Мини-роман о бабушке Полин

Сергей Прокопьев

МИНИ-РОМАН О БАБУШКЕ ПОЛИН

Артист-пулемётчик

Не будь этой семьи, не живи эти люди на земле – жизнь была бы на долю градуса пресней. Само собой – грешили. Покажи бесовская канцелярия перечень прегрешений каждого, не на один том набралось бы. Осуждали ближнего и дальнего, обижали и тех, и других, злобу под сердцем носили почём зря, гордыней страдали, смирением не отличались, но и украшали собой землю. Что там говорить – украшали.

Он – Фрол Кузьмич Кругляков, она – Полина Ивановна с той же фамилией. Что один, что другая – личности харизматичные. Фрол – фронтовик. Без ноги вернулся с Великой Отечественной в родную Белоярку. По этой причине конторским стал. В госпитале освоил бухгалтерское дело. Тут власть заботу проявляла – обучали покалеченных фронтовиков инвалидным специальностям. Бухгалтер он и без ноги мог дебет с кредитом на счётах сводить под ноль. Язык у Фрола Кузьмича от природы ораторски подвешенный, на войне не пострадал, а только закалился. Утром в контору Фрол Кузьмич загодя приковыляет. Мужики у крыльца курят, обязательно кто-нибудь спросит: «Фрол Кузьмич, чё там пишут?» Фрол Кузьмич газеты да журналы пачками выписывал. Как начнёт рассказывать, что да почему на земном шаре творится. Давал перцу империалистам, что на Кубу хобот поднимали или ещё какие козни устраивали против бьющихся за свободу негров. Вьетнам американцы напалмом жгли… На основе газетной скукоты такой политтеатр разворачивал механизаторам, скотникам и остальным колхозникам – только держись. И за столом незаменимый тамада с неизменным баяном. И пел… Высокий, чистый голос… «Соловушка наш!» – бывало, расчувствуются бабы…

Кстати, о птичках певчих. Точнее – о войне. Три года без малого день в день оттрубил на передовой Фрол Кузьмич, но при всём своём красноречии рассказывать о славном боевом пути не любил. Категорически. Отшучивался, если кто начинал с расспросами вязаться:

– Да чё я воевал?! На гармошке всю дорогу песни играл.

– Артистом, что ли?

– Ну! Артист-пулемётчик. «Строчит пулемётчик за синий платочек…» Постреляю чуток по фрицам, чтоб не вякали, и за гармошку или баян. Как-то деревню под Орлом освободили, аккордеон немецкий ребята принесли. На нём тоже наловчился пиликать.

Напиликал Фрол Кузьмич на два ордена Боевого Красного Знамени, медаль «За отвагу», орден Красной Звезды. Творчески получалось не только меха баяна растягивать, пулемёт в руках сибиряка тоже искусно строчил по бойцам фрицевской армии. Командовал Фрол Кузьмич расчётом «максима». И Бог хранил его на передовой. В солдатах был щупленьким, не всякая пуля ужалит такую цель. Пулемётное гнездо, известное дело, кость в горле для врага. Первым делом норовит он эту огневую точку заткнуть, лупит по ней из чего только можно. Фрол Кузьмич за щитом «максима» голову, плечи, грудь, остальное худенькое туловище ухитрялся прятать от пуль и осколков. А куда длинные ноги девать? На них не хватало защиты. Пять раз слабому месту доставалось.

Четыре первых ранения, можно сказать, были пристрелочными. Последнее случилось при переправе через Западный Буг. С группой бойцов десантом под шквальным огнём переплыли реку, на вражеском берегу зацепились за высотку, дабы обеспечить подход основных сил, да батальон, идущий следом, немцы остановили, не дали с ходу занять позиции. Четырнадцать часов, весь световой день, пулемёт Фрола Кузьмича держал оборону. Ствол «максима» раскалился докрасна, казалось, не стрелял, а плевался огнём. Одиннадцать атак отбила тающая горстка солдат.

Из пяти бойцов расчёта Фрола Кузьмича к вечеру уцелели всего двое, плюс «максим», тот тоже продолжал воевать – очередь за очередью посылать в немецкую сторону. «Кажется, продержались!» – в сумерках подвёл итог трудового дня Фрол Кузьмич. И поторопился подводить черту, немецкий коллега-пулемётчик крупнокалиберной очередью резанул по ногам гармониста. Раненого сразу бы к хирургу на стол. Да где тот хирург со столом? Пока наши в темноте подошли, пока Фрола Кузьмича в госпиталь переправили, пока до него очередь дошла, ничего другого не оставалось, как ампутировать правую ногу выше колена. Отвалялся Фрол Кузьмич полтора года в госпиталях и вернулся в родное село с гармошкой, орденами и на протезе. Искусственная нога не помешала первую красавицу взять в жёны.

Сценические и печные подмостки

И не только красавицу отхватил в жёны фронтовик, по музыкальной части она в самый раз подходила Фролу Кузьмичу. Полина Ивановна – певунья. Грудной сочный голос. Меццо-сопрано по-научному. И внешними данными в молодости была, как с оперной сцены шагнула на сельскую улицу. Не с балетных подмостков, где, как известно, не женщины, а кости да мышцы, кожей обтянутые. Оперные певицы – совсем другое дело. Голос он лучше в пышных формах держится. Ему плодородную почву подавай. Нужны стать, рост, объём груди. Как запоёт Полина Ивановна! Красота! На всех гулянках первая исполнительница народных песен. На частушки-пустобрёшки – похихикал и забыл – не тратила талант. Предпочтение отдавала протяжным, где душа горлом рвалась наружу. До слёз пробирала. Пусть и полупьяных. А ведь тоже надо уметь. Любила затянуть:

Вот мчится тройка почтовая

По Волге-матушке зимой.

Ямщик, уныло напевая,

Качает буйной головой.

Песня сметала широкой волной разговоры. За столом делалось тихо, как в концертном зале. Так уж повелось в застольях – этой песне-балладе не подпевали, все слушали. Виделась Волга с высоченными заснеженными берегами, тройка на искрящейся под солнцем дороге и ямщик, объятый тяжёлой думой, с раной на сердце – навсегда терял любимую девушку…

Ах, барин, барин, скоро Святки,

А ей не быть уже моей,

Богатый выбрал, да постылый –

Ей не видать отрадных дней…

Что уж там творилось внутри Полины Ивановны, когда пела? Спроси – она и сама бы лишь плечами пожала… Казалось бы, где та Волга подо льдом? Где та тройка под расписными дугами? Где тот ямщик с ремённым кнутом? Но звучала песня так, что с последней нотой хотелось садануть себя кулаком по колену, выдохнуть, мотнув головой: «Эх!.. Жизнь ты моя поломатая!»

У Фрола Кузьмича, отчаянного пулемётчика, любимой песней была «Безымянная высота». На День Победы исполнял её обязательно. Девятого мая у обелиска в центре села собирались воины Великой Отечественной. Фрол Кузьмич приходил с баяном. «Безымянную высоту» пели все фронтовики. У каждого случалось в круговерти войны: «Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят».

В домашнем хозяйстве, что Фрол Кузьмич, что Полина Ивановна, не блистали талантами. Детей-то нарожали, дай Бог каждой семье. По демографическому показателю плодовитая вышла пара: пять сыновей и две дочери. А хозяйство – смех. Корова вечно по титьки в навозе. В огороде травища по пояс. Что дети сделают, то и ладно. Фрол Кузьмич по причине протеза не рвался на передовую домашних проблем. Полина Ивановна выборочно относилась к ним. В огородных делах явно была не прима. Здесь формула «талантливый человек – талантлив во всём» применения не имела.

Чего не скажешь о кулинарном даре! Особенно, если вдохновение поварское накатывало. Не обязательно по причине праздника. Могла под вечер прийти с работы, служила библиотекарем в школе, и вдруг зачешутся руки… И пошло-поехало. Кураж Полины Ивановны передавался русской печке. Белёной толстобокой красавице, что стояла главным атрибутом-агрегатом большой кухни. Как гармошка в руках Фрола Кузьмича, которая преображалась, когда хозяин входил в азарт, так и печь. Полина Ивановна ворочала чугунками, кастрюлями, сковородками, печка гудела огнём, дышала созидательным жаром. Варево-жарево бурлило, скворчало, источало ароматы… Готовила Полина Ивановна в циклопических количествах. Оно и понятно – орава в доме. Поэтому чистить, резать, крошить приходилось горами. Если бы Ахматова увидела этот процесс, она бы точно привела цитату из себя: «Когда б вы знали, из какого сора растут цветы…» Охваченная порывом кулинарного созидания, Полина Ивановна не думала о мелочах, отходы летели во все стороны, если что задерживалось на столе (луковая шелуха, картофельные очистки), тут же следовал широкий жест, смахивающий помехи на пол – нечего путаться под руками. Как скульптор избавляется от лишнего, высекая из камня шедевр, так Полина Ивановна, отбрасывала в сторону ненужное.

– Мам, мы только что пол подмели, вымыли! – завозмущаются дочери при виде варварской картины.

– Не скиснете! Ещё раз уберётесь!

Гудел огонь, умопомрачительные запахи распространялись по всему дому…

В процессе творческого порыва вдруг обнаруживалось отсутствие необходимого ингредиента. Полина Ивановна, как полководец, ведущий решающее сражение, бросала в бой резервы. Отправляла детей в магазин. Если сыновья-дочери отсутствовали под рукой, успевали смыться к данному моменту, приходилось решать проблему с привлечением соседских запасов. В нетерпении творца Полина Ивановна выскакивала на высокое крыльцо, кричала соседке, что жила за глухим дощатым забором:

– Лена, выручай! Соль кончилась!

Голос Полины Ивановны пробивал любые заборы и стены. Пол-улицы тут же узнавало о солевом дефиците у Кругляковых. Лена щедро сыпала в стакан соль, бежала к соседке, обязательно спрашивала, предвосхищая события:

– Может, ещё чё надо? Принесу!

– Не, у нас всё есть! – звучало в ответ.

Но вскоре раскрасневшаяся от внутренней энергии и внешнего печного градуса Полина Ивановна снова кричала с крыльца:

– Лена, лаврентия неси!

Лаврентий – не мужик в очёчках и с усами, лютый госдеятель времён сталинизма. Лаврентий – лавровый лист.

– Недавно покупала, – принимала от Лены специю, – да на мою шоблу не напасёшься!

Могла понадобиться томатная паста, перец-горошек. Да мало ли что. Лена с удовольствием выручала соседку, она знала – в последний раз Полина Ивановна выскочит на крыльцо с призывным:

– Лена, айда пробовать!

Полина Ивановна была из тех художников, которые не прячут произведения по запасникам, а щедро выставляют их на суд почитателей. Лена бросала всё и летела снимать пробу с шедевра.

Элементарные щи получались гениально. Рассольник из почек – ел бы и пел. Исходный материал для блюд (скажем, мясо), конечно же, самой высокой кондиции. При должности Фрола Кузьмича только качественные продукты могли доставляться в дом. Да ведь чей желудок не испытал на себе истину: легче пареной репы превратить отличный продукт в тошнотворное варево. У нас – ничего подобного. Коронным блюдом у Полины Ивановны считались рыбные пироги. Они имели высочайший рейтинг в Белоярке. Стояло село на берегу Иртыша не одну сотню лет, местные жители спокон веку умели обращаться с рыбой, но… Если у кого-то из сельской элиты случалось особой важности торжество – шли на поклон к Полине Ивановне с нижайшей просьбой испечь пироги. И потом блюдо за столом торжественно представлялось как авторское, фирменное. Все знали: пироги от Кругляковой – значит, высший класс.

Исключительная была повариха Полина Ивановна, тогда как на стирку талантов не хватило. Мешал размашистый характер. Могла вместе с половиками праздничные рубашки сыновей замочить. Рассуждала: чё зря стиральный порошок и время терять? Замочит на полчасика, а тут на гулянку, к примеру, позовут. Мало какое сельское торжество (именины, крестины, свадьбы, проводы в армию, встреча родственников) обходилось без Кругляковых. Фрол Кузьмич в одном лице две роли исполнял. С одной стороны, гость почётный, почти свадебный генерал, колхозный бухгалтер – должность высокая, а с другой – баянист, каких поискать. И человек компанейский, в нужный момент он и анекдот расскажет, и любой политический вопрос разложит по полочкам. Ну и Полина Ивановна – звезда не второй величины, украшение любой компании… Позовут Кругляковых на гулянку… И если Полина Ивановна у корыта в тот момент окажется, приоритет в дилемме – стирать или гулять – не первому отдаётся. Поэтому нескоро возвратится к замоченному белью хозяйка. И результат может получиться не слишком радостный для стираемых предметов. Кинутся сыновья рубашки искать, на танцы, к примеру, идти в клуб, а рубашки полосами от половиков.

– Мам, ты чё сделала?

– Чё-чё! Постирала. Ходите чумазиками! Надевайте, чё носом крутить. Чистые да и ладно!

– Да полосами же! Это ведь не отстираешь!

– Но не рваные ведь!

Ёшь золотая

Вся семья пела. Могли такой концерт закатить. Фрол Кузьмич на баяне играл самоучкой, ни единой ноты не знал, а мог бы, прояви желание, по музыке учёным стать. Его в музучилище из госпиталя звали. Настойчиво агитировали, дескать, с вашим абсолютным слухом будущее отличного музыканта вам обеспечено, немного подучиться. Фрол Кузьмич – мужичок расчётливый, пораскинул мозгами и отказался. Лестно о себе такое услышать, но «абсолютный слух» – это что-то абстрактное. Тогда как бухгалтерские счёты в руках – вот это профессия. Одним словом, не захотел менять село на призрачное городское счастье. На жизнь зарабатывал в конторе, а уж в свободное время, в особенности в выходные и праздничные дни, баян из рук не выпускал… И в будни мог запросто привести друзей-товарищей домой. Наплевать, ночь или полночь – айда ко мне, дорогими гостями будете. Выпьют, конечно же, и, конечно, не чаю морковного, следующий после тостов номер программы – хозяин детьми начнёт хвастать. Давай будить свою гвардию на концерт. Ни сыновей, ни дочерей не учил никогда буквам или стихотворениям типа «Идёт бычок, качается…», но петь да играть – с малолетства всех. Чуть подросли – вот уже и хор. Здорово пели. И солистом каждый мог. Как такими детьми не погордиться перед подгулявшими товарищами. Младшего Федьку Фрол Кузьмич на табуретку ставит: «Пой, сынок!» А Федька спать хочет, глаза у бедняжки слипаются.

И с дикцией не лады – не все буквы ещё выговаривал. Но отца это разве остановит, ему во что бы то ни стало надо продемонстрировать таланты наследников. И запоёт, бывало, Федька с табуретки, как со сцены, старательно высоким голоском выводя: «Ой, ты ёшь, хорошо поёшь! Ты о чём поёшь, золотая ёшь! Счастье повстречается, мимо не пройдёшь! Ой ты, ёшь!»

«Ёшь» – это у Федьки «рожь» так выпевалась.

Штрихи к портретам Федьки и Анатолия

С годами у Федьки с дикцией всё наладилось, его даже в Омский хор приглашали. Он учился в автодорожном институте, пел в институтском ансамбле, знаменитый солист Омского хора Шароха на смотре студенческой самодеятельности заприметил талантливого парня. Он и фактурой мужской любо-дорого посмотреть – в плечах широченный, русые вьющиеся волосы! И голос… Шикарный баритон. Шароха и так и сяк принялся соблазнять студента на профессиональную сцену. Бросай, мол, институт, пошли к нам, будешь по заморским странам ездить: Америка, Цейлон, Франция, Швейцарии всякие… И не где-то во втором ряду подпевать, место солиста обес-печено. Между делом, дескать, окончишь музыкальное училище, а там и консерваторию. Но Федька, как и отец в госпитале, отказался от призрачных хлебов артиста, решил, что у инженера-дорожника надёжнее будущее. Лишь иногда посетует: «Мог бы и со сцены петь!» Но тут же оборвёт себя: «Да чего там хорошего в этом артистическом блудосборище!»

Брат Фёдора Анатолий, было дело, голосом подрабатывал на кусок хлеба. Учился в институте не ахти как, стипендия далеко не всегда обламывалась, ну и пел в ресторане. Школу Анатолий с грехом пополам окончил. Некогда было впитывать знания. То на рыбалку труба зовёт – стерлядь дуром на закидушки прёт, то хоккейный сезон нагрянул или надо терзать гитару в школьном вокально-инструментальном ансамбле. Когда тут за учебниками сидеть. Тем не менее, после выпускного вечера сунулся не в профтехучилище, в институт подал документы, амбициозности не занимать, ну и с первого экзамена оказался за бортом высшего образования. Вскоре в армию забрили. В тюменских лесах Анатолий задумался – ведь ему светит всю жизнь в навозе возиться, нужен диплом. Служил в ракетной части. Командир – мастер спорта по многим видам – гонял воинов-ракетчиков через день да каждый день. То кросс, то разминка, то соревнования, то тренировка. У Анатолия хорошо получалось бегать на лыжах, и без оных толкать и метать всё, что можно. Нацелился он на физкультурный институт.

Но ведь там экзамены не только по бегу и прыжкам. Анатолий попросил старшую сестру Светлану выслать ему все учебники, начиная с пятого класса. Много нового для себя открыл по всем предметам. Дополнительно к теоретическим занятиям по русскому писал сестре Светлане длинные письма, она учительницей работала в Бийске, и требовал, чтобы та присылала их обратно с указанием красной ручкой ошибок орфографических и стилистических. Поначалу возвращались письма типа картин на тему первомайской демонстрации – красным-красно на каждой странице. Но потом праздник стал уменьшаться. В синие будни в конечном итоге так и не превратился, но на троечку сочинение при поступлении в институт Анатолий написал. На твёрдую троечку. И остальные экзамены сдал с таким же успехом, кроме спортивных. Что касается испытаний на беговой дорожке, в бассейне и в секторе для метания, здесь Анатолий мало кому уступил. Учась «на спортсмена», пением в ресторане неплохо подрабатывал.

Лёшка и моторашка

У Кругляковых в те славные времена, когда все они жили в Белоярке, середины не было. И ходили-то все ускоренным темпом. Даже Полина Ивановна при её внушительной комплекции отличалась лёгкостью на ногу. Фрол Кузьмич, несмотря на протез, тоже умудрялся с ветерком гнать вдоль по Промышленной, так называлась центральная улица, по которой ветеран-инвалид нарезал в контору. Ну а уж сыновья, те исключительно бегом. Но и бега им не хватало, чуть подрастали, сразу повышали скорость передвижения по селу с привлечением технических средств – пересаживались на велосипеды, мотоциклы… С этого исторического переходного момента пешком очередного подросшего Круглякова никто не видел. Казалось, что и уезжали они навсегда из села на своих мотоциклах, или, как звала Полина Ивановна двухколёсных коней с мотором, моторашках. В результате один Лёшка остался верен родному селу, остальных его братьев и сестёр разнесло по белому свету.

Лёшка за всех братьев в Белоярке отдувался на гулянках – пел, на баяне играл, а также на гитаре, балалайке веселил публику. Он не прельстился высшим образованием. Фрол Кузьмич с гордостью говорил: «Я всем детям дал образование!» И добавлял с грустинкой: «Лёшку-шалопая тоже бы выучилмомента, когда какой-нибудь сердобольный земляк увидит картину «Богатырь на перепутье» и спросит:

– Чё, Лёша, домой?

Лёша мотнёт утвердительно не совсем послушной головой. Земляк повернёт руль, задаст нужный вектор, и вскоре моторашка с нагулявшимся хозяином упрётся в родные ворота.

Покос

Отзвенели молодые годы Фрола Кузьмича и Полины Ивановны, пролетело лето жизни, с ярким солнцем, весёлыми грозами, радужными ливнями, подошла осень земного пути. Дети разлетелись по большим городам, обзавелись семьями, обросли заботами, некогда родителям весточку написать лишний раз. Один Лёшка в пяти минутах жил. Опустел в недавнем прошлом шумный дом. Кошка Лизка мяукнет когда или корова Марта замычит во дворе, да пёс Уран взбрехнёт. От коровы Фрол Кузьмич отказываться не хотел. Любил он простоквашу, литрами мог пить, и всё же не в ней крылась причина. Месяца за полтора до сенокоса Фрол Кузьмич садился за письма сыновьям. День Победы отгуляет, отпразднует, как полагается фронтовику, а где-нибудь через недельку, отойдя от события, садился за письма. Писал длинно, слезливо, давил на жалость без всякой скидки. Дескать, ослабли мы с матерью, не то, что раньше горы могли свернуть, не та силушка, а надо сено косить. Полина Ивановна ворчала, ругалась:

– Ну чё ты опять пристаёшь! У них своих дел невпроворот, а ты с покосом, Лёшка не накосит, чё ли? А то и купим, они обязательно деньги пришлют! Не оставят, не бойся. Уж детки у нас, дай Бог каждому.

Фрол Кузьмич не обращал внимания на замечания жены, строчил и строчил. Отправив первую партию писем, он и не думал сложа руки ждать реакцию сыновей на вопль отца о помощи. Через неделю садился за следующий почтовый веер. Ответов в эпистолярном жанре не было. Кто-то звонил по телефону, кто-то

отмалчивался… Да Фрол Кузьмич на письма и не надеялся. Главное считал – достучаться до совести. И ведь ни разу не получалось, чтобы никто не приехал. Бывало, все собирались. В том числе невестки, зятья, внуки.

Вот уж когда дом вставал кверху дном. Приезжали гости на короткий срок. Поэтому в долгий ящик ничего не откладывали. Невестки и дочери с порога затевали генеральную уборку по всем углам, Полина Ивановна вспоминала молодость и прочно занимала место у печки и гнала всех, кто набивался в помощники. Сама шуровала чугунками да сковородками, заводила тесто. Внуки шныряли по огороду. Хоть бабушка и не больно много внимания уделяла грядкам, всё равно было что поклевать: морковка, горох, бобы, малина дурниной росла у забора, на задах смородина – красная да чёрная. При случае можно и на крыжовник наткнуться в зарослях травы. Сыновья тоже что-то делали под командованием отца во дворе и дома, но на покос не рвались в первый день. Мужики считали: никуда он не денется. Куда рвались сыновья, так сесть за стол и отметить встречу! Стол всякий раз ломился, проседал от разносолов, ножа не просунешь между тарелками, салатницами, селёдочницами, мисками и вазами. Полина Ивановна загодя готовилась к покосу, и гости не с пустыми руками приезжали. Что это были за вечера! Само собой, выпьют хорошо, само собой, закусят отлично. Оно и понятно – мужики как на подбор!.. Прямо шкафы за столом. Не в прогонистого Фрола Кузьмича сыновья – в мать! Широкой кости! Тарелки только отлетают… Но вот наступает момент, когда Фрол Кузьмич, сидящий во главе стола, как настоящий артист, лениво так предложит:

– А не спеть ли нам, мать?

На что Полина Ивановна обязательно, вздохнув картинно, скажет:

– Сиди уж, певун! Отпели мы своё, отец, отыграли!.. Пусть молодёжь отдувается! А мы послушаем!

Молодёжь, конечно, начинает просить! И Полина Ивановна, чуток пококетничав, без всякой разминки и распевки затягивает: «Вот мчится тройка почтовая…» Фрол Кузьмич, он никому не разрешает аккомпанировать матери в этой песне, растягивает меха баяна. И поёт тульский баян на пару с Полиной Ивановной, взмывает вместе с ней вверх: «Ах, барин, барин, добрый ба-а-а-рин…» Уходит в тоске вниз: «Богатый выбрал да постылый…» Вдвоём рвут они души слушателей этой тысячу раз слышанной историей. Любили начинать с этой песни. Выложиться, взять уровень, а потом баян переходил из рук в руки… И что только не пели! Из репертуара Руслановой, Шульженко, Богатикова… Русские народные, украинские обязательно… Далеко за полночь заканчивался концерт.

Кроватей на всех не хватало, мужики ложились на пол. И тогда, чтобы повернуться с боку на бок, надо было отдавать команду – повернуться можно было только всем разом.

Белоярка на косьбу рано-рано поднимается. Покосы за Иртышом, пока туда доберёшься… А ведь надо следовать присказке «коси, коса, пока роса». Ещё темно, а уже начинается движение косарей на берегу, Иртыш оглашает треск лодочных моторов… Одни Кругляковы не торопятся. Они спят. Шутка ли, чуть не до третьих петухов из-за стола не вылезали. Проснутся, когда уже солнце вовсю разгуляется. Какая там роса? Жара к земле давит. Кругляковых температура окружающего воздуха не волнует. Они, потягиваясь, пьют чай, не торопясь собираются. И возникает традиционный диалог отца с сыновьями. Фрол Кузьмич настойчиво требует взять его с собой, но братьям такой довесок в обузу. Будет под руку указания давать. Они под разными предлогами стараются оставить отца дома. Наконец, под доводами сыновей Фрол Кузьмич сдаётся:

– Да ну вас неслухов! Только бы наперекор отцу поступить.

Лёшка заводит лодочный мотор – братья прыгают в посудину, она тяжело оседает. Лёшка закладывает крутой вираж и нацеливает нос лодки на другой берег:

– Ну, парни, погуляли и будет!

Специально для покоса Лёшка хранит в погребе две фляги с берёзовым квасом. На косьбу берёт пару канистр с фирменным напитком. Покос метрах в двухстах от воды. Братья дойдут до него и за косы. У каждого своя, именная, Лёшка предварительно отобьёт все, он по этому делу мастак с детства.

– Сопли жевать некогда! – скомандует на правах местного. – Это вам не в ваших городах! Давайте упрёмся рогом! Мать уже с пирогами завелась, я утром стерлядку принёс, надо успеть к горяченьким!

Как пойдут косы сверкать в высокой траве… Фрол Кузьмич в своё время при должности главного бухгалтера хороший покос

застолбил. Добрый луг. Перегородят его братья-косари своей шеренгой. И айда… Как упрутся без перекуров… Только время от времени кто-нибудь остановится, воткнёт косу ручкой в землю – чтоб не дай Бог, кто не наступил невзначай – подойдёт к канистре с ядрёным квасом, приложится и опять за косу… Ух, работают… Да и что тянуть… Дома мать с пирогами, стол с гуляньем!