Ельцин

Люди, добравшиеся до вершины власти, кажутся нам какими-то особенными. В определенной степени это так и есть. Испытывал ли Борис Николаевич какие-то обычные чувства, доступные всем нам? Точный ответ могут дать только самые близкие люди. Он был закрытым человеком и скрывал эмоции. Но ни чувством юмора, ни чем-либо иным природа его не обделила.

Осенью 1995 года на пресс-конференции Ельцину прислали записку: «Думаете ли вы о Боге, Борис Николаевич?»

Ельцин удивленно переспросил:

– О чем?

Его тогдашний пресс-секретарь Сергей Медведев повторил:

– О Боге, о великом. Это записка от тверских журналистов.

Ельцин ответил охотно:

– Вчера полдня только о Боге и думал. Был на богослужении, потом участвовал, хоть и немного, значит, в крестном ходе. Потом был, значит, на крестинах своего внука, успел под самый конец, чтобы, не дай бог, без меня другим именем не назвали. И только, понимаешь, отец Георгий хотел имя назвать, я говорю: «Глеб», и он сказал: «Глеб». И все, и на этом дело закончилось… Конечно, думаю.

Медведев обратился к залу:

– Еще вопросы?

Ельцин проявил инициативу:

– Ну дайте девушке, уж вся извелась, понимаешь.

Медведев попросил другого журналиста потерпеть:

– Уступите девушке? Уступает девушке.

Корреспондентка петербургского телевидения спросила Ельцина:

– Борис Николаевич, в народе есть свое представление о российском президенте. Ну общеизвестно, что крепкий политик, сибирский мужчина, семьянин, теннисист, а что бы вы сами добавили к этому?

– Что, и негативные стороны тоже говорить?

– Нет, просто как вы думаете, что бы вы сами добавили, чтобы образ получился цельный?

– Нет, я согласен с тем, что вы сказали.

Журналисты расхохотались и захлопали.

Профессиональный политик по определению циничен, иначе он едва ли добьется успеха.

– Ельцин был равнодушен к горестям и трагедиям жизни? – обращаюсь я к Андрею Козыреву.

– Я был очень близок с ним в первую чеченскую войну, – отвечает Козырев, – и видел: он чудовищно переживал, видя гибель гражданского населения, разрушения. Другое дело, что в нем политик и администратор всегда брали верх над личными переживаниями. Но только незнающие могут говорить, что ему все было безразлично. Никакого цинизма в нем не было. В нем была политическая рациональность.

– Но Борис Николаевич так легко расставался с самыми близкими людьми, что создавалось ощущение, будто он вовсе не способен испытывать обычные человеческие эмоции.

– У него личные привязанности не довлели над политической целесообразностью, как он ее понимал. За это его можно критиковать, но политик такого плана должен ставить во главу угла дело, а не личные отношения. И я бы мог сказать: мы пять с лишним тяжелых лет были вместе, и вдруг он меня сдает… Но я понимаю, что он руководствовался только политическими интересами. Нельзя критиковать его за то, что он политические соображения ставил выше личных отношений… Соратники, союзники и помощники были нужны Ельцину для выполнения определенной цели. Как только цель была достигнута, он расставался с этим людьми. Особенно если они начинали говорить о нем что-то плохое, как это произошло с Коржаковым.

Он уволил своего помощника Льва Суханова, который прошел с ним самые трудные годы и был исключительно ему предан, и даже не нашел времени для прощальной аудиенции. Суханов вскоре умер, так и не услышав слов благодарности за верную и беспорочную службу. Расставшись с ненужными работниками, Ельцин тут же набирал себе новую команду, которая добивалась вместе с ним следующей цели.

Общение с Ельциным не было простым. Человек он был очень разный. И заранее невозможно было узнать, с кем сегодня встретишься.

– Я это наблюдал много лет, – вспоминает Андрей Козырев. – Может утром раздаться звонок человека, который говорит медленно, с трудом – такое впечатление, что у него в голове проворачиваются какие-то жернова. А вечером вы встречаетесь с человеком, который очень быстро на все реагирует, шутит. Причем это могло произойти за несколько часов. Мы разговаривали с ним минимум раз в день. Всякий раз я пытался в первую же секунду оценить: с кем я беседую? От этого многое зависело: как докладывать? В какой форме? Либо совсем упрощенно – в расчете на жернова, тогда и сам начинаешь говорить медленно, чтобы это проникло в жернова. Либо ты должен был делать это в совсем иной манере – с шутками.

– А с чем это было связано? – задаю я вопрос.

– Не могу вам сказать.

– Но была какая-то закономерность?

– Не определил. Я просто знал, что это так. Особенно это важно было понять при телефонном разговоре. При встрече сразу можно определить, в каком он состоянии. А по телефону это гораздо сложнее, ты же человека не видишь. Легче было, если он сам звонил. Пока он выговаривал первые фразы, можно было представить, в каком президент настроении.

– А если сам звонишь?

– Он откликается: да, здравствуйте. А дальше надо излагать дело, но совершенно не знаешь, с кем из двоих ты сейчас столкнешься. А от этого многое зависит. Если вы человеку, который находится в заторможенном состоянии, начнете быстро, с шуточками, с вензелями что-то рассказывать, он ничего не поймет. В то же время, если человеку, который находится в прекрасном расположении духа, все соображает, начнете медленно что-то втолковывать, вы и половины не расскажете из того, что нужно.

– На службе он был один, а в неформальном общении, где-нибудь на даче, – совсем другой?

– Нет. Уезжая с работы, Ельцин, насколько я знаю, никогда не прекращал работать, заниматься политикой. Он не переключался, за исключением игры в теннис. Да и на корте мог начать говорить о том, что обсуждалось днем.

– А зачем он вас звал к себе на дачу? Вы с ним такие разные люди.

– Он считал, что с теми, с кем он часто общается – это некое политбюро, состоящее из наиболее важных министров, – у него должны быть не только официальные, но и дружеские отношения. И он их целенаправленно развивал. Потом уже и привычка к общению возникла. Это было движение не столько души, сколько ума, он говорил, что с этими людьми должны быть и неформальные, товарищеские отношения…

В прежние годы Ельцин активно общался со своими приближенными. Пока был здоров, играл с ними в волейбол, потом в теннис – четыре-пять раз в неделю. Если проигрывал, то настроение у него безнадежно портилось. Он любил купаться, даже если температура воды не превышала одиннадцати градусов. Весной и осенью плавал в Москве-реке, буквально расталкивая льдины, чувствовал себя после этого прекрасно. Любил застолье, устраивал званые ужины в президентском клубе – в особняке на Ленинских горах.

Жизнь высшего эшелона власти в России была устроена несколько необычно. Собирается министр вечером после работы домой, ему звонит президент:

– Ну как, сегодня в теннис играем? Поужинаем?

Могло быть иначе. Министр уже садится в машину, когда его охранник спрашивает невинным голосом:

– Ну как, в президентский клуб поедем?

– А почему в клуб?

– Потому что там Борис Николаевич, – со значением говорит охранник.

Министр откладывал любые дела и ехал в клуб. Отказ не предполагался. Причем было известно, что если президент не желал кого-то видеть, то охрана о клубе не напоминала. Когда Ельцин стал болеть, посиделки с обильной выпивкой и закуской прекратились. Смена образа жизни была полезна для печени. Но одновременно Борис Николаевич лишился общения, распался круг людей, которые худо-бедно рассказывали ему о происходящем вокруг.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.