Неизвестная пьеса Агаты Кристи

– Грушин, не злись, – устало перебила Женя. – Я страх как не выспалась: чуть не до утра изучала орхидеи по Интернету. А то, о чем ты говоришь… Не обижайся, но, по-моему, это пустышка. Да не видела я этого убийцу толком. Не видела! Рядом окажусь – не признаю. Ну что, мне об этом объявление на Городском форуме НН точка ру дать?!

– Правда не видела? – обрадовалась Эмма. – Вот и хорошо, вот и чудно. Меньше знаешь – лучше спишь. Кстати, о твоем злоумышленнике – я вот что вспомнила: с начала года во всех газетах проходила информация о каком-то маньяке, который вот такими же захватами за горло затаскивал женщин в подвалы и, слегка придушив, насиловал… Живыми, к счастью, отпускал.

– А, так это серия! – с нескрываемым торжеством воскликнула Женя. – Слышал, Грушин? Типичная серия!

– Ладно, серия так серия! – Грушин раздраженно стукнул по столу. – Ты, кажется, куда-то собиралась, агент Кручинина? Ну так иди, иди!

– Ну и пойду! – Женя рванулась из кабинета, но на пороге остановилась: – Грушин, не обижайся, хорошо? Я правда ужасно тронута, что ты так беспокоишься. За это я принесу тебе самую большую целогину!

– Что?!

– Тебе не нравятся целогины? Тогда каттлею. Ну, пока!

«Дендробиум, целогина, фаленопсис – это в Азии. Каттлея, эпидендрум, одонтоглоссум – в тропической Америке… Так, теперь еще не забыть все это!»

Женя тряхнула головой и, приняв вид привередливой покупательницы, обернулась к молодому человеку, который проворно заворачивал в шелково шелестящую бумагу букет гвоздик:

– Э… как вас? Магазин называется «Орхидея», а где же сами орхидеи?

– Прощу прощения, – продавец неслышно скользнул к ней по сверкающему паркету, – ждем нового привоза. Пока у нас только ассеолярия, но она вон там, в отделе «Кухня». Пожалуйста, налево.

Магазин представлял собой как бы огромную квартиру – со спальней, гостиной, кабинетом, кухней и столовой, детской, ванной и даже мини-спортзалом. Каждое помещение убрано соответствующими цветами в соответствующих кашпо, горшках, подставках, вазонах… Был даже декорирован крошечный уютный дворик с клумбой и куртиной! А если учесть, что мебель кругом стояла самая натуральная итальянская дубовая и сосновая, да и весь декорум: ковры, лампы, обои, безделушки, посуда – тоже был настоящий, лучшего качества, оставалось только головой качать, представляя, в какую денежку все это влетело. Впрочем, похоже, расходы окупались: торговля шла весьма бойко, и хорошенькие продавщицы в изысканно-лиловых платьицах трудились как пчелки, подбирая и заворачивая букеты, упаковывая цветочные горшки, давая консультации по оформлению интерьера и мило, зазывно улыбаясь. Под сенью девушек в цвету имелся только один мужчина, и с ним-то говорила сейчас Женя. Это был молодой брюнет, сочетавший в облике утонченность и распущенность. «Правда, что балерун!» На черном коротком жилете, затканном серебряными цветами и надетом поверх черной же шелковой рубахи, золотом вышито: «Артур Алфеев, главный менеджер». Блестящие зачесанные назад волосы, точеные черты, нарядные ресницы, серебряная серьга в ухе… И при всей своей приторной сладости это, конечно, существо мужского пола: обольстительная ласковость так и льется из жуликоватых черных глаз!

– Нет, – упрямо сказала Женя, гоня прочь невольную улыбку, которая так и выскакивала в ответ на вкрадчивую улыбку Артура, – мне не нужны цветы для кухни. Мне нужны цветы для… для будуара!

Это ей только сейчас пришло в голову. Однако нельзя было позволить Артуру обнаружить полное несоответствие между этим изысканным словом и небрежно-джинсовым обликом покупательницы, а поэтому Женя поспешила обрушить на его голову поток информации, от которой, она знала на собственном опыте, свежему человеку не поздоровится:

– Что-нибудь из летающих орхидей: ванду, арахнис, онцидиум…

– Летающих? – запнулся Артур. – Но как же… где же…

Можно было спорить, что он хотел спросить: где конкретно будут летать орхидеи – в квартире или на улице?

– Я имею в виду, – снисходительно пояснила Женя, – тропические роды с воздушными корнями, при помощи которых они добираются до вершин деревьев и выносят на свет свои цветы.

Конец цитаты. Главное – вовремя остановиться: за ночь Женя набила свою головушку таким количеством орхидейной информации, что теперь она на полную катушку сплеталась всеми своими родами и видами, размахивала воздушными корнями, выносила на свет свои цветы…

Лоск самоуверенности на красивом лице Артура несколько поблек.

– Прошу прощения, – пробормотал он, украдкой озираясь и явно мечтая ретироваться, – я не специалист в лазающих… то есть летающих… извините! Вам следует поговорить с хозяйкой, с Аделаидой Павловной, если угодно.

– Угодно! – радостно согласилась Женя, которая за этим и пришла в «Орхидею». – Разумеется!

– Мадам сейчас не может спуститься в торговый зал, – сообщил Артур. – Быть может, вас не затруднит подняться к ней в апартаменты? Вон по этой лестнице, а на площадке – налево. Благодарю вас, желаю удачи!

Мгновенно забыв про Артура, Женя ринулась вверх по лестнице, чувствуя себя естествоиспытателем, который подносит к лицу неизвестный экземпляр орхидеи.

Что за спектакль разыгрывает Аделаида со своими бывшими актерами? Не задумала ли она поставить и в жизни некую трагическую пьесу? Уверенная в собственной недосягаемости, не ведет ли она изощренную игру с «Агатой Кристи»? Каким сверхъестественным образом к ней могла попасть информация про человека, застрелившего Неборсина, – совершенно закрытая информация? А это щедрое желание спасти Климова – не есть ли оно простая обманка, отвлекающий маневр, призванный скрыть совершенно другие замыслы?… Ведь, кстати говоря, орхидеи издавна используются в изготовлении духов, на аромат которых по-разному и порою совершенно неожиданно реагируют не только люди, но и некоторые животные… кони, например!

Да, трудно угадать, пахнёт ли сейчас на Женю от этой «орхидеи» гниющим мясом – или повеет тончайшим, изысканным ароматом.

«Privatе» – было выведено изысканными золотыми буквами на двери толстого богемского стекла, и Женя, невольно оробев, царапанула ее ногтем.

– Прошу, – отозвался женский голос, и Женя, толкнув дверь, очутилась в просторной прихожей, по которой к ней неторопливо приближалась инвалидная коляска.

Вот это да!.. Почему Климовы не предупредили?… Хотя откуда им было знать, что гостья рванет к Аделаиде! Но когда же с нею случилось несчастье? Ах, бедная женщина, с такой-то красотой…

Среди сонмища переполошенных мыслей, неприлично хихикая, промелькнуло недоумение: как же в таком случае все происходит между Аделаидой и Артуром, если она – инвалид? А вот все размышления о возрастных преградах вмиг улетучились, едва Женя взглянула в раскосые зеленые глаза. Да ей не дашь больше тридцати! Колдовское лицо. И даже эти веснушки, сплошь покрывающие щеки и лоб, кажутся потрясающе пикантными при черных, отливающих рыжиной волосах. Да уж, правда что – роковая брюнетка. От такой женщины запросто можно голову потерять!

– Так вы интересуетесь орхидеями? – ласково глядя на нее снизу своими изумрудными глазищами, спросила Аделаида. – Как это прелестно! У меня так мало единомышленников! И какие же виды вас особенно привлекают?

Женя растерянно моргнула, вспоминая, зачем сюда пришла. Вот беда: все, что еще недавно казалось прочно отпечатавшимся в памяти, вдруг улетучилось неведомо куда. «Жизнь растений» уверяла, что орхидей в мире существует до 800 родов и 35 000 видов, однако Женя не могла припомнить ни одного названия. Орхидеям часто давались имена богинь и красавиц – может быть, ляпнуть что-нибудь из «Словаря всемирной мифологии»? О, слава богу, что-то выплывает из бездн памяти!

– Интересуюсь, – отважно кивнула Женя. – Особенно интересуюсь ризантеллой Гарднера и криптантемисом Слетера. Они у вас в продаже есть?

Длинные ресницы опустились и поднялись, будто два опахала.

– Что-нибудь отыщем, – задумчиво сказала Аделаида и, ловко развернув коляску, въехала в открытую дверь, сделав Жене знак следовать за собой.

У той сразу разбежались глаза. Окна были завешены плотными тюлевыми шторами, но мягкого, рассеянного света вполне хватало, чтобы понять: она оказалась в антикварной лавке! Модерн начала века, слегка смягченный изобилием кружевных салфеточек и накидочек. На стенах множество фотографий – у Жени жадно застучало сердце. Никаких цветов, как это ни странно, даже орхидей нет. Впрочем, в углу вздымается из кадки громадный фикус. Жене показалось, что она очутилась в комнате старой актрисы, живущей только воспоминаниями. И даже лицо Аделаиды вмиг не то что постарело, но как бы подернулось патиной времени. Теперь ей можно было дать не только сорок пять, но лет на десять больше.

Женю как магнитом тянуло к черно-белым фотографиям, занимавшим дальний угол. Кажется, вот такой снимок она видела вчера у Климовых. Как бы к нему подобраться?

– Значит, говорите, для вашего будуара нужны непременно ризантелла и криптантемис? – Глаза Аделаиды не отрывались от лица гостьи. – К сожалению, этих видов у нас нет. Быть может, выберете что-нибудь другое? Скажем, американскую орхидею-бабочку или цирропеталум украшенный, похожий на колибри? Или масдевалию багряную?

Платье Аделаиды было точно такого цвета, как эта самая масдевалия на картинке в «Жизни растений»…

Женя испуганно стиснула руки за спиной. Под пристальным взглядом изумрудных глаз ее вдруг оставила всякая воля. Захотелось оказаться отсюда как можно дальше. Правду Валерия говорила: сущая ведьма эта Аделаида! А еще… еще она сказала, что Аделаида носит оптические линзы зеленого цвета!

От этой догадки Женя сразу почувствовала себя лучше.

– Если интересующих меня цветов сейчас нет, я могу зайти в другой раз, – вкрадчиво начала она, намереваясь вслед за тем сделать комплимент интерьеру магазина и квартиры, а потом поговорить о старых фотографиях, которые создают такой удиви-и-ительный колорит.

Однако Аделаида печально покачала головой:

– Боюсь, я не смогу принять у вас заказ. Видите ли, ризантелла Гарднера считается эндемиком, исчезнувшим видом. А что касается криптантемиса Слетера… Вы, конечно, знаете, что орхидеи – космополиты. Они встречаются почти во всех пригодных для обитания растений областях, от Швеции и Аляски на севере до Огненной Земли и субантарктического острова Маккуори на юге. Это крупнейшее семейство цветковых освоило почти все экологические ниши на Земле… и даже под землей! Некоторые экземпляры так и называются: бесхлорофилльные орхидеи. Они лишены корней и листьев, а любоваться их цветочками возможно как минимум через хорошее увеличительное стекло. И если у вас есть такое стекло, а главное, если ваш будуар находится достаточно глубоко под землей, то вы вполне можете попытаться вывести в нем криптантемис Слетера – бесхлорофилльную орхидею!

Женя онемела. В основном от ярости на себя.

Это же надо… Вот так позор. Позорище!

– А не хватит ли валять дурака? – холодно спросила Аделаида, и ее рука скользнула под плед, прикрывающий колени, словно там был спрятан пистолет. – Вы что, наводчица? Имейте в виду, грабить меня уже пробовали. Здесь такая система сигнализации, что вам руки оторвет, прежде вы попытаетесь – просто попытаетесь! – что-то отключить. Впрочем… – она смерила Женю взглядом, – на наводчицу вы не очень-то похожи. Давайте выкладывайте, что вам нужно. Вроде бы я вас уже где-то видела. Или вы одна из этих дурочек, которые валяются в ногах Артура? Может быть, намерены выложить жалостную историю о своей беременности и будете умолять меня выпустить его «из своих когтей»?

Она хрипло, уничтожающе хохотнула, и Женя впервые заметила, что нос у нее и правда крючком, а губы – в ниточку. Это уже не пиковая дама – это баба-яга, о которой предупреждал Миша Сталлоне!

– Имейте в виду, таких историй я уже выслушала с десяток, не меньше, – не унималась Аделаида, и коляска начала угрожающе придвигаться к Жене… подползать! – Выдумайте что-нибудь получше, не то…

«Конечно, я могла бы свалить ее одним ударом, но не драться же с инвалидкой! – испуганно подумала Женя. – Она слишком разъярена, чтобы вести светскую беседу о фотографиях. Я все испортила. Что делать?!»

Аделаида нажала на ручку кресла, и сиденье медленно пошло вверх. Зеленые глаза гипнотически мерцали. Механизм коляски издавал тихое шипение, и Жене внезапно почудилось, будто перед нею вздымается огромная кобра, раздувая свой капюшон.

Кобру надо бить прямо в лоб!

– А скажите, Аделаида Павловна, зачем вы звонили в «Агату Кристи» под видом Валерии Климовой? – спросила Женя самым скучным тоном, на который только была способна. – Неужели вам неизвестно, что телефонное хулиганство ныне квалифицируется как уголовно наказуемое деяние?

Кобра на миг застыла, потом капюшон ее опал, и она начала потихоньку опускаться.

– Ах вот оно что! – промурлыкала Аделаида, касаясь лба худыми пальцами, унизанными перстнями. – А я-то голову ломала, где вас видела! Конечно, в манеже! Так это вас господин Грушин послал спасать Сережу Климова? Я-то полагала, он выберет кого-нибудь… – Она промолчала, только тактично пощелкала пальцами. – Впрочем, вы справились очень неплохо. И даже до меня добрались. Через Климовых, разумеется? У меня, признаться, мелькнуло такое подозрение, когда я заметила, какие алчные взоры вы бросаете на снимки того спектакля, но в тот момент я была слишком разозлена всеми этими ризантеллами и криптантемисами.

Женя обескураженно пожала плечами.

«В манеже? Она видела меня в манеже?! Но как она туда попала, с коляской-то?»

– Ну что же, – вздохнула Аделаида, откидывая плед и открывая прелестные ноги, обтянутые черными чулками. – Поскольку мы друг друга расшифровали, больше притворяться нет смысла. Так вы хотите поговорить о старых фотографиях? Тогда вперед!

С этими словами она изящно вскочила с кресла и легко направилась к стенке. Двенадцатисантиметровые каблуки делали ее походку просто неотразимой.

«Хочу быть роковой брюнеткой, и чтоб мне было сорок пять лет!» – с завистью подумала Женя и только тут до нее дошло, что, собственно, происходит… ходит…

Ох, Аделаида! Правильно предупреждали Климовы: артистка! Ну и артистка же!

Письмо шестое

Дорогой Эдмунд!

Я не нашла сил для устной беседы об этом. Ты знаешь, мне всегда было проще писать, чем говорить, поэтому я лучше постараюсь описать все, что меня терзало тогда и почему мысль о смерти казалась такой заманчивой. Я так хотела забыть всё, что причинило мне боль, всё, из-за чего я пожелала покинуть дом и остаться одна, что как бы отвлеклась от жизни, пыталась убежать от нее. А куда можно убежать от жизни, если не в смерть?

Cмерть – это лучшее из утешений, которое только может быть, думала я. Все проходит! Все беды минуют, обиды иссякнут! Стоит осознать это – и легче становится на душе.

После смерти человеку уже ничто, ничто не интересно! Враз обесценивается все, что еще вчера составляло глубочайший, сокровеннейший смысл его существования. Даже чувства. Даже душевные движения и высокие помыслы! А главное, утихает любая боль. Телесная и душевная.

Природа дала нам возможность не думать о смерти, потому что если бы мы о ней думали, то всю жизнь пребывали в оцепенении страха. Но в жизни нет ничего торжественнее смерти. Она всесильна, она усмиряет все страсти. Она неумолима. Если не взмахнула своей косой вчера, то взмахнет сегодня или завтра. Но до чего же неожиданно приходит это «завтра»! А если человек выбирает час своего ухода сам, значит, он становится хозяином своей судьбы. Эта мысль успокаивала меня и вселяла в меня гордость…

Мне очень тяжело как бы заново переживать прежнюю боль, прежние сомнения и надежды, поэтому прости, Эдмунд, если я закончу в следующем письме.

Твоя Агата

– Это было пятнадцать лет назад. Я тогда руководила студенческим драмкружком в Хабаровском пединституте. Почему-то вся труппа у меня подобралась с инфака. Я приехала из Москвы, Хабаровск казался мне ужасающей деревней, а с этими ребятками хоть как-то можно было общаться. Это был самый престижный факультет в городе, с огромным конкурсом… Ребята привыкали смотреть на себя как на элиту нации, тем паче что происходили не из самых простых семей: спецкоров центральных газет, всяких крутых мэнов местного разлива… Дети были выхоленные, приодетые, а чтение английской литературы в подлиннике сделало их настоящими эстетами. Я была такой же эстеткой, только еще хлеще. Мы с ними вполне спелись, несмотря на десять лет разницы. И для постановок своих старались выбирать нечто этакое, не для «общепита»: к примеру, инсценировали отрывок из «Мартовских ид» Торнтона Уайлдера, а то варили какую-нибудь кашу из Борхеса. Я сама прикладывала к этому руку и как-то раз прониклась к себе таким уважением, что подумала: а почему бы собственную пьесу не написать? Да неужели я… шапками закидаем! И все такое. Я надеялась изваять нечто столь величественное, что и в столице прогремело бы. Однако наяву пришлось довольствоваться иным составом.

Аделаида сняла со стены уже знакомую Жене фотографию:

– Вот они мы. Теперь-то иных уж нет, а те далече… Итак, пьеса. Один мой бывший московский любовник, журналист, однажды был в Лондоне в служебной командировке и привез оттуда любопытный сборник пьес. Может быть, это апокриф, точно не скажу, однако издатели уверяли, что это неудачные опусы знаменитых писателей. Были там совершенно безнадежные с точки зрения драматургии Сомерсет Моэм, Ивлин Во, Грэм Грин, Дафна Дюморье и все в этом роде. А еще была пьеска, которая приписывалась Агате Кристи. Якобы она сотворила ее в декабре 1926 года, когда исчезла из дома, потрясенная изменой своего первого мужа, а потом нашлась в Харрогейте. Современные ей врачи диагностировали травматическую амнезию, проще говоря, ударилась дама головой и обо всем забыла, но позднейшие исследователи сочли, что это диссоциативная фуга – та же амнезия, но вызванная тяжелым психическим расстройством. Очень многие навыки человек в это время забывает, даже почерк у него меняется! Рукопись пьесы «You lost, Death!» – «Ты проиграла, Смерть!» – была словно бы написана и Агатой Кристи, и не ею. Она никогда так не возвеличивала смерть в своих произведениях, но есть основания думать, что в те несколько дней тяжелой депрессии она размышляла о самоубийстве, даже пыталась его совершить, но ей это не удалось, и она считала, что смерть от нее отступилась. Она стала фаталисткой, и даже в войну, когда Лондон бомбили, никогда не спускалась в убежище. Кстати, прожила восемьдесят пять лет… Впрочем, пусть окончательно литературоведы решат, в самом деле это пьеса Агаты или нет. Меня это никогда не интересовало. Во всяком случае, издатели слупили немалые деньги на том сборнике, однако, поскольку все пьесы были очень так себе, их никто не ставил. То есть мне постановки неизвестны. На русский язык пьесу не переводили. Но я рискнула, мечтая о мировой славе – режиссерской и переводческой. Но жизнь сунула и меня, и всю мою труппу мордами в такое… в такое… Ну, вы поймете, почему о мировой славе я быстро забыла и свой перевод вместе с оригиналом сожгла. Искупить свой грех надеялась! Или от судьбы откупиться, скорее всего. Не удалось… Не удалось!

Аделаида мрачно потупилась и продолжила:

– Но вернемся к делам давно минувших дней. К этой проклятущей пьесе! В некоем абстрактном салуне встретились покидать в цель дротики (в оригинале метали ножи, но освоить дротики для моих актеров было проще) несколько человек. А хозяйка заведения – ее играла я, собственной персоной, – недавно чудом спаслась от смерти и в честь такого события поставила в своем салуне скелет, на груди которого укрепила метательный круг. И тут выясняется, что всем собравшимся тоже удавалось обмануть смерть. Каждый рассказывал свою историю, потом вставал, брал одну стрелочку и, восклицая: «Ты проиграла, Смерть!», – бросал ее в грудь скелета. Все попадали в десятку – натренировались! Строго говоря, самыми выигрышными моментами спектакля были истошные вопли, которые при этом раздавались, и молнии, которые периодически сверкали. Скелет дергался, шевелил руками и ногами, тряс головой – и жутко выл. Трепетала, словом, Смерть от человеческой смелости и лихости. А когда Кирилл Корнюшин бросал последний дротик, слышался совсем уж жалобный вой, и смертушка-скелетушка рассыпалась на составные части. В этом и состоял жизнеутверждающий пафос этой белиберды.

А теперь немножко про ребят, про моих героев и героинь.

С Серегой Климовым вы уже знакомы. Его персонаж – жокей – падает в разгар скачек, кони бьют его копытами, но он чудом остается жив, потому что готов лучше умереть, если не сможет продолжать скакать. В этом был особый смысл каждой роли: если человек не дорожит жизнью, он становится неинтересен Смерти, и та отступается от него.

Саша Неборсин… – Аделаида со вздохом погладила мизинцем лицо наглого ковбоя на фотографии. – Наш Казанова! Парень был совершенно неотразим, даже я видела его в грешных снах. Потом сны стали явью, но почему-то большой радости это не принесло. Но я Сашу не забывала, и когда узнала, что он тоже переселился в Нижний, втихомолку следила за его судьбой. Да вот не уследила!

Итак, Сашка Неборсин играл ковбоя, у которого хобби – русская рулетка. Знаете, что это такое? Пистолет заряжается одной пулей, человек крутит барабан, а потом нажимает на курок. Нет выстрела – выиграл. Есть – проиграл. По роли наш ковбой не проигрывал ни разу, а когда все-таки единственный раз наткнулся на пулю, вышла осечка. То есть он тоже обманул Смерть, а потому имел полное право в моем салуне кинуть дротик в грудь многострадального скелета.

А это – Алина Чегодаева. Девочка была – оторви да выбрось. Но очень хорошенькая, как видите. И единственная из всех нас – по-настоящему талантливая. Ей была бы прямая дорога на сцену, но та история ее всю перевернула. Впрочем, это естественно, ведь трагедия произошла из-за нее… Она даже факультет бросила. Перешла в журналистику, живет теперь в Хабаровске… насколько мне известно, еще живет. Алина играла девицу легкого поведения, на которую призывали все кары Господни за ее грехи. Однажды ее ударило молнией, ну насквозь прошило, до того, что туфли сгорели, – а она, поди ж ты, осталась цела и невредима.

Кирилл Корнюшин – вон, с Алиной обнимается, – тоже пока жив, тоже остался в Хабаровске. Кирилл единственный, по-моему, оказался способен понять, что происходит. Во всяком случае, я ничуть не удивилась, когда узнала, что он бросил преподавание в школе и перешел работать в бюро ритуальных услуг. Ведь в нашей пьесе он играл человека, который уснул летаргическим сном и был заживо похоронен. Проснулся в гробу… жуть, правда? Однако его не успели зарыть окончательно и вовремя спасли.

Теперь о них, – Аделаида показала на парня с увесистыми кулаками и автогонщика. – Игорь Стоумов изображал профессионального драчуна, который обожал демонстрировать свою силушку и знай только улыбался после каждого удара. Дурацкая роль, однако внешне очень эффектная, потому что Игорь по ходу действия демонстрировал разные забойные приемчики рукопашного боя. Коля Полежаев играл гонщика, разбивавшего свои машины, горевшего, переломанного, – жившего, словом, на лезвии бритвы!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.