В тот январский день сорок пятого они углубились в немецкий тыл на сто пятьдесят километров. Где-то под вечер в городок зашли. Остановилась колонна на пять минут, Петро забежал в дом ложкой разжиться, восполнить потерю. И увидел ботинки. Будто специально кто поставил на стул. «Взять?» – ударила мысль. «Не запнись за них, – сокрушался потом, – успел бы запрыгнуть в машину, а её всегда оберегали танки. Связь – глаза и уши командира». Но пока раздумывал да ощупывал приглянувшуюся обутку, загрохотали выстрелы. Петро выбежал из дома с ботинками, вскочил на подножку машины, а тут немецкая самоходка из боковой улицы…

А всё с ложки началось. За всю войну, кроме чирья на заднице на Калининском фронте, никаких ран, а тут…

Но жить-то надо…

И жил дед Петро полноценнее других ногастых. В молодости до девок горазд был. И они до него. В тридцать пять лет машину освоил. В пятьдесят полюбил грибы собирать. Конечно, со своими ногами и по девкам сподручнее шастать, и машину водить, и грибы собирать. В полный рост на протезах какой ты грибник? А на четвереньках в самый раз. «На четырёх костях», – шутил дед Петро.

И с азартом таким способом собирал грузди, белые и всякие разные.

Выглядел процесс следующим образом. Облазит дед лесок, к дереву подползёт, за ствол ухватится, встанет, перейдёт в соседний колок и опять принимает коленно-локтевую позу.

Со стороны кажется – мученья да и только. Однако дед Петро до дрожи любил за грибами ездить. Изнывал с первыми летними днями: когда, наконец, полезут родимые? И дочь терроризировал.

– Лен, не видела – грибы носят?

– Какие грибы, трава только проклюнулась.

– Ага, только! Дуром на грядках прёт! Пора сгонять на разведку.

Так повторялось каждый год. А уж в грибной разгар при первом удобном случае вырывался в соседние с дачей леса.

В тот день тоже достал дочь:

– Слетаем за профиль на разведку, а? Печёнкой с селезёнкой, расстреляй меня комар, чую – пошли родимые. Поехали, машина, как часы на Спасской башне, ходит.

– А чё вчера колесо отвалилось?

– Зато двигун не заглох.

– В первый раз за сезон.

– Так уж и в первый, – обиделся дед. – Не можешь без гадостей.

– Ладно, – согласилась Лена, она тоже любила грибную охоту, – своими глазами убедишься – рано ещё.

Потом дед вспоминал: тот день с утра не задался. И сетовал на себя – чё было дёргаться? Но задним умом мы все горазды.

Звоночек прозвенел утром, когда дед Петро в колодец ведро упустил. Бутылку пива надумал охладить. На край колодца ведро поставил. Оно кувырк… Бутылку каким-то чудом успел подхватить. А ведро полдня вылавливал.

Когда выловил, прихватив пятилетнюю Юльку, двинули на грибную разведку.

До заветных лесков было километров пять. Успешно, без отваливания колёс и замирания мотора, добрались до места назначения.

– В прошлом году в это время здесь полбагажника огребли! – охваченный азартом предстоящего мероприятия, вспомнил былые победы дед Петро и упал на «четыре кости». Принялся резво обшаривать рощицу. Со стороны казалось, дед обнюхивает каждое деревцо.

– Дед, ты как собака, – хихикнула Юлька.

– Зато я, в отличие от вас, ногастых, ни один грибок не пропущу. Вы ведь не собираете, а носитесь, как в задницу ужаленные. Рады, что есть на чём. Я каждый кустик обшарю, под всякую травинку загляну. У вас процентов пятьдесят мимо глаз попадает.

В тот памятный вечер, как ни обшаривал, как ни заглядывал, счёт трофеям шёл не багажниками, редкими экземплярами. Пять обабков, три подберёзовика, несколько сыроежек. По-Юлькиному – суравежки. Волнушки звала волмянками. Кстати, она белый гриб нашла. Ядрёный, в самом соку. Таких десятка полтора – и можно мариновать! Юлька, дитё есть дитё, нет бы, с ножкой сорвать, она – шляпку одну. Мама-Лена бросилась искать нижнюю часть красавца. Да где в стогу иголку найти. Юлька, конечно, забыла место.

Часа два дед ползал, Лена ходила, Юлька скакала по грибным угодьям.

– Стоп, пулемёт! – сказал дед Петро в один момент. – Хватит из пустого в порожнее переползать. Всё равно не зря съездили…

– Что, Юлька, – спрашивал внучку по дороге к машине, – по-едим свеженинки? Мамка на ужин сварит грибной супчик-голубчик.

– А куда она денется, – внучка деда поддерживает.

– Ты любишь супчик с грибами?

– Ещё как есть хочу!

Дед Петро поторопился вперед событий распустить желудок на суп. У машины обнаружилось, что исчезла связка ключей, среди коих и ключ зажигания был.

– Вот гадский потрох! – выворачивал один карман за другим дед Петро. – Куда они, расстреляй меня комар, подевались?

– Дед, ключ надо на веревочку и на шею, – нравоучительно советовала Юлька.

– Ты ещё, соплюшка, будешь вякать!

– Сам ты соплюх!

– Лен, ты не брала?

– Они мне сдались! – нервничала дочь.

Мало хорошего видела Елена в этой потере.

– Неужели в лесу обронил?

По второму кругу начали обшаривать хоженые места, лесок за леском. Дед как Маугли, Лена тоже на колени встала. Ключи не грибы, в полный рост трудно в траве заметить. Юлька последовала примеру взрослых, но тут же ударилась коленкой о пенёк.

– Гадский потрох! – плаксиво заругалась.

– Юлька, по губам получишь!

– А деда чё не бьёшь?

Обнюхивая каждую травинку, дед Петро поднял ржавый перочинный ножичек.

– Пойдёт! – полюбовался находкой и сунул в карман.

Юлька нашла ножку от гриба-красавца и плоскую 250-граммовую бутылочку с завинчивающейся крышкой.

– Пойдёт! – сунул дед в карман сосуд.

– Всякую гадость собираете! – ворчала Лена. – Ключи ищите!

Когда солнце село, дед Петро, обхватив берёзу, встал:

– Всё, расстреляй меня комар, ни хрена не видать. Соединяю напрямую.

Повозившись с зажиганием, замкнул соответствующие проводки, застоявшийся «запорожец» весело затарахтел, учуяв направление мыслей хозяина в сторону дома.

– Главное в нашем положении что? – спросил Юльку.

– Грибной супчик! – не задумалась внучка.

– Сама ты каша манная. Главное – ехать прямо. Иначе куковать на дороге придётся. Хочешь, Юлька, куковать?

– Ку-ку! Ку-ку! – сразу начала Юлька.

Не этот смысл имелся в виду, а тот, что дед при всей своей автолихости не мог закладывать крутые виражи. И не крутые – тоже. Зажигание-то обманул, без ключа завёл двигатель, но на этот сродни воровскому случаю имелась противоугонная блокировка: руль вправо, руль влево и «стоп, пулемёт» – сливай воду.

– При повороте передние колёса стопорятся в одном положении, – объяснял дед пассажирам особенности данной поездки.

– И потом нельзя ехать? – спросила Елена.

– Как в цирке можно. По кругу.

– Всё бы ты шутил, папа!

– А чё, расстреляй меня комар, грусть-кручину разводить?

Беды большой в прямолинейном движении не было, дорога не делала резких поворотов. Единственная преграда – профиль, что в деревню вёл, за ним сразу дачи начинались. Дед Петро внимательно посмотрел в одну сторону профиля, в другую: нет ли движущегося транспорта? И начал заезжать на дорожное полотно.

– Всё, – с облегчением сказал, скатившись вниз, – дальше следуем прямо по линии партии и правительства.

Но вдруг на «линию» выскочил кабыздох. Куда уж он нёсся сломя голову? Может, от дачных псов уходил? Или нашкодил где-нибудь? Сунулся под самые колёса, которым было противопоказано криволинейное движение. Дед Петро инстинктивно крутнул руль в сторону от самоубийцы.

– Расстреляй меня комар! – кричал в следующий момент. – Лучше бы я тебя раздавил!

Колёса намертво заколодило.

Лена побежала за подмогой к соседям-автомобилистам.

Как ни бились мужики повлиять на блокировку в обратном направлении, в походных условиях ничего не получалось. Пришлось брать деда на буксир. А так как передвигаться он мог только по кругу, маршрут по дачным дорогам прокладывали в левостороннем направлении. То и дело приходилось останавливаться, заносить задок «запорожца».

С добрый час цирковой крендель нарезали. Это при том, что при нормальном пути длина его была не больше полутора километров. Было хорошо затемно, когда достигли дачи…

– Лен, – на следующее утро дед Петро, едва продрав глаза, стал просить дочку, – свари грибного супчика.

– Берёзовой каши бы тебе! – проворчала дочка, ещё не отошедшая от вчерашней разведки.

– Чё?

– Я про себя.

Лена достала из багажника корзинку с грибами. Высыпала трофеи, едва прикрывавшие дно, на столик и… Среди грибов лежали ключи.

– Это Юлька, расстреляй меня комар! – взорвался дед, увидев пропажу. – Она, шкода такая!

– Из-за поганки полпосёлка взбаламутили! – поддержала мысль мама Лена.

– Ремня всыпать, чтобы неповадно в следующий раз!

– Мороженое сегодня точно не получит!

Дед и мать в два голоса ругали Юльку.

Которая, конечно, не ангел. Но справедливости ради надо сказать: в тот раз Юлька к ключам не прикасалась.

Разведчик и пионерка

– Колы був ще юнаком, – вспоминая неинвалидное время, дед Петро порой переходил на хохляцкую мову, – швыдкиш за меня не було. На ричцу с хлопцями идэмо, хтось каже: «Хто быстрийше добижить?» Я як ушпарю, тильки пятки блыщут. В ричцы вже купаюсь, а воны тики повзут. Та… Свинья в огород вскоче, маты мэнэ кличэ, бо одын я можу зразу впийматы. От такий я був дюже швыдкий хлопец!

Про военные беговые подвиги хвастал на мове москалей. И так смачно, аж в протезах сладко ныло:

– От раз нёсся! Летел, как тот чемпион! Под утро мы языка приволокли и спать попадали. Вдруг кипеш! Немцы! В прорыв, расстреляй меня комар, на нашем участке ломанулись. Чё уж там наше командование прошляпило. Мы их языками завалили, они не в курсе дела. Фрицы валом попёрли – отбиваться дохлый номер. Хватай ноги в руки и дуй в сторону родины. Что я и сделал. Догоняю Гришку Лебедева, он на велике чешет, спицы сверкают. Возьми, прошусь, на багажник. Он морду колодкой. Не, говорит, вдвоём медленно, оба пропадём. Сильнее педалями от меня закрутил. Забыл, стервец, как его, раненого, из-за линии фронта на себе волок. Бегу, а немцы сзади из пулемётов подгоняют. Гришка, хоть и на колёсах, недалеко оторвался. А тут и вовсе бросил транспорт. Финиш пришёл. Река широченная. А Гришка только по-топорному плавает. Капец настаёт. Взмолился: «Петро, не бросай!» – «Ага, – говорю, – ты меня на велик взял?» – «Прости!» – просит. Помог, конечно. Плавал я как рыба в воде. А уж бегал, когда ногастый был…

– По девочкам? – подзуживали мужички.

– Не, по ним с ногами не успел – война.

– Зато с протезами давал.

Это уж точно. Не промах был Петро.

А ведь жить не хотел, как ноги отняли. Да и отнимать нечего было. Правая на одной шкурке держалась, от левой мало что осталось.