Толерантность без границ

Витя догадывался, что Мира видит его насквозь – в проницательности ей не откажешь, – и боялся, что она может принять такое поведение за трусость, которую, конечно же, не простит. Но Мира не только не обвиняла его, но и, пожалуй, поняла. Только в самом начале она пыталась навязать ему своё видение этой беды. Почему-то она считала, что его постоянное присутствие может положительно повлиять… На что? Наоборот, в его обществе Мира постоянно плакала, говорила – о чём – он и понять не мог. А потом всё изменилось. Плавно или в одно мгновение, Витя не помнил… не заметил… Ни жалоб, ни просьб с её стороны, лишь отстранённость, которую, уже не победить. Вот и приходилось ему скрывать своё желание взять Миру за руку, потому что чувствовал, что ей это уже не нужно…

– Я так хочу, чтобы всё стало как прежде… Ты помнишь, как было?

Мира, не задетая даже слегка, осталась в своём мире, в своих мыслях, далёких и непонятных никому.

– Все лучшие воспоминания связаны с Ланой. Я помню, как она родилась, как училась ходить, как подарила мне на день рождения сделанную своими руками игрушку… А помнишь её в первый день первого класса? Как будто это было в другой жизни… – Мира отрицательно качнула головой. – Нет… Уже не будет как прежде… Никогда…

– Ведь у тебя есть ещё и я…

О том, что у неё была и есть только Вероника, Мира промолчала. Не время сейчас выяснять отношения.

– Поздно уже…

Витя похлопал ладонями по коленным чашечкам – не знал, как уйти без угрызений совести.

– Да, ты права… Пойду…

– Иди. Тебе рано вставать.

Витя прикоснулся губами к щеке, встал и растворился в тот же момент в небытие, оставив Миру гадать, а был ли он, или это очередная иллюзия.

Коридор пустовал. Никого. Совершенное одиночество, доставшееся Мире… как награда или как наказание? С минуту она ещё ждала неожиданного вмешательства и, соответственно, своего спасения. Но никто не появился даже мельком. Устав от вечного ожидания чуда, Мира добровольно заключила себя в крепкие объятия, принимая своё сиротство как неизбежность. Так она и сидела, размышляла о том, что исправить невозможно, и представляла мир за пределами этих стен. Она вдруг подумала, что успела подзабыть и отвыкнуть от повседневной жизни, которую оставила на далёком берегу, и этот берег, эта тихая гавань вот-вот скроется из виду. Она не давала на это своё согласие, впрочем, никто и не спрашивал. Но иного не дано, поэтому Мира, лишённая выбора, продолжала молча сидеть в своей лодке без вёсел, и наблюдать, как попутный ветер уносит её крохотный островок в открытое море, где нет спасения. Всё предрешено, всё известно наперёд: однажды случится шторм в десять балов, и волны накроют с головой, ко дну, навечно…

Нет. О будущем ни слова. Его нет. Его, похоже, не существует не только в её голове, но и в той параллели, о которой говорят, как о неопровержимой действительности. И ни в какие игры её сознание с ней не играет. И не нагнетает. Просто Мира знает – неважно, откуда: когда чёрная шаль покроет поседевшую голову, конечно же, её тело продолжит волочить отмеренное кем-то существование, но душа отправится за утраченным счастьем. Сейчас, предоставленная самой себе, Мира ощущала, как то, что делало жизнь не такой нелепой, ускользает, просачивается сквозь пальцы, и удержать его нет ни единого шанса. Всё и все – взглядами или намёками – говорят, словно в унисон об одном и том же. Да так настойчиво, хотя можно уже и замолчать. Она знает: приговор давно вынесен, и запятая в нём стоит на своём месте. И вот сейчас он прочитан ею… В его правдивости Мира призналась себе без лукавства, преодолев свои страхи, чтобы больше не томили недосказанные, невысказанные мысли. Иллюзии остались на том берегу, куда она никогда не вернётся. Мира не любила слово «никогда», так же, как и не любила слово «всегда», считая эти наречия двумя крайностями, которые жизнь так любит опровергать. Но сейчас применение одного из них совершенно уместно. «Никогда уже не будет так, как прежде» – пронеслось в голове, чтобы это откровение запомнилось на все оставшиеся дни.

– Муж приходил?

Мира уткнулась в бледное лицо Ольги Николаевны и очнулась. Мысли оборвались, рассыпались. Снова их придётся искать по всем углам, собирать по фрагментам, склеивать…

– Да. Пришёл узнать, как дела.

– …Хорошо, что он пришёл. А то что-то я давно его не видела. – Ольга Николаевна присела рядом, и перед тем как посмотреть на Миру, разгладила складку на белом халате. – В такой момент… вам так необходима поддержка близкого человека. А муж… и есть близкий человек…

– По крайней мере, должен быть таким.

Так боязно смотреть на мир широко открытыми глазами. Из-за комплексов и фобий всегда хочется что-то подкорректировать самостоятельно, что-то приукрасить, а что-то и вовсе не замечать или найти оправдание. Выслушивая откровения матерей своих маленьких пациентов, Ольга Николаевна давно подметила эту тенденцию, которой были подвержены, как она считала, все. Но Мира, похоже, собиралась стать исключением, возможно, несвоевременным.

– …Мужчины по-иному переживают такие трагедии… Они ведь другие… По-другому видят этот мир, чувствуют и понимают совсем не так как мы… Порой им сложно выражать свои чувства, потому что они бояться показаться и нам, и себе слабыми…

– Больше понимания и терпения? Я стараюсь. Мне ведь совсем не хочется запомниться эгоистичной требовательной истеричкой.

– Этими качествами вы не обладаете. А почему запомниться? – удивилась Ольга Николаевна, но быстро добавила: – Извините, это не моё дело.

– Не переживайте. Это уже решённый вопрос, и он меня больше не волнует. Поэтому могу поделиться… с тем, кому доверяю… Какой бы ни был конец, а он почти на сто процентов известен, наш с Витей брак подошёл к своему логическому концу.

Ольга Николаевна опустила глаза, уйдя в себя на несколько секунд. А когда вернулась, сказала:

– Грустно, особенно сейчас…

Мира, чересчур спокойная, пожала плечами:

– Именно сейчас это стало так очевидно, что необходимость скрывать неприятную правду от себя отпала. Надоело притворяться, надоело врать, в первую очередь самой себе. Нельзя опускаться до такой низости даже когда кажется, что это оправдано нашими, часто притворными, стремлениями сделать чью-то жизнь лучше… Да, да, я знаю: это слишком категорично. Но я не собираюсь навязывать своё мнение. Я могу говорить только о себе и за себя. А я решила, что больше так жить не буду.

– Мира… – Ольга Николаевна замялась, обдумывая, что и как сказать. – Переживать то, что сейчас происходит, и то, что… предстоит пройти, легче вдвоём, чем одной.

– Одиночество… Его так боятся, так ненавидят… Избавляются от него любыми способами, и для этой цели все средства хороши.

– Человек по природе своей не может быть один…

– Но и в обществе нам сложно ужиться. Иначе откуда столько злости, столько ненависти друг к другу?

– Это от отсутствия счастья.

– Это не повод поощрять в себе эгоизм и равнодушие. Впрочем, счастье тоже не делает людей лучше…

– Может, это оттого, что сами люди не стремятся стать лучше?

– Может быть. Вот и я медленно погружаюсь во мрак, и мне всё меньше хочется с этим бороться. И не одиночество меня страшит. Меня пугает пустота, которая непременно придёт после того, как моя девочка уйдёт от меня…

– Мира…

– Не надо, не утешайте.

– …Вы же понимаете, что нужно жить дальше…

– Нужно? Кому? – возмутилась Мира. Вспыхнула, но на секунду. Потом понизив голос, добавила: – Не жалейте меня. Сожалеть не о чем. Не о ком…

– Это не так.

– Я знаю, что это правда, хоть и горькая. Мне уже сорок, а ничего толкового за эти сорок лет я не сделала. Ждала что ли своего момента? Вот теперь понимаю, что упустила его. А может, его вообще не было и не должно было быть. Я одна из миллионов, миллиардов, кто не оставит после себя ничего. Но это не было бы трагедией, если бы… Если бы не навязчивое желание сделать что-то стоящее. Не для себя, для других. И «спасибо» мне не нужно. Обойдусь… – Мира горько улыбнулась своей тени. – Моё время ушло. И в этом никто не виноват.

– Не говорите так. Вы не можете знать наперёд.

– Сегодня могу. Сегодня я почти что провидица. Ведь не сложно угадать будущее, которого нет. – Мира резко повернула голову, немного смутив откровенным взглядом. – Вот вы… Вы помогаете детям…

– Не всем…

– Но это не ваша вина. Вы стараетесь, вы хотите помочь…

– Это мой врачебный долг…

– Есть только долг совести, всё остальное ерунда. Если вы вдруг поменяете профессию, вы пройдёте мимо человека, нуждающегося в помощи?

– Нет.

– Потому что вам совесть не позволит.

Услышав шаги, женщины посмотрели в ту сторону, откуда они исходили, и увидели Альбину. Она подошла, спрятала руки в рукава и присела напротив.

– А я вижу, тебя нет в палате, – обратилась Альбина к Мире. – Ты давно ушла, но так и не вернулась…

– Ты не обратила внимания – Вероника спит?

– Она спала, когда я смотрела.

– Хорошо…

– Женя тоже спит. А мне не спится. Надоело сидеть в палате, вот и вышла поболтать. – Любопытство вспыхнуло в карих глазах жены депутата. – А вы тут уже о чём-то шушукаетесь. О чём разговор?

– Да так… О разном…

– О предназначении каждого человека, – добавила Мира.

– Интересно…

– Просто настроение такое… Вот и говорим о чём ни попадя.

– Действительно странная тема… Я о таком никогда не задумывалась…

– Можешь это сделать сейчас.

Альбина слегка нахмурилась от сделанного ей предложения.

– А что тут думать? По-моему, у меня одно предназначение: быть женой своего мужа.

– И больше ты ничего не хочешь сделать в этой жизни?

Вопрос застал врасплох. Альбина ненадолго задумалась, нашла ответ, что было видно по её лицу, и выдала его:

– …Пожалуй, хочу. Я об этом и раньше думала, но так вскользь. А когда сюда попала, поняла, что я просто обязана заняться одной назревшей проблемой. А это действительно проблема, которую не хотят замечать и понимать. Но продолжать дальше игнорировать такую чудовищную несправедливость неправильно. К тому же выход уже найден. Осталось только донести его до людей, объяснить, что такое положение вещей – это реалии сегодняшнего дня, это вызов нашего времени, и мы обязаны смело ответить на него… Ведь в некоторых странах, кстати, самых продвинутых, уже давно не только всерьёз обсуждают этот вопрос, но и принимают конкретные меры. Пора и нам подключаться.

Альбина ещё долго собиралась говорить, если бы её не перебили вопросом:

– О какой проблеме идёт речь?

– …Я знаю: вам, скорее всего, не понравится моя позиция. Но я здесь такого насмотрелась… Бедные дети… Некоторые из них обречены умирать в муках, и с этим ничего нельзя сделать. Потому что их лишили права выбора. Да им просто его не дали. Сейчас я понимаю, насколько это жестоко.

– Какого выбора их лишили? О чём ты говоришь?

– О выборе, который должен быть гарантирован законом.

После молчания, во время которого Ольга Николаевна и Мира пытались понять услышанное, но так и не поняли, прозвучала фраза:

– Если тебе не сложно – поясни, что ты имеешь в виду.

– Я говорю о том… – глубокий вдох позволил сделать короткую паузу. – Среди больных детей есть те, кому помочь невозможно. Им продлевают жизнь… из добрых побуждений, но тем самым сознательно продлевают их страдания.

– Им хотят помочь.

– А в итоге причиняют боль. А ведь всего этого можно избежать.

– Как? – Ольга Николаевна развела руками. – Вы знаете, как можно вылечить всех больных детей?

– Нет. – Альбина была явно недовольна, что её не понимают. – Я имею в виду… эвтаназию…

– Что?

– Только не надо так удивляться. Если вы хорошенько подумаете об этом, всё взвесите, то я уверена, моё предложение не будет казаться вам таким уж абсурдным.

Женщины переглянулись, задавая друг другу немой вопрос: это шутка? Но по виду Альбины было понятно, что она говорит более чем серьёзно, и, скорее всего, сама искренне верит, что выдвинутое ею предложение несёт в себе только благо. Проблема состояла в том, как убедить остальных. Те, кто был удостоен чести услышать новаторскую идею первыми, проявили не только непонимание, но и, судя по всему, не желали даже предполагать, что во всём сказанном есть рациональность. Но Альбина, будучи женой политика, и уже достаточно давно, благодаря чему хорошо знала о хитростях воздействия на сознание людей, продолжила свой монолог, приводя убедительные, на её взгляд, аргументы, называла цифры статистики и социологических опросов. Когда говорить надоело, а в двух парах глаз так и не появился даже намёк на поддержку, Альбина умолкла на три секунды, сложила руки на груди и спросила с вызовом:

– Гуманно ли смотреть на страдания детей и ничего не делать, чтобы их облегчить?

– Лучше убить?

– Не надо утрировать. Эвтаназия – это не убийство, а добровольный уход из жизни. Это право каждого человека независимо от возраста, и никто не должен отнимать это право. Именно это определяет нашу зрелость, наше великодушие. Толерантность не должна быть ограниченной… Зачем лечить тех, кого вылечить нельзя? Им от этого легче не становится.

– Зачем? Вы действительно долго искали ответ на этот вопрос или решили эту часть пропустить? – Спросила Ольга Николаевна с сарказмом.

Альбина не спешила с ответом, потому что вразумительные доводы закончились, как и терпение. Предчувствие фиаско заставляло нервничать и злиться на себя, и на двух непросвещённых женщин, не желавших понять всю важность такого большого дела. Альбина предполагала, что наткнётся на страхи и предрассудки, укоренённые веками в головах людей. Но она так же верила, что высокоразвитое общество всё равно со временем поймёт и поддержит её. Подумав так, она решила, что расстраиваться из-за первой неудачи не стоит.

– Я ведь говорю о безнадёжно больных.

– Вы забываете, что для всех нас вынесен смертный приговор. И никому его не избежать. Так что же, давайте все умрём? Зачем дожидаться конца, когда можно самостоятельно оборвать свою жизнь?

– Просто мы понапрасну тратим и время, и силы, пытаясь излечить обречённого…

– Ни при каких обстоятельствах нельзя опускать руки. Ничто не бывает напрасным. Всё имеет свою ценность. А все эти рассуждения… – Ольга Николаевна нахмурилась. – Я врач, и на это у меня, как раз-то, нет времени.

Мира, перед тем как спросить, долго смотрела, изучая все детали знакомого лица, жесты, мимику. И всё равно не понимала, не могла понять.

– Альбина, если бы у твоего сына не было надежды, неужели ты предпочла бы такой выход?

– Смотреть, как он медленно умирает – ещё хуже.

– А ты уверена, что… Даже если предположить, что Женя выбрал бы эвтаназию, ты уверена, что это было бы его решение? Осознанное, выверенное? Ведь дети часто делают что-то в угоду родителям, или наоборот – назло, затаив обиду. Да и кто из взрослых отважиться ввести смертельную инъекцию ребёнку, при этом, не посчитав себя убийцей? Нет, я не верю, что найдутся такие, кто добровольно сократит срок, отведенный маленькому человечку на этой земле. Конечно, тяжело и больно переносить такие муки. Но пока жив человек, живёт вера в его спасение. И даже один отвоёванный день у смерти – это победа. Ничто не заменит этот день… Ещё один день, проведённый с самым родным человеком…

Мира замолчала, не зная, что ещё сказать и нужно ли вообще говорить дальше. Она была уверена, что такие вещи понятны, и нет никакой нужды объяснять. Альбина не стала возражать, но по другой причине. Просто продолжать бессмысленно, и это она поняла очень хорошо. Лишь сказала:

– У нас с вами разные взгляды на некоторые вещи.

После чего встала и ушла, не собираясь слушать тишину в не самой подходящей для неё компании.

Часть 2

Коррекция сознания

Альбина смотрела в окно, но ничего за ним не замечала. Ещё одно серое утро медленно проплывало мимо неё, не собираясь оставлять после себя никаких воспоминаний. И это начинало надоедать. Какой-то однообразной, непримечательной стала её жизнь. Краски потускнели… Нет, они совсем исчезли. И ничто не предвещало перемен. Никто не обещал наполнить жизнь значимыми, и пусть даже не очень значимыми событиями, происшествиями, смешными случаями, о которых потом так приятно вспоминать в компании друзей. Вечеринки, приёмы, модные курорты, встречи и болтовня с подругами, часовые походы по магазинам… Всё куда-то делось, а ей так хотелось вернуть то, что наполняло её снизу доверху, что делало её счастливой. Чёрная полоса если и не завершилась, то уже точно поменяла цвет. Сын, наконец-то, дома, идёт на поправку. Почему-то врач вместо слова «выздоровел» произнёс непонятное для неё «стойкая ремиссия», после чего сообщил о том, что планы на ближайшее будущее строить не стоит в связи с поддерживающей химией, которая затянется на год. Для Жени сохраняются все ограничения, а соответственно, и для его родителей. После такого вступительного слова Альбина вообще перестала слушать. Она всегда относилась с пренебрежением к указаниям и советам посторонних людей, вот и сейчас решила не делать исключение. Для неё всё самое плохое осталось позади, а значит, пора перелистнуть страницу и начать жить. Именно жить, а не существовать. Гадая, когда же закончиться унылое прозябание, она взглянула на мужа, словно только он и знал ответ на этот каверзный вопрос.

Законный супруг был занят. Подвинув к себе ноутбук, он внимательно что-то там читал, не обращая никакого внимания на скучающую жену. И такая картина повторялась изо дня в день. Вообще в последнее время Пётр Александрович часто пребывал не то чтобы в плохом, но не свойственном ему настроении. Задумчивый взгляд, крайняя раздражительность без видимого повода, отсутствие аппетита, и ещё кое-какие перемены не в лучшую сторону навели Альбину на мысль, что у мужа не всё ладно в профессиональной деятельности. Но гладко никогда и не было. Как Валенко не раз говорил: политика – это вечная борьба. И он бросался в этот океан с головой, с огромным удовольствием, не представляя, что мог бы заниматься в этой жизни чем-то другим. Азартный и честолюбивый, Пётр Александрович многое отдал за право вступить на этот путь, компенсируя потери в прошлом неимоверными достижениями в настоящем, легко переступая через обстоятельства и людей, оказавшихся у него на пути. У всего своя цена – в этом он был убеждён. И чтобы преуспеть в жестоком, беспощадном, постоянно трансформирующемся мире, нужно быть циничным реалистом. А остальное… Трудностей Валенко не боялся, стены пробивал лбом, а врагов умел не только уничтожать, но и привлекать на свою сторону. Чувствуя интуитивно, что выгодно, а что нет, обладая удивительной способностью приспосабливаться и договариваться, он умел ждать, и в итоге дождался своего звёздного часа. Удачливый бизнесмен в прошлом, не менее удачливый политик в настоящем, Пётр Александрович Валенко никогда не унывал благодаря своей воле и привитому с детства безразличию к окружающим. Что же сейчас могло такого произойти, что мешало ему спокойно спать по ночам?

– Петя, давай съездим куда-нибудь на выходные.

Пётр Александрович оторвал взгляд от экрана и посмотрел на жену. На секунду он скривился, давая понять, что исполнять очередной каприз благоверной не собирается.

– Не время сейчас.

В ответ Альбина удостоила мужа таким же искривлением губ, высказывая тем самым своё недовольство.

– А когда будет время?

– Ты лучше о Жене думай, а не об удовольствиях.

– Я только и делаю, что думаю о нём. День и ночь, ночь и день… Так и свихнуться можно. – Не увидев результата, жалобно добавила: – Мне так хочется отвлечься…

Валенко сложил на груди руки, переставил ноги.

– От меня-то ты что хочешь?

– От тебя я хочу понимания.

Пришлось снова взглянуть на Альбину, и уже не вскользь. Перед тем как произнести несвязную речь в своё оправдание, он вздохнул. Не любил Валенко, когда жена начинала докучать, не любил объяснять, не видя в этом необходимости – всё равно понять не сможет, тем более помочь.

– …Мы не можем никуда поехать. Никакого отдыха… Не сейчас… Враги активизировались… Все так и норовят занять моё место… Твари! Проглотят и не подавятся же…

Альбина пожала плечами, не понимая в чём проблема.

– Но ты же не из таких, кто позволит себя подвинуть.

Улыбка – хитрая и горькая одновременно – скользнула на тонких губах:

– Времена изменились. Народ у нас поумнел, и наши лозунги для них устарели, а предвыборные обещания всё равно не исполнить… Нужны новые идеи, да такие, о которых бы заговорило всё общество, и, конечно же, поддержало. – Задумчивый взгляд упёрся в картину известного художника, а потому и дорогую, как и вся обстановка загородного особняка. Чета Валенко любила окружать себя роскошью – немного навязчивой, немного вульгарной…

– А твои советники ничего выдать не могут? За что же ты им платишь?

– Думаешь, всё так просто? Об осторожности забывать не стоит. Никогда не знаешь, как народ воспримет креатив?

– Не проверишь – не узнаешь.

Пётр Александрович оторвал взгляд от запечатлённой на холсте мечты гения и опять вздохнул:

– Всё равно предлагать нечего.

– Просто всё, что связано с прошлым – себя изжило, – сказала Альбина с видом всезнающего человека. – История никому не интересна. Ведь её постоянно переписывают под новое правительство. Да и кого сейчас увлекают идеалы далёких эпох? Времена изменились, сознание и нужды народа тоже. Так что долго не протянуть, рассуждая об устаревшей морали, тем более что ты не являешься её приверженцем. Передёргивание старых идей всё равно ничего не даст. Переписывай их, рассказывай по-новому – результат от этого не изменится. Нужно смотреть в будущее, и не бояться его. Это сегодня новое может казаться абсурдными, но завтра оно прочно укореняться в сознании. И кто первый объявит себя автором, тот и получит все почести.

Пётр Александрович смотрел на жену широко открытыми глазами. Он и не думал услышать от неё такую пламенную речь, достойную, как ему казалось, больших аудиторий; не знал, что она способна такое выдать. Правда, суть он так и не смог уловить или не успел, но Альбина удивила его, а такого он припомнить не мог.

– Не знаю, что ты имела в виду, но ты меня заинтриговала. Что это на тебя нашло? У тебя есть какие-то соображения?

– …Да… Только не делай поспешных выводов, и обещай подумать.

– Давай выкладывай, что там у тебя?

Теперь задумалась Альбина – на секунд десять. Припомнился ей один разговор и реакция двух собеседниц на её откровения. Тогда непонимание её не задело, но сейчас она собиралась открыться мужу, а его мнение ей не безразлично. Ведь если он забракует всё, что она собиралась сказать, то можно окончательно похоронить благородное стремление облегчить чужие страдания. Впервые ей захотелось сделать что-то значимое для всего общества, но если предложение не найдёт отклика у мужа, то Альбина решила дальше не упорствовать.

– На самом деле у меня есть одна… идея… Я об этом давно думала, но как-то не решалась рассказать тебе о своих мыслях…

– Говори уже, не томи. – Валенко от ожидания и вспыхнувшего интереса (не слишком сильного – ну что такого этакого могла придумать его жена?) заёрзал на стуле.

– Ты когда-нибудь задумывался об эвтаназии… для всех? Без возрастных ограничений… Для взрослых и детей…

От неожиданности Пётр Александрович приоткрыл рот.

– …Что?! Ты что? – вспыхнул Валенко. Салфетка оказалась на полу, а он от негодования замахал рукой перед носом жены, закричав не своим голосом: – Как тебе такое в голову пришло? Думаешь, это меня спасёт? Скорее, похоронит… Наш народ к такому ещё не готов… Даже слышать никто не захочет…

– Ну что ты раскричался? Успокойся.

Реакция была вполне предсказуемой, поэтому Альбина ещё не собиралась сдаваться. Она спокойно слушала, уже приготовив колкости и ответы.

– Люди ждут, что я буду решать их проблемы… Насущные проблемы – понимаешь?

– А ты собираешься этим заниматься?

– Дело не в этом.

– Именно в этом. Предложив новый законопроект, отвечающий потребностям современного общества, ты сможешь не только выделиться, но и отвлечь внимание оттого, что в данный момент решить не можешь.

– Если я предложу узаконить детскую эвтаназию, и это притом, что у нас не узаконена эвтаназия для взрослых… Я сам себе выкопаю могилу.

– Я так не думаю. Всё зависит, как преподнести эту идею, в каком свете показать.

– Эвтаназию можно показать в выгодном свете?

– Да. И сделать это нужно не только потому, что у тебя кризис идей. Дело вообще не в тебе. Я знаю, что проблем в стране достаточно…

– Откуда?

– …Но если бы ты видел то, что видела я… Смотреть на страдания неизлечимо больных детей невыносимо… Эвтаназия – это проявление гуманности.

– А смотреть на тех, кто умирает в муках, но кто достиг совершеннолетия – гуманно?