Небесный огонь

«Спасена!» – заплакала сухими глазами Олджуна. После того, как Йор убрался из нее, она страстно полюбила жить.

Соннук перегнал долговязого, менее проворного Кинтея. Взгромоздил на себя спрятанную в кустах лодку, согнулся под ее бременем. Непослушные ноги заюлили зигзагами, страх выходил из них протяжной дрожью. Хрипя, влачился не пыткою тела – из остатков упрямства. Спустив судно на воду, бросил в него скарб и лишь тогда перевел дух. Подал ладонь Олджуне – не смогла встать, подползла на коленях. А как упала на днище, так и осталась лежать лицом вниз. Хотя знала теперь, что Мохолуо, водяная жительница, по земле не ходит…

На берегу, шатаясь под ношей, появился Кинтей. Силы его были на исходе, но отчаянным рывком зашвырнул за борт вещи и сам мертвой хваткой вцепился в корму.

Соннук собрался огреть надоеду лопастью весла. Олджуна умоляюще взмахнула рукой: не надо, пусть, пусть… Парень, по пояс в воде, подтянулся, перекинулся внутрь. И все молчали, только дышали громко и сипло.

Тяжело груженная лодка наконец отчалила. Огибая мыс, поплыла под сенью кустов. В выходе из залива река подхватила ее. Береговые волны копили у отмелей взбаламученный половодьем мусор. Задумчиво оглаживая осевшие борта, словно прикидывали, не прибить ли лодку с приливом к песчаной косе. Весло разметало волны и открыло путь к водному простору.

Соннук навис над кормой, подставил лицо под россыпь водяной пыли. Остылый речной ветер долго не мог охладить горящее тело. Хотелось перегнуться с борта, сунуть голову в студеную волну и поймать лицом течение – будь что будет.

Олджуна лежала, крепко стиснув в кулаке ременную привязь лодки. Пальцы затекли, но не выпускала. Хоть с малым бременем в руке, а будто бы надежнее. Слушала, как успокаивается, реже и тише стучит пугливая птичка сердца. Страшно было высунуться. Боялась, что не удержится, начнет вглядываться в глубь, где непременно померещатся смутные пятна-глаза. Без того чудилось: вот-вот захлестнет восставшей волной и в фонтане брызг и придонного песка взовьется замшелая колода с несыто разинутой пастью… Что, если железочешуйчатая ящерица все-таки выбралась из Диринга и поплыла за ними?

Плечо Олджуны соприкасалось со спиной Кинтея. Парня колотили безмолвные рыдания.

– Эй, лодку утопишь! – прикрикнул Соннук, и непрошеный попутчик, судорожно всхлипнув, утих.

Маковка Каменного Пальца еще маячила, но времени прошло довольно. Впереди простиралась бескрайняя даль. Без всякой помощи весла лодка перышком скользила по прибитым ветром волнам. Скулы ее делили реку белым ребристым пробором. Курчавые гребни волн стелились и гасли по бокам пенными стежками. Зябкое речное дыхание дуло в корму.

У Олджуны окоченели руки, не так от холода, как от неподвижности. Отбросив ремень, растерла пальцы. Задремавшая кровь проснулась с болью, потекла быстрее. Женщина привстала, и в глазах на миг стало темно, а едва прояснело – испугалась большой текущей воды.

Изредка рядом с лодкой выныривали изуродованные ледоходом черные деревья. Олджуна насилу подавляла желание вытолкнуть криком душный ужас. Соннук спешил отпихнуть коряги веслом. У него тоже не сразу прошло жуткое ощущение кишащих в бездне невнятных груд.

Округлая лопасть весла ловила отражение закатного солнца. Лучи кропили Большую Реку золотыми брызгами. Одинокая лодка плыла в звонкой тишине меж двух вечерних глубин – темно-синей речной и розовато-синей небесной. С обеих сторон, теряясь вдали узорными опоясками, катились назад скалистые берега.

Олджуне грезилось, что никакого течения нет и река хитрит, удерживая суденышко на месте. Будто на самом деле лодка стояла, а от нее без остановки бежали вспять бесконечные утесы. Но порою женщина дивилась бешеной скорости мрачного движения волн. Казалось, течение с самовластной настойчивостью мчит ее во мрак и пустыню. Несет все дальше от берега, где осталась половина пристывшего к Элен сердца дочери Сытыгана.

* * *

Ранняя луна ощупала лодку холодными скользкими лучами. Настала пора подумать об ужине и ночлеге. Направились к устью светлой речки, что весело ниспадала с гор.

Упиваясь свежей прохладой, Соннук дышал глубоко и свободно. Гигантская ящерица осталась далеко, измельчала и потускнела. Потеря джогура стала казаться незначительной, волшебный камень – не столь уж необходимым. Атын мнился чужим человеком, от жизни и смерти которого нисколько не зависели жизнь и смерть Соннука.

Тоскливый взор Олджуны блуждал в скрытых сумерками верховьях реки.

«Ничего, пусть погрустит, – думал Соннук. – Тем приятнее будет прийти туда, где нас ждут». Он не однажды склонялся к мысли, что судьба, творя его с Олджуной будущее, недаром мучила и терзала обоих. На Орто ничего не дается легко, а за высокое счастье и плату приходится отдавать высокую.

Соннук был благодарен Элен за свитое в ней гнездо. Но долина, населенная чванливыми людьми, не сумела сделать счастье полным. Зато теперь каждое мгновенье приближало к стране, где ждал пророческий сон. Олджуна убедится в правоте своего человека-мужчины. Их юрта наполнится плещущим через край счастьем… Подумав об этом, Соннук распрямил устало согнутую спину. В душе сразу водворились спокойствие и уверенность.

Приятные мысли прервал глухой стон. Кто-то стонал в медвежьей скатке. Соннук повернулся, и в сердце его словно что-то оборвалось. Человек?..

– Кто это?

– Невеста моя, – буркнул Кинтей.

Соннук перевел дух. Ему почему-то почудился голос Атына.

Олджуна язвительно хмыкнула. Она-то давно поняла, что в шкуру закатана украденная девушка. Вгляделась в представший берег. С горы к нему спускался беспросветный бор. Черноту леса смягчала тонкая березовая кайма. В дюнах топорщились кусты краснотала. Место было почти такое же, как на Бегунье, где Олджуна впервые познала мужчину…

Лодка с визгливым шорохом пробороздила песок пологой отмели. Люди сошли, расправляя онемелые ноги. Кинтей, размявшись, поволок из лодки «невесту». Соннук любовался своей вечерней тенью. Как верный слуга, она скользила рядом.

Блаженствуя, Олджуна грелась у огня. Соннук успел развести костер и подвесить на рогуле котелок с водой для похлебки, пока Кинтей спиной к спутникам возился с похищенной девушкой. Раскрутил шкуру, расслабил вязки ремней. Белое, без кровинки, лицо, обмотанное какой-то одежкой снизу, повернулось к костру. В измученных глазах плакал и молил застывший крик…

Ладони Олджуны взлетели ко рту. Неужто… Не может быть!

Не может, а было. Ни с чьими другими не могла она спутать этих карих глаз.

– Илинэ!

– Илинэ?.. – пошатнулся Соннук, роняя из рук топор, которым стругал палку для ветрового заслона.

– Она. Ну и что? – с вызовом глянул Кинтей.

Олджуну затрясло от злости. Впору было, ногти навострив, броситься на наглеца, расцарапать его бесстыжую рожу! Как смел он, как дерзнул… дурень безголовый… мерзавец… что натворил!

Стужей повеяло от голоса:

– Развяжи ее!

Кинтей набычился, втянул голову в плечи, точно Олджуна снежком в него запустила:

– Убежит.

– Она все равно убежит. Развязывай, негодник, иначе я не знаю, что с тобой сделаю!

Женщина шагнула ближе, и Кинтей, подпрыгнув, выдернул из ножен молнией блеснувший меч. Ощерился, шалым взглядом перебегая с лица на лицо. Повел грозным оружием перед собой, держа его обеими руками:

– Прочь! Прочь, сытыганское отродье!

Соннук поднял топор и отодвинул Олджуну за спину. Хлестко перекинул топорище из левой руки в правую. На облитых жаром скулах выступили каменные желваки. Жгучий взор точно крапивой ожег щеки Кинтея. Стояли молча, сверля друг друга настороженными глазами.

Кинтей не выдержал. Изобразил лицом миролюбие, улыбнулся кривовато. Вложил меч в ножны.

– Зачем нам драться, Атын, что делить? Сегодня мы пережили такое, после чего люди, даже бывшие враги, сплачиваются и стараются держаться вместе… Мы не прежние глупые мальчишки. Пусть Белый Творец покарает того, кто помнит зло. Я – не помню. Не собираюсь мстить за ту детскую драку из-за тальниковой вязанки, когда ты так же угрожал топором. За тот страшный удар… Скажу честно: я восхищался тобой! Я и теперь восхищен.

Поправив пояс, задвинул меч за спину и ухмыльнулся:

– Ты сумел надуть всех! Ведь мы с Топпо… – он вспомнил, что имя покойника не называют вслух, – мы с другом, как вся Элен, вначале поверили, что в Олджуну впрямь вселился Йор. Ох и мудреную же ты придумал уловку, чтобы увести жену Тимира! Друг мой видел, как вы с Олджуной кувыркались на холме…

Глаза Соннука неистово сверкнули, и Кинтей заторопился:

– Ты похитил баджу собственного отца, я – твою названную сестру. Илинэ пока что никому не принадлежит. Кто из нас больше преступил закон? Я сватался к ней. Ее нянька Лахса… ваша приемная матушка отказала сватам. А я не приемлю отказов. Хочет или не хочет Илинэ, она станет моей женой. Не беда, что согласия с невестой у меня пока нет. Привыкнет. Полюбит, может быть… Мало ли в Эрги-Эн крадут невест? Многие для того и едут на торжища. Я не жесток, и я люблю ее. Ты будешь доволен зятем. Видишь – не скрываю от тебя ничего. Мы еще славно погуляем на свадьбах – твоей и моей!

Он чуть повременил и убедился, что гроза миновала.

– Надеюсь, ты больше не злишься, Атын?

– Я не Атын.

Обдумывая ответ, Кинтей искренне удивился:

– Кто же тогда?

Растерянно уставился на спину того, кого считал Атыном. Любовник Олджуны молча занялся прерванным делом. Он был похож на сына кузнеца, точно отражение. С маленькой разницей. Не понять, в чем.

– Его зовут Соннук, – сказала женщина, и тот, не поворачиваясь, нехотя пояснил:

– Я – близнец Атына. Сразу после нашего рождения кузнец отдал его Лахсе, а меня – в другой аймак. В Элен обо мне никто не знал. Но вот недавно я вернулся в семью… – он запнулся, – и понял, что не нужен Тимиру.

– Не нужен? – усомнился Кинтей.

– Отец не захотел меня принять.

– Ты знаком с… братом?

– Мы как глаза, которые вместе появились, но не видели друг друга. Я приехал, когда Тимир отправил его с заданием в верховные аймаки.

– У вас одно лицо.

– Ну да, мы ведь не просто одночашные братья, еще и близнецы. Родились в одной рубашке.

– Развяжи ее, – снова велела Олджуна.

Кинтей сделал вид, будто только что вспомнил:

– Ах да, Илинэ же твоя родная сестрица! Матушка говорила…

– Мало ли что говорила твоя матушка, – осекла женщина.

Кинтей якобы не расслышал пренебрежения в ее словах.

– Прости за «отродье», Олджуна. Уж больно ты меня раззудила. А я, признаться, не из тех, у кого вялый язык и рыбья кровь!

…Соннук чувствовал спиной прямой взор Илинэ. Глаза у нее, кажется, светло-коричневые? Может, теперь потемнели от горестных мыслей. Он подумал, что этот беспощадный взор останется с ним надолго. Гораздо дольше, чем следы его торбазов на гостеприимной поляне…

Ну и пусть смотрит волчонком. Ему-то что? Все сложилось на редкость удачно. Вместо Сата он привезет Страннику девушку, которая знает, где находится волшебный камень. Соннук старался не думать, как черный человек будет выбивать у Илинэ признание.

– Пусть бы в ремнях сидела, – бормотал Кинтей, освобождая пленницу. – Они не тугие…

– Не бойся, не сбежит твоя невеста, – обронил насмешливо второй сын кузнеца.

Настал черед Олджуны непонимающе пялиться в его спину. Душу охватывали гнев, возмущение, желание на корню извести подлое племя мужчин. Желание было таким мощным, что на миг Олджуна едва не лишилась чувств.

Он догадался о чем-то, сжал ее ладонь и шепнул:

– Нам нужно поговорить.

За деревьями привлек к себе:

– Что с тобой?

Уткнувшись ему в грудь, женщина яростно разрыдалась.

– Если хочешь, я настою на том, чтобы Кинтей отпустил Илинэ, – ласково заговорил Соннук. – Я убью его, если хочешь… Но подумай хорошенько: дойдет ли она до Элен? Мы отдалились от нашей долины на два ночлега пешего пути. Может, и больше. Течение быстрое. Ей придется идти одной. А ведь ты знаешь, Великий лес полон нынче странных зверей. Вспомни пряморогого лося и лесного старика, который едва не изувечил мою руку. Я уж не говорю о сегодняшнем дне… С небом и временем творится необъяснимое. Неизвестно, что будет завтра – пурга или зной. Отпустить Илинэ – значит послать ее на верную гибель. Нам надо идти вместе. Там, на севере, мы найдем способ избавиться от Кинтея. Отправим девчонку с надежными провожатыми обратно на добрых конях. А может, найдем ей достойного жениха.

Он нежно заглядывал в заплаканные глаза, гладил косы:

– Не сердись, любимая… Я сделаю все, что прикажешь.

– Ладно, – помедлив, согласилась Олджуна. – Только пообещай мне, что не дашь этому выродку обидеть Илинэ.

– Обещаю.

– Я сама ей все объясню.

– Вот и прекрасно…

Они вернулись вовремя. Девушка безмолвно и ожесточенно отбивалась от объятий своего мучителя. Хищное, красное в свете костра лицо Кинтея казалось бесовским. Увидев спутников, он отпрянул от Илинэ.

– Еще раз замечу – убью, – молвила Олджуна ровным голосом, но глаза полыхнули. – И никакой меч тебе не поможет.

Соннук спокойно подтвердил:

– Она убьет.

Кинтей поверил бы и без слов. В женщине точно Йор промелькнул.

– Мстительный и коварный человек нам в пути не нужен. – Соннук нарочито зевнул. – Да и не только в пути. Поэтому, если вдруг угляжу, что пытаешься кому-нибудь из нас досадить, ты испытаешь худший удар, чем в детстве от моего брата.

«Жених» отодвинулся от Илинэ. Погодя, засуетился, захозяйничал над котелком, пряча глаза. Высыпал в воду сухую рыбную крошку.

– У меня все есть, – залопотал чуть подрагивающим от страха голосом. – Матушка позаботилась. Я хаживал домой ночами, когда мой друг храпел.

Вытряс из вьючных сум кожаные мешочки:

– Тут – вяленое мясо, тут – тертые луковицы сарданы…

* * *

Запасливая матушка налила в туес с зауженным горлом свежего топленого масла, в другой натолкала квашеную зелень. Набила сумы копчеными тетерками, жареной рыбой, сушеными коровьими кишками, начиненными жиром. Жалостно причитала, провожая Кинтея в дорогу. Все пеклась-радела о нем, невезучем.

После неудачи с поджогом Манихаевой юрты мать распустила слух, будто приятели рванули на север, а они прятались от эленцев и чужаков в норах зверей. Жизни человечьей не стало, впору было волками выть. Кинтей сказал матери, что вернется, хотя вовсе не хотел возвращаться. Собирая еду и кой-какую одежонку, она сквозь плач утешала себя и сына, что отъезд на юг поможет ему избежать войны с бесами, из-за которой в Элен отовсюду ринулся подозрительный сброд. Жаловалась на старейшину Хорсуна: раздает пришельцам на поселение лучшие места в долине, праздники для них устраивает. Вот и сегодня в заставе ожидается медвежий пир. Воинское Посвящение справляют.

«Пируют! – в глухом бешенстве думал Кинтей. – Они – пируют, нищее отребье привечают! А мы с Топпотом, наследники исконных эленских родов, вынуждены бежать куда глаза глядят! Подпортить бы им праздник напоследок… Пусть удалые ботуры Хорсуна ищут потом виновных, покуда кукушка жаворонком не запоет».

Мысль о последнем мщении неотвязной мошкой зудела в мозгу. Распрощавшись с матушкой, Кинтей зашел в коровник. Накинул рванину поверх добротной одежды, испачкал сажей лицо, шапку поглубже надвинул. Сгорбился, заморгал подслеповато… Посмотрел на себя в лужу – старик стариком. В заставу пробрался спокойно. Встречные знакомые не признали, чужие носы воротили от чумазого старикашки.

Асчит с помощниками, как всегда, суетились у костров. В широком дворе хлопотали бабы, разнося угощение. Народ гулял! Кинтей скромно притулился сбоку среди тонготов. Пожевал мясца, чтобы внимания не привлекать. Улучив миг, тихонько прошел за Двенадцатистолбовую, вроде до ветру. Нет никого. Заглянул в окно – пусто в юрте! Празднуют молниеносные… Скоренько выставил окно.

Оружие особо не выбирал, снял болот с рожка на первом же столбе. Меч оказался превосходным. Острое лезвие в мгновение ока лишило тетив луки, гроздьями висящие на столбах. Кинтей охолостил оружие на девять дней, пока не вызреет новый ременной сыромят. Думал еще чем-нибудь навредить, но заспешил: почудилось, что кто-то дергает плотно закрытую дверь. Да и нечего тут было ломать. Разве стрелы полущить об колено? Махнул рукой – оскопленных луков выше головы хватит для переполоха.

Прихватив полюбившийся меч, побежал к Дирингу. По пути скинул лохмотья, подобрал запрятанные матушкины сумы, а тут – девушка на тропе. Шла, видать, с пира домой. Мягкие косы разлетались с плеч, шаг был легкий, быстрый.

Нечеткая, недозрелая мысль поманила Кинтея. Посулила оскорбленной душе ублажение жестокой отплатой эленцам… «Постой-ка, – удивился, крадучись, – а ведь это Илинэ! Отказная невеста!» И в глазах потемнело от желания повалить на тропу, тиская грудь, руки заламывая… Остановился. Нет, нет, – для забав девки всегда найдутся, без Илинэ же, глаз ее звездных… свет не мил. Пришло мгновенное решение взять гордячку с собой. Побольнее будет отместка, чем злополучный поджог и порча луков! Все знают, что Лахса в приемной дочери души не чает.

Догнал Илинэ на цыпочках, стукнул по затылку подобранной палкой – заголосить не успела. Стянул ремнем руки и ноги девчонки. Лицо обвязал своей рубахой так, чтобы дышать могла, но не крикнуть. Время поджимало, а как хотелось хоть раз губами к нежной шейке припасть! Старался не смотреть в вырез ворота, где белела высокая грудь. Не то что ртом вожделеющим – пальцем не коснулся.

Через правое плечо Илинэ перекинута, через левое – вьюки. Боялся попасться кому-нибудь на глаза. Человеком, что несет безжизненную девушку, любой бы заинтересовался.

Вовремя приметил Кинтей медвежью шкуру, распяленную на изгороди у дома Долгунчи. Вновь повезло! Лесной старик вытурил друзей из разваленной юрты на сытыганской горе, а теперь его шкура изгнанному и послужит. Понятно, за какие заслуги Хорсун отвалил перестарке подарочек на лежанку. Пусть слезами умоется веселая игрунья – не валяться ей с багалыком на пышном мехе таежного красавца!

– Попомнишь ужо медвежий пир, подложный старейшина, – прошипел Кинтей, заворачивая в шкуру бесчувственное девичье тело. Уж он-то хорошо помнил пощечины, которые Хорсун закатил ему когда-то. Детская была стычка, но Кинтей не просто упал после Атынова колдовского удара, а лежал без сознания…

Кинтей ничего не забыл.

…Похлебку сдобрили маслом и матушкиной квашеной травкой. Получилось на славу, а Илинэ есть отказалась. Что ж, не хочет – как хочет. Голод время любит. И приязнь человека к человеку тоже от времени зависит. Никуда не денется девка.

– Куда ж вы с Топпотом бежать-то намеревались? – прищурилась Олджуна.

– Не поминай погибшего всуе, – мягко укорил Кинтей. – На юг думали двинуть.

– Рога Водяного быка на горящую воду менять? – перебила дотошная сытыганка.

Ох, отравительница воинов! Забыла, что Кинтей с Топпотом помогли ей как-то на торжищах Илинэ оговорить. Знал бы этот Соннук, какая подлая змеюка на самом деле Олджуна! Кинтей прикусил губу и похвалил себя – молодец, скрепился, не надерзил. Даже глазом раздражения не выказал. А что у человека в душе гулкая злоба поднимается, так снаружи не видно…

Разве объяснишь им, какие чудесные грезы умеет навевать волшебная горящая водица? Она сияла в огне радужно-синим пламенем, дарила незабываемо яркое счастье мыслям и радость телу. Правда, на другой день страшно болела голова и ломило кости… Но стоило снова прильнуть к заветному кувшинчику, если что-то в нем оставалось, и неприятностей будто не бывало.

На позапрошлом базаре довелось выторговать у старого нельгезида двадцатку кувшинов за три связки собольих шкурок и обломки рогов Водяного быка. Седмица дней прошла, как в небесных ярусах. Чувствовали себя богами…

Торговец рассказывал, что в стране Кытат такие рога очень ценны. Их меняют на листы с клеймами, которые имеют необыкновенную власть над людьми. Топпот тогда посмеялся: пусть бы попробовали какие-то листики взять верх над парнями из Элен! А нельгезид сказал, что в обмен на эти неказистые безделицы люди готовы отдать все – драгоценности, утварь, рабов. Красивые женщины, лишь покажи им листочек, соглашаются подарить себя на ночь, и делай с ними что хочешь.

Кинтею не очень-то верилось, но потом торговец, поигрывая масляными глазками, повторил рассказ прилюдно. Топпоту особенно понравилось о женщинах. Девицы и молодки Элен не очень-то его жаловали. Осмелился даже спросить старика, можно ли… ну… сразу с несколькими? Тот захохотал: «Хоть с двадцаткой баб! Главное – чтоб ты богат был такими листиками».

Крепко запали на ум туманные посулы бывалого человека, речи его заманчивые. В этом торговом году Топпот нашел в обрыве Диринга второго бычину. Не стали ему рога бить-расколачивать. Откопали, выломали и спрятали целиком. А нельгезиды не приехали…

Да ладно. Здесь-то они всех обмануть норовят, а в Кытате рога, небось, можно сбыть за целый ворох властных листиков, по-настоящему богатыми стать. Друзья изрыли в том месте всю кручу и обнаружили вмороженного в берег третьего великана. Отчего он помер, как первые два, размышлять не стали. Много ли пользы от лишних дум о загадочном бытии подземных животных? Рога-то – вот они, драгоценные.

Так что все – правда. Собирались на юг, а теперь – прощай, Кытат, диковинная страна, куда улетают птицы! Не зря говорят, что волшебные Водяные быки приносят несчастье. Знать, и мертвые они сильны. Призвали железочешуйчатую ящерицу расправиться с возмутителями покоя…

Жаль беднягу Топпота. Жаль лошадей, что остались на привязи в лесу у Диринга. Четыре добрых верховых, три вьючные были готовы к долгому пути. Ну, не вечно ждать им. Ботуры, рыская по лесам в поисках попортивших луки лиходеев, отыщут лошадок. Если их еще не сожрала Мохолуо.

* * *

Луна цвета рога Водяного быка выглядывала из-под многослойного небесного одеяла. На жесткой циновке, плетенной из древних корней, спала восьмикрайняя Орто. Слабо плескались во сне волны. Терпким звериным парком исходила медвежья шкура, расстеленная на горячем пепле. Лежа на ней рядом со спящей Олджуной, плакала Илинэ.

Под утро бледные звезды закружились в медленном хороводе, а луна превратилась в Сата. Волшебный камень приблизился, повернулся и сверкнул всеми восемью гранями. Не успела Илинэ удивиться, откуда он здесь взялся, как в его туманной глубине загудели ветра.

…Буря, вылепленная из снега, града и мусора, остервенело колотилась о стены огромной каменной юрты. Словно живая, пыталась проникнуть в одно из бессчетных окон, закрепленных крестообразными рамами. Рамы трещали, прозрачные пластины свистели и визжали под напором свирепых порывов, будто их полосовали острые когти. Нижний пласт не выдержал, лопнул. Внутри дома взлетели вверх раздутые ветром занавеси из зеленого нельгезидского шелка и мелкий скарб. Заметались люди, одетые в белые жреческие одежды, послышались заполошные крики и топот многих ног. На лежанке корчилась женщина в бремени. Собралась рожать.

Буря ворвалась в дом и превратилась в узкий смерч, похожий на стрелу. Вертясь с безумной силой, стрела нависла над женщиной. В темной воронке явственно угадывались чьи-то дикие лица и черные орущие рты.

Толстая жрица закрыла прореху собой. Ветер в юрте прекратился, и тонко задымивший смерч погас. Буря снаружи взвыла, принялась высасывать жрицу наружу. Озаренные втянули ее обратно, навалили на приступку окна первые попавшиеся вещи… А беременная женщина вскочила с лежанки. Распласталась по стене, запрокинула лицо и сквозь вихрь бушующих весен глянула в глаза Илинэ. «Иди на север! – закричала властно и в то же время с мольбой. – Иди к Долине Смерти, иначе мы все погибнем! Ты знаешь, где камень! Спаси свой мир, спаси нас!»

С телом Илинэ случилось странное: оно словно неслось по реке времен, а эта река переживала свое половодье. Тело было Землей, и ей грозила страшная опасность. Видя перед собою горе, мрак и хаос, скорбно и отчаянно билось вещее сердце. Через него струились призрачные потоки людей – люди, люди, белесые и мглистые, как туман. Казалось, они идут, чтобы горячая кровь Илинэ согрела их, напитала мертвеющую плоть любовью и жизнью. С каждым мгновеньем их становилось больше, корни сердца уже не могли всех запомнить.

Увлекая Илинэ, людской ливень подхватил Сата и обрушился в черную пропасть… Но тут вновь возникли стены каменного дома, стремительно приблизилось разбитое окно. Женщина в юрте кричала так, будто жрецы резали ее батасами. «Рожает», – Илинэ во сне вытерла взмокревший лоб. Буря взревела раненым зверем. Воздух ожгло вспышкой холодного потустороннего света. Адские голоса застонали, закричали, зарыдали сверху, снизу, с боков. Загремел гром, в небе полыхнуло белое пламя… заплакал ребенок.

Стоя перед женщиной на коленях, молодой жрец держал в руках новорожденную девочку. Лицо у него было ошеломленное, усталое и счастливое. Он улыбался.

«Домм-ини-домм!» – застучал маленький табык с рисованными вкруговую знаками. Табык висел на стене над жрецом и стучал сам по себе.