Воспоминание о прошлом

Мама проснулась чуть свет и, с Аней за пазухой, тихо выбралась на улицу. Она рвалась увидеть родную сестру. Чудесное степное утро заливало всю равнину, сияло и светилось. После глухой темной сосновой чащи, мама опять увидела родные, светлые и любимые просторы. Подоткнув от росы высоко юбку, она шла задами усадеб, боясь лишних встреч. Но никого она не увидела. Раньше в деревне в эту чудесную пору уже выгоняли пастись всю скотину, уже ехали в телегах мужики на свои наделы, а сейчас – затхлый покой. Но утро так искрилось замечательно, что мама даже не почувствовала острой тоски. Она торопилась, но на каждом шагу ей попадались прекрасные вещи: пышно рос медвежий лук, ярко зеленел щавель и дикий чеснок. Кругом цвело множество кустов и трав. Мама все рвала и жадно поедала и удивлялась, как же раньше она эту прелесть мало замечала и пропускала. Вот бы запустить сюда ее ребятишек. Дом сестры был на самом краю села, а в селе, как уверяла мама, было 12 верст. Но усталость она почувствовала, лишь подойдя к двору сестры. Вот высится их овальная вкусная груша, сколько у них яблонь, слив, вишен. Она увидела открытой заднюю дверь в сад, а за ней стоял и смотрел недоуменно не нее свекор сестры. Он не узнал ее. Мама подошла, поклонилась ему и тихо поздоровалась с ним. Свекор посмотрел на нее и спросил: «Вам кто нужен?». И тогда мама назвала ему себя. Ей пришлось повторить свое имя, и тогда он спросил: «Матрена, это что ты? Откуда же ты взялась?» Мама заплакала и попросила его тихонько позвать сестру, предупредить ее заранее. Свекор у сестры был очень суровый старик, сестра его боялась, мама боялась, что он не примет ее, будет отказывать. Но он только горько покачал головой и пошел в дом.

Со свекром тети Поли я познакомилась в августе 1950 года. Мне было 12 лет и мама отправила меня в гости к сестре. Я провела в городе Усмани два тяжелейших военных года эвакуации, но мы жили около станции и в селе Завальном. Меня уложили спать в сенях. Мы должны были спать с дочерью тети Поли, Марией, но каждый вечер Мария уходила гулять на «вечорку» и возвращалась к утру. Не привыкшая спать в комнате одна, и без сестры рядом, я дико боялась. А ночи здесь были такие темные, такие звездные, по небу летали какие-то метеоры, что я лежала на сенной постели и глядела вверх со страхом. На чердаке, который в деревенских сенях занимает только половину, я обратила внимание на два корыта, стоящих торчком, и обитые материей. Я спросила тетю Полю, что это за корыта. «А, да не обращай внимания. Это гробы». «Чьи гробы?» «Да свекор под старость помешался. Боится, мы не сумеем ему успеть сделать гроб, чтобы похоронить на третий день. Да у нас некоторые старики так делают. А ведь через три года деду будет 100 лет». Эти слова поразили меня. Ну кто может быть равнодушен к виду гроба, если даже он приготовлен для живого человека. А тем более такой трус, как я. А еще более меня поразил возраст деда. Нам столько рассказывали по истории и литературе про ужасы крепостного права, я сама столько начиталась об этом в книгах, что не верила в существование жителей этого страшного крепостного права. Я была прилежным историком, я знала, что отменили крепостное право в 1861 году, я потом поступила на исторический факультет. Можно представить, как заинтересовал меня свекор. Но свекор со мной даже не разговаривал, впрочем он и с другими почти не разговаривал, но его сын и тетя Поля всегда разговаривали с ним очень почтительно и слушались его. Утром все уходили на работу, оставались дома дед, я и двухлетний сын старшей тетиной сестры Насти. Я должна была следить за этим малышом и скажу, что это было настоящее землетрясение, а не ребенок. Успокаивался он, когда я пела ему песни. Поэтому я пела все время, особенно Коля любил песню «Широка страна моя родная». Дед пожаловался тете Поле, что я много шумлю. Тетя Поля просила меня петь немного тише, и я убавила голос. Когда Коля заснул под мое пение, я вышла в сад к деду. Он стоял, положив на посох руки и голову, и смотрел вдаль. И я осмелилась обратиться к нему, правда ли он жил в крепостное время, и правда, что это было очень жестокое и страшное время? Дед сурово посмотрел на меня и отвернулся. Мне было неудобно отойти сразу, и я постояла, глядя куда и он. И вдруг дед повернулся ко мне и сказал: «Да я жил тогда, много видел. Это было время трудное и тяжелое. Но оно было в сто крат лучше, чем время, в котором мы с тобой живем». Эти слова деда поразили меня. Я ведь считала, что мы живем в самой лучшей и прекрасной стране, и вдруг – такие слова. Я никому не сказала про эти слова: ни тете Поле, ни маме – никому. Я знала, что мы живем в лучшей и прекрасной стране, но знала, что такие вещи говорить опасно. Как-то вот это уживалось у нас в голове. Но я представляю, сколько надо было пережить деду, чтобы, не боясь, сказать эти слова. А ведь он не испытал того отвратительного и бездарного раскулачивания, которое пережили мои родители.

Тетя Поля с криком выскочила из избы и бросилась к маме. Тетя Поля всю жизнь маму называла «нянюка». Так в деревне называли старших сестер, нянчивших младших. Трудно описать их встречу, она была и радостной, и тревожной, и неожиданной. Потом их позвали в избу. Истощенная постаревшая мать и замученный ребенок, которого она распеленала и вынула из подмышки, были страшны. Аня сразу чуть слышно заплакала. У тети Поли было уже 2 дочки: Настя 4 года и Маня 2 года. Они стояли тут же, и тяжело было их сравнивать их с этой замученной девочкой.

В этой избе жили 8 человек, тут тоже было тяжко, но изба была прибрана, на столе лежала скатерть, всем хватало ложек и стаканов. На завтрак была пшенная каша, сваренная без молока, но чувствовалось в ней немного растительного масла. Аня рвалась к каше и дрожала. Мама, потихоньку жевала ей кашу, сама она еще не попробовала ее. Но девочка быстро наелась, и мама наконец-то хоть перекусила. Потом разлили чай из мяты, невероятно душистый. И маме достался кусочек сахара. И хлеб был на столе. Маме казалось что она чудесно позавтракала, она допила весь чай, и решила обязательно заваривать его детям. А потом пошли разговоры; всех пугал мамин приезд, они боялись за нее. Мама всех уверяла, что ее не имели права раскулачивать, ее муж из бедной семьи. Все кивали головой, «так-то оно так, да времена-то тяжелые, непонятные». Некоторые раскулаченные пытались вернуться, а их потом сослали, а некоторых даже посадили. Мама знала, что эти разговоры будут постоянно. Она стала просить сестру, она хочет увидеть свой родной дом, там кто-то ведь живет. Но сестра ей ответила, что дом разрушен, но не сильно, и никто там не живет. Маму почему-то это очень обрадовало. Идти к дому сестра не хотела, ей это было очень тяжко, но мама ее уговорила.

И вот они стоят у своего дома. Их дом был крайним, а за ним текла река Усманка. Дом не был заселен, были сняты двери, порушено крыльцо, вынуты окна. Сестры с трудом вошли в дом. День был очень светлый, но в доме было темно. Они оборачивались и смотрели на лавки, на полки, на полати. Здесь умерли их бабушка и мать, здесь прошла их молодость, здесь мама рожала и растила детей, этот дом построил своими руками их отец, и был изгнан отсюда. Они попали как будто в склеп. Здесь жили люди, а теперь никого нет. Проклятая злая сила отобрала у них весь скарб, а дом обрекла на безлюдье. Сестры обнялись и заплакали истошно, в голос, с причитаниями. Так плачут по умершим, которым нет возврата. Долго, не разговаривая, стояли они и смотрели на покинутое родное жилище. Потом вышли на улицу. А здесь все было залито чудесным ярким светом. Аня лежала на лавочке и спала. Мама пошла гулять по своему саду. Здесь все цвело и пахло, как ни в чем не бывало. Маму поразил и сад, и много зелени в огороде, и укроп, который никогда не сажали, а он рос всюду сам. В огороде она поразилась большому количеству растущей картошки. «Откуда ее столько?» – спросила она у сестры. «Да это же ваша картошка, вы ее посадили в прошлом году, она выросла на славу». «Неужели никто не выкопал?» «Копали, но неряшливо. Рвали руками, брали крупные клубни. А мелочь-то оставалась. Видишь, какая теперь выросла?» А ведь мои дети не знают картошки, У нас там ее и в помине не было. Пройдя сад, они вышли к реке, и мама поразилась. Их баня, недавно построенная отцом, стояла нетронутая. На ней даже висел замок. Мама пошарила под ступенькой и вытащила массивный ключ. Они с трудом стали открывать баню, ключ заржавел, но баня открылась! Здесь все было по-старому: печь не высокая, но с хорошими широкими лежанками, лавки по краям, стол большой посередине, а на столе стоял «самовар» – большой чайник емкостью с ведро. И все подстилки, простыни, банные полотенца лежали на лавках. Баня выходила единственным маленьким окном на юг, дверь была раскрыта и здесь даже воздух был лучше, чем в холодной избе.

Открыв стол, там нашли всю нужную посуду, ухваты для печки. Когда осмотр закончили, мама сказала: «Поля, я перейду сюда жить с ребятишками. Жить у свекрови невозможно.» Поля испугалась: «Я знаю, у свекрови будет жить трудно, но это твоя свекровь. А на кого ты здесь сошлешься? К тебе придерутся, если ты будешь жить самостоятельно». Сама Поля была очень напугана всем произошедшим. Она боялась ходить к дому отца, боялась брать себе какие-либо его вещи. Мама понимала эти трудности. Но она решила сделать вид, что будет жить в бане летом, а потом уйдет к свекрови. Когда мать пришла в дом отца и сообщила свекрови о своем временном уходе, та очень обрадовалась. Дома почти никого не было. Мальчишки бросились к матери с жалобой на голод. Мама собрала жалкие свои вещи, взяла ребятишек, и они опять не по улице, а задами, пошли к родному дому. Там их ждала тетя Поля, она по просьбе матери купила небольшой мешок муки и немного сахара. Началась трудная жизнь для матери. На костре из кирпичей она пекла блины из одной муки, и ей не верилось, что ребята когда-нибудь наедятся и отойдут от костра сытые, но такого никогда не было. В большом своем самоваре, похожем на чайник, она постоянно держала чай из душицы, мяты, чабреца, черной смородины. Сахар раньше был колотый, не пиленный. Она делила сахар на маленькие кусочки и поила ребят почаще, думая перебить их аппетит. В суп клались все травы, крапива, щавель, лебеда – и все съедобное. Потом все это протиралось сквозь сито, и в этот чугунок мама клала чуть обжаренную муку, и ребята съедали весь чугун за обед. Колька, самый ненасытный едок, еще долго дочиста выскребывал посуду. Ребята объели цветы акации, ели другие цветы и листья, выкапывали корни лопухов. А мама всегда держала наготове отвар дубовой коры на случай расстройства их животов. Зато спали они хорошо. Пришел дядя Егор, прибил доски к парильным полкам, мама наложила туда сухой травы и ребята спали почти до обеда, а мама уносила Аню, уходила на другой конец сада и старалась дать ребятам подольше поспать. В середине июля мама встретила колхозного возчика. «Ты что же, Матрена, хоть бы одолжила мне чего-нибудь из посылки. Я не обязан возить тебе». «Какая посылка?» – изумилась мама. «Два дня назад тебе была посылка из Москвы. Я все передал твоей свекрови. Ведь ты там проживаешь». Мама кинулась к свекрови. Там уже почти все было съедено, только в деревянном ящичке лежало немного крупы. Произошел скандал. Мама обвиняла свекровь, что она объедает своих внуков, а свекровь уверяла, что даже не разобралась, откуда что пришло. Маме пришлось уйти с горькими слезами. Недалеко у колодца несколько баб брали воду. Они все слышали. Они выразили маме полное сочувствие. Свекровь все не любили за ее жадность, сварливость и желание урвать. Они советовали маме поговорить с возчиком, конечно, придется ему отстегнуть. Мама пошла к возчику, просила все отдавать ей и ее детям, а она будет благодарна ему. Возчик обещал. Мама шла домой очень расстроенная, но в душе у нее гнездилась радость. Значит муж жив, где-то устроился на работу, прислал посылку на 10 килограмм. Дай Бог, чаще этому повторяться. А может, внутри в посылке будет какое-нибудь письмо, может, деньги. На ящике посылки мама увидела только штамп почты, обратного адреса не было, да это и понятно. Через две недели пришла еще посылка, а еще через две – другая. Половину занимало пшено, мука и сахар. Мама перещупала все, но никаких бумаг, ни денег. На посылке не указывался московский адрес и номера почт были разные. Значит, папа остерегался. Мать пересыпала в мешочек крупу, сахар и относила потом возчику. Посылки окончательно не спасали, но ведь сколько они поели клубники, которая росла в степи изобильно. Недавно мать уже стала копать понемножку картофель, добавляя его аккуратно в суп. Один раз она помыла мелкую картошку и сварила ее отдельно. Ребята жадно ели целиком, со шкурками и все просили сварить еще такую еду. Мама радовалась за ребят и как-то освободилась от своих страхов. Они жили отдельно за мостом. Мама даже не ходила к родственникам, которых было у нее полсела. Однажды она проходила мимо группы баб у колодца. Они разговорились. Одна женщина сказала: «Я недавно видела мать Барбашина. Она напоминала сыну про тех, кто вновь сюда приехал. А сын ей ответил: «Мы скоро с ними разберемся. Расправимся сурово». Женщины стали осуждать Барбашину, сочувствовали маме. А у матери сердце застыло, тревога ее никак не отпускала.

В середине августа она копалась в огороде. Вдруг она услышала громкий разговор. Трое сельсоветчиков подошли к ней: «Мы пришли за тобой. Ты арестована. Пошли с нами». У мамы отнялись руки и ноги. Она тихо сказала: «У меня четверо детей. Мне их вести с собой?» «Мы отведем их к твоей свекрови». Мама стала просить не уводить ее в сельсовет, она никуда не уйдет от детей. А у свекрови своих детей кормить нечем. «Давай я схожу за Полей», – вызвался Бубнов. Ребятишки куда-то убежали. Мама вернулась в избу, взяла на руки Аню и подошла к мужикам. «Ты ребенка зря берешь», – сказали ей конвоиры – «Неизвестно, сколько ты просидишь в сельсовете». «Я не могу ее оставить, она еще не ходит. Я кормлю ее грудью».

В сельсовете находилось несколько вернувшихся мужиков и одна женщина. Мама поместилась на лавке. Наутро пришла Поля, она принесла маме хлеба и воды. Мама жевала хлеб с водой и этой жвачкой прямо изо рта кормила девочку. В этот день ее не вызвали, не вызвали и на третий день. Вечером опять пришла сестра. «Нянюка», – плакала она – «как же с детьми быть. Они плачут, я тайком ушла от них к тебе. Как быть с ними, если тебя арестуют?». «А тогда ты отдай их в детский дом. Пусть их заберут, пусть их государство кормит. В государстве их будут хоть по три раза в день кормить. Спать будут на кроватях. А я-то им ничего этого не дам». Ее молча слушали сидевшие с ней, тетя Поля плакала. А мама не плакала. Она вдруг успокоилась, и всю ночь провела в мыслях о детях, о том как их заберут в детский дом. Им там не будет плохо, они уже много плохого насмотрелись. Может, там им будет даже лучше. А наутро ее позвали первую. В комнате сидел мужик, показавшийся ей очень страшным, с револьвером. «Ты зачем ребенка притащила?» «У меня некому за ней смотреть, я ее еще грудью кормлю. Иначе она умрет». Между ними начался долгий и трудный разговор. Мама была на редкость спокойна и отчаянна. Она говорила смело, предложила забрать у нее всех детей, а она пойдет в тюрьму. Она не знает, где ее муж, он ушел по дороге, а его бедная семья живет здесь. Потом этот страшный мужик начал кричать на представителей сельсовета. Те оправдывались. Им разрешили раскулачивать тех, кто вышел из колхоза и отказался вернуться в колхоз. А от отца осужденной, Коняева Леонтия Ивановича, было еще много нехороших и опасных высказываний о власти, о колхозах, о письме Сталина. Отправить же его одного было бессмысленно, надо было отправлять с семьей, а дочь (моя мама) жила с зятем вместе с отцом в это время. «Где ваш отец?» – спросили маму. «Он остался в Котласе, в Лузе». Были еще вопросы, мама отвечала, где правду, где выдумывала. Потом этот страшный мужик остался один, начал что-то писать, а потом обратился к ней. «Я подписал вам бумагу. Вы можете жить здесь. Вас больше никто не тронет». Мама взяла бумагу, хотела сказать спасибо, сказать что-нибудь доброе этому человеку, но не могла выговорить. А он встал и ушел, сказав ей: «Идите спокойно домой!» Мама шла и заливалась слезами. Она благословляла этого мужика, молилась за него. И радовалась, что и там есть хорошие и добрые люди. После этого она стала появляться на улице намного спокойнее.

В сентябре в хороший день мама решила пойти в Усмань. В деревне купить было ничего невозможно. Она взяла 4 подходящих мешочка: два для картошки, 2 еще что-нибудь подкупить из еды. Она ушла рано утром, предупредив Маню, что вернется вечером. Только после полудня она нагрузила свои сумки, связала их, чтобы нести ловчее и тронулась в путь. Пройдя половину, она села отдохнуть и вспомнила, что вот от этого места, если пройти лес и поляну, она может быстрее прийти домой. Она здесь раньше не ходила, ведь раньше до города и обратно они ездили на телегах, но она слышала про этот путь. Отдохнув немного, она прошла лес и вышла к полю. Дорога пошла вниз, мать опять села отдохнуть, положила мешки. Уже смеркалось. Мама пошла на поле посмотреть, какие там растут травы. Она сделала два шага, и вдруг ее правая нога провалилась до колена. Она стала судорожно дергать ногу и упала на левый бок, в трясину. И тут мама вспомнила, что раньше слышала что-то про эту трясину. Да как же она могла забыть про это! Своими торопливыми движениями мама делала себе хуже. Она чувствовала отвратительное чмоканье, ее тихо засасывало, а она не могла двинуть провалившейся ногой, которую свело судорогой. Ужас охватил ее, она стала истошно кричать: «Богородица, спаси меня. Пожалей моих несчастных детей. Они погибнут без меня». Вдруг прошел какой-то порыв ветра. Он наклонил маленькую березку, которую мать вначале даже не заметила. Мать схватилась свободной рукой осторожно за ветку и, боясь ее сломать, с трудом дотянулась до нижнего ствола этой жалкой березки.

«Богородица спасла меня», – говорила мама, рассказывая нам эту историю. Держась за дерево, цепляясь другой рукой за траву и землю, мама начала осторожными движениями подаваться к березе. Но жутко скрутило засосанную ногу, ее немилосердно сводило. Долго, стискивая зубы от боли, мать наконец выкатилась на траву. Уже сиял во все небо необычайно яркий месяц, было светло как днем. Надо было подниматься и идти домой. Мамины сапоги остались в болоте. Тихо ступая, мать добралась до своих покупок. Какая была радость, что она не пошла со своим грузом в болото, все на месте, даже кривой железный бидон с растительным маслом целых три литра, не пострадал от порыва ветра. Эта спасенная жизнь и спасенные продукты дали маме силы все взвалить на себя и босыми ногами, по невероятно грязной и мокрой, холодной земле, отправиться домой. Когда она дошла до речки и повернула к дому, по всей степи уже разливался ранний золотой рассвет. Мать ни разу не отдохнула, она останавливалась иногда под деревом и два раза садилась на пеньки, но ни разу не сняла свою ношу, боясь, что повторно она уже ее не взвалит на себя. Дверь в баню была открыта, мальчишки спали на печке. Маня спала, сидя на лавке, головой на столе. На столе же лежала Аня. Она не спала, а увидев маму – заплакала. Мать вынесла ее на улицу, развязала мешок, в котором сверху лежал хлеб, стала жевать его, и этим хлебом она ее покормила. А потом мать пошла в реку, выкупалась в ледяной воде и принялась за дела. Надо все переложить в ларь, обитый железом, подальше от мышей. Надо затопить срочно печку, в бане было холодно. Хорошо, что дрова она всегда с вечера клала в печь, чтобы они подсохли. А потом она заварила свой душистый травяной чай. И вскоре проснулись ребята, как всегда – жутко голодные. Они поели все, что она им успела приготовить, выпили весь чай. Дети рассказали ей, что они ждали ее до самой ночи, сидели у дома, плакали. Есть было нечего, они ждали ее с гостинцами. А она слушала их, топила печь и думала, что бывает же такое счастье. Ведь она вернулась домой.

Мама всегда боялась болотистых мест. На даче она могла ходить за грибами хоть с кем-нибудь. Когда мы жили на своей любимой Шелепихе, то в баню ходили на Фили. Там были раньше бани, не доходя до красивой двухэтажной церкви. В этой церкви до войны крестили меня и мою младшую сестру Нину. Мы проходили вдоль реки, и там в одном месте было болото, довольно приличное. Там иногда громко квакали лягушки. И мама всегда останавливалась, слушала это кваканье, а потом молилась на церковь. Мы ее торопили, а она всегда говорила: «Ой, не дай Бог никому всадиться в это болото. Страсть-то какая». Церковь, на которую молилась мама, после войны уже не работала. В войну там были конюшни. Но мама никогда не проходила не помолившись усердно, мимо этого болота.

Наступило очень тяжелое время. Пришел ноябрь, а потом зима. Двери закрывались наглухо, пол застилался старыми тряпками. Печь топилась долго. Мама старалась сохранить тепло. В окно свет чуть пробивался и целый день мать жгла лучину, воткнутую в щель на стене печки. Все ходили босяком, обуви домашней не было. У двери стояли две пары старых протертых валенок для выхода на улицу. А выходить приходилось часто. Покормив ребят, мать одевала старый пиджак, повязывалась накрест платком и шла добывать дров на следующий день. Рубила, где удавалось, свою же избу. Обрубала ветки деревьев. Набрав достаточно, возвращалась в баню. Когда в конце января повалил снег, надо было расчищать дорогу к улице, а иначе к ним не попасть. Мальчишки, особенно когда повалил снег, выскакивали на улицу прямо босиком, раздетые, и еле удавалось их силком загнать домой. Маня одевала большие валенки и старалась помогать маме. Но чаще всего ей приходилось сидеть дома и следить за Аней, которая тихонько уже ходила по лавке, держась за стол. В их жилище был беспорядок: пол заслан, всюду все навалено, помойное ведро и таз стояли у двери, и их приходилось часто опорожнять. Навести порядок не было никакой возможности. Мальчишкам было раздолье. Они лазили на русскую печку и бесстрашно прыгали с нее, играли в прятки и возились с котом. Этот кот прижился у них, его не кормили, он питался мышами, которых было предостаточно. Но когда садились есть, кот не отходил от лавки и очень радовался, если ему доставался маленький кусок хлеба или шкурка от картошки. Несколько раз приходила тетя Поля с мужем, дядей Ваней. Он приносил пилу и они с мамой отпиливали большие бревна в бывшем жилом доме и делили их на дрова. К весне мама практически разрушила свой некогда обитаемый еще крепкий дом. В посылках, которые она получала из Москвы от папы, регулярно находила немного спрятанных денег. Да только купить на них что-то в деревне было очень трудно. Люди, к которым она могла ходить, сами голодали, и у них ничего нельзя было купить даже за деньги. В сельпо мама особо ходить опасалась. Там свободно можно было купить муку, а за остальными продуктами всегда были очереди, и мама боялась лишний раз быть на глазах. Она брала муку и почти каждый день хоть раз пекла блины на воде. От родных она могла получить лишь старые заношенные вещи, но она все брала и несла домой на подстилку, на тряпки, которыми прикрывались ночью. Ребята хотели есть постоянно, мама регулярно заваривала им чай, поила их, рассказывала в свободное время сказки, которые умела сочинять на ходу, старалась отвлечь их внимание. У нее было насушено много сухих фруктов. Она постоянно летом резала и раскладывала где могла яблоки, груши, целиком вишни. Вишни исчезли быстро, а яблоки и груши мама дотянула до конца марта. Она два раза давала деньги возчику, чтобы он купил картошку на базаре. Ведь он часто ездил в город, но он был недоволен, боялся потерять работу, да и ему ничего не доставалось на рынке, он же ездил в будни, а рынок уже в 10 часов пустел. Он оба раза долго тянул, но все таки привез ей картофель. Но брал хорошую мзду.

Мама никогда не думала, что к ней кто-то полезет, но она ошиблась. Это случилось в феврале. Мама накануне получила посылку от отца. Она хорошо и плотно закрывалась на ночь, иначе от двери сильно дуло. Два боковых запора она сильно затягивала ржавой железной цепью и замыкала на замок, чтобы дверь хорошо держалась, и не продувало. А еще наваливала к двери все тряпки и клала на них боком лавку, для тяжести. Она делала это для тепла. Что у них брать кроме грязных тряпок. Но она ходила за мукой, значит у нее есть деньги. Мама всю жизнь мучилась со сном. Она всегда спала плохо. А в деревне она спала еще хуже. Ночь зимняя длинная, не чаешь дождаться рассвета. Мама услышала подозрительный шум. Кто-то тихо дергал дверь сначала на себя, потом тихонько стал дергать вбок. Мама испугалась. Совершенно бесшумно она прошла к двери и прислушалась. Она услышала шепот и тяжелое дыхание. У мамы был топор и колун, они лежали тут же. Мать взяла табуретку, бесшумно влезла на нее и посмотрела в маленькое окошко. Светила луна. Мама узнала одного из нападавших. Она взяла топор и стала у двери. За стеной тихо возились. И вдруг дверь как будто приподняли и сильно дернули. «Поль, Поля, ты что там у двери делаешь», – спросила мама. Она хотела показать, что она не одна, что у нее ночует Поля. Погодя, она откликнулась, изображая Полю: «Да я тут на двор встала. Что ты тут каких-то топоров и колунов навалила». Потом она смолкла, но стала ходить вдоль двери, гремя топором и колуном. Пропели петухи и мама поняла, что ночь уже во второй половине. Она сидела на табурете и не подавала голоса. В бане было тепло, вьюшки были закрыты. Мама думала что грабители уже ушли. И вдруг они как будто приподняли дверь и рванули ее. Мама вскочила и закричала: «Это кто же здесь озорует. Поля, бери колун, а я возьму топор. Ахну по голове или отрублю руки». Она что-то проговорила за Полю, но тут закричала Маня: «Мама, мама». Мама стояла у двери с топором. Маня покричала и замолчала. Остальные не проснулись. А мама все стояла с топором, пока не стал брезжить рассвет. Потом забралась на табурет, посмотрела, никого уже не было видно. Утром, когда она испекла блинов и стала кормить ребят, Маня спросила: «Мама, с кем ты ругалась ночью? Ты кричала!» «Да лиса приходила к нам, к коту подбивалась. Пришлось мне на нее ругаться». А дальше, как всегда, пришлось рассказывать ребятам про лису. Но когда ребята наелись, мать оделась и пошла к свекрови. Она жила близко, надо было позвать мужиков посмотреть дверь. К счастью мамы, свекрови и тети Лизы дома не было. Мать стала все рассказывать дяде Егору. Подошел и Иван, папин брат. Они пошли с мамой к ее бане. Когда осмотрели дверь, дядя Егор сказал маме: «Ты хорошо отделалась. Они ведь притолоку сломали. Еще один рывок и они бы к вам прорвались». Мужики все привели в порядок. Дядя Ваня ушел, а дядя Егор остался. Он рассказал маме, что они с тетей Лизой хотят потихоньку уехать в Москву. Может они там разыщут ее Тихона, узнают его адрес. «Да как ты его в Москве то разыщешь. Она Москва-то какая огромная». «Да не такая она и большая. Я туда мальчиком со старшиной до революции ездил, помогал ему, лошадь стерег. Да обычный город». Мама рассказала дяде Егору про одного из нападавших. Егор был мужик тихий, куда ему было справиться с этим хулиганом. Он посоветовал маме пойти к ее дяде, тоже Ивану. Этот Иван был самым младшим братом в большой семье, к которой раньше, до раздела, принадлежал и мамин отец Леонтий Иванович. Иван очень любил маму, оказывал ей всегда расположение. Помочь он ей ничем не мог, у него были свои детки. Один из детей, тоже Иван, был ровесник брату Николаю. Он впоследствии, после войны, жил в нашей семье, как родной. Этого дядю Ивана в деревне все боялись. Огромного роста, красавец, он никому не давал спуска. Мама послушалась Егора, пошла к дяде Ивану и рассказала про ночное происшествие, назвала нападавшего. Дядя Иван ее успокоил. Он сегодня же навестит этого подлюгу и так, что он ей на глаза больше не покажется. Маме стало легче. А потом пошли те же дни. Иногда заходила тетя Поля, стал иногда заглядывать дядя Иван и своими могучими руками отрывать очередное бревно от почти уже разоренного дома – на растопку. Стала болеть маленькая Аня. В апреле маме два раза показалось, что девочка умерла. Она лежала неподвижно, посиневшая, и даже не шевелилась. Один раз при этом была тетя Поля, она даже оставалась ночевать у них. Иногда мама тайком думала, что лучше бы Аня умерла. Она была слабая, замученная, не хватало сил поднимать ее. Но Аня оживала, вновь шевелилась.